КАНДИНАЛЬ 10 страница

Когда Нурсан вышла из комнаты, Аслан пох­валил ее красоту в принятых у кабардинцев вы­ражениях.

-Ты просто счастливчик, мой друг. Дом, жена, сын...

-Аллах был ко мне благосклонен, - отозвался Казбек раздумчиво.

-А вот к Гиреям он так не благоволил. По­этому я и хочу обратиться к тебе за помощью, -лицо Аслана приняло то подчеркнуто непроница­емое выражение, которое бывает обычно у само­любивого человека, принужденного обстоятельства­ми искать расположение другого.

-Все, что угодно. Только скажи, в чем дело.

Аслан скрестил руки, словно не желая делить­ся с собеседником своими тайными помыслами. Его глаза поблескивали, как угли:

- Я собираюсь совершить паломничество в Мек­ку. Хочу сделать хадж.

Казбек очень удивился. Если бы его спросили, «что, по его мнению, Аслан делал все эти годы с тех пор, как они расстались, он бы предположил, что тот стал союзником России, старался понра­виться при дворе, другими словами, стремился услужить победителю...

Аслан перехватил его внимательный взгляд, будто угадав мысли друга:

- Ну да, я послужил свое при дворе в Санкт- Петербурге. Моя страна потеряна, понимаешь... На трон взошел Александр - значит можно оста­вить всякую надежду на возрождение ханства. Многие из нас бежали в Турцию, опасаясь жес­токости гяуров... Ныне моя родина уже не та, что была раньше.

Казбек живо вспомнил фантастические силуэ­ты на фоне бархатного неба, башни, сады, мина­реты, фонтаны, бурлящие изобильные базары Бахчисарая. Трудно было себе представить невоз­деланными террасные поля или опустевшими де­ревни этого полуострова.

У него возникло мгновенное желание отпра­виться в паломничество вместе с Асланом, но Казбек понимал, что для него оно невозможно, хотя это и могло бы помочь преодолеть нынешнюю сложную ситуацию в доме. С Божьей по­мощью Нурсан поправится, и, кроме того, у него было наследство и семья, которую нужно защи­щать. Вместе с тем каждый мусульманин должен совершить это паломничество хоть раз в жизни. Сам Казбек давно уже мечтал о хадже.

-Когда ты трогаешься в путь? - спросил Каз­бек.

-Как только получу разрешение от вашего князя оставить здесь мать с обещанием полной ее безопасности.

Казбек поднялся:

-Я поговорю с отцом. Я уверен, что он будет рад стать ее кунаком, защитником.

-Спасибо, Казбек, - впервые, кажется, Аслан выглядел успокоившимся. - Некоторое время мы скрывались среди крымских татар в Кизляре, потому и приехали сюда в таких лохмотьях... Они посоветовали нам ехать скрытно. Ты не можешь себе представить, каково моей матери жить в таких стесненных условиях. Хочу, чтоб по крайней мере, остаток дней она провела спо­койно.

У Казбека сохранились лишь смутные воспо­минания о женщинах во дворце Гиреев – томные существа, шепчущиеся где-нибудь в розарии или
фигурки в блестящих одеждах, тихо смеющиеся за решетчатыми стенами гарема. Ему трудно было все же представить, как Ханум грустит в изгна­нии.

Однако Нурсан была способна на это. Подслу­шав этот разговор, она почувствовала, что в ней нарастает какое-то волнение. Наконец, мужчины уехали на праздник к князю Омару. Нурсан вер­нулась на свою половину, стараясь получше при­помнить все чудесные истории, которые Казбек рассказывал ей долгими ночами, вспоминая о том, как мальчишкой ездил во дворец Гиреев в Кры­му. Об этой поездке у нее сложилось довольно ясное представление, но она не могла вообразить, как именно выглядит Ханум.

Аслан пробыл у них всего несколько дней. Было решено, что князь лично обеспечит безопас­ность Ханум. Лишь несколько человек во всем ауле знали, кто именно приехал к ним, и домаш­ние Ахмета поклялись князю Хапца хранить эту тайну. Ханум была уже не молодой женщиной, вряд ли ей захочется далеко отъезжать от дома князя Хапца. Это был, конечно, не первый слу­чай, когда бежавшие из разных мест люди явля­лись в долины Кавказа в поисках укрытия. И не последний...

После отъезда Аслана Казбека начали частень­ко посещать грустные мысли. Вспоминались те времена, когда душа лелеяла высокие идеалы, великие надежды, когда кипели в сердце благо­родные порывы. Он шел на тронутые заморозка­ми поля, работал там без устали, стараясь внут­ренне справиться с собственными бедами.

Нурсан показала себя хорошей хозяйкой, без­упречно вела домашние дела. Когда Аслан уехал, она будто почувствовала, как тоскует Казбек, и вечерами старалась подольше сидеть рядом с ним у очага, засыпая мужа вопросами о тех днях, что он провел у аталика. Казбек все рассказывал и рассказывал, чувствуя, что снова сближается с женой, будто по волшебству. Иногда Нурсан пускала его к себе в постель, и он забывал обо всем в ее объятиях.

Но все это не могло до конца избавить Каз­бека от душевной боли. Однажды ночью он ле­жал возле жены, погруженный в свои невеселые мысли. Если она забеременеет, то как убедить ее не предпринимать ничего снова?

Нурсан, оказывается, думала о том же:

- Я не буду больше пить никаких снадобий, Казбек. Я знаю, что поступила плохо. Я... я
очень жалею об этом...

Он крепко обнял ее, не в силах произнести ни слова. Одна половинка его сердца чувствовала облегчение, но в другой по-прежнему бродило раздражение.

- Казбек, - вновь прошептала она в темноте своим бархатным голоском, - Можно мне будет навестить Ханум?

Он удивленно повернулся к ней.

- Там хватает людей. Она такая немощная... Скорее всего, ей будет неприятно развлекать незнакомых людей.

- Ты сможешь поговорить с князем? Пожа­луйста, передай ему мою просьбу... Понимаешь, она знатная госпожа, и я думаю, ей очень оди­ноко без семьи, без тех, кто окружал ее при дворе.

Казбек снова лег, в который раз поразившись странному поведению Нурсан. Она была, вероят­но, единственной женщиной в деревне Хапца, кто мог бы высказать такое осмысленное, и в то же время, необычное желание.

- Если это доставит тебе удовольствие, я пе­редам ей твою просьбу.

Через несколько дней Нурсан было позволено посетить Ханум. Она вернулась домой в каком-то странном возбуждении. Казбек был заинтересо­ван. Позже, когда они сидели у очага, она все ему рассказала.

- У нее на стенах висят невиданные ковры и украшения. Князь предоставил ей небольшое по­мещение, но ее слуги так красиво все там устро­или! У нее есть персидские светильники и само­вар из чистого золота. У нее даже есть англий­ские стенные часы - я их никогда раньше не видела. Их заводят с помощью цепочки и гири... Мы говорили по-татарски, и она читала мне сти­хи. Я спела ей и научила ее девушек кабардин­ской колыбельной, той, которую так любил Имам, когда был крошкой. На завтра она опять меня к себе пригласила.

- Почему бы тебе не взять с собой Имама?

- Нет, она слишком стара для возни с шалов­ливым ребенком. Цема будет рада побыть с ним это время.

- По крайней мере, это посещение развеселило ее. Казбек был очень доволен. Но со временем он почувствовал досаду от того, что Нурсан было так же хорошо в обществе старой Ханум, как и в компании мужа. Ему не в чем было упрекнуть жену. Она было послушной, ласковой, внима­тельной. Но она больше не беременела. Он верил ей, когда она утверждала, что ничего для этого не делает. И все же сомнения терзали его. Мо­жет быть тогда, когда она потеряла ребенка и была так больна, с ней что-то произошло? Может быть, она изуродовала себя колдовскими трава­ми? Может быть, она просто слишком боялась забеременеть, а ее тело было столь чувствитель­но, что потеряло эту способность? Казбек был одинок в своей печали. Его любовь к Нурсан была так велика, что он прекрасно понимал ее страхи и никогда бы не поделился своими трево­гами ни с кем за пределами своего дома. Он смирился со своей судьбой, и его беспредельная любовь к жене не уменьшилась.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Генерал Алексей Петрович Ермолов дожил до исполнения своей мечты. Император Александр, вернувшись с триумфом в Москву после взятия Парижа в 1814 году, пожаловал его, генерала, внесшего столь большую лепту в этот успех, до­лжностью главнокомандующего на Кавказе, а также назначил чрезвычайным послом в Персии.

Сам Ермолов считал, что сполна заслужил все это. Он, и только он один по-настоящему разби­рался в вопросах, связанных с югом, и считал необходимым овладеть этими землями. Повезло ему и с коллегами: Ермолова окружали люди, разделяющие его взгляды и отличающиеся слу­жебным рвением. Взять, к примеру, Ивана Алек­сандровича Вельяминова. Он выдвинулся в сра­жении при Аустерлице и успешно прошел бок о бок с Ермоловым путь от Москвы до Парижа, Сейчас Алексей Петрович как раз ожидал его визита.

Ермолов основал свою штаб-квартиру в Георгиевске - не очень большом и не очень ухожен­ном поселке к западу от Екатеринограда, к севе­ру от Терека, между Малкой на юге и притоками Кумы на севере. До прихода Суворова на эти земли предпринимали набеги ногайцы. Это был довольно запущенный маленький городок-крепость, полный русских переселенцев, влачивших жалкое существование, а рядом находилось обычное при­граничное казачье поселение, где бегали полторы курицы. Для Ермолова это место в данный мо­мент имело особое значение благодаря тому, что находилось фактически посередине русской Линии и было очень удобным для сбора и обработки сведений.

Впрочем, это не должно продлиться долго. Ер­молов намеревался укрепиться на первом рубеже, на линии Терек-Кубань, а затем продвинуться вперед к горам, оборудовав там вторую линию, сначала на Малке, а затем с постепенным при­ближением к реке Сунже. Подобное же наступ­ление будет вестись на западе, к землям бжедугов.

Кроме того, Ермолов собирался значительно расширить узкий проход через Дарьяльское ущелье и построить надежную военную дорогу на этом месте - достаточно надежную, чтобы по ней мог­ли ехать повозки, и достаточно широкую, чтобы лошади смогли передвигаться быстро. Запряжен­ные волами телеги не будут больше медленно, с трудом тащиться по горному проходу, являя со­бой прекрасную мишень для горцев. Он намере­вался привлечь сюда отряды гребенских казаков для охраны строителей дороги, а также остав­шихся здесь немногочисленных ногайцев. Пусть чеченцы знают, что он, Ермолов, пришел сюда всерьез и надолго.

Ермолову не терпелось начать работы. Вся его жизнь была посвящена Империи и осуществле­нию ее великих замыслов. Он не собирался те­рять время в гостиных приграничных городов. Он хотел, завернув в плащ, стоять на линии огня там, где ждали его большие свершения...

Прибыл Вельяминов, высокий худощавый че­ловек несколько неуклюжего сложения.

- Входите, входите, какие могут быть церемо­нии между нами, старыми друзьями, - привет­ствовал его генерал.

- Поздравляю Вас с назначением. Счастлив, что будем снова служить вместе, - отрывистым жестом он пригласил Вельяминова садиться.

Офицер сдержанно поклонился и сел у огня, напротив своего командира. Ермолов протянул ему большой бокал 'вина, и сам сделал огромный глоток.

- За прежние времена, - голос его грохотал.

- За прежние времена, - ответил Вельяминов своим изысканным, мягким голосом. - За Моск­ву, за Париж... V

Они уважали друг друга за воинскую доблесть, но им впервые предстояло служить в полном смысле этого выражения плечом к плечу, что предполагало более дружеские отношения. Вель­яминов наблюдал за генералом. Он не мог не восхищаться им. Ермолов был безжалостен, бес­страшен, жесток (воспитанник Суворова, он по­лучил георгиевский крест, когда ему было всего шестнадцать). К тому же, он был решительным тактиком. В отличие от других офицеров, обла­дающих подобными качествами, он не был холо­ден, и не опасался ввязываться в драку, за что солдаты обожали его. Он ел, как крестьянин, спал в одежде и имел обыкновение ходить по солдатским палаткам, выслушивая жалобы и по­желания нижних чинов, что ни на йоту не умень­шало его авторитета.

Вельяминов знал, что у него было что предло­жить этому титану. Он был всего на год моложе, имел столь же большой опыт и был, пожалуй, даже лучшим тактиком, чем Ермолов. Он глубже знал военную историю, возможно, превосходил генерала интеллектом и, наверняка, получил бо­лее блестящее образование. Но, несомненно, Ер­молов был более талантлив. С некоторым раздра­жением Вельяминов был вынужден принять та­кую характеристику. Он сознавал, что может быть бесстрастным, иногда даже жестоким. Но у него не было таланта ладить с людьми, присущего Ермолову... Да, он выглядел бледно по сравне­нию с этим великаном, который сидел напротив, поглощая вино и ворча по обыкновению.

Ермолов прокашлялся, словно прочищая горло от тумана и пыли Кавказа:

- Не так хорошо, как коньяк, что мы пили в Париже. Но результат тот же.

Он снова наполнил свой стакан. Вельяминов сделал только небольшой глоток.

- Мне не терпится скорее попасть в Тифлис, - заявил Вельяминов без предисловий, - и проверить войска, стоящие в Грузии. Как скоро Вы едете в Персию?

Ермолов потер глаз своим огромным кулаком.

- Сначала я должен закончить инспекцию здесь, - сказал он с явным удовольствием в голосе.- Ртищев был идиотом, а не командующим. Он вел совершенно неверную политику.

Как обычно, тон Ермолова был дерзок и не­пререкаем. Вельяминову было ясно, почему кли­ка придворных военных советников, в основном немцев, считает Ермолова грубым, не заслужива­ющим доверия хвастуном, и ненавидит его. Ко­ренастый, похожий на льва, презирающий эти­кет, он явно демонстрировал недостаток воспита­ния. Помимо решения «небольшой» проблемы горцев, миссия Ермолова, возложенная на него императором, включала поездку в Персию. Он должен был убедить шаха, что в его интересах позволить России держать под своим контролем ханства, находящиеся к югу от Грузии, в кото­рых Россия закрепилась. Вельяминов сомневался, что этот нетерпеливый гигант сможет преуспеть в таком деле. Сначала он попытался узнать поболь­ше о намерениях Ермолова в отношении Кавказа, чтобы затем перейти к этой теме.

- Мы скоро с этим сладим, - сказал Вельями­нов уверенно. - Меня больше беспокоит недавнее восстание ингушей. Они напали на небольшую станицу на Сунже.

- Ничто из того, что происходит на Кавказе, не может удивить меня, - ответил Ермолов. -Чеченцев и ингушей следует проучить, вот и все. Это жестокие люди. С ними надо бороться жес­токими средствами.

- В этом я с вами согласен, Ваше сиятельство. Ясно, что у восставших нет никакого представле­ния о величине и мощи нашей армии. Мы долж­ны смести их любыми доступными нам путями.

- Никакой дипломатии. Никаких предложений о заключении мира. Я преподнесу им «подарки»,

- сказал Ермолов, поднимая бокал в шутливом тосте, - огонь и меч. Эти горцы - азиаты. Они понимают только одно - силу. Мы заставим их покориться. Такова моя политика. Мы накажем их мечом, и предадим огню их селения, если они не подчинятся. Они понимают только этот язык. Вельяминов ничего не возразил в ответ на эту пламенную и многословную речь. Сам он, пожа­луй, высказался бы менее резко, но Ермолов выразил и его собственную точку зрения. Удов­летворенный этим совпадением мнений, он стал прощупывать почву для более серьезных вопро­сов.

- Вы знаете, я вот о чем думаю... Мы, воен­ные, проливаем свою кровь, чтобы завоевать новые земли для царя и Отечества. А после нас прихо­дит какой-нибудь болван, и снова выпускает все это из рук. Так часто случалось в былые времена. Взять хотя бы мирный договор, который государь подписал с Турцией в Бухаресте четыре года назад. Все, что завоевал Гудович, и другие до него, благодаря своим трудам и отваге, было возвраще­но одним росчерком пера. Зачем же мы продол­жаем воевать? Стоящее ли это дело?

Ермолов не был удивлен соображениями Вель­яминова. Они выявляли один из недостатков его заместителя. Он слишком много размышлял.

Ермолов наклонился к нему и сжал его руку, словно стараясь передать ему свою решительность и напор.

- Обещаю Вам, Вельяминов, этого больше не произойдет. Мы должны покорить эти земли раз и навсегда и удерживать их вечно. Это Россия, - сказал он, сделав жест собственника, словно ему принадлежал даже воздух в легких горцев. -
Народы, живущие в ней, должны подчиняться законам у установленным нашим государем. Мне наплевать, мусульмане они или язычники. Они
живут на российской земле.

Вельяминов вздрогнул от фамильярного при­косновения Ермолова и от его слабого знания событий прошлого.

- Я могу не согласиться с вашими географи­ческими соображениями, но я безусловно поддер­живаю вашу политику. Вы не должны позволять
дворцовым интригам в Тифлисе и Санкт-Петер­бурге мешать нашему делу. Мы потеряли почти все, что Гудович завоевал для России.

В его словах звучала обида. Ермолов же явно испытывал совершенно иные чувства. Он расхо­хотался:

- Еще один идиот. Гудович ничего не заво­евал. Этот самовлюбленный болван разрушил не­ сколько карьер и приписал себе достижения сво­их офицеров. Даже битва при Гимри, по сути дела, была вовсе не его победой, а победой Несветова.

Это заинтересовало Вельяминова. Ему нрави­лось собирать факты:

- Так вот почему вы... дезертировали! Ермолов фыркнул:

- Черт побери, я вовсе не дезертировал! Когда Павел, эта карикатура на царя, эта трясущаяся развалина заменил Зубова престарелым Гудовичем, многие офицеры Зубова предпочли вернуть­ся домой, чтобы -не служить под началом этого мешка с дерьмом. Я был всего лишь одним из них. Кроме того, в то время интереснее было сражаться в Европе, а не валять дурака на Кав­казе вместе с этим никчемным стариком. Я ре­шил, что горы подождут, и оказался прав.

- Значит, это было... недоразумение. А ваш арест?

Ермолов уставился на Вельяминова. Уж не проверяет ли тот его на преданность? Как он осмеливается?..

- то не имеет ничего общего с моей военной карьерой. Вы можете быть уверены в этом, Вель­яминов. Просто на европейском фронте я попал в плохую компанию.

Он откинулся в кресле и закурил сигару:

- у что, удовлетворены? Хотите еще что- нибудь узнать? Вельяминов был не из тех, кого легко вогнать в краску. Он допил свое вино и тщательно обли­зал губы.

- Нет, - ответил он, помедлив, - Я вовсе не собираюсь проводить расследование, но лучше, чтобы между нами не было недомолвок. Я наме­рен служить вам верой и правдой, Алексей Пет­рович. Если нам не помешают, мы многого до­стигнем. И начнем с того, что не вернем ничего шаху.

Это казалось Ермолову забавным. Вельяминов был хорошим офицером, но идея не иметь ника­ких недомолвок в отношениях со столь мрачным, склонным к рефлексии человеком, представля­лась ему несколько смешной. Вельяминов будет поддерживать его только потому, что согласен с его политикой. Но впереди ждала слава, в этом он был уверен.

- Я сейчас не в том настроении, чтобы делать подарки, - сказал он томно, тоном восточного владыки. - Далее если бы государь предписал мне такие действия. Я рад, что Вы со мной согласны. Как бы то ни было, мы должны избавиться от притязаний шаха. Он хочет вернуть себе некото­рые кавказские территории. Но я не отдам ему ни одной пяди. Однако, мне не хотелось бы за­щищать свою точку зрения с помощью оружия. Ни к чему мне ввязываться в новую войну с Персией- Хватит с меня возни здесь, на северной Линии.

Вельяминову, казалось, очень понравился этот план. Он поднялся, стряхивая невидимые пылин­ки со своего безупречного мундира.

- Рано утром я собираю офицеров штаба. До­лжны присутствовать все командующие гарнизо­нами. Будут какие-нибудь изменения планов опе­раций или новые приказы?

Ермолов улыбнулся. Вельяминов по-своему тоже рвался в бой.

- Нет. Начнем немедля нашу новую политику. Я хочу, чтобы горцам стало ясно, зачем мы при-шли, - внутренности Ермолова были разогреты огнем вина, а благодаря дыму сигары, эйфория распространялась по всему его огромному телу. -Скажите, чтобы командующие не дожидались новых набегов. Пусть совершат набеги сами. Я хочу, чтобы они сожгли несколько селений.

- Это будет вызовом.

- Конечно. Я желаю, чтобы мое имя, наводя­щее на них ужас, охраняло наши границы лучше, чем цепь укреплений.

Вельяминов нашел, что эта была удачно вы­сказанная мысль и, довольный, откланялся.

* * * * *

На заре, в ясную погоду, Тимур с друзьями, возвращаясь с охоты, увидели трех всадников, направлявшихся к деревне Хапца. По обыкнове­нию, они немедленно поехали наперерез незна­комцам, чтобы выяснить, друзья это или враги.

- Они похожи на чеченцев. Может быть, это друзья Анвара?.. - крикнул Тимур своему товари­щу, Хамиду.

Тем не менее, Тимур, Хамид и остальные мо­лодые кабардинцы вынули свои сабли и поскака­ли во весь опор навстречу чужакам, готовые продемонстрировать вызов и отвагу, но не совсем всерьез.

Каково же выло их удивление, когда незнако­мые юноши осадили коней и широко развели руками, показывая, что сдаются. Тимур разобрал, что один из них кричит: «Чеченцы, чеченцы!:» Затем другой, у которого на голове была грязная повязка, прохрипел:

- Мурад? Хапца Мурад?

Тимуру стало страшно. Эти мужчины были их сверстниками, но вид их бь!л ужасен - грязные и взлохмаченные волосы, лица в подтеках грязи и крови. Запах крови и лошадиного пота смеши­вался с другим, незнакомым запахом, и Тимур инстинктивно понял, что это был запах войны - страха, ненависти, бессмысленной жестокости. Эта отвратительная вонь ударила ему в ноздри, и у него перехватило дыхание. Свежесть ясного утра исчезла.

Тимур повернулся к Хамиду:

- Поезжай, предупреди моего отца, что к нему едут чеченцы. Я сам приведу их.

Хамид ускакал, испуганный и возбужденный, а Тимур, с трудом сохраняя достоинство, жестом пригласил чеченцев следовать за ним в усадьбу его отца. Почувствовав себя в безопасности и слегка расслабившись, всадники ссутулились в седлах и поехали шагом.

Мурад поднялся с постели и вышел к воротам, готовый взять под уздцы лошадь первого всадни­ка. Вытянув вперед руку, он обратился к при­бывшим по-чеченски:

- Я не знаю вас, юноши, откуда вы?

- Разве ты не узнаешь меня, Мурад? - сказал первый всадник, вытирая грязное лицо рукой, -Я Лич, тот мальчик, что ездил с тобой в Киз­ляр...

Мурад был поражен. Неужели прошло столько времени? Тогда он был совсем ребенком, а те­перь стал взрослым воином...

- Мы все из горного аула муллы. Спасаемся бегством от казаков. Многие из моих товарищей погибли... Остались в живых только мы трое...

Лич сполз с коня, крепко держась за луку седла, чтобы не упасть.

Я Зелимка, - сказал второй всадник, коре­настый, грозного вида мужчина лет под тридцать - моложе, чем сыновья Мурада... Ну конечно! Мурад внезапно вспомнил это имя:

- Ты сын Ати! Добро пожаловать в мой дом! Заходите, пока вас никто не видел.

Мурад думал не только о слухах и шпионах, но и о своей жене. Медина будет в отчаянии, узнав о том, что ее престарелые родители в опас­ности. Он должен был подготовить ее.

- Мои слуги займутся вашими ранами, а я пошлю за Анваром и его отцом Ахметом, чтобы
они зашли навестить вас. Рад вас видеть, рад идеть...

Мурад обнял каждого из молодых мужчин и крепко пожал всем руки, быстро проводив их в дом.

Итак, слухи подтверждались. Гяуры зашевели­лись. Мурад мрачнел по мере того, как воины рассказывали ему о постигшей их трагедии.

Позднее он подъехал к конюшне Ахмета, где его старый друг наблюдал, как его сын

- Анвар ухаживает за жеребцом в загоне.

- Хорошо, что я смогу рассказать тебе новости до того, как твой сорвиголова услышит их, -Мурад говорил спокойно, прислонившись к забо­ру рядом с Ахметом, словно просто заехал побол­тать с ним.

Приехали три чеченца. Один из них - сын Ати.

Ахмет был удивлен:

- Зелимка? Он здесь? Что случилось?

- Казаки напали на чеченцев. У приехавших ужасный вид. Они явно не спали несколько дней.

- А как наши родственники, мулла?! Семья Медины?

Мурад успокоил его:

- Мулла вместе со многими другими жителями аула ушли высоко в горы. И родители Медины с ними. Войска Ермолова жгут селения, уничтожа­ют дома и посевы повсюду, куда ни придут. Они вырезают всех на своем нуги. Плохие новости.

Изрезанное морщинами лицо Ахмета помрач­нело. Рано или поздно, это должно было случить­ся. Они оба об этом знали.

Мурад выругался и сжал кулаки:

- Если бы мы могли сделать что-нибудь! Ти­мур предложил поехать туда с повозками и при­везти наших родственников - Анвар мог бы пое­хать с ним.

Ахмет покачал головой: - Не думаю, что это мудрое решение. Сейчас
это может быть слишком опасно. Чересчур рис­кованная поездка. Казаки могут встретиться с ними еще до того, как они доедут до места.

Мужчины молчали, размышляя, каким обра­зом они могут помочь соседям, не подвергая риску хрупкую безопасность своих близких.

- Я еще ничего не сказал Медине, - добавил Мурад.

- Не стоит этого делать, - согласился Ахмет, - До тех пор, пока мы что-нибудь не придумаем.

Но они напрасно думали, что смогут что-то скрыть. Цема вышла из дома, неся две большие чашки сока для мужчин. Лицо ее было бледно и озабочено.

- Мурад, я слышала, у вас гости, - сказала она осторожно.

Мужчины переглянулись. Мурад попытался из­бежать объяснений:

- Как можно иметь секреты от вас, женщин?! - сказал он мягко. - Да, гости, это чеченцы, но у нас еще не было времени как следует погово­рить с ними. Они спят с тех пор, как приехали.

Дорога была дальняя.

Цему нельзя было обмануть. Она посмотрела на Мурада долгим напряженным взглядом, затем повернулась к Ахмету:

- Прошу тебя, муж, позволь мне поговорить с ними. Я беспокоюсь за свою семью.

Ахмет не мог вынести этого выражения трево­ги на ее лице.

- Конечно, жена. Мы все с ними поговорим, когда время наступит.

Теперь Цема поняла, что случилось что-то серь­езное. Вежливо улыбнувшись Мураду, она верну­лась в дом, оставив их в покое.

Мурад потрепал друга по плечу:

- Я помню времена, когда ты говорил: «Да, Цема, все, что твоей душе угодно, дорогая!»

- Как быстро мы снова стали адыгами, - в голосе Ахмета звучало сожаление. - Не знаю...

Может быть, я был бы счастлив там, в горах. Свобода... Меньше условностей.

Мурад посмотрел вокруг - тучные нивы, заго­ны для скота, блестящие темно-бурые спины лошадей...

- Ты говоришь ерунду, - когда надо, Мурад мог быть лаконичным. - Мы такие, какие мы есть.

Он следил глазами за Анваром. который объ­езжал молодого жеребца:

- У этого парня призвание заниматься лошадь­ми. Тут он даже превзошел своего

отца. А как Казбек? Я уже целую неделю не вижу его. Куда он поехал?

- Казбек перегоняет два десятка лошадей в Псехваба. Думаю, он пробудет в пути еще дней
семь-десять. Это дальнее путешествие.

Ни одному из них не было нужды делиться опасениями - могло случиться все, что угодно. Псехваба, или, как называли это место русские, Пятигорск, находился к западу от Терека. Это был курортный городок, который облюбовал рус­ский гарнизон, расположенный поблизости, в Георгиевске. Оба мужчины горячо молились про себя о том, чтобы Казбек вернулся домой живым и невредимым.

Цема погрузилась в домашние дела, весь день ожидая возвращения Ахмета и его рассказа о приезжих чеченцах. Ближе к вечеру, вне себя от беспокойства, она послала служанку в усадьбу Мурада, надеясь получить хоть какие-нибудь из­вестия. Но девушка вернулась, так и не увидев гостей, даже мельком.

- Я знаю, что один из них ранен, госпожа, - прошептала служанка, - потому что там сжигают какие-то тряпки. Еще я видела их лошадей. У одной из них рана на бедре...

Внезапно Цема поняла, почему Мурад был так скрытен. Он рассудил мудро: по аулу могли рас­пространиться слухи, сея панику среди жителей, и те могли бы почувствовать враждебность к приехавшим.

- Тсс. Молчи, девочка. Лошадь, наверное, поранилась на охоте. Не рассказывай никому о
своих выдумках. Поняла?

Испытывая некоторое смущение от того, что служанка прекрасно понимает ее желание узнать о происходящем, Цема быстро вышла из комнаты и направилась туда, где стирали белье. Цема была рачительной хозяйкой.

Ахмет все рассказал ей ночью, в постели. Цема лежала в его объятиях, ощущая себя такой по­жилой и усталой, что ей почти хотелось умереть. Она беззвучно плакала. Ахмет чувствовал, как сотрясается ее тело, но предпочел сделать вид, что не замечает ее слез. Не так ее надо успока­ивать.

Он лежал без сна, обняв жену, до тех пор, пока у него не затекли руки. Цема тоже не спа­ла. Глубокой ночью она услышала уханье совы вдалеке и кваканье лягушек в камышах у реки.

- Самое страшное впереди, не так ли, муж? -спросила она, чувствуя, что Ахмет тоже прислу­шивается к каждому звуку. - Этот шайтан, Ермо­лов...

- Мы не знаем, что нас ждет, что об этом гадать... Надо постараться сохранить спокойст­вие. Спать, хорошо питаться. Жить обычной мирной жизнью, насколько это возможно. И никому не рассказывать о том, что произошло.

- Конечно, муж.

Больше сказать было нечего. Не было никако­го другого проблеска надежды. Цема прижалась к Ахмету и, наконец, почувствовала, как его боль­шое тело обмякло. Он забылся сном на несколько часов, но она не спала…

На следующий день Цеме предстояло просле­дить, как идут дела в коровнике, и она из всех сил старалась найти себе занятие, чтобы не дать тревоге овладеть собой. Во второй половине дня она все время была на своей половине, где мо- лодая жена Казбека, Нурсан, ткала, сидя рядом. Они разговаривали мало, разве что обменялись незначительными замечаниями о цвете пряжи, об ужине, да несколько раз отвлеклись на малыша Имама. Это был белокожий ребенок, с пышными русыми волосами и большими карими глазами, унаследованными от матери. Он был любимцем своей бабушки.

Дата добавления: 2015-06-04