КАНДИНАЛЬ 11 страница

Цема заставила себя сосредоточиться на рабо­те, чтобы не давать воли старым воспоминаниям о жизни в горах: фанатичный шейх Мансур, про­износящий свои пламенные речи над ее свадеб­ным костром, резкие черты лица русского лекаря Василия, который трогает ее живот и тут же подносит нож к ноге раненого, ее любимый брат Хамзет, скачущий на войну с голубой полоской ткани - амулетом, который она повязала ему на шею... Он так и не вернулся.

Цема взглянула на Нурсан, удивляясь, о чем это та думает весь день, спокойно работая и не произнося ни слова. Нурсан казалась вполне умиротворенной, сидя на полу перед ткацким станком, при мягком освещении светильника, падающем на черно-красный узор.

Может быть, она скучает но Казбеку, который повез лошадей в город теплых источников, Псехваба. Как бы Цема хотела, чтобы он сейчас был дома! Теперь для нее «тало необходимым, чтобы ее сыновья были дома, рядом с ней, на случай ухудшения обстановки...

- Так лучше, Цема? - робко спросила Нурсан, подняв голову, - при этом ее огромные карие глаза засверкали в свете лампы. В них явно читалось желание похвалы.

Цема глубоко вздохнула, стараясь оставаться спокойной. Ей нравилась Нурсан, но у них были совершенно различные темпераменты. Если Цема была сильной и уверенной в себе, то Нурсан -чувствительной, мягкой и настолько хорошо вос­питанной, что бралась за любую домашнюю работу с той же охотой, с которой, вероятно, Ге­ракл совершал свои подвиги.

- Прекрасная работа, дорогая. Насколько я могу увидеть. Мои старые глаза не очень-то раз­
личают цвета при таком свете.

Нурсан продолжала размеренно ткать:

- Мне не хотелось бы утомлять Вас. Мы мо­жем закончить завтра, если позволите, - она собралась было остановить работу.

- Нет, я не это хотела сказать.

Цема внезапно почувствовала необходимость исповедоваться кому-нибудь, пусть даже своей за­стенчивой ниссе, которую она едва знала. В кон­це концов, Нурсан была членом ее семьи.

- Я...я просто беспокоюсь за мою семью в Чечне. Мой отец уже очень стар, а эти чеченцы, что приехали к нам, говорят, что он ушел высоко в горы.

- Я уверена, что за ним есть кому присмот­реть. Если бы их можно было привести в Кабарду! - смущенно сказала молодая женщина.

Цема вздохнула:

- Я бы тоже очень хотела этого. Может быть, когда Казбек вернется, я попрошу его отвезти меня в горы, чтобы увезти их.

- Да, уверена, что это самое лучшее. Казбек часто рассказывает о Ваших родственниках. Его тянет снова увидеть горы.

Цема была удивлена. - Казбек всегда принад­лежал к благовоспитанной молодежи Хапца. Это Анвара всегда влекли приключения.

- В Чечне мы с мужем были счастливы. Мы были тогда так молоды. Мне часто хотелось вер­нуться, но он.., - Цема пожала плечами, как бы показывая безнадежность попыток- убедить Ахме-та переехать куда-либо вновь.

- Казбек отвезет вас туда, - сказала Нурсан уверенно. - Может быть, даже я с вами поеду. Я нигде еще не была, кроме Чегема и Хапца.

Цема удивилась еще больше. Возможно, Нур­сан была гораздо решительнее, чем ей казалось.

В конце концов, она позволила себя украсть. Однако, пока что она доказала свою преданность Казбеку лишь рождением всего одного ребенка. Казбек клялся, что между ними все прекрасно, но дети больше не появлялись...

Цема взяла на руки внука:

- Пойдем, мой хороший. Такому драчуну, как ты, не мешает поспать. Я уложу его, Нурсан. Уже совсем поздно...

- Спокойной ночи, Цема.

Нурсан нежно поцеловала сына и в молчании снова принялась за работу. Спина у нее ныла, плечи были напряжены, но она еще не собира­лась заканчивать. С помощью своих любимых цветов - голубого, красного и черного, она ткала надежду, вплетая в нее заклинания. Цеме неве­домы были ее тревоги.

Нурсан знала, что Казбеку грозит опасность. У нее всегда была сильная интуиция, более того, иногда она становилась ей в тягость. По краю своего ковра она выткала белые звезды - поце­луи, которыми они с Казбеком обменялись под чегемскими дубами, и голубые цветы - счастье ее дома на Тереке. По кромке она пустила черные и золотые нити - смелость юношей Хапца, а в центре повторялся мотив, который она любила больше всего - красное дерево жизни.

* * * * *

Терские казаки сворачивали лагерь солнечным полуднем. Они ехали на юг от линии Терек - Кубань под покровом темноты, и им удалось поспать всего пару часов перед рассветом.

Разведчик проскакал мимо мужчин, собираю­щих свои переметные сумы и готовых седлать коней, и осадил лошадь у палатки атамана.

- Разведывательное донесение, господин ата­ман, - проговорил он

- Докладывай. Быстро и четко, - приказал атаман, подтягивая подпругу и бросая на развед­чика небрежные взгляды.

- В деревне ничего не известно. Все тихо. Никаких военных приготовлений.

- Что еще? Есаул доволен?

- Осмелюсь доложить... Заметили группу из трех всадников, они гонят табун лошадей из деревни на запад. Выехали они рано утром. Еса­ул ничего не предпринимал. Сейчас они уже да­леко.

- Прекрасно, - отозвался атаман. - Можешь возвращаться к своим, и скажи есаулу, что мы начнем атаку в течение часа.

Разведчик исчез так же быстро, как и появил­ся. Напряжение висело в воздухе. Кровь раздува­ла вены. Казаки знали, что произойдет: одни были готовы к этому, другие пребывали в мрачном расположении духа. Некоторым нравилось учас­твовать в налетах, пускать кровь гяурам, другие помышляли о более высокой оплате их трудов, которая позволила им бы жить пошикарней.

Подошел офицер, заговорил скороговоркой:

- Господин атаман, почему это есаул позволя­ет добыче ускользнуть у нас из рук? Нам ведь все время нужны лошади.

Атаман степенно прилаживал высокую мехо­вую шапку.

- Потому, любезный, - наставительно сказал он, - что ни один хороший офицер не раскроет противнику свои карты из-за каких-то лошадей. Мы здесь не для того, чтобы красть домашний скот. Мы пришли хорошенько проучить кабар­динцев. Очень важна и неожиданность. Я хорошо усвоил эти уроки при Йене и Эйлау. Полагаю, это было до того, как вы начали карьеру, - ата­ман щегольски приладил шапку набекрень, натя­нув ее до самых бакенбард.

- Так точно, Ваше превосходительство. 1807 год. Мои поздравления.

Мужчины сели верхом. В полевых условиях они мало отличались внешним видом от против-ника: те же высокие папахи, черкески с газыря­ми, набитыми патронами. Единственное заметное отличие - гораздо менее ухоженные лошади: ка­заки не особенно заботились о внешности своих животных. Однако у их лошадей были крепкие ноги и они легко совершали броски на короткие расстояния. От них никогда не услышишь позвя­кивают уздечки: у всех казаков не было ни единой пуговицы на одежде, а в лошадиной упряжи вы бы не отыскали ни единой цепочки.

Казаки - страшные всадники смерти - прибли­жались к деревне Трам с неумолимостью стихий­ного бедствия - землетрясения или извержения вулкана. Первое, что почувствовали жители, это дрожание земли и ощущение неизбежности гибе­ли.

Первая цепь всадников держала сабли наголо, готовая пустить их в ход. Во второй цепи поджи­гали факелы, сделанные из просмоленного тряпья. Нескольких, таких факелов было достаточно, что­бы сжечь деревню дотла.

Артиллерийский расчет из солдат российской армии установил пушку таким образом, чтобы стрелять поверх голов наступающих казаков. Офицер подал сигнал - и загрохотали залпы. Дома начали рассыпаться на глазах: в воздух летели солома, штукатурка и кирпичи вперемешку с телами людей.

Сотни кабардинцев высыпали на улицу. Жен­щины и дети в ужасе метались среди разрывов, старики застыли в оцепенении, а молодые муж­чины отчаянно пытались добраться до оружия и лошадей, чтобы дать отпор нападающим. Однако у них уже не было времени вскочить в седло. Воспользовавшись суматохой и смятением первых минут атаки, казаки вклинились в самый центр аула и рубили в клочья все живое на своем пути. К полудню этого солнечного дня в деревне Трам не осталось в живых ни одного ее жителя, ни один дом не уцелел от пушечных ядер.

* * * * *

Казбек с помощниками возвращался из Псехваба. Они выгодно продали лошадей и теперь с удовольствием пустились в обратный путь к дому.

По дороге он собирался обязательно заехать в деревню Трам. Они останавливались там, когда ехали на базар, и их очень тепло приняли. Кое-кто из знатных кабардинцев захотел купить ло­шадей из табуна его отца, которых можно было бы захватить в следующую поездку.

Впрочем, была и другая причина завернуть туда. Стояла отличная погода. У одного из знат­ных кабардинцев в Траме имелась дочь-красави­ца по имени Кулла, примерно ровесница его сына Имама. Казбек всем сердцем любил свое дитя, знал причины этой привязанности, но не старался подавить в себе отцовское чувство. Он устал, но был счастлив, что может позволить себе хотя бы такую маленькую слабость - поддаться чувствам.

В Пятигорске он купил этой девочке куклу, облаченную в вышитую одежку с блестящими пуговицами и шелковый фартук. Он представлял, как будет дарить куклу и получит в награду ча­рующий взгляд карих глаз, таких же любящих, как когда-то у Нурсан, таких же невинных и чистых, как у сына.

Когда они гостили в Траме по дороге на ба­зар, Казбеку довелось держать маленькую Куллу на коленях во время обильного застолья, и в этот момент ему на ум даже пришла крамольная для мужчины мысль: было бы огромным удовольстви­ем иметь такую дочку. Он так надеялся, что они с Нурсан сумеют преодолеть все трудности в их отношениях: случится какое-то чудо и все станет на свои места. Возможно, в глубине души он тешил себя мыслью, что эта нежность к Кулле поможет смягчить его жестокую судьбу...

Помощники Инал и Васман ехали впереди. Вдруг они замерли на месте. Казбек поравнялся с ними.

- В чем дело? - спросил он.

Вдалеке над буковой рощей поднимались струй­ки дыма.

- Тхамада, - спросил Инал, - по-моему это где-то рядом с Трамом?

Радость моментально улетучилась из сердца Казбека. - Это не рядом с Трамом. Это как раз Трам и горит. Поехали.

Они пустились вскачь, и каждый удар копыт о землю будто вливал в их жилы свинец вместо крови. Им необходимо было пережить этот леде­нящий душу ужас, ибо то, что они увидели в Траме, было жутким, нечеловеческим зрелищем.

Обугленные тела лежали там, где огонь застал их. Обезглавленные трупы, разбрызганные по земле мозги, обезображенные лица. Полуобгорев­шие торсы, виднеющиеся из-под обугленных бу­лыжников. Жизнь, низведенная до самых низких ее форм - пепел, шелуха, лужи, кости и пыль...

Когда Инал заговорил, голос его дрожал:

- Зачем? Кто? Кто мог это сделать?

Вне себя от бешенства, Казбек поскакал к дому, где он недавно гостил. Он спрыгнул с коня и взбежал по ступенькам. Скорченное тело муж­чины лежало поперек порога, на шее зияла ог­ромная рубленная рана, изливающая кровь. По­зади лежали его жена и служанка, обе были обезглавлены.

Васман и Инал подошли к своему господину. Казбек на некоторое время исчез внутри дома, а затем, покачиваясь, появился с телом маленькой Куллы на руках. Она, видимо, задохнулась в дыму - лицо ее, некогда такое прекрасное, было пок­рыто копотью и испещрено точками кровоизлия­ний из лопнувших сосудов. Пламя обожгло ее одежду, ноги были покрыты волдырями, крошеч­ные ступни - обуглены и изуродованы.

У Васмана подкосились ноги. Он упал на чет­вереньки.

- Они звери. Жестокие варвары. Как они мог­ли сделать такое с невинными людьми?! С детьми?! Где же здесь воинская слава?! - закричал

он.

Казбек, спотыкаясь, вышел из дома - запах смерти внутри помещения был невыносим. Он сел на ступеньку, укачивая Куллу, как он делал это раньше...

«Сказку, расскажи сказку!» - услышал он ее голос, и затем, свой ответ, невпопад: «Я не умею рассказывать сказки, малышка.»

«А дедушка мне всегда рассказывает!»

«Молодец. А я, зато, привезу тебе подарок! Сюрприз.»

«Какой, какой?»

«Ну, если я расскажу, это уже не будет сюр­призом.»

«А когда привезешь?»

«Через неделю.»

«Через неделю?»

«Ах ты моя сладкая, ты не знаешь, что зна­чит, через неделю? Ну, давай посчитаем: один, два, три, четыре... Семь дней. И тогда ты меня поцелуешь.»

«Семь... Значит, ты мой друг? Поцелую, по­целую.»

«Да, конечно, я твой друг.»

Казбек раскачивался, сжимая девочку в ру­ках. Это была жалкая копия того очаровательно­го ребенка. Сломанная кукла, разваливающаяся, с остекленевшими глазами. Это было ужасающе.

Он покачивал ее, словно успокаивая, молясь о том, что смерть ее была быстрой. Но он знал, что ее последние мгновения были полны ужаса и чудовищной боли. За что? За что?

- Аллах акбар, Аллах акбар, Аллах акбар... – повторял он, - Господь велик...

Васман лежал ничком на полу позади него, роняя в пыль слезы, и тоже повторял молитву:

- Ла Иллаха Илла Аллах - Нет Бога, кроме Аллаха...

Казбек еще долго сидел так. Он потерял ощущение времени. Только жужжание мух нарушало эту тягостную тишину и пустоту.

Наконец, на место побоища въехала скорбная процессия из нескольких кабардинцев, жителей соседней деревни.

Один из них, крепкий крестьянин лет пятиде­сяти с небольшим, увидел троих молодых муж­чин, измазанных кровью и глядящих на него остановившимся взглядом, словно обезумев.

- Пойдемте, - сказал он отрывисто, - ему не­ обходимо было вывести эти молодые души из состояния тупого отчаяния. - Надо похоронить людей. Нам нужна ваша помощь. Вставайте.

Крестьянин принял тело маленькой Куллы из одеревеневших рук Казбека. Тот не мог говорить.

Васман с трудом поднялся и прислонился к дверному косяку, стараясь преодолеть головокру­жение.

- А остальные жители? - спросил он чужим голосом.

Крестьянин покачал головой. Девяносто уби­тых лежат на кукурузном поле. Около трехсот - в деревне. Никого не осталось в живых в Траме. Никого.

- Никого. Никого. - повторял Казбек, ударяя себя кулаком по колену.

Похороны заняли много времени. Люди рабо­тали в каком-то оцепенении, день и ночь потеря­ли для них всякое значение, ибо ими владело одно стремление - похоронить семьи погибших вместе - пусть лежат друг подле друга. Хотя бы в могиле.

Крестьянин и его товарищи оказались сильны­ми и широкоплечими. Были выкопаны несколько могил. Васман и Инал перетащили к ним тела. Не сговариваясь, они всматривались в лица, пытаясь соблюсти порядок родства.

- Это его брат, посмотри...

- А это, наверное, жена.

- На руке обручальное кольцо. Но тело не сохранилось.

Они похоронили отрубленную мужскую руку вместе с телом женщины.

Иногда, не найдя трупа мужчины, Казбек со­скребал немного пыли со стен его дома, надеясь, что душа хозяина соединится с душами его близ­ких, и что все вместе они упокоятся с миром.

Наконец труд был закончен. Крестьянин пред­ложил им еду и ночлег, но как только был на­сыпан последний могильный холм, Казбеку и остальным захотелось немедленно уехать отсюда.

Они ускакали прочь, ощущая во рту горечь, а в теле - боль. Это была новая, неизвестная боль, которая не имела ничего общего с физической.

Казбек знал, что только одно средство сможет избавить его от страданий. Он внимательно смот­рел перед собой на дорогу, пока наконец не нашел место, где хитроумное изобретение казаков - связка хвороста, привязанная позади повозки - подвело убийц. Он разглядел на мягком песке глубокий след пушечного колеса. Осадив коня, он сосколь­знул на землю. Васман, волнуясь, наблюдал за ним, потом осмелился высказаться:

- Они, должно быть, уже на том берегу Мал­ки, Казбек. Нам надо возвращаться на Терек. Мы бы мало что могли сделать, даже если бы догнали их. Пушка - значит, это идет армия. Мы не можем сражаться с армией.

Казбек глянул на него, не отвечая, затем вско­чил в седло и поехал вперед.

Так они ехали весь день - Казбек молчал, а Васман пытался урезонить своего хозяина. Но все было напрасно. Гнев Казбека неумолимо гнал его вперед. Казалось, шестое чувство помогает ему следовать за всеми поворотами и извивами пути казачьих войск. Но на самом деле, ему помогали долгие годы учения у аталика Темироки. С наступлением темноты, он был вознаграж­ден - вдали мелькнул отблеск костра и донесся говор солдат, устраивающихся на ночлег.

Лунный свет. С легким похрустыванием лошадей переступают с ноги на ногу, фыркают на привязи. Это весьма кстати, и Казбек с товарищами поползли вперед, в сторону аккуратных белых палаток и пушек, чьи жерла ненасытно зияли даже во тьме, как пасти страшных хищников. Часовой механически вышагивал по своему мар­шруту, сокрушаясь, что вытянул несчастливый жребий на дежурство после такого кровавого дела...

Воистину несчастливый. Кама Казбека мягко вошла ему в бок, и тело часового само упало прямо в руки своего убийцы. Казбек оттащил его в кустарник.

- И хватит на этом, - взмолился Васман. Надо убираться отсюда поскорее!

Но Казбека было уже не удержать. Его взгляд, словно магнитом, был прикован к белому, колеб­лющемуся на ветерке, атаманскому флажку. Первое убийство уже стало наполнять вены ка­кой-то особой жидкостью вместо крови, которая вызывала нестерпимый жар мести. Он уже на­чал. Уложил одного, открыл счет.

Казбек пополз вперед, впиваясь ногтями в зем­лю, как обезумевший сильный хищник - барс, тигр или лев... Каждый нерв был до предача напряжен, и тело, как заведенная пружина, го­тово было рвануться через открытое пространст­во. Казбек успел уже проделать почти половину пути от края лагеря до бивуака атамана.

Но тут второй часовой заметил черную тень.

- Стой, кто идет?! - крикнул часовой.

Казбек не чувствовал страха - настолько он был ослеплен яростью и жаждой мести. Он лег и затих, пока часовой не подошел к нему совсем близко и ткнул сапогом в спину, чтобы проверить то ли он в стельку пьян, то ли... Казбек стремительно поднялся, схватил часо­вого, дернул вниз и всадил кинжал в живот вто­рой своей жертве. Тут начался страшный пере­полох: раздались крики, выстрелы. Пули засвис­тели над головой. Казбек вскочил на ноги и бросился наутек.

Однако, он не смог уже самостоятельно сесть верхом, и Васману пришлось затаскивать его к себе и класть поперек седла. Только тут Казбек понял, что в правой ноге у него зияет пулевая рана. Трое кабардинцев крылись в спасительном мраке ночи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Казбек вернулся домой - и оправдались самые худшие опасения Нурсан. Ахмет быстро обрабо­тал рану у него на ноге, вынул пулю, однако, Казбек впал в бессознательное состояние, которое длилось несколько дней.

Ахмет стоял рядом и мучился от мысли, поче­му сын так слабо борется с недугом.

- Не понимаю, - пробормотал он. - Конечно, большая потеря крови, но ведь у Казбека силь­ный организм. Рана чистая, да и травы делают свое дело.

Нурсан бережно взяла руку Казбека:

- Его болезнь скорее не от раны, Тхамада. Он видел такие вещи.., которые сильно ухудшили его состояние.

Ахмет удивился. Об этой резне он слышал • уже от Инала и Васмана. Князь Хапца тоже, естественно, был осведомлен о случившемся и сразу же предложил созвать всех кабардинских князей. Инаду и Васману строго наказали никому пока не рассказывать о трагедии в Траме. Для Нурсан тоже не сделали исключения.

Старейшины не хотели распространять слухи о случившемся, чтобы не сеять панику или, хуже того, полный упадок духа среди населения всего этого края.

- Как ты узнала, Нурсан? Он что-то говорил в бреду? - удивленно спросил Ахмет.

Нурсан покачала головой.

- Нет. Слова тут не причем. Я просто поняла, что он видел что-то ужасное. Потребуется время, чтобы это потрясение сгладилось. Понимаете, мы с Казбеком очень близки, нам не нужно слов, чтобы понимать друг друга. Еще до того, как он вернулся, я почувствовала, что с ним случилось что-то ужасное.

Ахмет был расстроен:

- Нисса, никому не говори об этом! Ты поняла меня? Никаких фантазий. Никаких домыслов!

- Хорошо, дадэ, - Нурсан склонила голову, ее глаза увлажнились.

Нурсан постоянно дежурила возле Казбека, поз­воляя Цеме лишь ненадолго подменять ее по вечерам. Несколько дней Казбек не приходил в сознание, однако, постепенно речь стала возвра­щаться к нему. Он начал что-то бормотать, но пока неразборчиво и невнятно. Однажды, когда Нурсан вернулась на свой пост, Цема спросила у нее печально:

- Кто такая Кулла? Ты знаешь, о ком он говорит?

Маленькая девочка из Трама. Он так любил ее просто ответила Нурсан. - Ее тоже убили.

Цема нахмурилась:

- Что происходит с моим сыном? Его горе так велико, Нурсан. И что так сильно угнетало его раньше? Он ходил сам не свой...

Нурсан не осмеливалась сказать правду и про­молчала.

Цема быстро поднялась:

- Мы должны сделать все, чтобы Казбеку стало лучше. Тебе, молодушка, нечего сидеть тут днями-ночами, потакая его прихотям. Главное для Казбека - его долг мужчины, его работа, семья... Если б только Аллах дал ему еще детей! Ему нужна его собственная дочь, чтобы чужие дети не овладевали его сердцем!

Охваченная горем, Цема высказала все это быстро, на едином порыве, не размышляя. Оче­видно, этого не нужно было делать столь опро­метчиво, однако, это были как раз те мысли, что давно уже преследовали ее, и сейчас лишь забота о сыне заставила Цему открыто высказать их. На бледном лице Нурсан появилось выраже­ние раскаяния:

- Простите меня. Я не выполнила своих обя­занностей и прошу снисхождения... Возможно, в ближайшее время, когда не будет войны...

- Нурсан, дорогая, не принимай все это близ­ко к сердцу! Принеси суп и мы попробуем выта­щить Казбека из мрака. Приведи Имама тоже, пусть посидит рядом с отцом. А мы споем и развеселимся.

Цема суетливо передвигалась по комнате, ста­раясь умерить нетерпение. Она знала, конечно, что Казбека и Нурсан связывало сильное, неугасающее чувство. Поэтому они и любили друг друга с такой страстностью. Сама-то она была сделана из более крепкого материала, но стоило ей вспом­нить, насколько чувствителен и раним был люби­мый брат Хамзет, как горечь и сочувствие физи­ческим и душевным страданиям Казбека усилива­лись в ней.

Маленькому Имаму было невдомек, что отец серьезно болен. Он быстро вбежал в спальню, обрадованный тем, что ему разрешили, наконец, побыть рядом с ним. Он с разбега плюхнулся на грудь отца и весело замолотил по ней кулачками.

- Папа! Папа! Проснись же! - закричал он. Нурсан отвернулась к стене, чтобы скрыть слезы. Казбек лежал неподвижно, погруженный в свои страшные видения.

- Папа очень устал, он долго был в пути, -сказала Цема, - но он так обрадуется, если увидит тебя, Имам, рядом, когда проснется.

Твердой рукой она вывела Нурсан из комна­ты, а мальчик остался подле отца, затаившись у изгиба его руки. Он посасывал большой палец и смотрел на звезды через полуприкрытые ставни окна. В его душе был покой, и он любил этот огромный мир за окном, но особенно - свой дом, который и был его миром.

Вместе с остальными женщинами Цема и Нур­сан вознесли вечернюю молитву и пропели песни надежды. Уже шестой день Казбек лежал без сознания. Завтра мусульманский праздник.

- Да будет воля Аллаха на то, чтобы Казбек вернулся к нам в этот день молитв, - говорила Цема. Нурсан же просила Господа об ином:

- Господи, не посылай мне больше детей. Это тяжкое бремя для меня. Я так боюсь за наше
будущее... Пожалуйста, избавь нас от кровопро­лития... от сражений... Пожалуйста, сделай так, чтобы мой муж понял, что я не могу ничего больше...

Между тем Имаму стало скучно и он принялся внимательно изучать и разглядывать тело отца: долго вглядывался в заросли на скулах - они делали Казбека похожим на какого-то свирепого незнакомца. Малыш почувствовал странный за­пах, исходящий от отца, и забрался прямо на родителя, чтобы выяснить его источник. Оказы­вается, так пахла повязка на ноге: смесь запаха крови и целебных трав. Казбек напоминал вели­кана, отдыхающего нарта, огромную гору, на которую Имам мог взбираться, как на тот снеж­ный пик недалеко от их дома, в честь которого отца назвали...

Имам лез вверх по телу отца, пока, наконец, не оказался на груди у великана. И вот он, как всякий горец, достигший трудной вершины, издал радостный клич и подскочил на месте от радости. Казбек застонал под ним, и это было совсем как в бабушкиных рассказах о громах и падающих с грохотом камнях, когда нарты начинали сраже­ние, о том, как при этом дрожала земля.

- О-о-о-о! - застонал Казбек и открыл глаза.

- Грудь! Дайте дышать! - и он издал глубокий вздох.

Имам скатился прямо ему в руки:

- Папочка! Ну это же я! Просыпайся, поиграй со мной!

Казбек прижал к себе мальчика. Впервые за много дней запах жизни пересилил зловоние смер­ти. Страх, разраставшийся у сердца опасной опу­холью, начал отступать.

* * * * *

Одиннадцать кабардинских князей со своими свитами собрались на берегу реки Баксан. Был там и князь князей Хатукшука. Собравшихся было несколько сотен. Здесь можно было видеть все разновидности великолепного национального кос­тюма кабардинских кланов. На лугу у реки, на некотором расстоянии друг от друга были уста­новлены княжеские шатры, украшенные развева­ющимися на ветру знаменами, разноцветными балдахинами и богатыми коврами. Толпы слуг ухаживали за лошадьми, готовили яства для пира и прислуживали знати. Поодаль молодые слуги и свита князей соревновались в конных играх или обсуждали политические вопросы, сидя на траве, в непринужденной обстановке. Несколько любо­пытных мальчишек, приехавших со своими аталиками, залезли на деревья, чтобы лучше видеть и слышать происходящее.

Главным событием съезда был меджлис, что проводили одиннадцать великих кабардинских князей без свидетелей. Для этого был специально сооружен большой шатер, где могли поместиться все влиятельные лица - участники и их советни­ки. В центре сидел молодой князь Хапца Омар, а рядом с ним - пожилой главный советник Темиркан. Мурад и Ахмет сидели позади них. Му­рад чувствовал ответственность за соблюдение интересов брата. Впервые с тех пор, как он вошел в верховное руководство Хапца, ему пришлось представлять их на таком важном собрании. Омар и Темиркан знали, что мудрость старого князя Хапца очень помогла бы меджлису в выборе решений, будь он сейчас здесь.

Мурад наклонился вперед:

- Будь стоек, брат. Мы с тобой.

Омар благодарно глянул на него, но ничего не ответил. Держал речь князь Хатукшука.

- Нам всем известна мощь русского царя. Было бы глупо замышлять битву с ним. Сражатьсяможно тогда, когда есть надежда победить! Сей­час у нас нет такой надежды. Таково мое мне­ние, братья...

Следующим говорил князь мисостов Сараби. Мураду и князю Хапца было известно, что это он устроил возвращение Мурада к его семье.

- Я считаю, что воевать с Ермоловым. - рав­носильно самоубийству. Это не обычный генерал.

Он не похож на тех, которых мы знали в про­шлом. Царь разрешил ему творить на Кавказе что он хочет и как хочет. Это умный воин. К тому же, он обладает огромной властью. Нам, несомненно, придется оказать ему достойное со­противление.

Князь Канука не мог сдержать гнева:

- Он палач! Бешеный пес! Убийца женщин и детей!

О бойне в Траме не говорили прямо из ува­жения мертвым, но воспоминание о ней, словно черная туча, омрачало мысли всех присутствую­щих.

Заговорил князь Канука. Он то и дело многоз­начительно поглядывал на посланников мисостов, которые были известны своими связями с русски­ми властями.

- Некоторые из здесь присутствующих, кому довелось жить в Петербурге, может быть, счита­ют его великим военачальником, которого следу­ет опасаться. Так вот, могу поведать вам, зачем ему понадобилось творить такие жестокости с нашим народом. Цель одна - запугать нас, заста­вить подчиниться. А теперь вы, кажется, убежда­ете нас именно в том, чего бы и хотелось Ермо­лову.

Слова князя Кануки были встречены мертвым молчанием. Неписаное правило гласило, что каж­дый участник такого собрания вправе до конца высказать свое мнение и никто не смеет оборвать его. Решения на этих встречах принимались без какого-либо принуждения, совершенно свободно, независимо от того, как долго длятся споры.

Канука поднял руку, желая пояснить собствен­ную позицию:

- Я не собираюсь подчиняться. Не буду под­писывать эти соглашения о мире, что вы тут
предлагали. Я никогда у русских в услужении не состоял, не собираюсь делать этого и ныне.

На этот раз его слова были приняты более благосклонно. Среди собравшихся начался ропот, сначала негромкий, но потом, как водится, он становился все мощнее, страсти разгорались. Тут были представители кланов, давно уже терпящих притеснения со стороны русских. Резня в Траме вызвала много споров. Князья стали советоваться со своими помощниками, советники из разных кланов принялись обсуждать между собой различ­ные точки зрения неофициально, за пределами крута высших лиц.

Однако соблюдалось золотое правило: когда кто-то выражал свое мнение, собрание хранило вежливое молчание. Особенно, если следующим выступающим был Темиркан - один из старейших и опытнейших политиков в Кабарде.

Свою речь он начал тихо, почти шепотом, заставляя, таким образом, всех замолчать и на­прячь слух:

- Мои князья, повелители наши, братья... Когда я был подростком, братья предложили мне про­ехаться на самом норовистом коне, что был на дворе у отца. Я знал, что этот старый сердитый зверь не в себе и опасен для меня, однако согла­сился. Вскоре конь начал неистово подпрыгивать и лягаться, пытаясь изо всех сил прикончить меня. Когда братья поняли, какая опасность мне гро­зит, то начали советовать, как спастись, призы­вали прыгать на землю...

Дата добавления: 2015-06-04