КАНДИНАЛЬ 15 страница

Несколько шальных пуль срикошетило о ска­лы недалеко от Вельяминова, когда он наблюдал за работой саперов в подзорную трубу. Ранило одного из офицеров, стоявших рядом, и тот упал, задев Вельяминова рукой.

- Господа, падайте как-нибудь поаккуратней, - пробормотал командующий.

Над Гимри мюриды возвели тройную оборони­тельную стену, прикрывающую проход в ущелье. Она была сложена сухой кладкой, во внешней стене виднелись две сакли - дозорные посты. На краю каждой стены имелись брустверы, ощети­нившиеся тускло поблескивающими стволами винтовок защитников крепости. С обоих концов зияли бойницы. Рано утром Вельяминов начал штурм левого фланга стены, намереваясь захва­тить этот участок и пробить стену, что позволило бы основным силам под командованием барона Розена двинуться вперед. Первая попытка прова­лилась, однако удалось оттеснить значительную часть защитников левого фланга.

Между тем вторая колонна с тяжелой артил­лерией двигалась по нижней дороге в сторону Эрпилийского тракта, собираясь предпринять двойной охват. Когда отряд мюридов не смог более сдерживать натиск русских на этом подступе к Гимри и позволил колонне с пушками выйти этот рубеж, Вельяминов понял, что ход событий ме­няется.

Вторая попытка прорыва тройной стены пол­ностью удалась. Русские солдаты побежали впе­ред - сначала гуськом, а затем выстраиваясь в шеренгу. Нападающие ворвались на линию обо­роны и опрокинули мюридов. Тем было некуда деться: либо вперед на пули и штыки гяуров, либо в сторону - прыгать с крутого утеса, возвы­шающегося над деревней Гимри. Мюриды не хотели ни бессмысленно метаться меж пробитых стен; ни сдаваться на милость победителя. Они бросались на штыки или бились врукопашную, пока их не отбрасывали к утесу, разрубая бук­вально на куски.

По подсчетам Вельяминова, в крепости сража­лось не более пятисот человек против его пяти тысяч.

Подразделения Розена бросились вперед и за­хватили редуты. Будучи полностью уверенным в падении Гимри, Розен велел своим людям разби­вать лагерь для ночлега. Сражаться было уже не с кем. Среди разбитых стен крепости Гази Муллы гяуры победно водрузили свои штандарты.

Сам Вельяминов с командой саперов и не­сколькими отрядами, включая пару артиллерис­тов, находился немного позади группы Розена, и перед ним стояла еще дна задача. Несмотря на то, что битва шла далеко впереди, оставшиеся в живых мюриды, те, что находились в дозорных будках на внешних стенах крепости, продолжали поливать русских огнем. Им, казалось, было без­различно, что бой уже проигран.

- Сколько там мюридов засело, как думаешь? - спросил Вельяминов у разведчика.

- Думаю, около шестидесяти, господин гене­рал.

- Приказываю выбить их оттуда.

Последовало несколько артиллерийских залпов. Дозорные сооружения запылали и вот-вот готовы были рухнуть. Оттуда выскочило около пятидеся­ти мюридов. Последние воины размахивали саб­лями, палили из ружей - они готовы были драть­ся до конца. Все отважно бросались вперед, презирая смертельную опасность, и каждый сле­дующий казался еще бесстрашнее. Многим удава­лось застрелить или зарубить кого-нибудь из солдат Вельяминова, прежде чем смерть настигла их.

В живых уже почти никого не осталось. В горящем деревянном дверном проеме появился и замер один человек. Вельяминов пытался угадать его намерения. Это был человек огромного роста, по-видимому сильный, хотя не очень мощного телосложения. Он медлил, но не из страха, а будто специально давая солдатам возможность прицелиться хорошенько, нарочно приковывал к себе внимание. Вельяминов присмотрелся хоро­шенько: этот человек был само олицетворение мюридизма, воплощенный дух бунтарства, дьявол во плоти... Солдаты прицелились.

В одном мощном прыжке мюрид поднялся в воздух, перелетев через головы стоящих перед ним солдат. Вращая саблей в левой руке, он в полете зарубил трех человек, но четвертый вса­дил штык ему в грудь.

Но и это не остановило мюрида. В его пове­дении было что-то нечеловеческое, дьявольское, непостижимое уму: правой рукой он схватился за штык и толкнул солдата вперед, чтобы зарубить его одним ударом сабли. Затем обеими руками он вытащил лезвие из собственной груди и откинул винтовку. Потом вновь собрался с силами и со-, вершил еще один прыжок, перелетев через разру­шенные стены редута - и исчез в сгущающейся мгле.

Вельяминов был потрясен. Эти горные твер­дыни порождают какие-то фантастические созда­ния невероятной силы. Люди были ошеломлены, увиденное поколеба­ло их уверенность в полной победе. С удвоенной энергией солдаты принялись палить направо и налево, но было уже некого убивать.

- Прекратить огонь, - бодро приказал Вель­яминов. - Мы соединимся с основными силами и устроимся здесь на ночлег. Дело сделано.

Заснули быстро, но сон этот был тяжелым: в мозгу роились кошмары один ужаснее другого.

Еще до рассвета где-то совсем близко разда­лись истошные вопли. Беспорядочная толпа ста­риков пробиралась меж тел убитых мюридов, рассеянных на горном кряже над Гимри. Двое или трое из них остановились у дверей сакли, где был дозорный пост, и упали на колени, биясь головой о землю и неустанно молясь.

Вельяминов услышал шум и подошел посмот­реть, что происходит, благо это было совсем близко от лагеря. Среди павших был один крупный, красивый мужчина. Он был весь покрыт запек­шейся кровью, поэтому его тело казалось бурым. Умирая, мюрид пал на колени в позу молящегося мусульманина, но по каким-то неведомым и страш­ным причинам он так и застыл в смертельном оцепенении: одна рука сжимает залитую кровью бороду, вторая поднята вверх с перстом указую­щим на небеса.

- Боже правый, да это же глава всех мюридов сам Гази Мулла, - вырвалось у Вельяминова.

Он готов был лопнуть от радости и гордости за успех операции. Еще бы, ведь смерть имама, главы братства Тарикат, была равносильна тому, что из живого, дышащего тела вырвали сердце!

- Уведомите барона Розена, - проговорил он гордо, - что теперь он может заходить в Гимри без единого выстрела.

Генерал Вельяминов уже предвкушал, как на­пишет в депешах, а потом и в своих дневниках историческую фразу о том, что мюридизм окон­чился и Дагестан навсегда покорен имперской Россией.

* * * * *

Аслан Гирей оказал помощь раненому кровно­му брату имама. Он укрылся в лесу ниже Гимри и там попал в окружение вместе с Хамзат Беком, одним из предводителей мюридов, которому над­лежало занять позицию на Эрпилийском тракте и держать оборону против второй колонны русский войск, оснащенной тяжелой артиллерией. Когда наступила ночь и густой туман окутал горы, гор­стке мюридов удалось бежать.

Среди них был Аслан Гирей. Однако он пов­редил ногу и упал. Боль была так сильна, что он потерял сознание. Когда он пришел в себя кругом был лишь густой туман, да слышался какой-то шорох в темноте. Это оказались те самые двое старых пастухов, что наблюдали за русскими солдатами, когда те карабкались на козью тропку к Гимри. Они волокли по земле, подхватив под руки, умирающего Шамиля.

Аслан Гирей знал Шамиля со времен его хаджа. От боли и горя он не мог говорить, а просто стал помогать старцам тащить мюрида, своего предводителя.

Аслан Гирей не сомневался, что это именно тот человек, которому он готов был отдать всего себя. Хамзат Бек бежал, на него так повлияло падение Гимри, что он просто испугался. На все воля Аллаха, и, быть может, Шамилю уже не суждено вести мюридов к победе над неверными с их пушками, ненасытной жаждой чужих зе­мель, полным равнодушием к судьбе других наро­дов.

Шамиль был тяжело ранен. У него было сло­мано два или три ребра, тело налилось свинцовой опухолью, а из груди при каждом шаге бил фонтанчик алой крови - саблей или штыком ему задели легкое.

- Унтскул... - пробормотал он.

- Мы отнесем тебя туда, учитель, - сказал Аслан Гирей, целуя Шамиля в щеки, чтобы вдох­нуть в него собственную жажду жизни.

В те моменты, когда боль становилась столь невыносимой, что Шамиль не мог сдержать сто­ны, они прятались в кустах, стараясь зажать ему рот, чтобы русский патруль случайно не обнару­жил их. Дело двигалось медленно. Когда, страх и лихорадка одолевали его особенно сильно, Аслан старался держаться поближе к человеку, которо­го он считал светочем всего сущего на земле. Он был избранником Аллаха и Гази Муллы, слуги божьего, друга его детства, он был призван стать его преемником.

Через три дня они добрались до горного убе­жища Унтекул, которое являло собой жалкую кучку саклей - пастушьих хижин. Здешние стари­ки знали Шамиля еще мальчишкой, когда он вольно бродил по горам. Аслан так и не понял, каким образом им это удалось, однако когда он тоже заснул, пытаясь справиться с мучившей его болью, эти люди послали весть Фатимат, жене Шамиля, призывая ее прийти ухаживать за му­жем, и ее отцу Абдулу Азизу, с просьбой занять­ся его ранами. Абдул Азиз был искуснейшим лекарем, он познал целебную силу снадобий и принялся лечить зятя горными травами, припар­ками из меда и воска. Шли недели, жизнь Ша­миля висела на волоске. По подсчетам Аслана прошло двадцать пять дней.

Однажды, когда Шамиль, кажется уже мино­вал критический рубеж, приехала его сестра и рассказала, что Гимри захвачена русскими, а Хамзат Бека выбрали имамом всех мюридов, то есть мюршидом, правителем.

- Посмотри, что я привезла тебе, брат, - про­говорила она, и из ее глаз потекли слезы: так горестно ей было видеть поверженного великана, беспомощно лежащего на одре. Она разложила перед ним остатки своих семейных сокровищ - все, что ей удалось захватить с собой из осажден­ного аула до того, как мужчины начали вывозить оттуда женщин и детей, чтобы избавить от опас­ности.

Шамиль закрыл глаза. Кашель раздирал внут­ренности. Он выплюнул сгусток крови. На лице сестры отразился ужас.

- Уходи., немедля.., - прохрипел он.

Она поспешно собрала ожерелья, браслеты, головные украшения, завернула все это в кусок материи и выбежала из дома.

Аслан знал, почему он так поступил. Мать посвятила его в народные суеверия и приметы. Драгоценности иногда могут оказывать дурное действие на больного. Некоторые камни обладают собственной большой силой - аметисты, рубины, опалы.

- Продай их, - прошептал он вслед убитой горем женщине. - Шамиль Дагестанский должен собрать царскую казну, прежде чем с ним будет покончено.

* * * * *

Имам, сын Казбека, наслаждался заслужен­ным отдыхом. Он ловил рыбу в Тереке под те­нистыми ивами. Рядом сидел его двоюродный брат Хамид, старший сын Анвара, мальчик двенадцати лет, веселый и доброжелательный. Совсем недав­но он вернулся домой от аталика.

- Продолжай. Что было дальше? - спросил мальчик.

- Говорят, что он просто исчез. Никто вроде и не знает, куда он подался, но я совершенно уверен, что жив. Дедушка тоже так думает.

- Но ведь гяуры захватили их, верно?

- Не знаю. Никто особенно не расположен распространяться о происходящем.

Аталик часто рассказывал Хамиду легенды о знаменитых мюридах. Он посмотрел на бескрайне широкий Терек и вздохнул: - Представь себе... Я не думаю, что смогу
прыгнуть так высоко. А ты?

Имам рассмеялся и потрепал мальчика по го­лове:

- Зависит от обстоятельств. Если б двенадцать казаков стреляли в меня, может, и смог бы!

Хамид вскочил на ноги и подпрыгнул на мес­те, целясь в голову Имама. Однако Имам был не по годам крупным подростком и рядом с Хамидом высился, словно гора Эльбрус. Хамид смог достать ногой только до пояса своего вообража­емого противника. Хамид души не чаял в своем могучем брате и всегда поверял ему самое сокро­венное. Он знал всего несколько человек, таких же сильных и смелых, как Имам, но которые никогда не давали ему почувствовать, что он моложе и слабее. Всего несколько - и Имам был лучшим среди них.

- Не волнуйся, Хамид. Настоящий кабардин­ский воин никогда не расстанется с конем... мы не горцы, а иногда жаль.

- Почему же, сынок?

Мальчики подняли голову и увидели Казбека, спускающегося к берегу реки.

- Тхамада, я просто рассказываю Хамиду про Дагестанского Льва... ну знаешь, эту историю о том, как Шамиль спасся из Гимри, покинув ее
последним - и живым...

Лицо Казбека омрачилось. Даже здесь, у реки, вспыхивали искры старинного спора.

- Ах, та самая история! - весело сказал он, делая вид, что не видит здесь ничего особенного.

- Дедушка говорит, что он жив. Ты так же думаешь, Тхамада? - Хамид поднял на него свою пытливую мальчишескую мордочку.

- Сомневаюсь. Вообще, неизвестно, правда ли все это...

Парни переглянулись. Казбеку не хотелось сби­вать их с толку:

- Ладно. Дай-ка мне свою удочку, Хамид, я заброшу ее для тебя. Садись рядом со мной.

Польщенный Хамид сидел рядом с дядей, сму­щенно помалкивая.

- Думаю, у вас обоих есть занятия получше, чем слухи, - мягко проговорил Казбек. - Вы, конечно же, знаете, что умный никогда не тешит себя глупостями. Это только делает человека сла­бым.

Казбек был терпелив, как и всякий, кто с большим трудом научился обуздывать свои чувст­ва и выполнять возложенные обязанности. Когда Казбек говорил, он внезапно почувствовал, как сильно стал походить на собственного отца. В его голосе звучал холодный поучающий тон пожив­шего человека. Пожившего... Неужто он уже так стар? Казбеку стало грустно от того, что судьба не испытала его так, как он надеялся... Вот на долю отца с лихвой выпало приключений! Старо­го Ахмета вдохновлял когда-то шейх Мансур, вел его в бой на Кизляр.

Да, старый Ахмет повидал славные битвы. Ша­миль и Гази Мулла тоже ходили на Кизляр. Аслан Гирей, без сомнения, один из самых выдающихся воинов. А сыновья живут осторожнее и благопо­лучнее его.

Где же оно, счастье? Он ведь так ненавидит кровопролитие. Казбек посмотрел на мальчишек, которые еще не догадываются, каким ужасом может обернуться сопротивление гяурам. Его должно наполнять законное ощущение того, что он достиг чего-то, но этого вовсе нет.

И вдруг Казбек понял, что нужно сделать, чтобы изменить порядок вещей. Мальчишки уже подросли, коневодческое хозяйство процветает. Поэтому он может отправиться в путешествие: по совету Аслан Гирея он поедет набираться мудрос­ти. Пришло время пересмотреть эти понятия: война, судьба, долг. Должен же, наконец, воца­риться покой в душе.

Нужно без колебаний принимать свой жребий: кабардинцы живут слишком близко от России, сопротивление бесполезно. Он хорошо понимал

это.

Он выполнит свой долг, совершит паломничес­тво в Мекку. Чтобы не волновать отца, он ска­жет старому Ахмету, что намерен купить добрых лошадей в Аравии. Старику будет приятно ду­мать, что отъезд сына пойдет на пользу его кон­ному заводу. Это придаст ему силы...

Кроме того, это паломничество Ахмет расце­нит как достойный венец жизни знатного кабар­динца. Для семьи не может быть чести больше, чем иметь родственника, совершившего хадж.

- Хотите раскрою вам один секрет, парни? -сказал он вдруг веселым, потеплевшим голосом.

- А что за секрет, отец? - живые серые глаза Имама нетерпеливо блеснули. Отец был для него загадочным человеком, гораздо уютнее он чув­ствовал себя в обществе дедушки Ахмета.

- Шамиль жив. От надежных людей я знаю, что он станет следующим имамом мюридского братства Тарикат, Неважно, что русские назна­чили править в Аварии какого-то мелкого хана: это лишь подставное лицо. Настоящим главой скоро станет Шамиль. И вот тогда услышите немало историй. Обещаю. Он будет править от Дербента до Дарьяльского ущелья. Еще бы: уже все чеченцы на его стороне... Он вводит строгую дисциплину. Это как раз то, что им нужно...

Имам никак не мог понять, почему его отец говорит все это с такой страстью и гордостью.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Имам еще раз окинул взглядом конюшни и пошел следом за своей семьей на площадь дерев­ни Хапца. В конюшнях царил безупречный поря­док: лошади любовно ухожены, стойла чисто вычищены, упряжь надраена и аккуратно разве­шана на стенах. В открытом загоне резвились на солнышке пятнадцать чудесных жеребят: в нача­ле весны они с дядей Анваром позаботились, чтобы малыши благополучно появились на свет.

Имам надеялся, что отцу будет приятно уви­деть, как процветало хозяйство во время его отъезда. Он отсутствовал более года, а это нешу­точный срок для сына, которому всего восемнад­цать. Это время стало для Имама, как он сам думал, чрезвычайно важным периодом. Он очень гордился своей независимостью и сам чувствовал, как быстро повзрослел, когда получил больше и свободы, и ответственности за свои поступки. Однако истинным свидетельством его взрослости будет поведение Казбека с ним. Имам не рассчи­тывал, что с ним станут обращаться, как с рав­ным - отец заслужил особого уважения как стар­ший, а теперь еще и хаджи. Однако паломничес­тво в Мекку предпринимает обычно человек, который готовится передать бразды правления своим хозяйством, которому посвятил жизнь, в другие руки. Как сын и наследник, Имам хотел оказаться достойным этого дара.

Направляясь на площадь, Имам прошел за пос­тройками, предназначенными для женщин. Он помнил, что когда был еще совсем ребенком, усадьба казалась ему такой огромной... Это был целый мир, который невозможно пройти из одно­го конца в другой. Ограда усадьбы казалась гра­ницей вселенной... Он рос, и размеры хозяйства как бы сжимались, съеживались, зато Имам стал все больше сознавать значение конного завода, основанного когда-то дедушкой.

Дедушка приехал сюда чужестранцем, усердно трудился, чтобы создать все это на пустом месте. Когда-то у Ахмета с Кубани был лишь один до­мик, две лачужки для слуг, да старый амбар. Ныне семья Казбека жила в просторном доме, выстроенном из камня и бревен, а Ахмет с Цемой обитали во втором доме, выходящем окнами на Терек. Кроме того, во дворе находилось бес­численное количество хозяйственных построек и стойла для лошадей. Дядя Имама Анвар имел отдельный дом, который был полной чашей бла­годаря неустанным заботам его доброй, энергич­ной жены Закии. Всего же в этом неугомонном семействе насчитывалось пять человек.

Но Нурсан... На протяжении многих лет до отъезда Казбека она считала, что в их доме труд­но находиться. Она часто уединялась, общалась только со слугами, отдавая им распоряжения. Всегда была какой-то нервной. Казбек старался постоянно находить себе разные дела: ездил про­давать лошадей или наведывался к другим коне­водам. Нурсан любила Казбека столь самоотвер­женно, что время, проведенное в разлуке с му­жем, для нее словно не существовало. Ничто не могло затушить в ней это сильное чувство, и лишь ревнивая страсть к сыну составляла неко­торое исключение. Когда пришла пора отправлять Имама к аталику, противоречия между ро­дителями стали уже очевидны всем. Имам был у Нурсан единственным ребенком. Она не могла смириться с мыслью, что он исчезнет с ее глаз. Казбек же хотел, чтобы Имам получил необходи­мую свободу и стал воином в лучших кабардин­ских традициях. По этому поводу они вели с
Нурсан долгие мучительные споры. Это плохо от­ражалось на ее здоровье, и, в конце концов, вмешался дед Ахмет.

- Пусть парень поживет у меня, - заявил он. Цема тоже всегда возражала против отправки сыновей из дома в этом возрасте, но их у нее было трое, поэтому я настоял. Но с Нурсан со­всем другое дело...

Казбек был очень зол.

- Дело другое, - резко ответил он, - но это не значит, что мой сын должен лишиться возмож­ности получить надлежащие воспитание. Он не познает Намис, не познав своих слабостей.

- Тем более имеет смысл оставить его у меня. Я смогу обучить его лучше любого аталика, -гордо объявил Ахмет. - Мальчик прекрасно, обра­щается с лошадьми.

Имаму хорошо запомнилось, какой гордостью за самого себя наполнилось его сердце, когда дедушка Ахмет посадил его на плечи и отнес к домику у Терека. С того момента его страсть к лошадям была полностью удовлетворена, а самые близкие отношения с дедушкой и бабушкой стали неизменны.

Он знал, что отец всегда хотел иметь больше детей, но они так и не появились. Имам и сам был бы не прочь обзавестись братьями и сестра­ми, но, с другой стороны, и лошадей вполне хватало для счастья.

Без Имама трещина в отношениях между ро­дителями становилась все шире. Как ни сильно Казбек любил Нурсан, чувство горечи и разоча­рования продолжало грызть его душу и постепен­но разрушило близость между супругами. Когда Имам вернулся домой, чтобы занять свое место подле отца, Нурсан проводила большую часть времени в затворничестве в своих комнатах и редко показывалась на людях.

Имам облокотился на стену дома, где жила мать, в нем теплилась надежда, что она еще образумится и устроит отцу горячий прием. Как обычно, ставни были плотно закрыты. Маленький садик у дома был тщательно ухоженным, кругом царил дух строгости и порядка. Имам безотчетно одернул на себе черкеску, готовясь к серьезному разговору и надеясь встретить понимание мате­ри...

Он постучал осторожно. Шелест юбок где-то в недрах темного и прохладного помещения свиде­тельствовал о том, что служанка отправилась звать хозяйку. Нурсан появилась через несколько мгно­вений, однако старалась держаться подальше от солнечных лучей, бьющих через дверной проем. Имам улыбнулся:

- Можно войти, мама?

- Конечно, Имам. Поцелуй меня... Ты очень взволнован?

- Очень. О, да. Очень...

Годы ничуть не отразились на изысканной кра­соте Нурсан. Добровольное заточение лишь отте­нило очаровательные черты ее лица и хрупкость телосложения. Она полностью укуталась в белую муслиновую шаль, вся такая тонкая, бледная, отрешенная. Она создала для себя замкнутый, закрытый мир, куда просачивалось мало известий из внешнего мира, которые могли бы вывести ее из душевного равновесия. Некоторые из женщин Хапца считали ее эгоисткой, однако Имам и Казбек знали, что благополучие Нурсан поддер­живалось лишь благодаря этому уединенному образу жизни.

- Конечно взволнован, мама... Ты не против прогуляться чуть-чуть со мной до ворот? Отцу будет приятно, если ты придешь туда и встре­тишь его, поприветствуешь у родного порога.

Нурсан покачала головой:

- Будет лучше, если сельчане первыми попри­ветствуют его. Пусть все поют, танцуют и раду­ются, не заботясь о моей персоне. Твой отец прекрасно знает, что я сижу здесь и жду его. Когда он посчитает нужным, придет сюда и будет со мной. Ты знаешь, сколько я молилась за его благополучное возвращение, и я просто счастли­ва, что он вернулся домой.

- Что ж, если ты так считаешь.., - Имам понял, что спорить бесполезно.

- Ты сегодня такой красивый, Имам. И чер­кеска на тебе так хороша. Цема сшила ее?

- Конечно же нет, мама. Ты же отлично зна­ешь, что это та, которую ты сама подарила мне прошлой осенью! - Имам был доволен: соперни­чество между мамой и бабушкой не затухало никогда на протяжении всей его жизни. Однако сегодня собственное тщеславие заставило его выбрать именно эту превосходную работу мате­ринских рук - черкеску, украшенную серебряны­ми галунами. Нурсан тоже была тщеславна, но это касалось лишь ее мастерства. Имам ни за что не осмелился бы напоминать ей об этой слабости. Он подарил ей долгий поцелуй. В конце концов, он не остался в накладе...

- Ступай же. Сегодня будет много веселья, Имам, и много девушек будут кидать на тебя пылкие взоры. В этом наряде ты просто красав­чик!

- Мама! Как будто в другое время я похож на шайтана!

Нурсан довольно рассмеялась и выскользнула из рук сына.

- Поспеши, а то опоздаешь, - проговорила она, быстро возвращаясь в свои прохладные по­кои. Имам слушал, как шелестели по соломен­ным циновкам ее маленькие башмачки, сделан­ные из оленьей кожи. Иногда ему казалось, что мать - не совсем реальное, какое-то полумифи­ческое существо, постоянно ускользающее от него и остальных.

Когда Имам добрался до деревенской площа­ди, он увидел молодого всадника, скачущего во весь опор в сторону неподвижно стоящей в ожи­дании толпы. Это был Руслан, один из младших сыновей Анвара.

- Имам, я видел их! Я видел твоего отца, он едет сюда. Я разговаривал с ним. Он будет здесь меньше, чем через час. Он ведет с собой много белых лошадей, таких маленьких чудных лоша­дей ты никогда не видел!

Руслан поскакал дальше, чтобы сообщить но­вость своему отцу. Имам поспешил к деду ска­зать, чтобы не торопился, что еще есть немного времени для приготовлений. Эти старики всегда суетятся.

Ахмет лежал дома в хорошем настроении. Ему нравилась воцарившаяся вокруг тишина: работы этим утром было совсем немного, так как всё были заняты подготовкой к встрече возвращаю­щегося домой Казбека. Ни возгласов пшитл, ни хрипловатого смеха мальчишек...

Имам тихо вошел внутрь.

- Дада, мой отец подъезжает к дому, Руслан видел его всего в паре верст отсюда.

Ахмет с усилием поднялся:

- Так, так... Прекрасно. Сейчас я присоеди­нюсь к вам. Скажи бабушке, чтобы пришла и помогла мне одеться... Подожди! Дай хоть пос­мотреть на тебя!

Имам вспыхнул от гордости и постарался при­нять мужественную осанку. Он обладал внеш­ностью настоящего кабардинского уорка: высо­кий, стройный, с голубыми глазами, с густыми, черными, как смоль, волосами. Ахмет кивнул одобрительно:

- Дедушка гордится таким внуком.

В комнату вбежала Цема и обняла Имама:

- Я слышала, слышала...

- Бабушка, помоги даде, а я пойду к воротам, Имам поспешил прочь, чмокнув Цему на ходу.

Она достала черкеску, предназначенную для мужа. Ахмет покрякивая поднимался с постели, с хрустом разминая суставы.

- Наш сын - хаджи! - воскликнула Цема. - Представь себе! - Она энергично встряхнула чер­кеску, затем приготовилась надеть ее на Ахмета.

- Знаешь, тебе надо было ехать с ним. Ты бы справился - такой молодой и сильный.

Ахмет поднялся и посмотрел в прекрасные се­рые очи Цемы, и в его памяти всплыла их пер­вая встреча. Цема расправляла ему ворот с такой же нежностью, как и тогда, много лет назад, когда он отчаянно влюбился в нее. Его чувства к жене ничуть не изменились с тех пор - это и было счастье.

- Ты, может быть, мечтаешь, чтоб я превра­тился в сильного молодого мужчину, - проворчал Ахмет, - но, увы, я стар. И ты тоже! Такое путешествие вогнало бы меня в гроб. Кроме того, заметь, сколько его не было дома - больше года.

- У него были на то свои причины.., - спокой­но проговорила Цема. - Жизнь у Казбека текла не гладко: во многом нужно было раскаяться, вычерпать из себя ушаты горечи и злобы. Это паломничество было нужно ему, чтобы прими­риться со своим прошлым. Наверное, непривычно будет видеть, что деятельный активный Казбек превратился в человека, устремленного лишь к вершинам духа.

- Интересно, привез ли он аравийцев, как мы условились...

Цема заметила, что он ни на секунду не за­бывает о практическом интересе, и искренне уп­рекнула мужа за это:

- Ты и лошади! Могу поклясться, что ты и в Мекку хотел бы попасть только ради них!

Цема сердито всунула руки Ахмета в рукава его лучшей черкески:

- Повернись-ка, я застегну тут. Мне все рав­но, что он привез с собой. Он добрался до дома
- и это главное.

Ахмет улыбнулся, наблюдая как Цема провор­но метнулась к сундуку и принялась доставать оттуда его оружие, до блеска начищенное по такому поводу. Цема была столь подтянута и энергична, что в пору женщине вдвое моложе ее. Она была все также сообразительна и остра на язык. Не иначе как милостью Аллаха можно объяснить то, что он, Ахмет с Кубани награжден в этой жизни не только долголетием, но и испол­нением всех мечтаний.

Между тем сельчане собрались на площади перед домом князя Хапца и вглядывались куда-то вдаль, где уже показался хаджи и его окружение. Впереди ехал Казбек, крепкий мужчина лет пя­тидесяти с серебристо-седой бородой и статной осанкой. Он ехал на замечательном арабском жеребце и держал в руке длинный повод, к ко­торому друг за другом были привязаны шесть белых арабских кобылиц. Они двигались чередой, будто пленные белые призраки. Картина была впечатляющей. Лошади важно шествовали по заливному лугу, потрясая густыми гривами. За­ключал же процессию конюх-турок, который иногда нахлестывал двух тяжело груженых му­лов, семенивших сзади гораздо менее грациозно.

Ахмет вышел вперед, тяжело опираясь на клю­ку. Правой рукой он крепко держался за плечо Имама, но вовсе не дряхлостью объяснялся этот жест, а скорее стремлением сдержать растущую радость и гордость за старшего сына, хаджи, облаченного в белые одежды, ведущего в поводу таких чудесных лошадей. Ему трудно было даже поверить во все, что он видел перед собой - наглядное воплощение всех заветных желаний.

Будто в ответ на сильные чувства отца, Каз­бек отдал поводья конюху и поскакал прямо к Ахмету. Он спешился, собираясь поцеловать отцу руку, однако Ахмет словно забыл о кабардинской сдержанности и попросту обнял Казбека на виду у всех.

- Добро пожаловать домой, сын! Добро пожа­ловать, хаджи Казбек. Наконец-то ты дома!

Казбек молча обнял отца, тронутый этим силь­ным и свободным проявлением чувств старика. Так долго ждал он этого момента... Ахмет указал на толпу и кашлянул, чтобы прочистить горло:

- Наши друзья требовали, чтобы тебя прини­мали именно так, сынок...

Казбек справился с голосом:

- Спасибо, отец, что оказал мне такую честь... и я с радостью вижу, что ты в добром здравии!

Когда они здоровались, Имам держался сзади.

Он тоже, едва верил своим глазам, видя, как дед обнимает отца. Ни разу за все годы учебы Ахмет не проявлял так явно любовь к внуку. На мгно­вение радость охватила Имама, однако это чувст­во прошло, как только он увидел, что твердый взгляд отца скользит по толпе в поисках его, единственного сына. Казбек шагнул вперед, одна­ко случилось так, что рядом с Имамом стоял Тимур, сын Мурада, старого друга деда. Они обнялись, шепча друг другу какие-то теплые сло­ва. Нервы у Имама натянулись, как струна...

Дата добавления: 2015-06-04