КАНДИНАЛЬ 12 страница. Некоторые из присутствующих начинали уже беспокоиться, пытаясь угадать, к чему клонит этот бормочущий старик

Некоторые из присутствующих начинали уже беспокоиться, пытаясь угадать, к чему клонит этот бормочущий старик. Князь Хапца знаком попросил этих людей повнимательней выслушать своего главного советника.

-...У меня уже не было времени обдумывать их советы, - продолжал Темиркан. Его голос становился все тверже. - Они мне были уже не нужны, потому что старый коняга сбросил меня на землю и прошелся по моим костям.

Темиркан остановился, чтобы перевести дух и вывести мораль из сказанного со всей присущей ему энергичностью:

- Братья, наша сегодняшняя ярость от деяний этого человека похожа на того старого коня. Этой ярости уже не один год. Но если мы вновь поп­робуем оседлать ее, то будем обречены рухнуть лицом на камни. Мы ведь заранее знаем, каков будет исход. Нам ведь не нужно советовать, как лучше упасть...

Темиркан медленно оглядел присутствующих, пытаясь угадать, как они восприняли его речь. На их лицах он увидел сомнение и неопределен­ность, и это встревожило главного советника.

- Мои князья, сейчас нам нужно вовсе не убеждать себя в необходимости воевать с Ермоловым. Аллах ведает, что для этого у нас причин более чем достаточно. Но, прежде чем принять такое решение, давайте же крепко подумаем о последствиях. Какую цену мы будем вынуждены или... может быть... сами желаем заплатить!

Князь Канука первым отозвался на слова Темиркана. Он говорил пылко, стремительно:

- Конечно, еще много деревень, как Трам, будут сожжены дотла... Многие тысячи молодых воинов погибнут. Но хуже всего, если они безна­казанно захватят нашу Кабарду и отберут у нас все, начиная с нашего священного права быть хозяевами на собственной земле. А ведь это пра­во наши предки берегли для нас, пуская в ход всю свою мудрость и опытность.

Князь Мисостов Сараби был одним из лучших ораторов. Он без труда мог овладеть всеобщим вниманием, заставить себя слушать. Говорил Са­раби очень убедительно:

- Ермолов предлагает нам мир в обмен. Он не воюет с Кабардой! Трам - это послание нам и предупреждение. Наглядное и понятное. Разуме­ется, что для отвода глаз он использовал какой-то предлог, обвинив жителей этой деревни в воровстве. Но мы должны правильно истолковать это послание. На мой взгляд, Ермолову вполне хватает войны с чеченцами и горными племена­ми. Поэтому он хочет быть уверен, что с Кабардой не будет осложнений. Давайте же подпишем этот договор с его генералами - и наша Кабарда обретет покой и мир.

Вновь прокатилась и угасла волна возбужде­ния. Князь Хапца почувствовал, что не может больше сдерживаться. Несмотря на свою моло­дость (по сравнению с сидящими рядом почтен­ными старцами), Омар догадывался, что именно сказал бы сейчас его отец, и решил сделать это вместо него.

Омар поднялся. Он был не так высок и стро­ен, как князь Сараби, однако его осанка внушала уважение. Голос у него, как и у Мурада, был низкий, раскатистый, приятный для слуха:

- Братья, я отворачиваю свое сердце от рус­ских, хотя не все здесь согласны с этим. Моя душа плачет о жертвах Трама, и кровь вскипает от жажды возмездия. Однако, все эти сильные чувства не могут наделить меня мощью, достаточ­ной для разгрома русских войск. Мы, князья, должны в первую очередь заботиться о благопо­лучии нашего народа, нашей Кабарды. Это наш долг, наша обязанность, возложенная на нас Всевышним, - он замолчал на миг.

- Наш брат Темиркан и кое-кто из вас, ува­жаемые старейшины, конечно, помнят последнее сражение при Хумбали, помнят, как гяур Бул­гаков сжег двести или более наших деревень и уничтожил посевы на полях. Нашим старейши­нам понадобились вся их мудрость и твердость, чтобы устранить последствия этой катастрофы.

Мощь России огромна. Мы не можем соперни­чать с ними ни числом воинов, ни мощью ору­жия. Нас, терское племя джлахстней, соседи обвинили в сотрудничестве с врагом только пото­му, что мы полагаемся на дипломатию и стре­мимся защитить наших людей от бедствий. Поэ­тому до сих пор, благодаря мудрости предков, мы продолжаем жить так, как раньше - свободными адыгами...

Постепенно в комнате затухал гул голосов, ибо начал проясняться главный вопрос: что озна­чает понятие «Кабарда» - территорию или населе­ние? Отделимо ли одно от другого?

- В прошлом мы шли на компромиссы, при­нимали условия, заключали договоры. И нам не­ чего стыдиться этого. Эти соглашения оберегали
наш народ. И теперь, в этот суровый час, мы должны определить свои действия. Здравый смысл и мудрость должны быть нашими советчиками. Надеюсь, что вы, братья, понимаете это. Знаю, что кое-кто поглядывает в сторону турецкого султана и ждет помощи оттуда. Братья, не будем обманывать самих себя? Он не поможет нам, потому что не может противостоять силе россий­ской армии. Сколько лет наши предки воевали, не щадя себя, замороченные турецкими посула­ми. Теперь же нам следует полагаться только на собственную мудрость!

Присутствующие явно склонялись поддержать Омара. Но одна группа князей держалась отдель­но, обсуждая что-то между собой и, очевидно, не намереваясь одобрить такое решение.

Наконец, один из них, князь Кайтука, выра­зил их точку зрения:

- Трудно отказать в мудрости нашему молодо­му князю Хапца и его опытному советнику. Но ясно также и то, что мы не можем согласиться поддержать подобный договор с русскими. Мы не можем принять условий, выдвигаемых Ермоло­вым. В то же время, мы не хотим причинить вред остальным. Некоторые из моих братьев на­шли способ действовать, не ставя при этом под удар других кабардинцев...

Князь быстро обернулся к товарищам, чтобы убедиться, разрешают ли они ему раскрывать их планы. То, что они задумали, было крайней мерой.

- В этих условиях, если мы хотим остаться свободными и недосягаемыми для русских, мы
можем сделать только одно - уехать отсюда. Мы покинем Кабарду. Наши кланы переберутся за реку Лабу.

Это заявление было встречено гробовым мол­чанием. Затем начал нарастать ропот неодобре­ния, в нем слышались протесты и горестные восклицания тех, кто остро почувствовал близкий раскол среди племен.

Князь Кайтука стиснул руки, желая подчер­кнуть серьезность их намерений:

- Мы считаем, что этот путь наиболее безопа­сен для вас и наиболее достойный для нас, тех, кто отказывается сотрудничать с гяурами. Это собрание только укрепило нашу решимость. Для нас это самое подходящее решение.

Князь Сараби говорил, плохо скрывая свои чувства:

- Но это же безумие, братья! Мы не хотим, чтобы кто-то из нас покидал землю предков.
- Одумайтесь!

Однако, князь Кайтука оправил на себе одеж­ду, низко поклонился старейшинам, сидящим вкруг, повернулся и направился к выходу из шатра. Несколько князей из других кланов пос­ледовали за ним, включая князя Кануку.

Мурад закрыл лицо руками: Канука был ста­рым другом их семьи, их наследные земли нахо­дились недалеко от Хапцей. Душу Мурада окуты­вало дурное предчувствие: казалось, что этот первый раскол у кабардинцев станет прологом гораздо более страшной трагедии.

Князь Хатукшука в печальном молчании ожи­дал, пока раскольники и их единомышленники не покинут собрание. В шатре наступило молчание. Какие слова будут уместны в этот трагический исторический момент! Наконец, князь Хатукшука обратился к оставшимся:

- Должен признаться вам, братья, что предви­дел такой поворот событий. Мы знали о планах некоторых племен переселиться за Лабу... Пока что Россия не проявляет военного интереса к этому району, но эти бедняги почему то уверены, что так будет всегда.

Омар оглянулся на Мурада с Ахметом. Выра­жение их лиц было однозначно: спасения нет нигде. Даже если сняться с насиженного места и бежать куда глаза глядят, это лишь отдалит, но не предотвратит неизбежного столкновения с гя­урами. Этими безмолвными взглядами трое муж­чин как будто заключили между собой договор, поклявшись со всей отпущенной им мудростью и смелостью вести свой народ дальше, не отклоня­ясь от единственно верного пути компромисса.

Пока они вели эту мысленную беседу, загово­рил князь Хатукшука. В его голосе звучало спо­койное мужество обреченного:

- А теперь вернемся к самому тяжелому - обсудим наш ответ на требования этого шайтана
Ермолова.

* * * * *

Вся Кабарда сотрясалась в конвульсиях хиджират. Несколько тысяч черкесов последовали за своими князьями на чужбину, оставляя свои плодородные, возделанные земли. Одни ехали верхом, другие сажали семьи в повозки, но очень многие были вынуждены уходить пешком, бросая землю своих предков. Они шли бесконечными тропами, и ритм их шагов совпадал с ритмом сердец, окутанных печалью. Матери поднимали детей повыше, чтобы они могли в последний раз посмотреть на пригорок у рощи, где столько иг­рали, на ручей, где купались, и на дальний гори­зонт, где всегда вставало и садилось их ласковое солнце.

После трагедии в Траме Анвару захотелось съездить в Чечню, разузнать, как там их дедушка мулла. Казбек выздоравливал медленно, и было весьма сомнительно, по силам ли ему эта поезд­ка. Анвар же был готов оказать эту последнюю услугу родителям, прежде чем он займется реше­нием собственных сердечных дел: пора было выбирать жену. Анвару было уже далеко за двад­цать, он здорово задержался с женитьбой из-за Казбека, который по традиции пользовался пра­вом первенства.

Может показаться странным, но, как только Анвар получил свободу действий после свадьбы Казбека с Нурсан, он понял, как трудно будет выбрать любимую. Он был менее возвышен, чем Казбек, но ему было так же нелегко угодить. Будучи по натуре человеком страстным, Анвар нуждался в женщине, жене, но в то же время не хотел расставаться со свободой для занятий во­йной. По правде говоря, он был рад возможности еще раз съездить в Чечню и посмотреть, нет ли там сражения, в котором можно было бы поучас­твовать. Общее дело всегда было для него важнее личного счастья.

Лич и Зелимка вместе с ним возвращались в горы. В обычных условиях эта поездка заняла бы два или три дня, однако, сейчас, когда всюду шныряли казачьи патрули, им приходилось ехать тайно, выбирая самые неприметные тропы, по­тайные проходы в горах, пробираться под при­крытием грабовых лесов.

Задерживали их еще и лошади: Анвар взял с собой табун из двадцати лучших коней из коню­шен отца, которые предназначались для чеченс­ких воинов. Кроме тога, везли еще двадцать ружей последнего русского образца, захваченных Анва-ром во время одного из налетов на Линии у Терека.

Этот маршрут был хорошо знаком Анвару. Он ездил им к своему аталику и тогда, когда спасал­ся от чумы. Однако, как только он с товарищами приблизился к горам, сразу почувствовал какую-то странную тишину, висящую в воздухе. Анвар был весьма опытен в искусстве войны и охоты. Уже через два дня пути он с ужасом отметил, что в лесах почти не встречалась дичь, и лишь иногда можно было заметить скрытые от посторонних глаз стоянки немногочисленных пастухов или охотников. Чеченские леса стали пустыми, при­зрачными. Деревья стояли островками, между которыми зияли плешины просек, прорубленных казаками при прокладке дорог, по которым они ездили грабить деревни. Ермолов был вездесущ, постоянная угроза исходила от него.

«Угроза» - подходящее слово для обозначения «Ермола», как называли его горцы. Он решил значительно продвинуться вперед и укрепиться на второй линии сдерживания, опираясь на Гроз­ный, что находился на Сунже возле русской кре­пости и казачьей станицы. Показался маленький чеченский аул, заросший сорняками. В нем оста­лось совсем немного жителей. По иронии судьбы это было рядом с тем местом, где Анвар с ком­панией когда-то ограбил ртищевский обоз. Теперь новый русский генерал обустраивал себе новое гнездышко, и работы были, видимо, в самом разгаре. Да и само название «Грозный», по слу­хам, означало «тот, кто угрожает». Там и сидел этот Ермолов, лев с большой косматой головой и туловищем медведя, мало озабоченный свежестью белья или изысканностью кушанья, но неустанно разрабатывающий планы изнурительной войны на всем Кавказе.

Когда они приблизились к аулу, где жил мул­ла, лошадь под Зелимкой перешла на шаг. Он подъехал к Анвару.

- Приготовься к худшему, мой друг.., - про­говорил он. - Когда мы уезжали, деревня еще горела и многие родственники навьючивали пок­лажу на лошадей, готовясь бежать. Уж и не знаю, что мы найдем там сейчас.

Анвар обнял приятеля за плечо своей крепкой рукой:

- Вот ты настоящий друг, заботишься обо мне, но ведь сам ты потерял всех родных... Это воз­вращение для тебя будет тяжелее чем для других.

Зелимка яростно помотал головой:

- Я везу ружья. Я возвращаюсь с жаждой мести! - он потряс кулаком в воздухе.

Лич молча ехал рядом. Он верил, что его родители вместе с муллой спаслись в горах. Од­нако, когда аул показался впереди, его сердце упало. Судя по открывшейся картине, шансов спастись тут было слишком мало. Распаленные азартом разбоя казаки, без сомнения, не щадили даже стариков...

Анвар за всю свою жизнь не видел ничего более устрашающего. Эта чеченская деревня ни­когда не отличилась особыми красотами: это было самое обычное место, каменистое, серое, с не­большим островком травы летом, с тощими соба­ками, шныряющими тут и там, с постоянно ви­сящим над землей дымком. Но сейчас...

Все постройки полностью разрушены. Кучи мокрых углей. Останки домашних животных и куры, наполовину втоптанные в грязь копытами мечущихся лошадей. Ничего уцелевшего. Несколь­ко трупов, которые уже невозможно было опоз­нать после нескольких недель, прошедших со времени резни: просто какое-то безликое серое месиво, которое, казалось, шевелится, но это впечатление создавали черви, кишащие в разла­гающейся плоти. От трупов исходил удушливый смрад, наполнявший окрестности страшным запа­хом смерти.

* * * * *

Анвар соскользнул на землю, его мутило. Лич стоял безмолвно, его лицо было перепачкано сле­зами и золой. Лишь у Зелимки хватило мужества пройти вперед, поближе к месту страшного опус­тошения. И тут, как в сказке, появился какой-то не­мощный старик и сделал пару шагов на слабых трясущихся ногах. Он был слеп. Старик вышел из единственной хижины, которая уцелела от огня, так как наполовину была выстроена из камня и обложена дерном, срезанным со склона горы.

- Хвала Аллаху! Здравствуй, славный родствен­ник Эльдара! - Зелимка подбежал к старцу и упал перед ним на колени прямо в грязь. Он целовал слепцу колени, благодаря за то, что тот выжил.

Подошел и Анвар. Он вспомнил, что этот поч­тенный пастух был уже старым еще тогда, когда сам он еще бегал мальчишкой. Эти годы он про­жил, традиционно сидя на стульчике у домашнего очага, всегда готовый поведать сказку своим без­зубым ртом и благословляющий всякую руку дающего.

- Слава Аллаху, что он слепой! - воскликнул в отчаянии Анвар. Они с Зелимкой помогли ста­рику выбраться на ровное место, пригретое лас­ковым солнцем.

- Мертвы... - проговорил старец. - Все мерт­вы, а я, вот, остался. Они могли бы убить и меня. Мне все равно. Но они забыли... А теперь, хвала Аллаху, дадите ли вы мне поесть? Мне нужна какая-то пища. - Он пытался нащупать лица воинов, провел ладонью у них по груди в поисках каких-то отличительных знаков. Вдруг лицо его изменилось. - Это ты, Зелимка? Хвала Аллаху! Подрой-ка землю под стеной дома мул­лы... Я знаю - там есть запас зерна...

- Сколько же ты пробыл тут один, старче? - спросил Зелимка, крепко держа пастуха, словно малого ребенка.

- Не знаю. Не знаю, когда это произошло. Все это было так внезапно, а потом я все время был один. Они ушли в горы за крестом... Это было тайное убежище чеченцев. Каждая деревня с незапамятных времен имела секретное место, где можно скрыться в случае опасности.

- Я еду дальше, - коротко заявил Анвар. – Не могу терять время! Ты поедешь или останешься?

Зелимка решил остаться со стариком:

- Останусь, позабочусь о нем. Там у меня никого больше нет... Бери с собой Лича. Я подъеду вместе с пастухом, когда он сможет преодо­леть этот путь.

- Не беспокойся обо мне, Зелимка. Достань зерно - и все будет в порядке. Мы повоюем за тебя...

Незрячие глаза старика были обращены к спа­сителям. Анвар бросил на землю запасную вин­товку и несколько коробок с патронами для Зелимки. Ничего больше не говоря, они с Личем дернули поводья и продолжили нелегкий путь к горным высотам.

Наконец, они добрались до мест, где был один голый камень и где возвышались, как столбы, круглые скалы, выточенные ветром и дождем из известняка, Вместе они представляли собой со­оружение, напоминающее языческий храм. Всад­ники проехали через этот каменный фасад и остановились на ночлег в этом довольно сыром «храме», окутанном горным туманом. К закату второго дня пути они добрались до убежища, где скрылся мулла.

Из двухсот человек, живших в деревне, спас­лось, дай Бог, сорок. Лич пробирался через за­стывшую толпу, пока не оказался в объятиях своего отца.

- Я вернулся, отец! Где сестра? А мама? Где мама?

Поначалу отец не мог вымолвить ни слова, так велика была его радость. Потом он с усилием заговорил, пытаясь изобразить улыбку на лице:

- Они мертвы, сын мой! Но не казнись, не береди раны! Им уже хорошо, они с Аллахом на
небесах.

Лич был рад, что отец уже внутренне прими­рился с таким страшным горем, поэтому не пос­мел даже заплакать. Анвара проводили к мулле. Тот сидел у како­го-то дымного костерка, беспрерывно молясь за соплеменников. Его борода уже потеряла свой серебристо-стальной оттенок, который, казалось, так соответствует крепости его духа.

Теперь она стала мягкой и совсем белой.

- Дедушка! Я приехал, чтобы увезти вас в безопасное место - тебя и родителей Медины.
Ханифа... Где она?

Мулла покачал головой:

- Мертва. Все мертвы, кроме тех, кого ты видишь.

Анвар подавил в себе вскипающую ярость:

- Я привез вам ружья. Дедушка! – воскликнул он. - Мы им отомстим! Обязательно!

Мулла молчаливо шевелил губами и вдруг ос­тановился, будто Анвар его чем-то удивил...

- Что толку от ружей, Анвар, если нет юно­шей, способных взять их в руки? Сам посмотри. Здесь только мы, старики, остались... Те, что помоложе, бежали, чтобы соединиться где-нибудь с кем-то... Чтобы сражаться вместе. Такие, вот, дела...

И тут Анвар со страшной ясностью осознал, что эту резню в ауле провели расчетливо, проду­манно. Только самых старых оставили в живых, потому что они уже не представляют угрозы. Огнем и мечом прошлись по молодым, сильным, дерз­ким, способным дать отпор. По детям. Очень немногие спаслись.

В отчаянии Анвар схватил руки деда и заго­ворил умоляюще:

- Надо уходить из этого проклятого места. Ты тут точно умрешь, если останешься на зиму! Позволь мне отвезти тебя домой, к маме. Она будет ухаживать за тобой. Видит Аллах, ты за­ служил покой!

Мулла не раздумывал ни секунды:

- Нет, не заслужил! - выпалил он с оттенком былой резкости. - Когда солдаты закончат раз­бойничать в этом крае, я вернусь в аул. Я умру в доме моих предков, даже если от него остался лишь разрушенный очаг, горшок да груда кам­ней. Смотри! - он указал на плетеную корзинку, стоявшую под укрытием гранитной скалы, в ко­торой лежали те немногие ценности, что удалось унести. - «Аллах добр! У меня остались цепи от очага. Они священны для меня и моих родствен­ников... Я вновь зажгу огонь в очаге моей матери, и он обогреет меня.»

Невероятно. Кожа у муллы была синей от холода, но он, казалось совершенно не чувство­вал страданий. Анвар растерянно смотрел по сто­ронам, будто надеясь, что кто-то поможет спасти его деда. Но во всех окружающих, этих беднягах, приютившихся на склоне горы, он видел все ту же неторопливую, спокойную решительность. Среди этих людей не было страха, и не было сломлености. Он слышал то легкий смешок, то шепот - кто-то делился секретами... Все неизмен­но и нежно заботились друг о друге, лишенные крова, почти голодающие. Последнюю битву они не проиграли. Чеченцы умрут там, где они сами хотят умереть, сделав эту землю своей, полегши в нее телами, если уж Аллах не захотел, чтобы они жили на ней, как хозяева.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Генерал Алексей Петрович Ермолов ехал из Тифлиса на север, читая по дороге последние донесения с фронта. Он все больше убеждался в том, что ему так и не удалось добиться полного и окончательного «усмирения» Северного Кавка­за, поэтому настроение у него было хуже некуда. Уже столько лет он ведет войну против чеченцев, кабардинцев, аварцев к северу от границы и с бесчисленными вероломными скользкими мусуль­манскими, ханами и беками - к югу, между Да­гестаном и Персией. Пять лет назад, в 1820 году, он даже отправил государю рапорт о том, что им полностью подчинен Дагестан, горная страна на юго-востоке. В этой борьбе ему неизменно помо­гал его заместитель генерал Вельяминов, чье красноречие производило большое впечатление на местное население. Его напыщенные речи, своего рода агитация, помогали убедить повстанцев, что Россия непобедима. Некоторым строптивым кав­казским предводителям Вельяминов заявлял: «Чего вы добиваетесь? Разве вы не знаете, что если небеса вздумают упасть на землю, Россия подо­прет их своими штыками!»

Уверенность противника в его непобедимости - уже залог самой этой непобедимости. Ермолов отлично понимал это, поэтому старался делать так, чтобы внушить горцам идею о неизбежности русского владычества. Именно ради этого он построил цепь укреплений, протянувшихся от басти­онов Грозного на Сунже к юго-востоку, через Чечню до Везнапая, прочно заблокировав подсту­пы и контролируя движение по центральной до­лине Дагестана. Некоторое время спустя его силы двинулись оттуда к востоку и прихватили еще крепость Бурную, расположенную высоко в ска­лах и обращенную к городу Тарки, обеспечиваю­щему выход в Каспийское море.

Однако он не обратил должного внимания на ничтожный участок в центре Чечни, и теперь, вот, у него в руках были донесения о том, что его четкие приказы разрушить аулы, повесить заложников и перебить женщин и детей не имели того устрашающего результата, на который они с Вельяминовым рассчитывали. Эти кавказцы были подобны многоглавой гидре: ей отсекают одну голову, но тут же вырастают две-три новые и извиваются, злобно шипя...

На самом деле Ермолов был не столько раз­гневан, сколько озадачен. До того, как престу­пить к действиям, он получил сведения, что в Чечне проживает не более шести тысяч семей. Значительная часть этих людей не являлась ко­ренным населением края, но состояла из при­шлых воров и разбойников, явившихся Бог знает откуда, многие из которых, возможно, скрываясь от правосудия, предпочли затеряться в горных просторах и продолжать свое черное дело. Доне­сения уверяли, что земля в Чечне совершенно не пригодна для земледелия, этим и объяснялась склонность местного населения к воровству.

Вельяминов согласился с ним в том, что там следует применить политику огня и меча, ибо большая часть этих земель, покрытая густым лесом, не годилась для пахоты... Вырубив лес, они смогут вымести оттуда повстанческие паучьи гнезда. Ермолов отдал приказ казакам и армейс­ким частям как следует разорить эту местность, методично лтродвигаться вперед, и вычистить от­туда все, что должно быть вычищено.

«Тем не менее, - размышлял он, - если' насе­ление там составляло всего шесть тысяч, и при этом многие сотни уже уничтожены в ходе кара­тельных операций, как же получилось так, что сопротивление этих людей не ослабевало, а ро­сло?»

Из надежных источников ему было известно, что в недавнем нападении на укрепление Амир-Хаджи-Юрт на Тереке участвовал смешанный отряд из двух тысяч человек, которые устроили осаду русского гарнизона. В докладе указывалось, что после того, как две трети русских были пе­ребиты, в укрепленном поселке Герзель-аул со­брались примерно пять тысяч человек, чтобы отпраздновать победу. Как только подошли под­крепления, русское командование, естественно, получило численный перевес, однако, повстанцы словно испарились, рассосавшись по полям, ло­щинам и трещинам в горах. В отместку русские уничтожили триста человек из ближайшего по­селка Аксай...

Численность повстанцев не должна была рас­ти, вместе с тем Ермолов никак не мог опреде­лить точно их количество: оно всегда оказывалось больше, чем он думал.

Коляска Ермолова быстро катила по ухабис­той дороге через Дарьяльское ущелье. Он весьма неважно себя чувствовал и вовсе не был уверен, что сможет доехать до Грозного без передышки. Ермолов порылся в папке с донесениями, достал и перечитал самое свежее послание императора, и ему почудился вкус желчи во рту.

«... исходя из того, что ныне под ружьем на Кавказе находится более 60 000 человек, число никогда ранее не виданное, сим выражаю надеж­ду и уверенность в том, что этого будет предос­таточно для восстановления там полного поряд­ка...»

Генерал смачно сплюнул в окошко. Он тоже надеялся на это. Однако данные, которыми рас­полагал государь, не отражали полностью истин­ного положения дел. У него было только двадцать тысяч солдат и ровно вдвое больше казаков. Все они плохо вооружены и плохо накормлены. К тому же, у казаков были и свои земли, которые нужно было возделывать, а не только отстаивать в бою.

Коляска Ермолова в окружении охраны оста­новилась у почтовой станции, находящейся на перевале Крестовом перед въездом на самый узкий спуск Дарьяльского ущелья. Несмотря на то, что стояло лето, воздух здесь был прохладным. Станция выглядела какой-то неухоженной, обшар­панной. Несколько полуживых лошадей лениво переминались с ноги на ногу у коновязи, да не­сколько осетин в барашковых шапках, надвину­тых до самых глаз, бесцельно слонялись вокруг или курили на ступеньках постоялого двора. Три грязные собаки шныряли тут же в поисках объ­едков. Ермолов тяжело вздохнул, глядя на эту удручающую картину, где все и вся было серо, невыразительно, тоскливо и требовало чьей-то заботливой руки... Но ничто не могло сравниться с полчищами алчных насекомых, которые, как саранча, пикировали на лицо Ермолова и предер­зко осмеливались пить его генеральскую кровь. Ермолов яростно шлепал себя по щекам, потом не выдержал и сердито закричал адъютанту:

- Ради Бога, принесите мне тарелку супа и давайте поскорее убираться отсюда!

Военные поспешно сменили лошадей, запря­женных в коляску, и вскоре процессия, пробыв на станции совсем недолго - хотя Ермолову это время показалось вечностью - двинулась дальше. Генерал прихлебывал из чашки жирный бульон, но от этого ему становилось еще хуже. Он сер­дито выплеснул его наружу и закрыл шторку, Чтоб не летела дорожная пыль.

Добравшись до Владикавказа, он понял, что не сможет ехать дальше. Весь в поту, Ермолов ждал, когда кто-нибудь из свиты откинет сту­пеньки его коляски. Он попытался спуститься самостоятельно, но у него закружилась голова и ноги подкосились.

- Черт побери! Мне понадобится жилье для ночлега, - простонал он.

В полуобмороке его ввели в белую саманную хатку, где располагался штаб казачьих войск на Тереке. Она находилась, собственно, в центре города.

Перед ним предстал офицер - командир местного гарнизона. Это был щеголеватый, гладко выбритый человек с франтовскими усами, кото­рые так любили военные. В то же время его сапоги были все в пятнах, а китель изрядно потерт.

- Господин генерал! - проговорил он, щеголе­вато салютуя старшему по званию. Один вид его заставил Ермолова сильнее ощутить собственную слабость, в желудке у него громко забурчало. Он сделал над собой невероятное усилие.

- Все в порядке. Вольно. Позовите сюда моего адъютанта, - пробормотал Ермолов.

Он опустился на кровать и ослабил ворот мун­дира. К тому моменту, когда появился адъютант, генерал уже принял горизонтальное положение и боролся с желудочными коликами.

- Пошли-ка, Петр, депешу Вельяминову. Сей­ час он в Екатеринодаре на Кубани. Я приказы­ваю ему принять командование у генерала Лисаневича, этого дурака, которого разбили в Герзель-ауле. Пусть берет на себя весь Терек с при­легающими землями... Потом я пошлю ему уве­домление, чтоб встречал меня в Грозном... не знаю еще когда... Кстати, скажи этим чертовым слугам, чтобы принесли мне ночную вазу поболь­ше...

Адъютант кивнул и отправился выполнять при­казание. Составляя послание, он добавил от себя специально для Вельяминова: «По состоянию здоровья Главнокомандующий вряд ли сможет продолжить путь в ближайшее время... у него жар... и расстройство желудка...»

Ермолов боялся, что у него начнется бред. Лишь болезнь могла служить причиной нелепых вспышек гнева и раздражения, сотрясавших все его существо, когда он валялся с лихорадкой во Владикавказе. Генерал с трудом поднялся с наме­рением опорожнить горящее огнем нутро. Пока он со стоном делал свое дело, слышал, как где-то сзади, за перегородками, казачьи атаманы сыплют байками, раздается гогот луженых гло-ток... Иногда звонят колокола гарнизонной цер­квушки...

Эти печальные раскаты плыли над городком, уютно примостившимся по обоим берегам стреми­тельного Терека. От главной улицы во все сторо­ны разбегались грязные улочки, пересекающиеся под прямым углом. Там стояли серые солдатские казармы с редкими вкраплениями белых аккурат­ных домиков, где располагались казенные учреж­дения. К северу от городка открывались просто­ры до самого горизонта, а с юга город прикры­вали лесистые горы, над которыми, как велика­ны, возвышались кавказские пики.

Ермолов хорошо сознавал, насколько важен и насколько ненадежен этот оплот в горах: здесь проходила единственная горная дорога, соединя­ющая Анапу с Дербентом, по которой могла ехать коляска. Потемкин основал этот городок, но он, Ермолов, обеспечил его дорогой. Бог свидетель, он оставил свой след на Кавказе!

Дата добавления: 2015-06-04