Том VII 22 страница

Влияние святителя Игнатия на внутреннюю жизнь монастыр­ской братии было велико и плодотворно. Он был доступен для каждого, никому не отказывал в назиданиях, часто к вечернему чаю он приглашал кого-нибудь из братии для душеполезной бе­седы. Но все же чаще других его собеседником бывал о. Иустин, как наиболее близкий ему по духу ученик его. «Вы говорите спра­ведливо об о. Иустине, — писал он игумену Антонию Бочкову. — Я питаю к нему и чувство уважения и чувство благодарности»[198]. Беседуя с о. Иустином как с человеком, хорошо понимающим его, святитель Игнатий обсуждал с ним и те вопросы, которым посвя­щал свои сочинения. Так, однажды он писал брату: «О сочинени­ях моих. Не без Промысла Божия устраивается напечатание их, доселе встречавшее затруднение. Недавно мы говорили с о. Иус­тином, что древния отеческия книги для монахов никак не могут быть применены вполне к современному русскому монашеству. Наиболее применимая книга Преп. Нила Сорского, но и та напи­сана именно для безмолвников. Что ж я увидел недавно, пере­сматривая написанное мною для переписки о. Моисеем. Увидел, что мои грешные сочинения содержат в себе приспособление уче­ния Преп. Нила к современному монашеству, а именно «Аскети­ческие Опыты» могут удовлетворить этой цели». Несомненно, что именно о. Иустин и был первым читателем творений Святителя, пересмотром и дополнением которых он занимался в Бабайках.

Наступил апрель 1867 г. Еще в начале месяца, «объясняя ар­химандриту свое духовное состояние, он [святитель Игнатии] передавал ему, что потерял всякое сочувствие ко всему земно­му, потерял даже внимание ко вкусу пищи, причем прибавил: «я недолго протяну». 25 апреля архимандрит Иустин просил бла­гословения послать за доктором, но Преосвященный с твердостью, в мирном и покойном настроении духа сказал решительно: «Не надо», повторив несколько раз: «Мне так легко, хорошо».

30 апреля 1867 г. святитель Игнатий перешел в вечность. Для архимандрита Иустнна это был тяжелейший удар: в лице святи­теля Игнатия он потерял своего духовного отца, руководителя на протяжении 30 лет в монашеской жизни, а в последние годы и наиболее близкого человека и друга. Потерял он также цен­нейшего сотрудника в деле управления монастырем, который одним своим авторитетом разрешал возникающие проблемы.

6 октября 1867 г. архимандрит Иустин (Татаринов) был ут­вержден Святейшим Синодом в должности настоятеля Николо-Бабаевского монастыря. Оставшись один, он старался поддержи­вать обитель на той высоте внешнего и внутреннего благоустрой­ства, которой она достигла при святителе Игнатии, и потому явился «ревностным подражателем его в делах монастырского управления». С 1865 г. он был председателем Комиссии, учреж­денной епископом Игнатием, по построению храма во имя Иверской Божией Матери, и первой его заботой было довести это дело до благополучного завершения. Но именно в этом деле его пре­следовали главные искушения: нехватка средств, в 1870 г. — по­жар, истребивший деревянный корпус, в котором находились ризница и библиотека, а также кресты, заготовленные для нового храма, затем, когда кирпичная кладка стен храма была почти за­вершена, столбы, поддерживающие купол, дали трещины. Пост­ройка едва не остановилась. Выручили благотворители: жители Ярославля, среди них главный — городской голова С. О. Полета­ев, — на их пожертвования были устранены повреждения в хра­ме; также известный торговец чая, уроженец Болыиесольского посада, соседнего с монастырем, К. А. Попов принял на себя рас­ходы по заготовлению новых крестов.

К 1876 г. храм вчерне был готов, но снова, из-за нехватки средств, отделка его приостановилась. В этом же году, 13 декаб­ря Бабаевский монастырь посетил заступивший на место скон­чавшегося архиепископа Нила Высокопреосвященный Леонид Краснопевков[199]. С большим интересом осмотрев храм и выслу­шав историю его создания, он высказал сожаление о приостановке работ и просил архимандрита Иустина и казначея иеро­монаха Арсения по возможности быстрее заканчивать работы по отделке храма. Это желание Преосвященного Леонида оказа­лось предсмертным: 15 декабря он неожиданно скончался. В ско­ром времени архимандрит Иустин отправился к Высокопреос­вященному Платону, Костромскому архиепископу, чтобы доло­жить об обстоятельствах кончины архиепископа Леонида. Узнав о его последнем пожелании, архиепископ Платон поручил не­медленно приступить к его исполнению.

По возвращении в монастырь архимандрит Иустин написал архиепископу Платону: «Дух Божий изрек устами Вашего Высокопреосвященства повеление окончить церковь к осени сего 1877 года. Повеление это принято мною именно как Божие, с ве­рою. Сегодня объявил я братии о Вашем желании освятить храм 8-го сентября, и братия охотно согласилась потерпеть некоторые лишения в содержании, чтобы скопить нечто для церкви. После вечерни сегодня же отслужили мы соборне молебен Царице Не­бесной и святителю Николаю о благопоспешении в предприня­том деле. С верою приступаем при 40 рублях наличных денег, из коих в задаток на покупку кирпича уже выдано 30 рублей. Нечего и говорить о том, что своими средствами мы не можем окончить предпринятого, так как для того, чтобы приготовить церковь к освящению, по самым скромным соображениям, нужна сумма в 10 тысяч рублей. Подкрепите, Владыко Святый, Вашими Святи­тельскими молитвами наше послушание и усердие».

Посоветовавшись с Петром Александровичем Брянчаниновым, архимандрит Иустин решился ехать вместе с ним в Москву к по­читателям почившего Владыки, с просьбой помочь им исполнить его последнее желание. В этом деле они получили значительное содействие настоятельницы Московского Алексеевского монас­тыря, игумений Антонии Троилиной, у которой в это время про­ходила послушание сестра покойного архиепископа Леонида, Екатерина Васильевна Ушакова, а также от его брата, А. В. Краснопевкова. Собранных средств оказалось достаточно для завер­шения работ по храму. Высокопреосвященный Платон до этого момента не дожил. Торжественное освящение храма во имя Иверской иконы Божией Матери было совершено 8 сентября 1877 г. Преосвященным Геннадием, епископом Кинешемским.

В последующие годы архимандрит Иустин приложил немало трудов и старания к отделке нижней церкви храма. 22 января 1889 г. был освящен средний престол ее в честь Рождества Хрис­това, а 24 января — придельный во имя Сретения Господня и священномученика Игнатия Богоносца — Ангела духовного отца архимандрита Иустина.

После поездки в Москву в январе 1877 г. архимандрит Иустин еще несколько раз выезжал туда по делам монастыря. Там он по­сещал Николо-Угрешский монастырь и архимандрита Пимена. С ним он познакомился еще в 1857 г[200]. Затем архимандрит Пимен приезжал в Ярославль и на Бабайки: в 1875 г. навестить Высоко­преосвященного Леонида Краснопевкова, а в 1876 г., чтобы про­ститься с ним. В августе 1880 г. архимандрит Иустин прибыл в Николо-Угрешский монастырь по приглашению архимандрита Пимена на празднование 500-летия монастыря и для участия в закладке нового собора. Свидание двух архимандритов оказалось последним: архимандрит Пимен скончался 17 августа, через во­семь дней после закладки собора.

А в августе 1884 г. архимандрит Иустин побывал там, где на­чиналась его монашеская жизнь. 5 августа этого года П. П. Яков­лев сообщал Петру Александровичу Брянчанинову в Бабайки, что о. Иустин «имел счастие сегодня представляться здесь [в Сергиевой пустыни] Его Величеству Государю Императору и их Высо­чествам Великим Князьям. <...> Подробности сообщит сам».

Все годы, прошедшие со времени прибытия на Бабайки, о. Иус­тин заботился и о благолепии церковного богослужения в обите­ли. Особое внимание он обращал на исполнение богослужебных песнопений. Еще будучи в Ставрополе, он создал и обучил архи­ерейский певческий хор, привлекавший громадное число бого­мольцев. И здесь, в Бабайках, он сформировал из братии монас­тыря прекрасный хор, сам обучил его и нередко руководил им во время пения в храме, «украшая это пение своим прекрасным голосом, сохранившимся во всей своей силе, мягкости и свеже­сти до конца его жизни».

В своем увлечении духовной музыкой и пением он нашел со­юзницу в лице настоятельницы Московского Алексеевского монастыря, игумений Антонии Троилиной. Матушка игумения в молодости получила прекрасное музыкальное образование. До поступления в монастырь (в 19 лет) она даже выступала как со­листка на фортепиано с большими оркестрами. Поступив в мо­настырь, она свою любовь к музыке сосредоточила на церков­ном пении. В Алексеевском монастыре она создала замечатель­ный хор, пригласив для этого опытных учителей пения. При этом сама пробовала голоса и подбирала ноты. Знакомые композито­ры присылали ей свои произведения на испытание.

Архимандрит Иустин познакомился с матушкой Антонией в 1877 г., когда приезжал в Москву для сбора средств на строи­тельство Храма. Он также присылал ей ноты своих произведе­ний. Так, с письмом от 17 января 1881 г. он прислал ей партиту­ру ирмосов три песнца, а от 12 марта 1884 г. — положенный на ноты кондак святому Алексию человеку Божию.

Пение её монастырского хора производило на архимандрита Иустина огромное впечатление. «Милость мира ваше, — писал он ей 21 марта 1877 г. — до сих пор отдается в душе моей». Или 25 марта 1882 г.: «Сегодня за литургией я вспоминал вас и ваших клирошанок по поводу незабвенного для меня пения у вас — «Ми­лость мира»; помните, когда я служил у вас в Пасху и оне пели эту "Милость мира"». А 22 августа 1888 г. он писал: «Сочувствую Ва­шей скорби, матушка, в потере такого редкого голоса Вашего хора. В последний раз нашего приезда я слушал этот голос и любовал­ся им, не воображал, что она была больна и столько времени. Жаль её и Ваш хор. В первый день Пасхи у нас отправляется после ве­черни так называемая архиерейская панихида, на которой поми­нают почивших архипастырей, — помянем вкупе с ними и ново­преставленную монахиню Вирсавию».

Большой почитательницей архимандрита Иустина и его пе­ния была также знаменитая настоятельница Усть-Медведицкого монастыря области войска Донского, игумения Арсения Себрякова. Как свидетельствует ее жизнеописание, она была так пора­жена -«Аскетическими проповедями» «недавно почившего епис­копа Игнатия Брянчанинова», что решила познакомиться с семь­ей его духовной и, будучи в Москве, проехала на Бабайки, где познакомилась с Петром Александровичем Брянчаниновым и о. Иустином. В своих письмах к Петру Александровичу она нео­днократно в весьма лестных словах отзывалась об о. Иустине: 10 марта 1871 г. — «Я очень ценю его духовный взгляд»; 22 мар­та — «Отец архимандрит [Иустин] сказал правду, что не следует вдаваться в богословские вопросы, — это не спасительно, а даже вредно, и тонкое разбирательство их может привести к заблужде­нию, а правильное к кичению»; 25 марта 1872 г. — «...Отец архи­мандрит уехал от нас 22-го числа. Много, очень много утешил он меня своим приездом. Чем более я узнаю его, тем более вижу в нем плоды правильного духовного руководства. Моя душа отды­хает в беседе с ним, а его способность к самоотвержению удивля­ет меня и укрепляет мой слабый дух. При всем, что он имеет доб­рого, в нем есть еще такой задаток к духовному восхождению, что я не знаю и меры его будущему преуспеянию духовному, если Господу угодно будет продлить его жизнь телесную и духовную. Все это я говорю вам одному — он не любит, когда я ему пророче­ствую что-нибудь больше сознания греховности своей, но это-то состояние и есть основание, с которого никогда не должна схо­дить душа, и если потерять его, то не только большего не полу­чишь, но погибнет и путь, ведущий к добру».

Матушка Арсения тоже занималась строительством нового храма во имя Казанской Божией Матери. Закончен он был летом 1885 г. и освящен Преосвященным Митрофаном 8 сентяб­ря. А 15 сентября архимандрит Иустин освящал придел храма в честь апостолов Петра и Павла. «Гармонический необыкно­венно приятный голос отца архимандрита, редкое умение вла­деть им, а также хорошие голоса его послушников умилили при­сутствовавших в храме».

Архимандрит Иустин скончался 28 января 1890 г. от разрыва сердца. Он погребен в нижней церкви нового соборного храма, в особом ее отделении, под главной входной лестницей. (Храм этот также был уничтожен в 1930-х гг.)

«Сегодня сороковой день нашему дорогому другу архиманд­риту Иустину, — писала игумения Арсения. — Даруй ему, Гос­поди, вечное упокоение со святыми, молитвами владыки Игна­тия! Мы молились за упокой его души и поминали его хлеб-со­лью. Я всю панихиду проплакала. Вспомнился он мне, как живой, и вся его жизнь с девяти лет в стенах монастыря, как в пещи Вавилонской, с молодых лет в должности настоятельской, как мученик и исповедник».

***

Помимо братии Сергиевой пустыни, а затем Николо-Бабаев­ского монастыря, находившихся в постоянном непосредствен­ном общении со своим духовным отцом и учителем, к руковод­ству святителя Игнатия Брянчанинова в монашеской жизни прибегали иноки монастырей, входивших в его благочиние, а также некоторых других монастырей. Непосредственное обще­ние с ними случалось во время посещений им их обителей; в другое время — посредством переписки.

Особенно стремились иметь Святителя духовным отцом сест­ры Старо-Ладожского Успенского девичьего монастыря. Монас­тырь этот находился в 148 верстах от Санкт-Петербурга, на бере­гу реки Волхова. В кратком очерке состояния этого монастыря на 1856 год святитель Игнатий писал, что в нем 18 монахинь, 26 по­слушниц, одна определяющаяся в послушницы и 101 проживаю­щая для богомоления. Госпожей Игуменьей в то время была ма­тушка Дионисия, которая «имеет весьма хорошие настоятельс­кие способности: прямотою и добротою своею она привлекла к себе любовь и доверенность сестер, а очевидными успехами в ус­троении монастыря привлекает внимание и значительные пожер­твования мирян». Тем не менее управление этим женским мо­настырем сопровождалось многими искушениями, вытекающими в основном из взаимоотношений сестер, их здоровья и жиз­ненных обстоятельств. Письма к ним свидетельствуют об огром­ном терпении святителя Игнатия, его любви к этим стражду­щим душам.

За период с 27 марта 1843 г. по 19 июля 1844 г. известны шесть писем, полных добрых наставлений, к монахине Александре Ва­сильевне Васильевой, скончавшейся в монастыре 23 августа 1844 г. За период с 10 марта 1842 г. по 20 апреля 1864 г. было на­писано 22 письма к инокине, пожелавшей вступить под духовное руководство святителя Игнатия и «на руках которой скончалась А. В. Васильева»: «...Я вас не только не отвергаю, но и призываю: приидите чада, послушате мене, страху Господню научу вас, не потому, чтоб доволен я был сам по себе научить кого чему-либо, но потому, что учение мое несть мое, но заимствовано от святых Отцов, пером которых водил Дух Святый. <...> Пишете о помыс­лах и желаете разбирать их....Это для вас неполезно и не нужно. Довольно вам знать, что ежеминутно могут на вас восстать и стра­сти собственные, и духи лукавствия, жаждущие погибели всем, что вам, как немощнейшей, непрестанно должно вопить к Госпо­ду: "помилуй мя, яко немощна есмь!"». Другой сестре, имя кото­рой скрыто за инициалами Н. Д., желавшей заняться подробным и деятельным изучением христианства, он писал: «Судьба наша в вечности зависит от того образа жизни, который будем проводить во время нашего краткого на ней пребывания. Хотите ли быть храмом Божиим? — Желаете ли, чтоб сердце ваше было сосудом даров Благодати? — Вручаю вам Евангелие, пусть оно будет пра­вилом вашей жизни. Веруйте в него вашими делами, вашею жизнию, — не только мыслию, сердцем и устами». В нескольких пись­мах к еще одной сестре речь шла о самой Н. Д., а также о монахине Досифее, которой попущено было умопомешательство. С самой монахиней Досифеей Святитель переписывался с 1848 по 1857 г., когда переписка прекратилась из-за ее болезни. «Будь мирна, — писал он ей, — подвига как телесного, так и умственного, превыша­ющего силы твои, отрицайся. Господь любит смирение, а безумной ревности к сверхсильным подвигам, каким бы то ни было, не при­емлет; потому что в стремлении к сверхсильному подвигу — гор­дость и самомнение».

В числе иноков других монастырей, пожелавших «по сердеч­ному извещению» руководствоваться советами святителя Иг­натия Брянчанинова, находился «некий, как его называет "Жиз­неописание", инок Леонид», письма к которому могли бы стать настольной книгой каждого, серьезно решившегося на монашес­кий подвиг. Озаглавлены письма «к брату, занимающемуся ум­ною молитвою» и были написаны в период с 5 сентября 1847 г. по февраль 1848 г. в Николо-Бабаевском монастыре. Из их со­держания видно, что познакомился святитель Игнатий с Лео­нидом несколько лет назад в Сергиевой пустыни, а в 1847 г. уви­дел его в одном из монастырей, которые посетил по пути в Бабайки. Святитель сам определил цель этих писем: в свободные минуты мало-помалу составить для Леонида «обещанное ему мною описание и объяснение некоторых иноческих деланий». Вместе с тем литературный язык писем и их почти анонимность позволяют предполагать, что Святитель сам подготовил их для публикации и для более широкого круга читателей.

Из переписки с другими иноками сохранились лишь отдель­ные фрагменты, но слова, написанные в них, «принадлежат к числу сильных и действительных орудий невидимого подвига».

Переписка святителя Игнатия с учениками

Письмо ученику священноиноку

Сергиевской пустыни, письменно обличавшему

архимандрита Игнатия в изменяемости

его расположения к окружающим вообще

и к нему в особенности

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Возложившись на помощь Божию и на силу Его, совершаю­щуюся в немощных, я вознамерился на письменное твое изложе­ние отвечать также письменно. И сие более для того, чтоб ум мой не развлекся при личной беседе и не изнемог пред шумом слов, но сохранил бы в тишине и уединении келейном мирное устроение, при котором только усматривается Истина. Пред лицем Ее стою и, освещаемый Ее Светом, смотрю на душу мою и сличаю с тем, что вижу, обличение твое. Что ж вижу? Вижу на душе моей язвы, вижу многочисленные ее болезни, вижу немощи, из которых одни природные, другие — следствия язв и болезней, прошедших и на­стоящих. Обращаюсь на протекшую жизнь мою: вижу — это цепь погрешностей, цепь падений; на каждом почти шагу я был посмеян и поруган диаволом по недостатку духовной мудрости, по из­бытку гордости, не склоняющейся вопросить совета у ближнего.

В таком положении душа моя, когда путь жизни моей уже протя­нулся за преполовение дней моих. Между тем тело мое ослабело; его прободают и рассекают различные недуги. Они — вестники; возвещают мне приближение разлучения души с телом. Скоро, скоро буду лежать на одре, не для того, чтоб дать преутружденному телу временное отдохновение, но чтоб сложить его с себя в гробовой ковчег, в недра земли, из неяже взят есмь, до будущего общего воскресения. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем: ибо душа моя в язвах, а тело запечатлено грехом. По этому состоянию моему всего б приличнее для меня было оставить все и вне всего предаться неутешному плачу; когда все утрачено, не утратить, по крайней мере, раскаяния.

Но к достижению этого состояния, которое признаю для себя самым приличным, не употребляю никаких средств, кроме немощ­ной моей молитвы, в которой прошу, чтоб совершалась надо мною Воля Божия. — Это прошение воли Божией внушается боязнию, чтоб не попросить чего, превышающего мои силы. Эта боязнь вну­шена самым опытом: ибо во всех опытах, коими испытывалась моя сила, обнаруживалась моя немощь; где бесы рисовали пред умом моим картину блистательных успехов, там, на самом деле, оказывался ущерб, там возникало бедствие, там прикрывалась цветами гибельная пропасть. Я познавал обман — по соверше­нии обмана; познавал прелесть, будучи обольщен и поврежден ею. Теперь боюсь предпринять что-либо особенное самовольно, хотя бы и почитал это душеполезным. Лучше, сказали Отцы, бороться с калом, т. е. с блудом и чревообъядением, нежели с самое мышлением, высокомудрием, гордости ю и презорством. Ибо эти последние страсти тонки, неприметно вкрадываются в ум, принимают вид здравых и праведных мыслей, и не иначе могут быть усмотрены, как при свете благодати. Стою пред Про­мыслом Божиим умом моим, отложившим на эту минуту муд­рование мира и правду его. Бог сотворил меня без моего жела­ния и прошения, ибо «ничто» как могло желать, тем более — про­сить чего-либо? — Падшего меня и погибшего Бог искупил; ценою искупления был Он Сам. Между тем как Искупитель, облечен­ный в смирение, не познается, несмотря на свою очевидность, умами плотскими, оставившими удивляться себе сродному ду­ховному и погнавшимися за чуждым себе тлением, — мне окаян­ному Он даровал познать себя. Когда смежались очи мои, брение, смешанное с плюновением, исходящим из уст Его, исцеляло их. Крест Христов отвергает очи ума; крест Христов сохраняет здравие, исцеляет болезни очей этих. Вне креста Христова нет правды Христовой. Мир и правда его погибнут, яко от диавола суть. Стою пред Господом моим и Промысл святый Его вижу, и долготерпе­нию Его удивляюсь, колико милостив Он к тем погрешностям, в которые я впал от своеволия и самосмышления. Душу мою в руце Божий предаю: что Он мне дарует, то приемлю. Он ведает мою силу, ибо Он же мне дал ее. Если дает мне един талант сообразно силе моей, не ищу пяти, чтоб не изнемог под тяжестию их; чтоб дар, долженствующий служить к пользе, не послужил к больше­му осуждению. От грехопадений моих бегу не в затвор, не в пус­тыню, но в самоукорение, в исповедание грехов моих, в раская­ние. Недоумение мое, и рассуждение мое, и волю мою повергаю в пучину щедрот и Промысла Божия.

Такое зрелище представляет мне душа моя, когда при свете Евангельского учения смотрю на нее умом моим. Теперь обра­щаюсь к словам обличения, находящимся в письме твоем. Са­мое естество дела показывает, что ты, смотря на наружность мо­его поведения, усмотрел гораздо менее недостатков, нежели сколько их находится по самой вещи. Сознаваясь в большем дол­ге, я не могу не сознаваться в меньшем, так что я и тогда бы со­знался, когда бы не хотел сознаться. Остается за сим со слезами просить у тебя прощения и святых молитв о моем исправлении. Если, по словам святаго Исаака, словооправдание не принадле­жит к жительству христианскому и нигде в учении Христовом не предписано, если Сам Господь, предстоя властям земли и вод­воряя пред лицом вселенныя правду Креста, не удостоил прав­ду внешнюю никакого внимания, ни единого слова, как прах и тление, то кто, смотрящий во глубину сердца своего и видящий не ложно, осмелится противу стать обличающему? Таковы й ска­жет замахнутому на него мечу: поражай, ибо не всуе ты поднят. Скажет бедствиям: нападите на меня и удручайте меня, ибо я того достоин. Скажет телу, изможденному болезнями и посыла­емому во изгнание: иди, ибо ты согрешило. Скажет братиям сво­им: помолитесь о мне скверном, Ангели Божий. Припадет к но­гам прелюбодеев и убийц и скажет им: помолитесь о мне, ибо вы праведнее меня. — Вот каково мое состояние, когда очи ума мо­его отверсты; когда же они закроются, то состояние мое делает­ся несравненно худшим: ибо язвы, естественно, остаются те же; но к болезням сердца присовокупляется слепота ума. От слепо­ты — нечувствие, утрата любви к ближнему, утрата умиления и утешительного плача, присовокупление язв к язвам и болезней к болезням. Словом сказать — вижу ли, или ослепляюсь, состоя­ние мое пребедственно, достойно слез и рыдания всех меня зна­ющих и любящих. Таков мой ответ всякому обличающему и тебе. Когда же иначе отвечаю — погрешаю.

Этим должен бы я был довольствоваться, если б говорил не со своим духовным сыном, который, говоря мне обличения, при­носимые его сердцу, не выдает их за решительную правду, но приносит их мне же на суд. Поэтому считаю себя обязанным продолжить мою беседу, и несмотря на то, что я немощен, заим­ствуя Свет от истинного Света — Слова Божия, удовлетворить по силам моим требованиям письма твоего, не столько обращая внимания на наружность мыслей, заключающихся в этом пись­ме, сколько открывая при свете Евангельского учения те тай­ные сердечные побуждения, коих мысли эти суть плод. По мне­нию Отцов, те люди, кои требуют от ближних совершенного ус­транения недостатков, имеют об этом предмете ложное понятие. Это мнение Отцов находим и у Апостолов: один из них (Иоанн Богослов) говорит: Ашеречем яко греха не имамы, себе прельща­ем, и истины несть в нас (1 Ин. 1. 8). Другой же (ап<остол> Павел): Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Хри­стов (Гал. 6. 2). Что же может породить неношение немощей ближнего, это показано Писанием над мужами самыми высоки­ми в добродетелях. Кто святее Апостолов? Но мы читаем в Дея­ниях, что между апостолами Варнавою и Павлом произошла рас­пря, а за распрею — и разлучение. Без всякого сомнения, это об­стоятельство сказано нам Писанием с тою целию, чтоб мы, немощные, были осторожны, не увлекались мнимою ревностию, но носили тяготы друг друга. Тако исполните закон Христов! Понеси убо мои немощи; а я постараюсь понести твои, как досе­ле старался. Конечно, ты не скажешь, что ты без немощей. Мои немощи тяжелы более для тебя, нежели для меня; а твои ощути­тельны для меня, нежели для тебя. Если б тяготы были без тяго­сти, то ношение их не имело бы никакой цены, не было бы при­чин заповедать оное. Но цена взаимного ношения немощей столь велика, что Писание заключило в нем исполнение закона Хрис­това, Иже понес на Себе грехи всего мира.

Скажу несколько слов о непостоянстве. Непостоянство, или переменяемость, по мнению святых Отцов, есть постоянная и не­пременная немощь человека, доколе он находится в стране своего изгнания, на земли. Непеременяемость есть свойство будущего возъустроения. Изменяемость не только свойственна нам, немошным, но и величайшие Святые признавали ее в себе. Потерпи не­постоянство во мне, а я потерплю его в тебе. Мое непостоянство ощутительно тебе, а твое — мне. Понесем взаимные немощи и по­знаем, яко благо иго Христово; если ж скинем иго Христово, то какому ж игу подчинимся? Весьма прекрасно сказал святый Илия Екдик: -«Дом души — терпение, живет бо в нем; а пища — смире­ние, питается бо тем». Точно — помыслы смиренномудрия удер­живают душу в терпении. Если же это так, то и следующее по необходимости справедливо: ничто другое не выводит души из терпения, как помыслы гордостные. Неоднократно говорил я тебе и многим другим, которым мнилось мне сообщать душеполезные познания: когда сличаю мое устроение и поведение с писаниями святых Отцов, то нахожу, что мне в древнем монашестве надле­жало бы иметь место между новоначальными. А в нынешнем мо­нашестве, где знание святых Отцов и образ мыслей, несколько запечатленный этим знанием, так редки, и тот, кто преподает слу­шающим его учение Отцов, есть величайшая редкость. С тем ус­ловием настоятельствую над вами и имею вас духовными чада­ми, чтоб научать вас образу мыслей Евангельскому, который и есть образ мыслей святых Отцов. Истинно, истинно говорю вам: ныне, когда дел уже вовсе нет и духовное мудрование крайне ред­ко, ныне диавол столько ненавидит это мудрование, что хотел бы истребить его с лица земли, дабы Евангелие оставалось у нас толь­ко для нашего осуждения, а не назидания, ибо мы будем судимы по Евангелию, как предвозвестил нам Господь Иисус Христос (Ин. 12. 48). Диавол готов нам придать вдесятеро здравого смысла и умножить тысячекратно наши практические сведения, лишь бы украсть у нас знание крестное, при коем можем стать одесную Бога. Приписывающий себе сведения и здравый смысл уподоб­ляется диаволу, который хотел признать себя источником света. Он и есть источник мнимого света — плотского мудрования, ко­торое не покоряется разуму Божию, носит на себе печать горды­ни и заключает в себе условие всех грехопадений. Видел ли еси кого падша? Увеждь яко себе последова, — говорит авва Дорофей. Этот Святой говорил о себе, что он лучше желает погрешить в каком-либо наружном деле, поступив по совету ближнего, чем действовать самочинно. И я, в малых своих опытах, при какой-либо неудаче, имею утешение, истекавшее из того, что дело сде­лано или предпринято не самочинно.

Поэтому хотя бы мне по недостоинству моему и приличество­вало внимать одним собственным недостаткам, однако по обязанности настоятеля и духовного отца я должен тебе сказать, что видится моим грешным очам: тебе брань творит страсть гордостная. Признание в себе практических сведений и соображе­ний суть ее оправдания, коими она прикрывается. Охлаждение ко мне, к окружающим меня суть плоды ее: ибо за уничижением ближнего следует иссякновение любви. А иссякновение любви есть признак принятия помыслов бесовских, так как и признак принятия семян благодати есть умножение любви к ближнему. Страсть гордостная действует иначе, нежели страсть блудная или гневная. Эти две страсти действуют очевидно, и самые оп­равдания их и лукавство в оправданиях яснее. А гордость вкра­дывается неприметно. Ее посевают телесные дарования, богатство, душевные природные способности, пышность, а паче похвалы человеческие. Хотя по видимому мы не принимаем похвал и не соглашаемся внутренне с похваляющими, но тайная печать по­хвал остается на уме и сердце, и когда случится уничижение, то оно бывает тягостно, и тем тягостнее, чем более мы были напита­ны похвалами. Этим самым доказывается существование печа­тей и тайное вселение гордости. Увы нам! Самые благодатные дарования были поводом для людей к гордости и плодам ее — падениям! Главные признаки гордости суть охлаждение к ближ­ним и оставление исповеди. Поэтому, кто какими дверьми вы­шел, тот ими да входит, — сказал святой Иоанн Лествичник. Положи себе за правило исповедовать помыслы твои, хотя дваж­ды в неделю, и как душа сообразуется телу, то и поклонением тела изъяви смирение. Скажи и повторяй своему помыслу о братиях: «Это овцы Христовы, это Ангели Божий», — и истребится презорство к ним, еже есть гордыня. Тогда, уповаю на милость Божию, мир и любовь внидут в сердце твое и благодатным дей­ствием своим докажут тебе, что ты находишься в искушении; от­кроют очи твои, и ты познаешь твое настоящее обольщение. Слу­чай же этот внидет в сокровищницу твоих душевных опытов, бу­дет доставлять тебе предосторожность на будущее время, а братии окормление. Ибо муж не искушен не искусен, а быв искушен, мо­жет и искушаемым помощи, — говорит Писание. Да сподобит тебя Господь последовать и этому наставлению святого Иоанна Лествичника (Степ<ень> 4): «По входе в поприще благочестия и повиновения, не ктому отнюдь доброго нашего законоположника в чесом истяжем; аще кая в нем яко в человеце еще негли и мала согрешения увидим. Аще ли же ни, то ничимже от повино­вения сего истязующия пользуемся. Отнюд нужно есть хотящим к настоятелем веру несомненну выну содержавати, исправления их в сердце неизглаждаема и приснопомнима хранити, да егда бесове в нас неверие к тем всевают, от помнимых нами заградим уста. Поелику бо вера цветет в сердце, потолику и тело спешит на службу. По всегда же о неверие предпнется, то пал есть», т. е. «по входе в поприще благочестия и повиновения мы уже не должны ни в чем испытывать нашего благого законоположника (настав­ника), хотя бы в нем, как человеке, и заметили малые погрешнос­ти; иначе, т. е. истязывая, не получим от повиновения никакой пользы. Желающим соблюсти несомненную веру к своим настав­никам необходимо хранить в сердце своем добрые дела их неиз­гладимыми и незабвенными, чтоб воспоминанием их заградить уста бесам, когда сии будут посевать в нас неверие. — Насколько вера цветет в сердце, настолько тело преуспевает в служении. — Кто преткнется о неверие, тот пал».

Дата добавления: 2015-06-04