Том VII 24 страница

Сколько я ни ездил — нигде мне не понравилось. Мил, уеди­нен монастырь Угрешский; но мое сердце к нему было чужое. В Бабаевском нравится мне лучше всего; природа необыкновен­ная, какая-то роскошная, величественная; воздух и воды здоро­вые; но сердце к нему чужое. А к Сергиевой оно, как к своему месту. Видно, придется возвратиться в нее. Нашим неопытным любителям пустынножития, как, например, О<тцу> Иосифу, не ужиться в пустынях, кроме Сергиевой, по грубости братства; чтоб можно было ужиться, то надо сперва ввести обычаи Сергиевой Пустыни в какой-либо пустынный Монастырь. Видел я Отца Моисея в Гефсимании на одну минуту; потом приходил он ко мне в Гефсиманию, стоял предо мною на коленях и со слезами просил прощения в своем поступке и дозволения возвратиться обратно в Сергиеву Пустыню. Я простил, но говорил ему, как тяжело было для меня, когда он при болезни моей решился на такой поступок, не обратя никакого внимания на мои увещания, в которых я излагал ему ясно невидимую брань сердечную — и прочее. Он снова просил прощения и сознавался в том, что обма­нули его помыслы. В Лавре, кроме святынь, понравилась мне до­вольно Академия духовная, в которой многие Профессоры тру­дятся в пользу Церкви. Недавно вышла книга: «Творения иже во святых Отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Констан­тинопольского, часть пятая». Доставь маленькому Игнатию за­писочку, пусть предложит нашим знакомым выписать эту книгу. По собрании сего напиши письмо О<тцу> Ректору Академии, Архимандриту Алексию, прекрасному человеку, с которым я очень сошелся, прося приказать известить тебя, что стоит экземпляр и сколько экземпляров вы желаете иметь. Потом вышлешь деньги и получишь книгу, которая особенно хороша. От Отца Аполлоса я получил сегодня письмо, в котором извещает, что он уволен от поездки. Я этим доволен: ему нужно побыть на месте и успокоить себя, а развлечение могло бы его совершенно расстроить.

Получил письмо и от Ивана Павловича Лихачева[208], которое при сем прилагаю. Кажется, у него написано в письме лишнее против счета, который имеется у нас. Потрудись его увидеть, проверить с ним счет или пошли для исполнения сего верного человека. Прописываемый Лихачевым орден точно мною взят. Хорошо, если б вы могли ему выдать хотя тысячу рублей ассиг­нациями из неокладной монастырской суммы; да две тысячи ассигнациями выдай из моей осенней кружки. Пожалуйста, об­рати на это внимание и успокойте этого человека; думаю — мож­но бы и теперь вынуть из братских денег в мой счет 2000; если же сего нельзя, то всячески можно после 25 сентября, а тысячу хорошо бы и теперь из монастырских.

Из Москвы послано мною к тебе два письма; в одном из них писал я о Пафнутии то же самое, что ты о нем пишешь. Вкус его для нашего места не годится; не можешь себе представить, как показалось мне отвратительным Московское пение с его фигура­ми и вариациями. Нам нужна величественная, благоговейная простота и глубокое набожное чувство: этими двумя качествами наше пение становится выше пения Московских монастырей. Из на­стоятелей мне наиболее понравился Феофан по его прямоте и радушию. Натяжная святость как-то мне не по вкусу. Уфешский игумен просится на покой: в случае его увольнения я согласился с Пименом и другим иеромонахом, которые совершенно образо­вались по моим фешным советам и настоящие — Сергиевские. Приходил ко мне иеродиакон-Владимир, тоже изъявлял желание поместиться к нам; я был с ним откровенен, т. е. прямо сказал ему причины, которые если он не устранит, то никак не может быть терпим в нашей обители. Он отвечал, что сам усмотрел всю гнус­ность расстроенной жизни и желает исправиться, как исправился брат его. Я сказал, что теперь не могу дать решительного ответа, а дам его при возвращении его. Извещаю тебя о сем, чтоб ты имел время все обдумать и сказать мне свое мнение.

Грусть твоя от того, что ты сам правишь обителью, а не из-за другого; я понимаю это чувство по собственному опыту. Возла­гай на Господа печаль твою, и Он укрепит тебя; мне необходим воздух для поправления моего расстроенного здоровья, от чего и самое жительство делается расстроенным. Возвратившись с об­новленными силами тем усерднее и деятельнее займусь уст­ройством Обители, имея в твоей искреннейшей ко мне дружбе и в Богом данных тебе способностях обильную и надежную помощь. Всем братиям кланяюсь и прошу их святых молитв. Христос с тобою! Благословение Божие да почивает над тобою. Приложен­ные два письма отдай по адресам. Тебе преданнейший о Господе друг

Архимандрит Игнатий.

1847 года

августа 12-го дня

№5

Присылаю тебе при сем, друг мой, церемонное письмо, чтобы ты мог его показать, если то будет нужно. Получил твое письмо на двух листках от 4 августа. При сем прилагаю письмо к Павлу Матвеевичу: он не откажется похлопотать, чтоб в Париже нали­тографировали на 1000 экземпляров. Он говорил мне об этом; за­печатай письмо мое и перешли его к Яковлеву, прося, чтоб сей переслал в своем письме к Павлу Матвеевичу. Сердечно радуюсь, что ты поспокойнее; дайте мне поправиться сколько-нибудь: это для меня необходимо. Поправившись, Бог даст, смогу послужить для общей пользы хотя еще сколько-нибудь. Тебе очень полезно настоящее твое положение, хотя оно и сопряжено с некоторыми неприятностями. Сам по своему опыту посуди, каково занимать­ся должностью при болезненном состоянии; а моя болезненность достигла до расстройства нерв, что очень опасно. То время, кото­рое ты будешь управлять Монастырем, подвинет тебя и в опытно­сти и в духовном успехе и привлечет к тебе расположение брат­ства, которое ты можешь иметь по самому природному твоему свой­ству. Всем знакомым от меня очень кланяйся, я имею к ним чувство, как к родным. Знакомлюсь не скоро, но зато, по милости Божией, прочно. Моисей, нынешний временно — Гефсиманский, сохраняет к тебе особенное расположение. Он понял тамошние обстоятель­ства, но в то время, когда ввалился в них, понял и знаменитого Ан­тония[209], который — вполне наружный человек, имеющий о мона­шестве самое поверхностное понятие. — При свидании потрудись сказать мой усерднейший поклон Высокопреосвященнейшему Илиодору[210] и благодарность за его расположение ко мне. Относи­тельно того, что трава скошена молодою, моложе, чем прошлого года, я согласен с Хуторным. Желаю вам убрать рожь и овес благо­получно. Если овса будет довольно, то часть можно продать, и на часть этих денег купить хоть 20 коров и бычка, чтоб они во время зимы накопили навозу для ржаного поля. Отец Израиль обещал мне это сделать и доставить коров по первому снегу. Впрочем, сие предоставляю на твою волю и благоусмотрение. Недавно послал я к тебе письмо. Это второе уже из Бабаек, которыми я очень дово­лен. Прекрасный Монастырь! На прекрасном месте, с отличным воздухом и водами! Купаюсь в речке Солонице, в которую впада­ют соляные источники, в которых прежде добывали соль. Они в 200 шагах от моего окошка. Все тело чешется и выходят пятна и возвышенности вроде сыпи. Такое чувствую благотворное действие здешних вод и на желудок. Чай пришли ко мне. Не думаю от вас требовать много денег. В прошлом письме я писал тебе, какое упот­ребление сделал из моих денег, которые у вас. Пожалуйста, не ос­тавь сего обстоятельства без внимания и извести меня о последую­щем. Я все еще в развлечении: исправляю нужды по келий; то, дру­гое надо завести, т. е. стол, стул — и тому подобное. Надо будет съездить в Кострому к Преосвященному Иустину, также в Ярос­лавль, в котором при проезде я пробыл не более часу.

Всем братиям усердно кланяюсь.

Христос с тобою.

Тебе преданнейший

Архимандрит Игнатий.

1847 года

августа 14 дня

Потрудись послать два экземпляра Валаамского Монастыря Его Высокобл<агородию> Ивану Иоакимовнчу Мальцеву в Москву на Лубянку в Варсонофьевском переулке, в собственный дом — для него и для супруги его Капитолины Михайловны.

Также потрудись послать в Москву один экземпляр на имя Графа Шереметьева и два на имя Графини с тем, чтоб один из них она доставила Митрополиту Филарету. Их адрес: в Москве на Воздвиженке в собственном доме. Пошли в Бородинский Монас­тырь три экземпляра при прошлом письме, адресуя в Можайск Московской Губернии, — один Г-же Игумений[211], другой двум ее келейницам, Палладии и Анатолии, третий Елизавете Шаховой[212].

Мне сюда пришли экземпляр.

Князю Суворову — один.

Пришли порошков от клопов, которые здесь многочисленны...

№6

Отец Наместник, Иеромонах Игнатий!

Благодарю Вас за то внимание, с которым Вы извещаете меня о главных обстоятельствах Сергиевой Пустыни.

Вам известно, что я признавал всегда Иеродиакона Иосифа мало способным к жительству в монастырях столичных; почему увольнение его из Сергиевой Пустыни посчитаю полезным и для Пустыни и для самого иеродиакона Иосифа. Если он был досе­ле терпим в ней, то это — в надежде сделать ему добро и по нуж­де в Иеродиаконах. Но сия нужда вскоре может быть отстране­на посвящением монаха Сергия в Иеродиаконский сан. — Рав­ным образом Иеромонах Пафнутий мог бы быть уволенным, если б у нас было достаточное количество Иеромонахов: он нужен только для служения, но для пения не только не полезен, даже вреден. Сформировав вкус свой в провинции, он недостаточен для нашего хора, в котором должны служить лучшим украше­нием простота и глубокое благоговейное чувство, а не фигур­ные вариации, которые в таком употреблении в Москве и кото­рые так нейдут к монашескому пению.

Очень рад, что сенокос убран благополучно; желаю, чтоб вы успели убрать также благополучно хлеб и овощи. Присматри­вался я к полям при моем путешествии: точно — трудно встре­тить такую обработку, какова она у нас, и такой чистый рослый хлеб, каков он у нас.

По отношению к здоровью моему чувствую себя лучше. Воды и воздух здесь превосходные. Когда прекратится возможность купаться, то начну принимать души. Всем знакомым прошу ска­зать мой усердный поклон, — равно и братии. • И вам, Отец Наместник, желаю всех благ. Правьте обителью с благонамеренностью, столько вам свойственною, в надежде на помощь Божию, и молитесь о недостойном Настоятеле вашем.

Архимандрит Игнатий. 1847 года 14 Августа

№7

Препровождаю к тебе, друг мой, прошение Отца Моисея. Надо составить прошение форменное и передать его братьям для дос­тавления ему, чтоб доставление сие было верное. Я живу по ми­лости Божией благополучно. Около недели гостил в Костроме у Преосвященного Иустина, который обходился со мною очень любовно. По возвращении моем из Костромы нахожу новое пись­мо Моисея, в котором умаливает меня о прощении его и приня­тии снова в Сергиеву Пустыню. Христос с Вами. Всем братиям кланяюсь и прошу их молитв. Завтра думаю отправиться в Ярос­лавль сутки на трое и тем окончить мои разъезды. Бабаевским монастырем я очень доволен. Воздух и воды чудные. Пред са­мым монастырем шагах в 100 от Св<ятых> ворот обильно сочи­лась вода, незамерзавшая, по сказанию жителей, и зимою. Я на­нял, чтоб очистили это место и впустили струб в 2 аршина вы­шиною. Что ж? Ударило до двадцати ключей, и мы имеем чистейшую, как хрусталь, воду, из которой образуется ручей, те­кущий в Волгу. По возвращении из Ярославля надеюсь еще пи­сать к тебе.

Недостойный Арх<имандрит> Игнатий.

Стефану получше. Сысой захворал прошлогоднею болезнию.

1847 года Августа 24 дня

№8

Не желая пропустить почты не написав тебе ничего, извещаю, что я на прошлой неделе был в Ярославле. Таким образом окон­чив свои разъезды, начинаю сидеть дома и лечиться. Ноги мои начинают издавать испарину, с которою вместе, кажется, выхо­дит и болезнь. Христос с тобою, будь здоров и благополучен. Всем братиям — мой усерднейший поклон.

Недостойный Архимандрит Игнатий.

1 сентября

№9

Отец Наместник Игнатий!

При сем препровождаю к Вам письмо О<тца> Казначея Ви-фанского монастыря Иеромонаха Вениамина, в котором он Отец Казначей объясняет начало болезни Иеромонаха Мефо-дия, его родного брата, находящегося ныне в Старо-Ладогском Николаевском Монастыре. По просьбе Иеромонаха Вениами­на и по собственному своему усмотрению, находя нужным, чтоб сии сведения были известны С.-Петербургскому Епархиаль­ному Начальству, препровождаю к Вам письмо Иеромонаха Beниамина с тем, чтоб Вы оное представили по благоусмотрению Вашему.

Архимандрит Игнатий.

1847 года

Сентября 1 дня

№ 10

Истинный друг мой Отец Игнатий!

Получив письмо твое от доброго знакомого нашего, с ним от­правляю и пространный ответ; а чтоб и по почте, которая, веро­ятно, придет скорее, не лишить тебя известия о мне, пишу сии строки. Лечусь; крывшаяся во мне простуда кидается во все сто­роны, в особенности сильный переворот в ногах, в которых то начнется дерганье жил, то лом, то испарина — после сего чув­ствую облегчение и оживление ног. Но от диеты и испарины сла­бы. Ну уж какое славное, чудесное безмолвие. Кажется, прово­дил бы до гроба такую жизнь. Препровождаю при сем письмо от Рослякова; передай его Николиньке, чтоб он известил Росляко­ва: пусть делает как хочет и знает. В месте, где он живет, терпят его немощи; в другом неизвестно — потерпят ли? А здесь мне взять его на свое попечение и иждивение невозможно. Письмо его по прочтении истреби, чтоб не попалось в руки Аполлосу и не расстроило бы его.

Каково поживает Влас Михайлович?

Степе то получше, то опять хуже; Сисою лучше.

Будь здоров.

Тебе преданнейший о Господе

Архимандрит Игнатий. 8 сентября

Впрочем, я говорил О<тцу> Игумену о Рослякове, он согла­сен его принять.

С Даниилом Петровичем препровождаю мои испорченные часы; отдай их Мизеру для поправки и с Николинькою пришли.

№11

Истинный друг мой

Отец Игнатий!

С несказанным сердечным утешением читаю твои письма и благодарю Господа Бога, что Он по неизреченной своей милос­ти даровал мне такового и искреннего, доброго, верного и умного друга, как ты. Жизнь наша коротка. Что в ней ни приобре­тешь — все должно оставить при входе в вечность. Одно благо, которое пойдет с нами туда: любовь к Богу и любовь ради Бога к ближнему. Молю Бога, чтоб любовь наша была вечною. В пись­мах, идущих по почте, не забываю вставлять слова для полити­ки, принужден кое-что умалчивать из опасения косой ревизии. А это письмо идет с добрейшим Даниилом Петровичем, кото­рый был у меня 5-го Сентября. — В двух обителях на пути моем принят я был как родной: в Угрешской и Бородинской. Угрешс­кий Отец игумен думает на покой. Его казначей и другой Иеро­монах, друг казначея, — точно наши Сергиевские; казначей зна­ком был со мною в Лопотове монастыре, заимствовал от меня направление в монашеской жизни и сохранил его доселе. Они меня на руках носили и в случае выбытия на покой игумена на­мерены переместиться к нам: это прекраснейшие люди. Боро­динская Г-жа Игуменья приняла очень радушно. Первый день занимался беседою с одною ею, а Степана тормошили сестры. На другой день некоторые из них познакомились со мною. А когда я уезжал, то некоторые из них, провожая со слезами, гово­рили: мы с Вами — точно с родным Отцом, как будто век знали. И я с ними породнился — есть такие прекрасные души, — мно­гие с хорошим светским образованием. Митрополит Московс­кий был очень добр; постарел. У Преосвященного Григория Твер­ского гостил целые сутки; он самый прямой человек и принял меня с особенным радушием. С Лаврским наместником Анто­нием я очень не сошелся, а поладил с Академическим Ректором Алексеем[213]. Из Московских Архимандритов мне понравился наи­более О<тец> Феофан Донской. Наместник обошелся со мною сначала довольно нагло, потом поумялся. Нашел в Вифанской Семинарии иеромонаха Леонида[214], Профессора и Магистра из флотских офицеров, который в Петербурге бывал у меня. В по­саде живет его матушка-старушка, которую он содержит своим жалованьем. Иду из Академии к саду — встречает меня незнако­мая старица, останавливает: «Ах, Батюшка, говорит, как я вам благодарна за сына моего: направление, которое вы дали в Пе­тербурге, его руководствует в пути им избранном так благопо­лучно; я мать Леонида». Он приходил ко мне вечером и как пред Духовником поверил всю жизнь свою со всею простотою и от­кровенностью. Этот случай — пребывание в Бородине, на Угреше, — из светских в Москве Мальцевы, Назимов (ныне Генерал, бывший при Наследнике Флигель-адъютант) и, наконец, в Бабайках приезд одной из сестер моих — меня очень тронули и утешили. Какие есть на свете души! И как чудно слово Божие! Недаром один святой Отец говорит, что сеятель сеет сряду, а неизвестно, которое зерно взойдет и который участок земли даст обильнейший урожай. Преосвященные Костромской и Ярослав­ский приняли меня очень ласково. Сошелся довольно с Кост­ромским Ректором, с человеком благонамеренным и прямодуш­ным, имеющим ревность к благочестию. Здесь в монастыре зна­ком только с О<тцом> Игуменом, с ним иногда я вижусь, более почти ни с кем. Сижу дома, никуда не выходя. Такая жизнь мне чрезвычайно нравится. В Москве зубной врач, приглашенный мною по случаю разболевшихся зубов, нашел, что зубы мои очень исправны, но что они поражены ревматизмом, против которого дал полосканье: французская водка или ром, настоянные све­жим хреном. Этим велел полоскать, разводя с водою, также ма­зать снаружи около шеи и за ушами. Видя отличное действие этой национальной микстуры, я попробовал помазать мои ноги, которые по временам очень болели и всегда зябли. Когда я их помазал, то они начали согреваться, а чрез несколько дней капа­ет из них пот и явилась переходящая боль ревматическая, т. е. простуда, сидевшая под маской и прикрытием, — обнаружилась. Наш добрейший Иван Васильевич[215] говорил мне правду: у вас замаскированный ревматизм. Разумеется, я тотчас прекратил окачивание себя из душа, а решился попить декокту из Сассапа­рели при натирании хренною настойкою, доколе совсем не пре­кратятся боли. — Степану получше; он один мне служит. Сисой лежит и пьет декокт Сассапарельный. Вот все здешние новости. Публика Ярославская и Костромская очень ко мне милостивы. Теперь начинаю отвечать на все пункты писем твоих (изви­ни, что худо пишу: пишу на налое, чтоб не так скоро устать и побольше написать). 1) На то, которое от 22 августа. Бог тебе открывает понятие о монашеской жизни, которая есть совершен­ство Христианское. Это Божий дар: возделывай его. При есте­ственной доброте твоего сердца, при прямоте твоего рассудка, стяжи еще доброту Евангельскую и Евангельский разум. Бог, Который даровал тебе прекрасные естественные свойства, да дарует и Евангельские. Точно, как ты говоришь, — ни порядка, ни благонравия, ни даже таких духовных познаний не встретишь, как в нашей обители. Благодарю тебя за Отца Иосифа; он очень добрый и мягкосердечный, но по неопытности лезет как овца к волкам. Моисей сдуру куда врезался! — к начальству сильному, от которого уйти не легко, — и в какое место! В место, где все личина и все напоказ. Лавра мне очень не понравилась, кроме святынь ее. Совершенно торговое место — братство в полной свободе, певчие с такими вариациями, что хоть вон беги из цер­кви. По местоположению понравились два монастыря — Угреш­ский и Бабаевский. В обоих воды прекрасные. — Моисей тоже очень тебя любит, как и ты его. Разочаровался в Антонии, гово­рил мне: Батюшка, ныне и такого Настоятеля, каков наш Наме­стник, т. е. ты, не найти. — Благодарю за распоряжения по пись­му Лихачева; будете делить эту кружку после 1-го октября, то из моей суммы возьми сто р<ублей> серебром по назначению для твоих расходов, пятьдесят асе. отдай Павлу Петровичу и осталь­ные пришли мне. Отца Пафнутия я не думал бы снова ставить на крыл ос, тем более что он хочет вести крылос в том устарев­шем провинциальном вкусе, который ему нравится, но который нам вовсе нейдет. Нам нужно стремиться к совершенной про­стоте, с которой- бы соединялось глубокое благоговейное чув­ство. Штучки предоставим Москве. Если будет скучать О<тец> Пафнутий, то можно ему поручить хор ранних обеден и обуче­ние нот, незнающих ее. Иеромонах Иоанникий пусть подождет моего возвращения, — в Ладоге никого нет; Росляков просится сюда. Три экземпляра ты отдал, как следует и как мною было тебе поручено; потому что после чтения, которое, помнишь, было на балконе, так было мне приказано. Успокойся — я напишу об этом А-ой, тем более, что я получил от них письмо, на которое должен отвечать. Я забыл тебе сказать, что с Фридриксовой не надо ездить по ее домашним обстоятельствам, как я и сам не ез­дил, а посылал с человеком к 8-ми часам утра. Она мне пишет о Монастыре с большим участием, не называя тебя, говорит, что без слез братия не могут говорить о мне; я понял, что она видела твои слезы! Бог вложил этому человеку нелицемерное располо­жение к нам. Я ей пишу и благодарю за внимание к тебе.

2) На письмо от 25 августа, что с Полозовым. Как выше я сказал, показавшаяся испарина заставила меня остановить ле­ченье водою. Вода в Солонице имеет небольшую солоноватость и очень полезна, но близ Гилица есть настоящие соленые воды целительные. В них купался Пр<еосвященный> Иустин и по­чувствовал большую пользу. Мне мешает скоро поправиться гнездящаяся во мне простуда; при всем том по временам чув­ствую себя довольно хорошо. Даниил Петрович был необыкно­венно мил, доставил порошок от насекомых. Чай получил по почте. Благодарю тебя, что побывал у Преосвященных. — Долж­но быть, Харьковский не по Питерскому православию пришел­ся[216]. Если что узнаешь, то напиши в письме, о котором будешь уверен. Если случится увидеться с Преосвященными, то всем скажи мой усерднейший поклон и прошение благословения, уви­дев Харьковского, поблагодари за его расположение — навсегда: это — сердце сердцу весть подает, и я прошу его принять мое таковое же расположение, основанное на истинном служении Богу и Церкви. Поклон от него Пр<еосвященному> Иустину я правил! Очень рад, что уборка полевых продуктов идет успеш­но, я по всей дороге не видал таких хлебов, какие у нас. О косу­лях[217] я сам думал: нахожу, что удобнее будет прислать зимою; водою, кажется, уже поздно. Мне сказывали здешние агрономы, что траву непременно должно посыпать гипсом, высевать 30-ть пудов на десятину; гипс действует два года; а на один и тот же участок сыплют его не раньше, как через 8-мь лет тоже по какой-то причине, которую мне не могли хорошенько объяснить, кото­рую и я не хорошо выслушал. Забавно твое рассуждение по слу­чаю проданной ставы о Петре Мытаре. Приложенное письмецо доставь покупщице ставы. Княгине Варваре Аркадьевне скажи мой усерднейший поклон и также доставь приложенные стро­ки. При свидании с Госпожою Игумениею Феофаниею[218] засви­детельствуй ей, равно и Матери Варсонофии[219] мой усерднейший поклон. Хорошо, что с Андреем Николаевичем <Муравьевым> ты был осторожен: это прикрытый личиною дружбы враг мой и именно твой. Вели Михаилу Хуторному или Петруше, или если есть при Монастырских садах садовник, — насадить школу ду­бовыми желудями. Хотелось бы прислать для школы кедровых орехов, — пришлю, если не забуду: их садят, ровно как желуди, с осени. Принятие и отпуск братии — одобряю. Я наведывался здесь о людях, именно с крылосными способностями, но до сих пор еще ни один не пришелся мне по глазам и по сердцу. Ты не можешь себе представить, какая повсюду скудость в людях! На­местник Воронежский Платон, о котором ты мне говорил, ныне Наместником в Ипатьевском монастыре, Игуменом и Членом здешней Консистории. С Отцом Феоктистом мы очень ладим: человек добрый и открытый; здесь гостит его матушка — поме­щица, преинтересная старушка — старых времен человек! Если Пафнутий снова подает прошение в Святейший Синод — тем более не должны пускать его на крылос. Крылосные к нему не расположены; а он как человек, способный к штукам, пожалуй для своих плотских видов, не остановится приводить братию в расстройство. А наши просты! О Владимире я тебе пишу на вся­кий случай; я ему ничего не сказал, отложил ответ мой до буду­щего времени. Наконец — благодарю Господа Бога, что у Вас идет все хорошо. Молитесь о мне. Ныне мудреное время; где ни насмотрелся — везде зло берет верх, а благонамеренные люди находятся в гнетении. Спаситель мира повелел стяжевать души свои терпением. Полагаюсь на волю Божию. Здешнее уедине­ние показывает мне ясно, что по природным моим свойствам и по монастырскому моему образованию — быть бы мне пустын­ником; а положение мое среди многолюдного, столичного горо­да между людьми с политическим направлением, — есть вполне не натуральное, насильственное. Молитва и слово Божие — вот занятие единственно мне идущее. При помощи уединения мог­ли бы эти два занятия, кажется мне судя по опытам, — очень процвести, и желал бы я ими послужить ближним. Для прочего служения есть довольно людей, с преизбытком; а для этого ныне, просто сказать, не найти. Повирают — и то не многие, а чтоб кто сказал истину Христову — точно не найти! Сбывается слово Христово: в последние времена обрящет ли Сын Божий веру на земли! Науки есть, Академии есть, есть Кандидаты, Магистры, Докторы Богословия (право — смех! да и только), эти степени даются людям; к получению такой степени много может содей­ствовать чья-нибудь б... Случись с этим Богословом какая на­пасть — и оказывается, что у него даже веры нет, не только Бого­словия. Я встречал таких: доктор Богословия, а сомневается, был ли на земле Христос, не выдумка ли это, не быль ли, подобная мифологической! Какого света ожидать от этой тьмы!

Христос с тобою. Всем братиям мой усердней поклон.

Тебе преданнейший друг, недостойный

Арх<имандрит> Игнатий.

Скажи Федору Федоровичу Киселеву, что я получил от кня­зя Шихматова письмо, в котором он очень извиняется, что не мог исполнить известного желания нашего.

Письма от Фридриксовой ко мне посылай не иначе, как чрез Полозова.

Понудил себя — побывал у Сергия на Толге и у Нафанаила, Строителя в одном маленьком монастыре в Ярославле. Не очень благосклонно глядит на них здешний Архиепископ. Видя, что меня Старец Архиерей очень полюбил (я у него был три раза и обедал в два дня), Сергий просил меня замолвить за него слов­цо. Оказывается, что в колодец преждевременно кастить не надо.

7-го и 8 сентября.

Напиши мне, как адресовать к Степану Федоровичу Апрак­сину.

№12

Истинный друг мой, Отец Игнатий!

Извещаю о себе, что лечусь — и кажется, с успехом. Должно быть, я сильно простудился прошлого осенью, ездив в Черменецкий монастырь. Не хотел — а приходится: прикажи мне сшить подрясник из синеватого лицемору и подложить серой саржей — и верх и подкладка шелковые. Все это можно взять у Степануш­ки; вели так сделать, чтоб не более как на две четверти он был ниже колен и пошли по почте, адресуя посылку Его Высокобл<агородию» Николаю Никандровичу Жадовскому[220] в Яросл<авль> с передачею мне. Тот подрясник, который на мне, очень рвется, а других, т. е. суконных и на вате шелковых носить не могу — непременно холодный. Это следствие здешнего воздуха, кото­рый гораздо легче Петербургского. И в комнатах держал гораз­до свежее до начатия декокта. Теперь очень слаб, а аппетит го­раздо лучше. Христос с тобой.

Твой преданнейший друг

Архимандрит Игнатий. 10 сентября

Также вели по моим колодкам сапожнику, который шил обык­новенно мне сапоги, сделать две пары с пробковыми подошвами и пришли по почте.

№ 13

Истинный друг мой, Отец Игнатий!

Благодарю тебя за постоянное уведомление о себе и о обите­ли. Слава Господу Богу, что у Вас идет все благополучно. Мое здоровье поправляется, но крайне слаб от действия декокта. За­хватил же я жестокую простуду в Петербурге, и она была замас­кирована, как говорил мне наш добрый Иван Васильевич. Те­перь от действия декокта выходит простуда, а вместе с тем про­падают те болезненные припадки, которые я прежде признавал чисто геморроидальными. Лицо и глаза очень переменились — посвежели.

Послушника Кирилловского согласись принять, также и чи­новника из Опекунского совета. А плацадъютанту Иготину ска­жи, что от печали не должно идти в монастырь, в который мож­но вступать только по призванию. Все, сколько их знаю, посту­пившие в монастырь по каким-либо обстоятельствам внешним, а не по призванию, бывают очень непрочны и непременно остав­ляют монастырь с большими неприятностями для монастыря и для себя. А потому решительно откажи. Пол в Яковлевской цер­кви переправьте — доброе дело. К К<нягине> Горчаковой я пи­сал; в то же почти время, как она вспомнила о мне, и я вспомнил о ней.

Татьяне Борисовне <Потемкиной> я тоже писал. При свида­нии скажи мой усерднейший поклон. Не пишу им потому, что ужасно слаб, — все лежу, никуда не выхожу из комнаты с 5-го сентября. Степану получше; когда я кончу курс декокта, то и его хочу заставить попить: потому что по пробе оказалось полезным. Не время ли представлять его в мантию. Если время, то вели при­готовить нужные бумаги и прислать сюда к подписанию.

Относительно дела с Пафнутием будь осторожен и терпелив; так нужно вести себя относительно людей лукавых. Пожалуй, сделают по желанию твоему; а потом этим обстоятельством, как фактом, будут доказывать, что ты неоснователен в твоих дей­ствиях. А много ли надо, чтоб уверить дураков в чем-нибудь. Пусть Пафнутий действует как хочет и скучает как хочет: пото­му что он, несмотря на все мои убеждения, начал сам действо­вать вопреки всем моим истинно дружеским и благонамерен­ным советам.

Я и прежде думал, также и тебе говорил, что хотелось бы О<тца> Марка сделать келарем и поручить ему огороды или то, что было у О<тца> Израиля. А то у них огороды поупали. За огородником нужны глаза. Приедет Данило Петрович в Петербург, то вы меня уведомьте немедленно о его приезде; мне надо написать к нему и поблагодарить его за всю дружбу его ко мне. Пожалуйста же, не забудь об этом. Ты не пишешь: послал ли три экземпляра Валаамского М<онастыря> в Бородинский монас­тырь. Если не послал, пошли, пожалуйста; если ко мне не послал, тоже пошли; еще пошли два экземпляра в Вологду на имя Ее Превосх<одительства> Елизаветы Александровны Паренсовой[221].

Дата добавления: 2015-06-04