Том VII 20 страница

Методы воспитания архимандрита Игнатия, приучение брат­ства к безусловному послушанию, откровенности, смирению неопытному взгляду часто казались суровыми, даже жестокими (как, в свое время, методы отца Леонида Наголкина). Не все выдерживали такую систему. «Были и такие в числе братства, которые никак не могли привиться к своему отцу, и это боль­шею частию — которые получили начальное воспитание в других монастырях». Не желая жить по правилам отеческим, они затева­ли интриги и враждовали против тех, которые ходили на испо­ведь и откровение помыслов. «Много пострадал о. Архимандрит за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицания». Кон­чалось, однако, тем, что они вынуждены были покинуть Сергиеву пустынь. Так что уже в 1841 г. архимандрит Игнатии писал свое­му Другу Стефану Дмитриевичу Нечаеву: «Все почти прежние жители монастыря выбыли; теперь первые лица — это те послуш­ники, которые вступили в обитель вместе или вслед за мною. Они уже иеромонахи»[179].

Несмотря на суровость воспитания, архимандрит Игнатий «умел любить чад своих духовных»; он старался излишне «не стес­нять их и не воспрещал веселости между собой, даже в его при­сутствии». Он «ненавидел несогласия и споры: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал их к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня». Его отношение к «чадам» было прямо отеческое, о чем свидетельствуют выдержки из его писем. Так, в 1843 г., по должности благочинного, он совер­шал путешествие по монастырям Санкт-Петербургской епархии в сопровождении нескольких монахов и послушников: 4Моим спутникам в дороге все нравилось, а мне приятно было смотреть на их любопытство... Как [они] за мною ухаживают, как услужи­вают! Право, подобного внимания можно ожидать от одних толь­ко ближних родных. Как [они] между собою милы! Как Марк ве­сел! Лицо его играет от радости, как весеннее солнце». В 1847 г., отправляясь для поправки здоровья в Николо-Бабаевский мона­стырь, он взял с собой двух послушников, также нуждавшихся в лечении. «Степану получше, — писал он своему наместнику — Когда я кончу курс декокта, то и его хочу заставить попить: пото­му что по пробе оказалось полезным». Или: «Думаю, что Николушка уже отправился ко мне. Если не отправился, то отправь; Сисой все еще лежит; Степана временами схватывает, да и ему надо тоже полечиться и во время леченья быть безвыходно в келлии. Я по сим причинам выписал из деревни моего родителя маль­чика, вкупе и повара, который теперь у меня и прислуживает». Или: «Употреби на Власа оставшиеся мои деньги; очень рад, что он поправляется. Сисою лучше, хотя до сих пор он не выходит из комнаты, где лежит... Я нанял для него прислугу и трачу деньги на лечение; также по получении от тебя 170 руб. серебром купил ему зимнее платье. С сего дня начинает лечиться Стефан уже у здешних докторов, какие есть» и т. д.

Также и братия, «привившаяся» своему наставнику, отвечала на его любовь сыновними чувствами: «А. Н. Муравьев пробыл здесь по сегодняшний праздник [Рождества Господа нашего Иисуса Христа], с коим Вас, дражайший Батюшка, имею честь усерднейше поздравить; как-то Вы его проводите? Но у нас до чрезвычай­ности заметно, что нет нашего доброго, радушного хозяина-отца, умеющего соединить приятное с полезным — и тем составить ис­тинный, радостный праздник»[180].

Умелое, продуманное руководство архимандритом Игнати­ем братства Сергиевой пустыни приносило свои плоды. Пустынь становилась примером благонравия и образованности иноков, становилась рассадником благочестия. Начальство все чаще на­чинало выбирать из насельников Пустыни кандидатов для за­нятия настоятельских должностей. Архивные материалы сохра­нили сведения о некоторых из них. Так, в 1839 г. из Пустыни вышли двое: ризничий иеромонах Сергий Рудаков, впоследствии в сане игумена наместник Толгского монастыря, а затем благо­чинный и уставщик Александро-Невской Лавры, и эконом иеромонах Израиль Андреев, впоследствии архимандрит Рожде­ственского Коневского монастыря. В 1846 г. вышел ризничий иеромонах Герасим Грязное, впоследствии архимандрит Переславо-Залесского Никитского монастыря. В 1837-1838 и 1840-1844 гг. послушником в Сергиевой пустыни был знаменитый впоследствии игумен Череменецкого Иоанна-Богословского монастыря Антоний Бочков, называвший архимандрита Игна­тия своим «духовным отцом и первым наставником в монашес­кой жизни»[181]. Еще, по словам архимандрита Игнатия Брянчанинова: «Архимандрит Большого Тихвинского монастыря и Игу­мен Малоярославецкого монастыря поступили из мира прямо в Сергиеву пустынь». А в 1857 г. 13 апреля он писал игумену Вар­фоломею: «У нас в монастыре имеется новость: бывший мой Наместник Иларион произведен во Игумена Владимирской епархии в третьеклассный Юрьевский монастырь».

Но были и такие, которые, выйдя из Пустыни и потеряв стро­гого руководителя, растеряли и приобретенное там благонравие. Один из них, это о. Феофан (в миру Александр Федорович Комаровский), бывший наместником в Сергиевой пустыни в 1836-1841 гг. Он оказался личностью весьма противоречивой. Святи­тель Игнатий, тогда еще послушник Дмитрий Александрович Брянчанинов, познакомился с ним в 1830 г. в Кирилло-Новоезерском монастыре, и они оба очень понравились друг другу. По отбытии оттуда из-за болезни, Дмитрий Александрович в письмах постоянно передавал ему поклоны, называя «возлюбленнейшим по духу собратом». После назначения отца Игнатия настоятелем Сергиевой пустыни, о. Феофан стал проситься к нему. Архимандрит Игнатий писал о нем Преосвященному Сте­фану, епископу Вологодскому и в 1835 г. Комаровский был уже в Пустыни. В 1841 г. он был переведен строителем в Кириллов­ский Новоезерский монастырь. До 1844 г. они переписывались, а после этого времени сведений об их сношениях не имеется.

0 последующих событиях в жизни о. Феофана написал в сво­их -«Воспоминаниях» архимандрит Пимен (Угрешский). «Из младшей братии я застал в монастыре (Новоезерском) между прочими: Комаровского Александра Федоровича... Комаровский родом из Белоезерских дворян; был лет 22 или 23, и уже года с три находился в монастыре. Мать его жила в Горицком монас­тыре при Игумений Маврикии. Александр Федорович Комаров­ ский имел характер кроткий, смиренный, услужливый, за что был всеми и любим и уважаем. Старец Феофан считал его сво­им самым искренним учеником. В последствие времени жела­ние всех видеть его начальником обители осуществилось, но не на пользу ему, а к явному вреду обители и к великой скорби всей братии, к которой он видимо изменился.

Шестнадцать лет спустя, когда, в 1848 году, я посетил Новоезерскую обитель, где Комаровский был уже Игуменом, я не на­шел в нем ниже единой черты, которая бы могла мне напомнить, каким я его оставил.... Я увидел перед собою тучного человека, черты все огрубели, волосы стали рыжеватыми; вместо мягкого голоса я слышал хриплый и резкий, и во всех приемах прогля­дывало что-то жесткое и самонадеянное.

Главные его отступления от прежнего устава были: 1) он до­пустил в обители винопитие, 2) невнимательность к нравствен­ности братии, что привело ко всеобщей распущенности, 3) не­соблюдение Устава Церковного, и вследствие всего этого оби­тель стала видимо оскудевать в своих средствах. Вскоре у Настоятеля с братиею вышли несогласия и раздоры. Он посто­янно вынужден был прибегать к косвенным мерам, чтобы замять то или другое дело, и так как он имел людей искусных, которые за него действовали, то избавлялся от преследований. Он был переведен в Большой Кириллов Белоезерский монастырь, нотам его ожидала прежняя участь. После долгих домогательств он был наконец переведен в Соловецкую обитель, где и окончилась его плачевная жизнь в 1871 году».

Другой — это о. Аполлос Попов, постриженыик Сергиевой пус­тыни, с 1836 г. — казначей, а после отбытия о. Феофана Комаровского, с 1841 по 1844 г. — наместник обители. В архиве сохранилась: «Первоклассной Троицкой Сергиевой Пустыни Настоятеля Ар­химандрита Игнатия, оной же Пустыни Иеромонахам Феофану и Аполлосу Инструкция» от 29 сентября 1836 г., в которой изложе­ны обязанности наместника и казначея (приводится ниже).

В 1844 г. о. Аполлос, по рекомендации архимандрита Игна­тия, был назначен строителем Старо-Ладожского Николаевско­го монастыря. Перед тем, как отправиться на место службы, он посетил Киево-Печерскую Лавру и поклонился мощам печерских старцев. Митрополит Киевский Филарет писал тогда архи­мандриту Игнатию: «Не успел я написать к Вам с о. Аполлосом, ибо отправлялся в то время для обозрения епархии. Брат сей у нас вел себя весьма хорошо, может быть, что-нибудь получил и для души. Да благословит его Господь Бог на новом месте».

Но с занятием более высокого положения о. Аполлосом ов­ладел, по-видимому, бес тщеславия. 12 августа 1847 г. архиман­дрит Игнатий писал из Бабаевского монастыря своему намест­нику: «От отца Аполлоса я получил сегодня письмо, в котором извещает, что он уволен от поездки. Я этим очень доволен: ему нужно побыть на месте и успокоить себя; а развлечение могло бы его совершенно расстроить». А 27 ноября того же года: «От Аполлоса получил два-три письма, которые мне очень не понра­вились: шельмовские. В особенности не понравилось последнее. Делает то же, что и с тобою: выпытывает, возвращусь ли в Сергиеву и когда возвращусь». Отец Аполлос нашел себе покрови­теля в лице Преосвященного викария Нафанаила, враждебно на­строенного по отношению к архимандриту Игнатию, и, возмож­но, мечтал занять его место в Сергиевой пустыни. Архимандрит Игнатий сожалел о поведении своего бывшего ученика: «и для него собственно и для монашества: потому что он очень был спо­собен водиться с молодыми монахами. О. Аполлос очень нару­жен, поверхностен по уму своему и сердцу, а потому очень дос­тупен и удовлетворителен для новоначальных и мирских, кото­рым предостаточно поверхностное слово». Но в письме от 18 апреля 1849 г. он уже сообщал другу своему, игумену Варфо­ломею: «Преосвященный Митрополит Никанор — Пастырь доб­рейшего сердца и светлого ума, к монашеству весьма располо­жен, — шайку мошенников унял и обуздал, а между прочим, и Аполлоса, воспретив ему без своего ведома таскаться в Петер­бург, в котором Ладожский Строитель, кинув свой монастырь, проживал непрестанно, занимаясь разными пронырствами, при­искивая себе места повыше и повеселее Ладожского».

Отец Аполлос смирился и остался в Старо-Ладожском Ни­колаевском монастыре, где проявил себя, как рачительный хо­зяин. В 1854 г. он построил там «трехэтажный, каменный, кры­тый железом корпус длиной до 13 сажен, шириной до 7 сажен. В верхнем этаже — библиотека, школа и жилые помещения; в нижнем — хозяйственные службы, кладовые. Дом устроен по Вы­сочайше утвержденному плану на деньги благотворителей». Игу­мен Валаамского монастыря Дамаскин пришел в восторг от это­го дома: «Я не говорю только о его внешности, по которой он мог бы быть и в лучших улицах столицы. Самое внутреннее распо­ложение его комнат... одним словом все мне в них очень понра­вилось»[182].

Архимандрит Игнатий ценил деловые качества о. Аполлоса. Время от времени он поручал ему разные дела по благочинию[183]. В 1854 г. о. Аполлосу вручен игуменский посох, и с этого же года, по представлению архимандрита Игнатия, он был утвержден в должности помощника благочинного; с 1860 г. — он архиманд­рит. В 1863 г. архимандрит Аполлос был отправлен на покой, и тут снова проявились странности его характера, о чем писал за­ступивший на его место игумен Иоанн П. П. Яковлеву: -«Много­уважаемый и добрейший Павел Петрович! Ваше святое участие в моем отношении к вверенной мне обители Святителя Нико­лая как бы воскриляет меня к предстоящим трудам. Вашим ра­душием, Вашей опытностию не лишайте меня во дни скорбные. Сегодня я отправил к отцу Благочинному рапорт о дозволении Отцу Архимандриту Аполлосу выехать в С. Петербург. Прошу Вас похлопочите о скорейшем разрешении сего обстоятельства, ибо отец Архимандрит Аполлос, живя в настоятельских келлиях, не освобождает их добровольно. Оскорблять его, и без того скорбного, не хотелось бы, да и стеснять себя бивуачной жизнию не приходится. Вы знаете, и в расстройстве разных частей хозяйства достаточно хлопот, помимо тех, которые составляют­ся из фантазий о. Аполлоса. Он удивительный человек по этой части... ничего не думает и ничего не ждет, а так себе живет пре­спокойно и вдобавок ездит по гостям.

Прилагаемые книги примите благосклонно как плоды тру­дов моих в минувшие дни свободы и отдохновения среди возло­женных на меня послушаний.

Игумен Иоанн 14 дек. 1863 г [184]

Приютил тогда о. Аполлоса архимандрит Игнатий (Малы­шев), и таким образом он снова оказался в Сергиевой пустыни, где и закончил в 1874 г. свой земной путь.

***

Эти двое, о. Феофан Комаровский и о. Аполлос Попов, были исключениями в среде благонравной братии Сергиевой пусты­ни. М. В. Чихачев писал, что деятельности настоятеля особенно помогало -«умение выбирать людей и его знание сердца челове­ческого, которым он умел привязывать людей к делу, им доверяемому. Он искал развить в человеке преданность поручаемо­му ему делу и поощрял ее одобрениями и даже наградами и по­вышениями. Окружая себя людьми со способностями и силами, он быстро достигал своих целей и приводил намерения свои в точное исполнение».

Одним из таких людей «со способностями» в Сергиевой пус­тыни был о. Игнатий Васильев, прозванный Игнатием большим, в отличие от Игнатия Малышева — маленького. В миру Федор Михайлович Васильев, он происходил из купеческого звания, родился в Петербурге в 1806 г., образование получил в уездном училище. Уже с двадцатилетнего возраста он ощутил в себе тягу к монашеской жизни. В 1832 г. поступил послушником в Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, а оттуда в 1834 г. пе­решел в Сергиеву пустынь к архимандриту Игнатию, которым и был пострижен в монашество 2 сентября 1837 г. В 1839 г. — он иеромонах, в 1841 г. — казначей Пустыни. После перехода о. Аполлоса в Старо-Ладожский Николаевский монастырь он был 25 февраля 1844 г. назначен на его место наместником.

Отец Игнатий (Васильев) был личностью незаурядной, но для воспитания в нем настоящего монашеского духа отцу архиман­дриту Игнатию Брянчанинову пришлось затратить немало уси­лий. «Владея сильным тенором, с необыкновенно благообраз­ной наружностию, он был весьма благолепен в богослужении и, как человек умный, ловкий, бойкий от природы, имел способ­ность снискивать благорасположение людей вообще. В новоначалии своем он нес послушание старшего келейника при архи­мандрите, где сделался известен всем, посещавшим настоятеля, что и облегчило ему впоследствии, когда он был возведен на сте­пень священнослужащего и наместника, поддержать и распрос­транить свои знакомства».

При всех своих положительных качествах о. Игнатий боль­шой не лишен был тщеславия. Об одном из эпизодов, характе­ризующих его с этой стороны, рассказывает в своих «Воспоми­наниях» архимандрит Игнатий Малышев (см. с. 405-416). Не лишен был Игнатий большой и чувства зависти. Замечая, что его тезка, Игнатий маленький, пользуется особенным располо­жением Архимандрита и посетителей монастыря, он невзлюбил его. В 1847 г., когда Архимандрит был в отпуске в Николо-Баба­евском монастыре, а он замещал его в должности наместника, он однажды, глухой осенью, в распутицу послал маленького Игна­тия, без особой необходимости, в открытой повозке в Ладожский монастырь. Посланный жестоко простудился и на обрат­ном пути заболел так, что не в силах был доехать до Пустыни. И только попечение родных, при помощи Божией, помогло ему встать на ноги и возвратиться в обитель.

Несмотря на подобные слабости характера о. Игнатия (Васи­льева), Архимандрит любил его за способности, за прекрасный голос, за деловые качества и относился к нему с большим довери­ем. Во время его отпуска о. Игнатий большой с 17 июня 1847 г. по 12 июня 1848 г. «по указу Св. Синода управлял оною пустынею, с передачей ему всего монастырского имущества и денежных сумм». Благодаря частой переписке, архимандрит Игнатий оставался в курсе всех дел в Пустыни, давал советы и указания. Всего за вре­мя отпуска, несмотря на болезненное состояние, он написал о. Игнатию 44 весьма пространных письма. Письма эти чрезвы­чайно интересны, так как значительно дополняют сведения о настоятельской и хозяйственной деятельности архимандрита Игнатия, также характеризуют его отношения с братством, на­ходящимся на его попечении. Из них можно также узнать о его путешествии из родной обители в Бабайки и о впечатлении от монастырей, которые он посетил.

Первым монастырем на его пути был Юрьев (под Новгоро­дом). «Отец Архимандрит принял меня очень благосклонно; се­годня утром был я у ранней обедни в нижней пещерной церкви... С колокольни смотрел на Новгород и его окрестности. Здесь тихо; отдыхает душа и тело; но ничто не отозвалось во мне поэтичес­ким вдохновением, как то было на Валаме». Затем — Москва. «Преосвященного Митрополита нет в Москве; он путешествует по некоторым местам Епархии; мне придется дождаться его....В четверток был в Угрешской обители, которая, несмотря на бли­зость свою к Москве, посещается Богомольцами очень мало и потому — очень уединенна.... В пятницу был я в Кремле для по­клонения его святыням. Угрешский был моим путеводителем....Был в монастырях: Чудове, Новоспасском, Симонове, Донском.

...Скажу одно: братиям нашей Сергиевой Пустыни должно благодарить Бога, что Он привел их в эту обитель, в которой довольно строго наблюдают за нравственностию, чем сохраня­ют молодых людей, дают им возможность устроить себе благо­нравие, составляющее существенное достоинство инока». И в следующем письме: «Завтра думаю ехать в Бородино; затем во­ротиться в Москву не более как на сутки и пуститься через Лав­ру, Ростов, Ярославль, в Бабайки и Кострому». И уже из Бабаек:

«В двух обителях на пути моем принят я был как родной: в Уг­решской и Бородинской. Угрешский отец игумен думает на по­кой....Бородинская Г-жа Игуменья приняла очень радушно. Пер­вый день занимался беседою с одною ею, а Степана тормошили сестры. На другой день некоторые из них познакомились со мною. А когда я уезжал, то некоторые из них, провожая со слеза­ми, говорили: мы с Вами — точно с родным отцом, как будто век знали. И я с ними породнился — есть такие прекрасные души, многие с хорошим светским образованием». Следует добавить, что по этим впечатлениям архимандрит Игнатий вскоре выпус­тит небольшую брошюру: «Воспоминание о Бородинском монастыре», а с госпожою Игуменьей продолжит сношения посред­ством переписки.

По прибытии в Бабайки, несмотря на болезненность и утомление, архимандрит Игнатий сразу же включается в дела оставленной им обители. Сергиева пустынь к тому времени владела 215 десятинами земли, на осушение которой от болот, расчист­ку и обработку было затрачено немало сил и средств; М. В. Чихачев отдал на эти работы все свое состояние — 40 тыс. рублей. Поскольку наступило время уборочных работ, от результатов которых в значительной мере зависело благосостояние обите­ли, тема урожая весьма часто возникает в письмах отца Архи­мандрита. «Относительно того, что трава скошена молодою, мо­ложе, чем прошлого году, я согласен с Хуторным. Желаю Вам убрать рожь и овес благополучно. Если овса будет довольно, то часть можно продать, и на часть этих денег купить хоть 20 коров и бычка, чтоб они во время зимы накопили навозу для ржаного поля», — пишет он 14 августа 1847 г. А в следующем письме: «Очень рад, что сенокос убран благополучно; желаю, чтоб вы успели убрать так же благополучно хлеб и овощи. Присматри­вался я к полям при моем путешествии: точно — трудно встре­тить такую обработку, какова она у нас, и такой чистый и рос­лый хлеб, каков он у нас». Затем, в письме от 7 сентября: «Очень рад, что уборка полевых продуктов идет успешно: я по всей до­роге не видал таких хлебов, какие у нас. О косулях я сам думал: нахожу, что удобнее будет прислать зимою; водою, кажется, уже поздно. Мне сказывали здешние агрономы, что траву непремен­но должно посыпать гипсом, высевая 30-ть пудов на десятину; гипс действует два года; а на один и тот же участок сыплют его не раньше, как через 8-мь лет, тоже по какой-то причине, кото­рую мне не могли хорошенько изъяснить, которую и я не хорошо выслушал». 29 сентября: -«Прилагаю при сем описание о по­севе клевера, сделанное одним из знаменитейших здешних аг­рономов. Подумайте — нельзя ли у вас завести одного участка чисто клеверного». 23 октября: -«Жаль, что коров купить не на что. Задний участок, т. е. ту именно часть его, в которой очень плохо родилась трава, спахать и удобрить золотом, на нем посе­ем овес. А вместо ржаного поля отделаем место за валом — надо когда-нибудь его отделать». И 24 марта 1848 г.: «За урожай бла­годарю Бога, благодарю и тебя, душа моя, за твои распоряже­ния. Вероятно, за продажею овса и сена Вы могли очиститься от долгов, накопившихся во время монастырской бездоходицы. Шесть косуль лучшей работы сделаны по заказу Паренсова[185], который сам хлопотал, в Вологде сделаны и отправлены на имя твое. Они стоят по 10 руб. ассигнациями каждая....Но провоз по нынешним плохим дорогам будет стоить дорогонько: просят 87 руб. ассигнациями — не знаю, на чем согласились». Трудно представить себе, что подобными делами приходилось занимать­ся автору «Аскетических опытов». «Но что же делать? Такова судьба Настоятелей». Хозяйский глаз пригодился и в Бабайках: «Пред самым монастырем, шагах в 100 от св. ворот обильно со­чилась вода, не замерзающая, по сказаниям жителей, и зимою. Я нанял, чтоб очистили это место и впустили струб в 2 аршина вышиною. Что ж? Ударило до двадцати ключей, и мы имеем чистейшую, как хрусталь, воду, из которой образуется ручей, текущий в Волгу».

При таких хозяйственных талантах отцу Архимандриту при­ходилось быть очень экономным и учитывать каждый рубль, по­траченный на его скромные потребности: «Не думаю от вас тре­бовать много денег; однако деньги нужны на больных. Подумай же: что здесь живут на своем иждивении сам-шесть; на всем по­купном». И далее: «Письмо твое и при нем деньги 185 р. серебром я получил. Точно, как ты и догадываешься, это очень мало, судя по требованиям, которые здесь рождает и мое лечение, и лечение двух больных, Стефана и Сисоя. Но и за это слава Богу! Сколько людей достойнее меня, а нужды терпят более меня». Это было в январе, а в марте: «Сделай милость пришли мне двести р. сереб­ром в счет кружки. Очень нуждаюсь; занял 120 сереб<ром>, и из тех только 10асс<игнаций> осталось. Больные очень дорого сто­ят. Их содержу, лечу; и себе, и им прислугу нанимаю»...

Однако не только о земном размышлял и писал архимандрит Игнатий в Бабайках; забота об оставленном братстве не покида­ла его, он пишет «Послание к братии Сергиевой пустыни», в ко­тором снова напоминает о необходимости глубже вникать в Сло­во Божие и осуществлять его жизнию: «Пребывая с вами, всегда напоминал я вам, увещевал вас заниматься Словом Божиим: оно может даровать нашей шумной обители достоинство обители уединенной; оно может построить духовную ограду вокруг оби­тели нашей, не имеющей вещественной ограды... Находясь в от­сутствии, не нахожу ничего лучшего, как повторить вам пись­менно то, что говорил устами» (полностью см. Настоящее изда­ние, т. 2, с. 45-48). А отцу наместнику он поверяет следующие мысли: «Ныне мудреное время; где ни насмотрелся — везде зло берет верх, а благонамеренные люди находятся в гнетении. Спа­ситель мира повелел стяжевать души свои терпением. Полага­юсь на волю Божию. Здешнее уединение показывает мне ясно, что по природным моим свойствам и по монастырскому моему образованию — быть бы мне пустынником; а положение мое сре­ди многолюдного, столичного города, между людьми с полити­ческим направлением, — есть вполне не натуральное, насиль­ственное. Молитва и слово Божие — вот занятие, единственно мне идущее. При помощи уединения могли бы эти два занятия, кажется мне судя по опытам, очень процвести, и желал бы я ими послужить ближним. Для прочего служения есть довольно лю­дей, с преизбытком; а для этого ныне, просто сказать, не найти». Судя по всему, несмотря на гнетущие его болезни, именно этим занятиям он посвящал в Бабайках большую часть времени. «Лежу и лежу», — часто повторял он в письмах. Нельзя, однако, принимать эти слова буквально. Есть достаточно свидетельств огромной работы его ума в этот период. Несомненно, что он ис­пользовал впервые полученный отпуск и уединение для обду­мывания и написания отдельных статей, вошедших потом в его «Аскетические опыты». Об этих своих трудах он почти никому не писал, но некоторые мысли проскальзывают в его письмах духовным чадам. Здесь, в Бабайках, он написал «коротенькую брошюрку "Воспоминание о Бородинском монастыре"» и дру­гое сочинение[186] по просьбе своих друзей Александровых. Нако­нец, — письма. «У меня подобных посланий накоплено на це­лую книгу. Когда Бог даст мне возвратиться в свое время, во время мира, по исшествии Бонапарта и усмирении Пугачева, - может быть, я решусь и на напечатание упомянутого собрания, по должной выправке и вычистке оного», — по содержанию и слогу их можно было бы отнести к числу самых замечательных его со­чинений, написанных для мирян. И если их объединить вместе, то они действительно составили бы полновесный том (часть их была опубликована в четвертом томе его произведений).

По представлению архимандрита Игнатия Брянчанинова, «за исправное управление Сергиевой пустынью» во время его от­сутствия о. Игнатию (Васильеву) «была объявлена признатель­ность Епархиального начальства».

22 марта 1851 г. Игнатий (Васильев) был перемещен «для пользы службы в первоклассный Юрьев монастырь наместни­ком же»; 23 августа 1853 г. определен настоятелем Свято-Благо­вещенской Никандровой пустыни и через полгода произведен во игумена. Много трудов он положил для благоустройства сво­ей обители, за что 30 мая 1865 г. возведен в сан архимандрита. Скончался он 18 декабря 1870 г.

Вообще, архимандрит Игнатий Брянчанинов, будучи сам та­лантливейшим человеком, с большим уважением и благораспо­ложением относился к талантам других. Много усилий затрачи­вал он для привлечения в Пустынь людей с различными способ­ностями, не останавливаясь тратить для этого личные средства, как это случилось, например, с будущим иеродиаконом о. Гедео­ном, обладавшим красивым голосом — баритоном, которого он выкупил у фабриканта Жукова за 200 рублей. Воспитывая сво­их учеников, приучая их к исповеданию помыслов, он в то же время поощрял их к духовному самообразованию путем чтения творений святых Отцов, и для этого постоянно выписывал вновь издаваемые книги, в том числе издания Оптиной Пустыни. Он присматривался к их способностям и, заметив оные, стремился к их развитию. Таким образом, ему удалось воспитать, по край­ней мере, двух в будущем замечательных деятелей Церкви.

***

Первый — это, конечно, Игнатий маленький, до постриже­ния Иван Васильевич Малышев. Он родился 24 марта 1811 г. в деревне Шишкине Даниловского уезда Ярославской губернии. Образование получил домашнее. Когда ему исполнилось 12 лет, родители привезли его в Санкт-Петербург и отдали в учение к купцу Лесникову. Семья этих купцов в дальнейшем стала од­ним из благотворителей Сергиевой пустыни. С раннего возрас­та Ваня полюбил посещать храмы, и у него проявилось желание уйти в монастырь. Ему посчастливилось познакомиться с о. Иг­натием Брянчаниновым почти сразу же после приезда того в Петербург, и о. Игнатий согласился принять его в послушники Сергиевой пустыни. Таким образом, Ваня прибыл в эту обитель одновременно с архимандритом Игнатием и М. В. Чихачевым и стал первым келейником о. настоятеля. Скромный, молчаливый, в то же время одаренный природным умом и способностями, обладавший поэтической натурой, он вошел в душу своего на­ставника, и тот очень полюбил его. Но кого любят, тому и боль­ше достается. В первые годы послушничества на долю Ивана Васильевича выпало немало испытаний. В Пустыни не хватало братства, и ему, наряду с послушанием келейника, приходилось быть свечником, кружечником и помогать в просфорне. Дела было столько, что он иногда и в трапезу не успевал ходить. Он не имел не только своей кельи, но даже кровати, и ночи прово­дил то на стульях, то на полу, то на подоконнике в спальне на­стоятеля. Часто приходилось ему переносить и поношения и унижения от настоятеля (как и тому, в свое время, от старца Леонида). Но молодой инок принимал все со смирением, пони­мая, что настоятель поступал так, желая ему пользы. И несмот­ря на все труды и подвиги, он был счастлив, что живет в монас­тыре и при таком наставнике: «Я был в таком настроении, что от радости иногда не ощущал земли под ногами, а проходил из цер­кви по всему монастырю, как по воздуху; весь ум был в созерца­нии неизреченного наслаждения внутреннего»[187].

Однажды ему пришлось ходить за больным меньшим келей­ником настоятеля. Сидя у больного, начал он копировать кар­тинки из книг. Настоятель, навещая больного, заметил его спо­собности к живописи и предложил ему поучиться в Академии.

Три месяца прожил молодой послушник в Петербурге, беря уроки у знаменитых художников. Особенно много он получил от Карла Павловича Брюллова, который считал его очень спо­собным. Об этом периоде своей жизни он написал много лет спу­стя, уже будучи настоятелем Сергиевой пустыни, в -«Воспоми­наниях», напечатанных в -«Русской старине» (1883 г. октябрь):

«С этого времени Иван Васильевич постоянно занимался живописью. Его руками был написан почти весь трехъярусный иконостас соборного храма Святой Троицы»[188].

В 1839 г. Иван Васильевич Малышев был пострижен в рясофор с именем Игнатия, в 1842 г. — в мантию; 1 апреля 1844 г. он был рукоположен в сан иеродиакона, 2 апреля — в сан иеромонаха.

«Пользуясь наставлениями и полным руководством духовного своего отца, о. Игнатий, одаренный редким природным умом и нео­быкновенной сметливостью, иногда незаметно и сам служил по­лезным советом в делах своему наставнику. Изнуренный болезня­ми и скорбями, о. Архимандрит не отвергал этих советов, но тут же, случалось, и смирял своего ученика, выгоняя его иногда из кельи в присутствии других.... О. Игнатий, как уже опытный в монашес­кой жизни, переносил все с любовью.... Вместе с тем никто, кроме маленького Игнатия, не умел успокоить о. Архимандрита во время его болезней, когда он, встревоженный, нервный, посылал за ним. Тот молча, иногда одним своим присутствием, успокаивал его, а потом, по усмотрению, развлекал его разговорами»[189].

Дата добавления: 2015-06-04