JnuMti, fi.nuey. 1 страница

NPACC

Машу.

При некоторых непереходных глаголах их актант в им. п. чаще выступает в позиции после глагола [Ковтунова 1976; Крылова, Хавронина 1976; Шведова (ред.) 1980]: Умер Иван Иванович', Наступает весна; Строится дом; Останови­лась машина и т. п. Можно заметить, что так ведут себя гла­голы, обозначающие процессы и состояния. Таким образом, порядок слов отражает противопоставление двух классов не­переходных глаголов — агентивных и пациентных (о других различиях в свойствах их подлежащих см. главу VI п. 2). В ПГ непереходные глаголы, при которых подлежащие не от­личаются или незначительно отличаются по своим свойствам от подлежащих при переходных глаголах, называются неэрга-тивными (unergative). Считается, что деривация подлежащих при неэргативных глаголах такая же, как деривация подлежа­щих при переходных глаголах. Подлежащие при непереход­ных глаголах, которые по части свойств совпадают с прямы­ми дополнениями, называются неаккузативными (unac-cusative); предполагается, что подлежащие при неаккузатив-ных глаголах порождаются в позиции прямого дополнения, а затем могут передвигаться в позицию подлежащего (SpecIP).

Сходство подлежащих непереходных пациентных глаголов по ряду свойств с прямыми дополнениями, а подлежащих непереходных агентив­ных глаголов — с подлежащими при переходных глаголах в той или иной мере наблюдается в большинстве языков (анализ этого явления на матери­але русского языка см. в главе VI). В некоторых языках — например, во многих америндских, в лазском (картвельская семья), в табасаранском (во-сточнокавказская семья) и других различие агенса и пациенса определяет конструкцию предложения, т. е. выбор падежа или согласование актантов с глаголом; в таком случае наблюдается «активная конструкция предложе­ния» [Климов 1977]. В синтаксических теориях, которые постулируют не­сколько уровней деривации, естественно возникает предположение, что пациентное подлежащее при непереходном глаголе на начальном, более семантичном, уровне деривации занимает позицию прямого дополнения, отсюда и схожесть их свойств. Эта идея была впервые высказана в рамках реляционной грамматики Д. Перлмугтером [Perlmutter 1978], который и предложил при этом малоудачные термины unergative и unaccusative. В ре­ляционной грамматике по этой теме наиболее важны работы [Harris A. 1981; Rosen 1984]. Впоследствии идея Перлмуттера была воспринята пред­ставителями ПГ [Burzio 1981; Belletti 1988; Levin, Rappaport Hovav 1995] и обоснована на русском материале в [Pesetsky 1982].

Неаккузативные глаголы, как и переходные, обладают комплементом (прямым дополнением), но не в вин. п., а в им. п.:

(60)

V NP_NOM
умер Иван
остановилась машина

Таким образом, наиболее частый, немаркированный порядок слов с одно- и двухактантными глаголами непо­средственно отражает иерархическую структуру воз­главляемых ими глагольных групп, а отступления от этого порядка вызваны передвижениями, мотивированными ин­формационной структурой, о которых речь пойдет ниже.

Руководствуясь постулатом последовательного бинар­ного ветвления, Юнгханс и Цыбатов предполагают для трех-актантных глаголов анализ в духе ларсоновского VP-shell, однако, в отличие от Р. Ларсона, не рассматривают ИГ в дат. п. как сестру глагольного узла — в этом нет необходимости, так как в русском языке отсутствует «дативное передвиже­ние». ИГ в дат. п. занимает позицию спецификатора вло­женной VP, а комплементом переходного глагола остается ИГ в вин. п. Глагол передвигается в пустую позицию верши­ны vP, и в результате наблюдается нейтральный, немаркиро­ванный порядок слов при трехактантных глаголах. «Как пра­вило, при нейтральном порядке слов конечную позицию за­нимает падежная словоформа, обнаруживающая ббльшую степень семантической связи с глаголом» [Шведова (ред.) 1980: 207].

Иван

Маше

(61)

книгу.

Нейтральный порядок наблюдается, как и в (58-60), в исходной (базовой) структуре, т. е. в такой, где не произош-

ло никаких передвижений, вызываемых информационным компонентом. Как можно убедиться в том, что в предложе­нии (61) или (62) Одна женщина подарила мальчику яблоко обе ИГ-дополнения — мальчику и яблоко остаются внутри глагольной группы? Юнгханс и Цыбатов предполагают, что признак ремы характеризует составляющие, т. е. может при­писываться глагольной группе в целом. В таком случае маль­чику и яблоко оказываются ремой (случай предикативной ре­мы, см. главу IX п. 2). При том же порядке слов рема может характеризовать только ИГ прямого дополнения яблоко (слу­чай узкой ремы, см. там же). В соответствии с принципом «экспансии ремы» (см. там же), акцентное выделение на прямом дополнении может означать как то, что оно являет­ся ремой, так и то, что ремой является вся составляющая, в которую оно входит — VP. Поэтому предложение (62) мож­но понять двояко: 1) как содержащее предикативную рему [vp подарила мальчику яблоко], и тогда ИГ мальчику — неоп­ределенная; 2) как содержащее узкую рему [_NP яблоко]; в та­ком случае ИГ мальчику, скорее всего, определенная. Пос­кольку ИГ яблоко входит в состав глагольной группы, в си­лу экспансии ремы ее акцентное выделение может означать также и то, что вся глагольная группа принадлежит реме.

Рассмотрим теперь предложение (63) Одна женщина подарила яблоко мальчику. В нем не наблюдается той же дву­значности, что и в (62). В (63) при нормальном акцентном выделении ИГ мальчику эта ИГ является узкой ремой, а ИГ яблоко может быть только определенной (‘gave the apple to a boy’, но не ‘gave an apple to a boy’). Таким образом, в (63) ИГ мальчику и ИГ яблоко не могут вместе образовать единую ре­му: «экспансии» с последней ИГ на предпоследнюю, в отли­чие от (62), не происходит. Следовательно, эти ИГ не входят обе в глагольную группу: одна из них покинула ее, и струк­турных оснований для экспансии ремы на всю VP нет, вследствие чего и двузначности, подобной (62), не наблюда­ется.

Русский язык, таким образом, допускает сохранение всех актантов в их базовых позициях. Актанты глагола и сам глагол выдвигаются из VP только если это мотивировано их информационным (в нашей терминологии коммуникатив­ным) статусом. При этом допускается передвижение и лю­бого актанта (64-66; 68), и глагола-сказуемого (67) в пози­цию темы — SpecAgr_sP или (для глагола) Agr_sP. При этом ак-

танты покидают свои исходные позиции в глагольной груп­пе, что можно увидеть по тому, что они «обходят» обстоя­тельства образа действия (64), которые всегда выступают как адъюнкты VP (см. главу II 4.2.2); сами обстоятельства, если они не выражены вопросительными местоимениями или со­юзными словами, никуда передвигаться не могут): (64) Иващ [vp нежно [у? tj целует Машу]]', (65) Маша\ [_VP внимательно [vp tj читает книгу] (переходный глагол); (66) Иващ умер tj (неаккузативный глагол); (67) Пелщ птицы t (неэргативный глагол); (68) Газету^ Иван купил tj после обеда (тематизация дополнения).

Рема (focus) приписывается как синтаксический при­знак [F] к любой составляющей синтаксического дерева и фонетически реализуется как акцент на последнем слове со­ставляющей. Поэтому рематическая неоднозначность возни­кает при соответствии порядка элементов в клаузе порядку составляющих в глагольной группе:

(69) [ср Антощ [F]

а.

[vp tj целует [_NP Машу]]].
[F] [F]

минимальная (узкая) рема

неминимальная (предикативная) рема

в. максимальная рема (тетическое предложение)

Предложение (69) может выступать в качестве ответа на три вопроса: Кого Антон целует? (а), Что Антон делает? (б) и В чем дело? (в).

Как быть со случаями, когда подлежащее является узкой ремой и при нейтральном расположении акцентированного слова находится в конечной позиции, например, Машу целует Антон, Роман «Война и мир» написал Лев Толстой? Чтобы объ­яснить такой порядок слов, Юнгханс и Цыбатов предполага­ют, что подлежащее, получившее признак [F], может быть пе­редвинуто в позицию правого адъюнкта глагольной группы: (70) [ур [F]-[_NP Инна] [у купила платье]] -> [ур [ур Ц [у Купи-ла платье]] [f]-(np Инна]-^ (здесь признак ремы [F] соединен дефисом с ИГ подлежащего, к которой он приписывается).

5. Теория оптимальности

Принцип выбора из нескольких возможных дериваций, применяемый в «минималистской программе», получил своеобразную разработку у группы исследователей, которые попытались перенести в синтаксис методологию «теории оп­тимальности» (Optimality theory), выдвинутой первоначально в фонологии [Prince, Smolenky 1993]. В эту группу входят в основном очень авторитетные синтаксисты, создавшие себе имя задолго до возникновения «оптимального» проекта: [Grimshaw 1997; Pesetsky 1997; 1998; Anderson 2000; Bresnan

2000].

Основная идея теории оптимальности заключается в том, что принципы строения языка и в том числе синтакси­ческие ограничения следует рассматривать не как абсолют­ные (= жесткие), а как относительные (= мягкие). Абсолют­ный принцип формулируется следующим образом: «Если предложение нарушает ограничение С, оно неграмматично». Относительный принцип построен по другой схеме: «То, что предложение нарушает ограничение С, может быть, и пло­хо, но все-таки лучше, чем нарушение ограничения В, а на­рушение ограничения В лучше, чем нарушение ограничения А». Нарушение одного ограничения может не влиять на грамматичность, если другие варианты того же предложения нарушают более важные ограничения. Итак, ограничения, во-первых, могут нарушаться, а во-вторых, они образуют не­которую иерархию, от наиболее до наименее важных.

Выбор между вариантами на основе иерархии принци­пов осуществляет особый компонент грамматики, который действует позже трансформационного компонента и называ­ется оценивающим устройством (Evaluator). Во всех языках представлено одно и то же множество ограничений, но их иерархический порядок по языкам различается. Из несколь­ких парадигматических вариантов предложения⁵ (они назы­ваются кандидатами) грамматичны только оптимальные ва­рианты. Оптимальным вариантом называется такой, в кото­ром не нарушается высшее по рангу ограничение.

Таким образом, теория оптимальности отвергает идею абсолютной ненарушимости принципов, которая лежит в

⁵ Особый вопрос заключается в том, каким образом отбирается множество кан­дидатов, поступающих на вход оценивающего устройства, т. е. каким образом устанавливаются границы рассматриваемой синтаксической парадигмы.

основе «главного течения» ПГ. Статус языковой единицы О (например, предложения) по отношению к некоторому мно­жеству принципов теории грамматики {Р} определяется пу­тем выяснения того, в каком отношении находятся с {Р} другие языковые единицы, похожие на О и образующие с ним одну парадигму (множество кандидатов). Из всех кан­дидатов грамматичным признается тот, который не противо­речит высшему по рангу принципу в {Р}.

В качестве иллюстрации рассмотрим в упрощенном ви­де применение оценивающего устройства к структуре отно­сительных придаточных с релятивизованными дополнения­ми, предложенное в [Pesetsky 1997; 1998]. Д. Песецкий пред­положил, что всякое придаточное относительное включает подчинительный союз (комплементайзер) и союзное слово, однако обычно по крайней мере одна из этих двух единиц опускается, например, исходная структура (71) а. Книга, ко­торая что была на полке после опущения союза выглядит как б. Книга, которая была на полке, а после опущения союзно­го слова — как в. Книга, что была на полке. Опущение сою­за или союзного слова в разных языках происходит в зави­симости от одного и того же множества универсальных принципов, однако иерархия этих принципов может быть различной.

(72) Принцип левого края (Left Edge, LE): первым словом, которое произносится в СР (придаточ­ном предложении), является комплементайзер (подчини­тельный союз).

Принцип левого края объясняет, например, почему во французском языке некоторые виды придаточных с релятиви­зованными дополнениями могут начинаться с союза дие 'что' (73в), но не с относительного местоимения qui 'который': (73) a. * I’homme guigueje connais букв, «человек, которого что я знаю»; б. * I’homme guije connais Человек, которого я знаю'; в. I’homme que je connais букв, «человек, что я знаю». (Тради­ционно союз дие 'что' в конструкциях типа (73в) считается особой разновидностью относительного местоимения, пред­назначенного для релятивизации дополнений.)

(74) Принцип восстановимое™ (Recoverability, R): невосстановимая синтаксическая единица должна про­износиться.

Восстановимой является такая единица, значение кото­рой можно определить по имеющемуся антецеденту. Напри-

мер, в конструкции девушка, что сидит справа относительная группа, выраженная союзным словом которая, восстановима по своему антецеденту девушка, а в конструкции *девушка, что я говорю предложная относительная группа невосстано­вима по антецеденту (девушка, с которой я говорю; девушка, о которой я говорю; девушка, для которой я говорю...}*>.

(75) Принцип телеграфа (Telegraph, Т):

Служебные слова не должны произноситься.

Под «служебным словом» в относительном придаточ­ном имеется в виду союз.

Применительно к релятивизации дополнений во фран­цузском языке указанные три принципа образуют следую­щую иерархию:

(76) R > LE > Т.

Опущение относительного местоимения не нарушает принципа восстановимости в том случае, если оно не нахо­дится внутри предложной группы. Принцип левого края оказывает предпочтение тому варианту, при котором отно­сительное местоимение опускается, так как при этом в на­чале придаточного предложения оказывается союз. В резуль­тате в (77) оптимальным оказывается вариант (77в), а более слабый принцип телеграфа для этой группы кандидатов не­релевантен:

(77) R LE T
а. */ ‘homme qui que je connais * *

человек который что я знаю
б. *l’homme qui tpte je connais *
в. I’homme qtti que je connais *
r. */ ‘homme qui qtte je connais *
В примерах (78), где налицо невосстановимая предлож­
ная группа avec qui c которым', неграмматичны примеры
(78вг). Второй по значимости принцип левого края наруша­
ется в обоих оставшихся примерах (78аб) и поэтому не мо­
жет осуществить выбор между ними. В таком случае решаю­
щее значение приобретает самый слабый для французского
языка принцип телеграфа, который указывает на (786) как
на грамматичный вариант, поскольку в (786), но не в (78а)
опускается служебное слово que 'что.

⁶ Предложная относительная группа восстановима в том случае, когда сказуе­мое управляет одной определенной предложной конструкцией, чем и объяс­няется допустимость в некотором варианте русского языка предложений ти­па Вот эта девушка, что я влюблен (влюблен управляет предлогом в с вин. п.).

(78) a.

R

LE *

Т *

qui которым qui

que что

j’ai danse я.ВСП танцевала j’ai danse j ‘ai danse * j ‘ai danse * иерархия принципов

б. в. г.

*l’homme avec человек с I’homme avec

que

*l’homme

· I’homme

выглядит

В английском языке следующим образом:

(79) R > LE = Т.

Принципы левого края и телеграфа ранжированы оди­наково, т. е. образуют пару связанных ограничений (constraint tie). Это означает, что нарушение одного из них не превы­шает по рангу нарушение другого:

Т *

(80) R LE
a. *the person whom that I met *

'человек, которого я встретил'
б. the person whom 4fat I met *
в. the person «tern that I met *
r. the person wtom that I met *
Подход, предложенный Песецким, позволяет дать от­
вет на вопрос, много лет дискутировавшийся в ПГ, но так и
не получивший общепризнанного решения - почему в от­
носительных придаточных невозможно одновременное за­
полнение позиций SpecCP (союзное слово) и С (союз), на­
пример, ^мальчик, который что я видел.

Обратим внимание на то, что по крайней мере два принципа, предложенные Песецким, - восстановимость и «телеграф» — можно рассматривать как проявление более общего принципа экономии средств сообщения, - одного из ключевых положений функционализма. О перспективах, ко­торые открывает теория оптимальности для функционализ­ма, см. [Haspelmath 1999в].

6. Общая оценка порождающей грамматики

Невероятный успех и популярность ПГ, которые ее противники упорно продолжают объяснять вненаучными причинами, основывается, как нам представляется, на инту­итивной привлекательности методологии, предложенной Хомским, и на огромных и неоспоримых достижениях в изу­чении синтаксиса, которые были достигнуты возглавляемым

им направлением. Попытка Хомского и его последователей создать теорию грамматики в том же смысле слова, в кото­ром теория понимается в естественных науках, привела к обнаружению (в основном в 1960-е годы) множества новых фактов первостепенного значения и, как следствие, — к ре­волюционным изменениям в синтаксической науке. Конст­рукции «стандартной» и «расширенной стандартной тео­рии», «теории принципов и параметров» и «минимализма», равно как и «конкурирующие» синтаксические теории, сле­дует рассматривать как первые попытки теоретического ос­мысления этих фактов. Одно из ключевых исходных поло­жений ПГ — принцип структурной обусловленности — а именно то, что синтаксические правила приме­няются к структуре составляющих, не может быть подвергнуто серьезному сомнению. Например, сино­нимичные предложения (81) а. Эта гипотеза, как Бор рас­сказывал, была предложена Дираком в 1930 г. и б. Бор расска­зывал, что эта гипотеза была предложена Дираком в 1930 г., обладают разной структурой и поэтому, например, реляти­визация ИГ эта гипотеза возможна в (8Га), но невозможна в (8Гб): (8 Г) а. эта гипотеза, которая, как Бор рассказывал, была предложена Дираком в 1930 г., но б, *эта гипотеза, ко­торая Бор рассказывал, что была предложена... Успех ПГ сре­ди великого множества лингвистов в конечном счете объяс­няется очевидностью простого и фундаментального факта зависимости правил от структуры.

С другой стороны, стремление выводить все сколько-нибудь существенные различия в синтаксических свойствах предложений из различий в структуре составляющих натал­кивается на явное сопротивление материала. В конце кон­цов свести все различия к различиям в структуре удается только тогда, когда структура оказывается, во-первых, очень сложной и, во-вторых, чрезмерно абстрактной, т. е. доста­точно далекой от наблюдаемых фактов.

Основной проблемой современного генеративизма яв­ляется то, что анализ структуры предложения стал основы­ваться не столько на наблюдаемых распределениях классов составляющих, как это имело место еще на стадии теории принципов и параметров, сколько на сумме абстрактных ги­потез об устройстве синтаксической структуры. Обилие опи­сательных возможностей, которые открывают постулирован­ные проекции функциональных вершин с множеством до-

полнительных позиций для передвижения, увеличивает вы­разительную силу грамматики едва ли не катастрофическим образом. Рамки минималистской теории оказываются на­столько широкими, что в них может поместиться любой ма­териал, ввиду чего принципиальное для Хомского противо­поставление теории и метода практически сходит на нет.

Как с тревогой пишет Г. Вебельхут, «пока что лишь немногие авто­ры обращались к проблеме объяснительной адекватности, которую всегда создает радикальное обогащение описательных средств. Теория всегда слаба настолько, насколько слаб ее самый слабый компонент: синтакси­ческий компонент теории, постулирующий одни и те же функциональные проекции во всех языках, может быть сконструирован элегантно и обла­дать объяснительной силой, но если это потребует от морфо-фонологиче-ского компонента, чтобы он содержал большое число принципиально не мотивированных правил озвучивания, то не следует ожидать никакого ре­гулярного соотношения между цепочками грамматических элементов в языке и их синтаксическим анализом... Новые описательные средства привносят много дополнительных решений, которые приходится прини­мать [ребенку. — Я. Т.] в процессе овладения языком» [Webelhuth 1995: 84].

Умножение функциональных вершин, их проекций и доступных по­зиций для передвижений, в том числе скрытых, не только увеличивает выра­зительную силу описательной модели, принятой в ПГ. Не менее серьезная проблема заключается в том, что при таком развитии теории все убедитель­ней звучит критика Б. Комри, высказанная еще в 1989 г.: «Проблема априо­ристической аргументации... заключается в том, что она, при существующей технике анализа, не может быть подвергнута никакой эмпирической провер­ке, т. е. в принципе не может быть опровергнута»; исследовательская пара­дигма ПГ «характеризуется множеством сомнительных допущений, которые играют ключевую роль в аргументации, однако эти допущения по большей части не поддаются проверке, по крайней мере в настоящее время, так что принятие данной парадигмы становится попросту вопросом веры»; «единст­венным видом языковых универсалий, которые представляют интерес с эм­пирической точки зрения, являются такие универсалии, к которым могут быть сконструированы потенциальные контрпримеры» [Comrie 1989: 5, 15].

Применение методологии естественных наук к языку — области не природных явлений, но человеческого поведения — не может быть принято как нечто само собой разумеющееся. Поэтому Хомским был разработан научный миф о биологиче­ской основе языка — врожденном компоненте языковой спо­собности человека, который ограничивает разнообразие язы­ков почти в том же смысле, в каком ограничена определенны­ми пределами способность человека воспринимать световые или звуковые волны.

Утверждая, что основные принципы строения языка представляют собой специфическую особенность вида homo sapiens, Хомский предлагает для его изучения детерминист­скую методологию, свойственную, скорее, не биологии, а классической физике. По Хомскому ребенок не в состоянии усвоить язык, устройство которого противоречит врожден­ному компоненту, в том же смысле, в каком камень, бро­шенный у поверхности земли, не может полететь вверх. По­этому универсалии, с которыми имеет дело ПГ, в принципе не могут иметь исключений. Если в каком-то языке обнару­живается факт, противоречащий какому-либо принципу УТ, то генеративисты либо пересматривают этот принцип, либо интерпретируют обнаруженный факт таким образом, чтобы устранить противоречие.

Нет оснований отрицать теоретическую возможность таких искусственных (или «инопланетных») языков, овладе­ние которыми не под силу человеческому мышлению. Так­же нельзя априорно отрицать, что несоответствие между врожденной программой овладения родным языком и ис­ходными данными может в принципе привести к неудаче, как кончаются неудачей попытки обучить обезьян языку глухонемых выше определенного доступного для них уров­ня. Может быть, человеческое мышление вовсе не способно функционировать в мире, обладающем непривычными для него характеристиками, или понимать деятельность разума, устроенного иначе, чем разум человека. Подобная гносеоло­гическая трагедия, ситуация «пикника на обочине», если воспользоваться знаменитой метафорой братьев Стругацких, неизбежно возникла бы, если бы было нарушено привычное нам соответствие между принципами мироздания и принци­пами человеческого мышления.

Однако если мы обратимся к «универсальной грамма­тике» Хомского и попытаемся представить себе язык, для которого неверны ее принципы, то такой язык вовсе не бу­дет чем-то маловообразимым вроде 10-мерного пространст­ва или мира, в котором изменены значения основных физи­ческих констант. В действительности, как хорошо известно любому типологу, включая и тех типологов, кто работает в рамках ПГ, «ко всему есть исключения» в доступной иссле­дователям выборке языков мира (в том числе и почти ко всем «универсальным» принципам ПГ). Собственно, теку­щая литература по ПГ в значительной степени представляет

собой попытки интегрировать в теорию новые факты, кото­рые ей противоречат. Такая законная исследовательская стратегия не может вызывать возражений. Проблема лишь в том, что детерминистская установка ПГ не делает принци­пиально важного различия между утверждениями, верными для подавляющего большинства языков, и утверждениями, неверными для их подавляющего большинства, поскольку «универсальные принципы» ПГ отражают геном человека и как таковые не могут знать исключений. Поэтому в одной из своих работ Ф. Ньюмейер доказывает, что типология и ПГ имеют дело с совершенно разными видами универсалий и что explananda (то, что подлежит объяснению) в типологии и «абсолютные» универсалии генеративистики не пересека­ются друг с другом [Newmeyer 1999].

Вывод Ньюмейера логически неизбежно следует из ис­ходных положений ПГ, однако противоречит реальной ис­следовательской практике. Теоретическая ценность много­численных индуктивных универсалий, обоснованных к на­стоящему времени, не может быть поставлена под сомнение, и, несмотря на то что в ПГ не используется метод работы с выборками языков, она усвоила некоторые результаты инду­ктивной типологии. Например, в учебниках ПГ обычно из­лагается «параметр вершины» — тот факт, что ветвящееся за­висимое (в интерпретации ПГ — комплемент) либо следует за вершиной, либо предшествует ей, независимо от типа фразовой категории⁷. Однако классы языков с начальным положением вершины (правоветвящиеся) и с конечным по­ложением вершины (левоветвящиеся) не охватывают всей доступной выборки: есть и хорошо изученные исключения, например китайский язык. Важно понять не только то, по­чему это исключение вообще существует, но и то, почему исключений к этой типологии так мал о. Между тем проблема немногочисленности исключений вообще не мо­жет быть поставлена в концептуальных рамках ПГ.

В большинстве языков анафорические местоимения подразделяются на два четко различимых класса - рефлек-

⁷ Это изложение обычно сопровождается комментарием на тему о «легкости усвоения* порядка слов ребенком при наличии этого параметра: достаточно распознать порядок в одном типе фразовой категории (например, ИГ), что­бы был усвоен порядок и во всех остальных типах. Комизм подобных рас­суждений явно не замечается их авторами, - ведь порядок слов в основных видах словосочетаний может быть усвоен индуктивно даже при самом огра­ниченном исходном материале.

сивы (себя) и прономиналы (он), см. о них главу XII п. 7. Это различие, предусмотренное классической теорией связыва­ния [Chomsky 1981], не учитывает наличия в языках мира местоимений, которые не укладываются в теорию — нелокальных рефлексивов, а также «неограниченных место­имений» [Тестелец, Толдова 1998]. Первые проявляют одно­временно некоторые ограничения, свойственные и рефлек-сивам, и прономиналам, а вторые вообще не подчиняются никаким синтаксическим ограничениям. В рамках ПГ пред­принято множество, в основном мало убедительных, попы­ток видоизменить теорию связывания таким образом, чтобы учесть новые факты (см. обзор в [Harbert 1995], обзор и кри­тику в [Huang 2000]). При этом упускается из виду то обсто­ятельство, что нелокальные рефлексивы и неограниченные местоимения очень редки и что, следовательно, теория свя­зывания в первоначальной редакции Хомского в основном верно характеризует свойства подавляющего большинства анафорических местоимений большинства языков. Важный вопрос о том, почему хорошо изученные факты, которые противоречат этой теории, столь немногочисленны, в ПГ не может быть даже поставлен: никакие грамматики, построен­ные в результате раскрытия врожденного компонента зна­ния языка, не могут содержать правила или ограничения, противоречащие этому компоненту.

По-видимому, в большинстве языков на основе про­стых дистрибутивных критериев можно выделить фразовую категорию, возглавленную существительным, — именную группу (ИГ). Есть и хорошо известные исключения, напри­мер, язык вальбири (о нем см. выше), где ИГ, по крайней мере на основании тех же критериев, невыделима. Вместе с тем в большом числе языков (может быть — в их большин­стве) на основании дистрибутивных критериев не выделяет­ся фразовая категория, возглавленная знаменательным гла­голом и при этом меньшая, чем предложение, — глагольная группа (ГГ). Опять-таки, есть известные исключения, на­пример, английский язык, в котором ГГ выделяется на ос­новании простых дистрибутивных тестов (см. главу II 4.2.2). В современной ПГ эти межъязыковые различия объясняют разными свойствами функциональных морфологических вершин. В одних языках - с сильной морфологией — функ­циональные узлы «притягивают» к себе слова в «открытом» синтаксисе, в других языках — со слабой морфологией —

Дата добавления: 2015-07-02