Том VII 27 страница

25-е. Лекарство, которого действие иногда скрывается совершен­но, иногда снова — открывается в сильном брожении, которое те­перь наиболее в соединяющих ноги с животом жилах и головном черепе, — с вчерашнего вечера начало очень действовать, действо­вать полезно, но при сопровождении чрезвычайной слабости, по причине которой напишу разве несколько строк. Поздравляю тебя с великим праздником Благовещения. Божия Матерь да примет нас под кров свой! Да дарует нам провести земную жизнь, как жизнь приуготовительную к жизни будущей. Чаша скорбей обнаружива­ет внутренний залог человека: Давид идет в пустыню, а Саул к вол­шебнице, Бог привел тебя узнать на самом опыте, какую чашу я пил в Сергиевой Пустыне в течение четырнадцати лет. Вступая в должность настоятеля этой обители, я видел ясно, иду толочь воду, что плавание мое будет по бездне интриг; утешало меня, что это — не мое избрание. Я отдался воле Божией, которой отдаюсь и те­перь. — Получил очень доброе и милое письмо от Графини Орловой-Чесменской из Новгорода. Преосвященный Филарет Киевс­кий писал не раз. Добрый старец! Зовет в Киев; но какую имею на это возможность?.. Ложусь! До завтра!

26-е. Сегодня в эту минуту я посвежее; чрез полчаса неизвест­но что будет: так мое состояние от действия лекарства перемен­чиво. Рассматривал я себя долгое время в Сергиевой Пустыне; и ты мог рассмотреть себя особливо в настоящее время при непос­редственном управлении этим монастырем; также и мое положе­ние в нем сделалось тебе яснее. Я образовал себя совсем не для такого монастыря и не для такого рода жизни, долженствующей состоять из беспрестанных телесных попечений и занятий с приезжающими, по большей части пустых. Душа в таком месте по не­обходимости должна сделаться пустою. Относительно тела — мои физические силы и здоровье совершенно не выдерживают трудов, требуемых этим местом, и лишений в хорошей воде и прочем, для слабого здоровья необходимом. Интриги, к кото­рым столько удобств, потрясали благосостояние монастыря и мир его и впредь будут потрясать. Мертвость лиц, избираемых в митрополиты С. Петербургские, лишала и будет постоянно ли­шать нас собственного взора и мнения нашего начальника, сле­довательно — всегда действующего по внушению других, но дей­ствующего с неограниченною властию, хотя бы он действовал вполне ошибочно. Зависимость от многочисленных властей вто­ростепенных делает бесчисленные неприятности неизбежными. Ты знаешь, что в дела нашей обители входит и сам Митрополит, и Викарий, и две Консистории, и Секретарь митрополита и дру­гие разные секретари и камердинеры и прачки и тетушки Сули­мы, и проч. Чего тут ждать? Надо быть аферистом, с способнос­тью к этому, с склонностию — и это все может исполнить Аполлос. Притом же он человек поверхностный, а наружность имеет очень скромную — следовательно, таковский и должен быть на местечке, за которое заплачено дорого. По вышеуказанным при­чинам имею решительное намерение, возвратясь в Петербург, просить, чтоб дано было мне местечко, соответствующее моим крайним нуждам душевным и телесным. По сему же необходи­мее всего иметь человека, под покровительством которого мож­но б было монашествовать не только мне, но и расположенным ко мне (а из опытов вижу, что с дураками и иезуитами мне ни­как не поладить), то избираю для этого Преосвященного Инно­кентия Харьковского, который мне и лично и из собранных све­дений более других нравится: в святость не лезет и на святость не претендует, а расположен более всех делать добро, более и толковее всех занимается религиею, любит истинное монаше­ство, поймет мое хотя и грешное и вполне хромлющее аскети­ческое направление и захочет содействовать ему. Таковы, душа моя, мысли мои относительно моего положения. Но для Сергиевой Пустыни, сам можешь видеть, нет у меня ни телесных, ни душевных сил — разве сделают ее самостоятельною. Вот, истин­ный друг мой, сформировавшиеся, кажется от указания самых обстоятельств, мысли мои — и тебе одному поверяю их. Плод дальнейшего нашего пребывания в Сергиевой Пустыне будет не иной какой: «сделаемся окончательно калеками, и когда увидят, что мы ни к чему не способны, вытолкают куда попало, не дав куска хлеба и отняв все средства достать его». Рассмотри осно­вательно — и увидишь, что так. Я имею милость Государя, но эта милость только сердечная: и ее интриганы употребили в орудие своей ненависти ко мне. Христос с тобой. Смотри и на обстоя­тельства, которые тебе виднее, нежели мне.

Здешнее место хорошо, но содержание дорого. При том, из­бирая его, я не знал, что сущность моей болезни — сильнейшая простуда, с которою надо тащиться в южный климат, где и со­держание дешевле не в пример. Бог, даровавший благодать свою проданному и заключенному в темницу Иосифу, преклонивший к нему сердца всех, — по великой милости своей преклонил и здесь сердца многих ко мне. Меня, так я выражусь, на руках но­сят. Монашествующие, начиная с о<тца> Игумена, крайне рас­положились, окрестные также молят Бога, чтоб не уезжал. Даже так думаю, что лучше здесь остаться навсегда, нежели жить в Сергиевой Пустыне, особливо если этот Викарий (что почти невероятно) останется Викарием. Подумай, друг мой, и помо­лись об общей нашей участи, дабы милосердый Господь устро­ил ее по благости Своей. К приезду моему поосвети мои комна­ты и поустрой: может, придется еще какой год повитать в Серги­евой; ты знаешь: я решителен и вместе не тороплив, действую, или по крайней мере желаю действовать, не по увлечению, а по указанию обстоятельств. Также подумай о финансах: нечего нам пускаться к дальнейшему возвышению монастыря, а лишь бы поддержать его в настоящем виде, да не забраться в новые долги и старые по возможности сократить. Смотри же не говори об этом никому из братии, а во мне так сформировались вышепри­веденные мысли, что они как бы сидят в глубине души моей: там их вижу. Молю Господа Бога о тебе и радуюсь за тебя: потому что с течением времени милость Божия к тебе делается яснее и яснее. Помнишь, пред отъездом я обещал тебе письмо с изложе­нием того, что сформируется в душе моей: вот это письмо! Оно вытекло в свое время как бы само собою из-под пера моего.

Тебе преданнейший друг

А<рхимандрит> И<гнатий>. 24 марта 1848 года

Письмо пишу в течение недели, а отправляю при случающихся оказиях.

№43

Христос Воскресе!

Бесценный друг мой! Поздравляю тебя с наступившим Свет­лым Праздником. Поздравь от меня и всю братию. Очень благода­рен за присланный пластырь; я поставил фонтанели на спине меж­ду плечами: они производят свое полезное действие — вытягивают мокроту из накопившегося (так назову) мешка под затылком. Это мешок — благотворное следствие сассапарельной настойки. Такие же мешочки — на спине под крыльями плечными. Ужасно был я болен. Много из меня вышло дряни, много теперь выходит, но до­вольно еще осталось, и по приезде в Петербург надо будет еще про­должить лечение. Ныне пью, очень понемногу — большею частию по столовой ложке в сутки, настой сассапарели с полынью и шал­феем. Нахожу действие отличным: сассапарель делает свое — со­бирает, стягивает из всего тела дурные соки в желудок; полынь спо­собствует варению их — сассапарель тяжела для желудка, а шал­фей укрепляет и уменьшает испарину. К моему приезду вели приготовить настойку, на одно ведро очищенного пенного вина положить два фунта шалфею, 1 фунт полыни, 2 сассапарели. Пос­леднюю надо мелко изрубить и истолочь или избить. Полынь и шалфей вели взять в хорошей аптеке, а не в травяных лавках: в аптеке товары как-то опрятнее. И тебе такую штуку полезно пить. Вели сделать пораньше; подольше постоит, лучше будет. Придется и фонтанель долго поносить: заключаю так по скопляющейся ма­терии. Деньги 200 руб. серебром получил; но они еще в Ярославле по причине распутицы. Я еще не выходил из келлии, а думаю для исшествия дождаться хорошей погоды. Христос с тобою. Итак, ос­тается с небольшим месяц, и милосердый Господь устроит наше свидание. Будь здоров и благополучен.

Сердечно преданный тебе

Архимандрит Игнатий.

Надо бы написать побольше, но — до другой почты.

№44

Чтоб не упустить нечаянного случая на почту, отвечаю тебе этими немногими строками, 540 руб. серебром при письме тво­ем получил. После 10-го думаю выехать — хотелось бы поспеть к вам на 30-е. Как Бог даст! Христос с тобою! До свидания

Архимандрит Игнатий. 8 мая 1848 года

№45

Возлюбленнейший о Господе Отец Игумен Игнатий!

Благодарю тебя за воспоминание о мне грешном. Всегда вспо­минаю о тебе с любовию, вспоминаю с благодарностям) о перво­начальной преданности твоей ко мне. Попущением Божиим за грехи наши отношения поколебались на некоторое время; но, как вижу из письма твоего, милость Божия восстановляет их. Я живу очень покойно; но иногда хворость и слабость так усиливаются, что невольно подумываю о смерти. А потому благовременно про­шу у всех прощения, в чем согрешил пред кем. Прошу прощения у тебя. Милосердый Господь да даст нам всем истинное покая­ние и прощение во грехах наших.

Поручающий себя твоим святым молитвам твой покорней­ший слуга

Игнатий, Епископ Кавказский и Черноморский.

20 декабря 1859 года

Воспоминания архимандрита Игнатия (Малышева)[228]

Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний.

Архимандрит Игнатий душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь, лишь бы человек сознавал ее с покая­нием; но ненавидел лукавство и фарисейство; гордость и тщесла­вие обличал и искоренял ежедневно. Каких, бывало, унизитель­ных качеств не навяжет Старец своему послушнику, и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпе­ливый, малодушный и проч., и непременно заставит все сие со­знать в себе и за все просить прощения. В особенности достава­лось много подобных испытаний келейнику его Игнатию, извес­тному под названием маленького, проходившему различные послушания, и между прочими послушание свечника. Эта долж­ность в летнее время требовала безвыходного пребывания в цер­кви: свечник увольнялся только, чтобы пообедать или напиться чаю, который первое время братия собиралась пить в келлии На­стоятеля. Игнатий обыкновенно приходил, когда все уже отопьют, и в чайнике оказывался не чай, а как они выражались: «ай». И та­кого-то чаю маленький Игнатий нальет себе чашку; в эту минуту, случалось, войдет Архимандрит, возьмет его за ворот и гонит в шею из комнаты вон, приговаривая: -«Ах, ты окаянный сластолю­бец! Разве ты за тем пришел в монастырь, чтоб чай пить? Вон пошел». И идет послушник на свое место к свечному ящику. То­варищ его, о. Феофан Комаровский, впоследствии бывший архи­мандритом Соловецкого монастыря, бывало спросит: что, роди­менький, напился чаю? -«Напился», — ответит Игнатий.

В таком роде уроки бывали ежедневно, особенно первое вре­мя, когда о. Архимандрит был еще помоложе и поздоровее; но он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способнос­тям, не щадя своих сил, не жалея времени, и если его ученикам бывало не легко принимать его учения и усвоивать себе его пра­вила, то и ему немало трудов стоило каждого отдельно воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние.

В то же время был в монастыре другой Игнатий — наместник, под названием «молодой»: видный по лицу и росту, на все спо­собный, распорядительный, неутомимой деятельности, любимец многих. Нельзя было и самому ему не сознавать своих досто­инств; тем более что он был крестьянского происхождения.

Однажды приходит к нему родной брат, деревенский мужи­чок, в сером кафтане; самолюбивому наместнику стыдно стало принять такого брата: он отказался от него и выслал вон. Мужи­чок передал свою скорбь некоторым из братии; это дошло до Архимандрита. Он немедленно приказал привести мужичка к себе; принял его в гостиной, обласкал, посадил, велел подать чаю, и в то же время послал за наместником. Когда он вошел, Архи­мандрит, обращаясь к нему, сказал: «Вот, батинька, к тебе бра­тец пришел, поздоровайся с ним и садись чай пить. Он обедает у меня, приходи и ты с нами обедать». О. Архимандрит накормил, напоил мужичка и наградил еще на дорогу, а потом сделал нази­дание своему красивому наместнику.

Система воспитания новоначальных у Настоятеля была та­кова: он приучал их быть откровенными с ним не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей: как-то было стыд­но и жалко оскорбить своего отца и благодетеля, который ста­рался не стеснять их и не воспрещал веселости в обращении меж­ду собой, даже в его присутствии. Архимандрит Игнатий нена­видел несогласия и ссоры: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал их к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня. Простой старец, по имени Антоний, так усвоил себе это правило, что, бывало, вечером ходит всюду, ищет брата, с которым размолвился, и всех спрашивает: не ви­дал ли такого-то? И на вопрос: на что тебе его, отвечает: «Да ви­дишь ли, голова, давеча с ним поразмолвил, а отец говорит: да не зайдет солнце во гневе вашем; надо прощенья попросить». И не­пременно отыщет брата и исполнит свое благое намерение. Этот старец готовился к пострижению и, во время сенокоса, сушил сено вместе с рабочими. Архимандрит пришел на сенокос и сказал:«Бог помощь», и, обращаясь к Антонию, спросил: «Что ты тут делаешь?» Старец по простоте отвечал: «Тружусь как Пре­подобный Сергий». — «А я тебе припомню, как трудился Пре­подобный Сергий», — отвечал Настоятель. Когда Антоний при­нял пострижение, то пришел к Настоятелю просить монашеско­го правила, какое благословит ему держать. «А помнишь, что ты сказал мне на сенокосе, — говорит Настоятель, — что ты тру­дишься, как Преподобный Сергий? Преподобный Сергий клал по 1000 поклонов в сутки, клади и ты». «Ой, батюшка, не могу, стар». «Ну так смирись, клади 12 поклонов». Антоний упал к ногам Настоятеля и говорит: «Батюшка, мало, благослови класть 300». «Много, старец, не выдержишь». «Нет, благослови: Бог поможет за твои молитвы». И исполнял старец это правило до самой смерти. Отец Антоний жил подле кухни и по старости лет не ходил на братскую трапезу, но кушал в своей келлии. За три дня до смерти, во время трапезы, пришел Антоний на братскую трапезу и поклонился всей братии. Некоторые улыбнулись и шутя сказали: «Отец Антоний пришел прощаться». Старец про­шел к Павлу Петровичу Яковлеву, который жил подле трапезы, дает ему пять рублей и говорит: «Вот, голова, у меня племяж, солдатик в походе; будет жив, придет, так отдай ему». «Сам от­дай, старец», — отвечал Яковлев. «Не ровен час, голова, сам-то, может, и не отдашь». Антоний удалился в свою келлию, лег и на третий день скончался кончиною праведника.

При мудром руководстве Настоятеля много было поучитель­ных случаев, из коих приводятся здесь некоторые. Под покро­вительством Преподобного Сергия, в продолжение пятнадцати лет не было ни одного смертного случая в Сергиевой пустыне. Первым скончался иеромонах Владимир во время управления архимандрита Игнатия. Долго страдал инок Владимир водяною болезнию, и Настоятель, имея обычай навещать болящих, чтобы приготовить их к кончине, навестил и о. Владимира, который лежал уже на одре смертном. «Не хочешь ли принять схи­му?» — спросил Настоятель. «Какой я схимник», — смиренно отвечал умирающий, считая себя недостойным такой милости. Вскоре скончался страдалец, и кончина его ознаменовалась уте­шительными видениями, составляющими домашнюю тайну для Сергиевой обители.

Архимандрит Игнатий, оказывая любовь и сострадание к бо­лящим по телу, еще более оказывал милости и снисхождения к немощам душевным. Некто Платон Яновский, бывший придвор­ный малолетний певчий, пришел в монастырь, и вскоре открыл­ся у него прекрасный голос баритон; певец не уступал знамени­тым итальянцам и прожил несколько лет в обители в качестве послушника. В это время фельдмаршал князь Барятинский поже­лал устроить у себя на Кавказе хор певчих и обратился в Придвор­ную капеллу с требованием способного человека для занятия дол­жности регента. Капелла указала на Яновского. Яновскому пред­ложены значительный оклад и блестящая карьера в будущем.

Яновский, пробыв несколько лет на Кавказе, вполне удовлетво­рил желанию князя и возвратился обратно в монастырь. Прожив­ши несколько лет в другом обществе, вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал, что делать? взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя. Янов­ский был весьма признателен к Настоятелю за такую милость; даже в минуты своих слабостей с плачем падал ему в ноги и целовал его руки. Отеческим обращением о. Архимандрита сохранен от явной гибели человек. Яновский прожил до смерти в монастыре и, кроме немощи, от которой сознательно страдал, был кроткий, смиренный и истинный христианин, чему служит доказательством предсмер­тное письмо его ко второму настоятелю, Игнатию.

Еще другой подобный сему пример представляет бывший Ни­жегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Это был человек способный, разумный, но подверженный той же немощи; он сам о себе говаривал: «Несчастный я человек, был молод, та­лантлив, бывало, купцы и помещики на руках носили, угощали, угощали Василия Петровича, кровь перепортили; вот и доживай свой век, да страдай Василий Петрович». Это была личность та­кая солидная и разумная, что совестно, бывало, и вспомнить об его слабости. Однажды, по немощи, был он заперт в своей келлии; когда поправился, говорит приставнику: «Поди к Архимандриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним». Архимандрит благословил придти. Малев входит к Настоятелю и, чинно помо­лившись пред святыми иконами, говорит: -«Вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком поло­жении имею обычай ежедневно, пред образом Преподобного Сер­гия, который находится у меня в келлии, читать акафист. Вот, на этих днях, стою я пред иконой Преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: 4Поди к Архимандриту и скажи, чтобы он тебя высек». Так, батюшка, как благословите "публично или наедине"?». «Вот видишь Василий Петрович, — сказал Настоя­тель, — Преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы другие имели осторожность». «Как благословите, батюшка, так и исполните», — спокойно отве­чал кающийся. Конечно, это не было исполнено.

Были и другого рода болящие, которых архимандрит Игнатий также не оставлял без внимания. Поступил в монастырь молодой человек, сенатский чиновник Иван Мызников, впоследствии иеромонах и казначей Сергиевской пустыни. Человек весьма хо­роший и строгой жизни; но, вероятно, по ревности, без руковод­ства, самочинно привел себя в странное состояние духа, близкое к прелести. Отец Архимандрит, как опытный руководитель, за­метив в нем неправильное настроение, приказал ежедневно при­ходить к себе. Мудрый наставник, желая разбить в послушнике некоторое мнение о себе и ипохондрическое расположение духа, называл его «веселеньким» и употреблял разные меры как сло­весные, так и практические с прямой целию довести его до детс­кого смирения, уничтожить самомнение и начало губительной прелести. Это продолжалось года три или четыре; и, наконец, уда­лось Архимандриту, так сказать, вынянчить человека: Мызников пришел в нормальное положение и был полезен для обители.

Другой послушник, Николай, заболел тяжкою болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спин­ной кости. Больной имел обычай открывать помыслы Настоя­телю, которой поместил его близ себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали прихо­дить помыслы о самоубийстве; к нему приставлен был человек, и в келлии все опасное было прибрано; но он усмотрел как-то гвоздь над дверью и помысл говорит ему сделать тесемку из про­стыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение по­мыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же исповедал пре­ступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою.

Когда он значительно стал поправляться, о. Архимандрит на­чал несколько развлекать его; однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее воз­вращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по до­рогам и к морю и около монастырских прудов отыскивали его; но Николай нигде не находился. Архимандрит стал на молитву... Через два часа приходит к нему сам больной. «Где ты был?» — спрашивает его Настоятель. «На колокольне», — отвечает боль­ной. «Зачем же ты туда ходил?» — «Помысл сказал мне: иди на колокольню и соскочи оттуда». — «Отчего же ты не соскочил?» — «Я долго думал, а другой помысл говорил мне: как же ты соско­чишь без благословения батюшки? Я думал, думал, да и сошел с колокольни».

В одном из творений своих Преосвященный Игнатий пове­ствует о достойном замечания случае. «Посетил меня, — гово­рит Владыка, — афонский схиеромонах, бывший в России за сбо­ром. Мы сели в приемной моей келлии, и он стал говорить мне: "Помолись о мне, Отец: я много сплю, много ем". Когда он гово­рил мне это, я ощутил жар, из него исходивший, почему и отве­чал ему: "Ты не много ешь и не много спишь; но нет ли в тебе чего особенного", и просил его войти во внутреннюю мою келлию. Идя пред ним и отворяя дверь во внутреннюю келлию, я молил мысленно Бога, чтоб он даровал гладной душе моей по­пользоваться от афонского иеросхимонаха, если он истинный раб Божий. Точно, заметил я в нем что-то особенное. Во внут­ренней келлии мы опять уселись для беседы, и я начал просить его: "Сделай милость, научи меня молитве. Ты живешь в первом монашеском месте на земле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно дол­жны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григо­риев Синаита и Паламы, по примеру многих других афонских светильников". Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, и — о ужас! с величайшим разгорячением начал мне передавать способ восторженной, мечтательной мо­литвы. Вижу: он в страшном разгорячении! у него разгорячены и кровь и воображение, он в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине учащегося, предлагать ему учение святых Отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоуме­ние. Вижу: он вполне незнаком с учением Отцов о молитве. В течение беседы говорю ему: "Смотри, старец: будешь жить в Пе­тербурге, никак не квартируй в верхнем этаже, квартируй не­пременно в нижнем". "Отчего так?" — возразил афонец. "Отто­го, — отвечал я, — что если вздумается ангелам, внезапно восхи­тив тебя, перенести тебя из Петербурга на Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешься до смерти; если ж по­несут из нижнего и уронят, то только ушибешься". "Представь себе, — отвечал афонец, — сколько уже раз, когда я стоял на мо­литве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня и поставят на Афоне!" Оказалось, что иеросхимонах носит вери­ги, почти не спит, мало вкушает пищи, и чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал про­сить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над со­бою способ, преподанный святыми отцами, заключающийся в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечта­ния, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника, в сло­вах молитвы, причем сердце обыкновенно сочувствует уму ду­шеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподоб­ный Марк Подвижник: "Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце; сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит". "Ког­да же испытаешь над собою, — сказал я афонцу, — то и мне сооб­щи о плоде опыта, потому что самому мне предпринять такой опыт неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой". Афонец с охотою согласился. Чрез несколько дней приходит он опять ко мне и говорит: "Что ты со мною сделал?" — "А что?" — "Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу воз­вратиться к ним". Далее, в беседе с афонцем я не увидел той са­монадеянности и той дерзости, которые были заметны в нем при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находящихся в самообольщении, мнящих о себе, что они святы или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил жела­ние услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться наружностию от других, потому что это ведет к высокоумию, то он снял с себя вериги и отдал их мне. Через ме­сяц он еще был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он уже нуждается в теплой одежде и гораздо более спит».

На приемах светских лиц Архимандрит был не ровен; редким удавалось понять его. Иногда он, как юродивый, бывало раскри­чится, а иногда молчит, слова не дождешься; посетители не зна­ют, как и уйти из гостиной. А зато как разговорится, то слушал бы его, не отходя несколько суток. Маленький Игнатий всегда торчал при нем, и часто, по сыновней любви, делал ему замеча­ния: -«Зачем, Батюшка, сказали то или это? Вот и будут делать об вас ложные заключения». А он, бывало, махнет рукой, гово­ря: «Я не светский человек, не умею рассчитывать», пойдет к себе в кабинет и ляжет в угол, прибавив: «Вот мое место». И здесь-то он был истинный аскет, не отошел бы от него: речи его, как гусли сладкозвучные, услаждали ум и сердце. «Видел я, — свидетельствует маленький Игнатий, — двух человек: нашего Батюшку и пустынного старца Исайю Никифоровского; видел их вместе, видел и порознь, и благодарю Бога, что сподобил Он меня видеть святых людей». Еще говорит о. Игнатий малень­кий, что в продолжение 24-х лет он не помнит случая, чтобы о. Архимандрит отказал в приеме братии: дверь его для всех была открыта, и он любил, чтобы приходили к нему. Отец Игнатий припоминает, как он в ново начал и и надоедал своему старцу еже­минутным испрошением благословения, имея обычай не при­ступать без этого ни к какому делу. Бывало, в пятом часу утра послушник будит своего Настоятеля, чтобы получить благосло­вение идти к утрени, и о. Архимандрит никогда не прекращал такого порядка и не отягощался им. Ему не нравилось, когда кто-либо из братии уклонялся от него или боялся его. Все ближай­шие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки. Он приучал их к чтению Священного Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал, кто как читает, с какою верою и любовию к Слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило. Многие из них ежедневно вечером приходили исповедовать грехи свои, не оставляя до дру­гого дня никакого греховного помысла, и получали разрешитель­ную молитву. Вследствие чего они были веселы и легки, как на крыльях летали. Старец не любил уныния и если замечал в ком уныние, спрашивал причину и разбивал словом утешения, при­бавляя: «Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел».

Были и такие в числе братства, которые никак не могли при­виться к своему отцу, и это большею части ю те, которые полу­чили начальное воспитание в других монастырях; они-то и составляли противную партию, не желая жить по правилам оте­ческим, и враждовали против тех, которые ходили на исповедь и откровение помыслов. В последующее время много пострадал за это от противной партии старец схимонах Макарий, к которо­му также новоначальные ходили на откровение, между тем как сказано у Аввы Дорофея, что все живущие без назидания пада­ют, как листвие, и погибают. Авва Исайя говорит: -«Каждый помысл, производящий в тебе брань, открывай наставнику твое­му, и облегчится брань твоя. Из-за стыда не позволь скрыть ни одного такого помысла; потому что демоны находят себе место только в том человеке, который утаивает свои помыслы, как бла­гие, так и лукавые» (гл. 163).

Ученики о. архимандрита Игнатия, в союзе любви между со­бою, ревновали о деле Божием: бывало, кто из богомольцев по­просит отслужить молебен или панихиду, все стремятся без оче­реди исполнить, как можно лучше, так что сами монашествую­щие, проходя мимо, остановятся и слушают с наслаждением. Есть и ныне подобные сыны обители; иначе и не мог бы удержаться чин священнослужения в порядке.

Архимандрит Игнатий был широкой, возвышенной натуры, пылкий, восприимчивый, всему хорошему радовался как мла­денец, и эта радость обыкновенно выражалась быстрым хожде­нием, почти беганьем по залу, и потирай и ем затылка. Когда в это время входили ученики, он не замечал их, продолжая бегать и непритворно радоваться. В таких же формах выражались у него и скорби, с тою разницею, что тогда потирал он не затылок, а лоб. Ученики в это время не смели входить, а смотрели в двер­ные щелки. Много приходилось о. Архимандриту переносить оскорблений, тогда как сам он был необыкновенно добр и благо­желателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доб­рому делу, а его грубо, невежественно оскорбляли; кто неспра­ведливыми притязаниями по службе, кто дерзкими и лживыми порицаниями, — и все это делалось по бесовской зависти, неза­служенно. Тогда, взволнованный скорбию, он обвинял антихри­ста и его сотрудников; но вскоре успокоивался, и если оскорб­ление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые зана­веси на окнах, делал из келлии темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным. В такое время никто не входил к нему, он предавался молитве и плачу, до тех пор, пока не при­дет благодатное посещение свыше и не осенит его неизречен­ною радостию. По выражению его, не только душа, но и тело и кости принимали участие в этой радости; по словам Спасителя нашего: Царствие Небесное внутрь вас есть. Истинен глагол Гос­подень! Человек, находясь в таком состоянии, иного блаженства и представить себе не может. Обычно Небесному Царству при­ходить после тяжкой скорби: многими скорбми подобает внити в Царствие Небесное. Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в сво­ем «плаче»: «Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Анге­лов светлых». В таком настроении духа архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы с светлым, необыкновенно радост­ным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников, всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки. Весьма редкие понимали высокие душевные качества Архиман­дрита: кроткий сердцем, простой, безмерно милостивый и любвеобильный, бывало, вспылит на минуту и гасит эту вспышку слезами покаяния.

Дата добавления: 2015-06-04