JnuMti, fi.nuey. 2 страница

они не могут этого делать и оставляют фразовые категории до озвучивания в том виде, в каком они построены «обоб­щенной трансформацией». При этом вопрос о том, почему в большинстве языков ИГ остаются в целости, а ГГ легко «разрушаются» притяжением их частей к функциональным узлам, в рамках ПГ даже не может быть поставлен,

Применимость детерминистской методологии к чело­веческому поведению сомнительна и по общим соображени­ям. Как правило, поведение человека наиболее (хотя, разу­меется, не полностью) детерминировано в условиях ограни­ченного ресурса (например, в экономике). Что касается, грамматики, то, как показали работы Дж. Хокинса (глава XV п. 2), в основе устройства таких важнейших для ПГ компо­нентов грамматической структуры, как порядок слов и стру­ктура составляющих, лежат принципы оптимальной органи­зации системы распознавания речи, которая обладает огра­ниченным ресурсом загрузки анализирующих механизмов. Однако по Хомскому эти механизмы относятся к сфере «употребления», а не «компетенции», и не имеют отношения к мышлению и, следовательно, к знанию языка. Регуляр­ность грамматики, напоминающая регулярность природных явлений, во многом оказывается следствием этих внешних факторов, относящихся согласно Хомскому к области «упо­требления», а не внутренних факторов строения интеллекта. Таким образом, есть серьезные основания подозревать, что Хомский усмотрел действие врожденных абстрактных интеллектуальных схем в той области языка, где, может быть, их влияние минимально, - в грамматике. Достаточно очевидно, что регулярные и повторяющиеся структуры грам­матики усваиваются легче и требуют менее сложного стиму­ла, чем нерегулярные единицы, такие, как лексемы. Пробле­ма усвоения колоссального объема лексических значений и лексической сочетаемости представляется гораздо более серьезной, — достаточно раскрыть любой словарь, выпол­ненный на современном уровне лексикографии⁸.

Использование формальной грамматики в качестве объяснительного инструмента позволило ПГ сформулиро­вать ряд важнейших обобщений, которые оставались неза-

⁸ Сторонники ПГ достаточно давно признали, что теоретическое объяснение устройства словаря и лексической семантики должно апеллировать к особо­му множеству принципов, хотя пока на этом направлении сделано мало, см. [Grimshaw I990].

меченными как традиционной лингвистикой, использующей интуитивные и неэксплицитные понятия, так и структура­лизмом, представители которого пытались применять к грамматике неадекватную для нее объяснительную модель, разработанную на материале сегментной фонетики. Эти обобщения расцениваются в ПГ как предположительно уни­версальные. В рамках ПГ принципом универсальной грам­матики признается такое обобщение, которое позволяет объяснить усвоение некоторого фрагмента грамматики ре­бенком на основании неполных и некачественных данных. При этом вовсе не считается необходимым опираться на данные наблюдений над детской речью, хотя иногда такие факты привлекаются. Должно быть, впрочем, понятно, что утверждение типа «правило X не может быть обнаружено ре­бенком в процессе овладения языком на основании корпуса данных Y и имеющегося у него в распоряжении индуктив­ного механизма обобщения Z» крайне трудно доказать или опровергнуть с помощью каких бы то ни было наблюдений или экспериментов, тем более что механизмы индуктивного обобщения, которые используются ребенком при овладении языком, пока изучены совершенно недостаточно.

В реальной исследовательской практике ПГ «универса­лиями» признаются утверждения, удовлетворяющие двум ус­ловиям. Прежде всего, универсалия должна быть сформули­рована в абстрактных терминах: она не только (по очевид­ным причинам) не может содержать упоминания слов или морфем конкретного языка, но не может использовать грам­матические термины, в универсальности которых есть сом­нение (такие, как «существительное» или «именная группа»). Однако не всякое утверждение, выраженное в абстрактных терминах и верное для некоторого языка (например англий­ского), получает в ПГ статус универсалии. По-видимому, «универсалией» считается любой тезис, который выражает интуицию исследователя-генеративиста, отчасти основан­ную на его языковом опыте, относительно того, «что воз­можно» и «что невозможно» в человеческом языке. О суще­ствовании подобной интуиции, о ее эвристической полезно­сти и одновременно об опасности доверия к ней уже гово­рилось в главе X п. 2.

В конечном счете теоретическим достижением в ПГ считается такое абстрактное обобщение, которое принима­ется значительным числом ее приверженцев как соответст-

вующее «универсальному» компоненту их индивидуальной лингвистической интуиции. Окончательным арбитром вы­ступает, впрочем, интуиция основателя теории.

Можно сказать, несколько утрируя, что Хомский к на­стоящему времени превратился в «идеального абстрактного теоретика» — фигуру, в какой-то степени пародирующую аб­страктного идеализированного «говорящего» генеративной теории [Хомский 1972 (1965): 9]. Подобно тому как задача лингвистов по Хомскому — объяснить поведение этого иде­ального персонажа, который способен построить «все и только правильные» предложения и безошибочно оценить приемлемость либо неприемлемость любых предложений, так и многие генеративисты видят сегодня свою задачу в ин­терпретации поведения Хомского — лингвиста, который производит «все и только правильные» теоретические пред­ложения, а также выносит суждения о приемлемости либо неприемлемости предъявляемых ему теоретических идей. Такой интерпретацией зачастую оказывается просто анализ фактов разнообразных языков в рамках предложенной тео­рии.

Предыдущий абзац не следует, впрочем, рассматривать как насмешку над полезным понятием идеального говоря­щего, несовершенным, как и всякая идеализация, ни тем бо­лее над его автором — выдающимся ученым нашего време­ни. При сколь угодно скептическом или отрицательном от­ношении к абстрактным конструкциям последних вариантов ПГ не следует забывать, что для Хомского все они не более чем способ приблизиться к решению философских воп­росов — «что собой представляет человеческое мышление?» и «в чем принципиальное отличие человека от животного?». Способность к овладению языком так же, как, например, способность к овладению математикой, для Хомского при­знак принципиального, качественного отличия мышления человека от мышления высших животных. В отличие от Фрейда, который редуцировал сложные формы человеческо­го поведения к конфликту между элементарными биологи­ческими инстинктами и условиями жизни в социуме, Хом­ский не устает подчеркивать, что никакие внешние обстоя­тельства и условия использования языка не являются опре­деляющим фактором его структуры; он даже, к изумлению некоторых своих безоговорочных приверженцев [Pinker 1994: 24], выражает сомнение по поводу того, что происхо-

ждение языка можно объяснить дарвиновским естественным

отбором.

Приходится признать, что коммунистические «теорети­ки», громившие Хомского за идеализм, при всем своем анекдотическом невежестве и непонимании сути лингвисти­ческих проблем, все же не были такими идиотами, какими казались. Точка зрения Хомского на язык и на человека — его носителя — это действительно «партийная философия», но только в том смысле, что она резко противостоит мнению другой «партии», которая учит, что человек - не более чем высокоорганизованное животное, лучше других видов при­способившееся к условиям окружающей среды, а строение языка отражает всего лишь формы такого приспособления. В то же время надо трезво сознавать, что философская глу­бина теории еще никак не гарантирует ее лингвистической

адекватности.

Каким образом ПГ выберется (и выберется ли вообще) из указанных выше трудностей, какова ее дальнейшая судь­ба и какие новые направления лингвистики унаследуют до­стигнутые ею результаты, покажет будущее. Если даже взгляды Хомского на природу языка и задачи лингвистиче­ской теории будут отвергнуты лингвистикой XXI века, пред­принятая им первая и грандиозная по масштабам и интелле­ктуальной глубине попытка создания такой теории ни в ка­ком случае не будет просто отброшена. Как известно, Ко­лумб до конца жизни был убежден, что он открыл западный морской путь в Индию. Это было ошибкой. Но худшей ошибкой было бы заключить на основании этого, что он во­обще ничего не открыл.

Рекомендуемая литература

Кроме публикаций, указанных в тексте главы, см. о минималист­ской теории еще книгу [Lasnik 1999] и предварительную публикацию [Chomsky 1998]. Проблеме свободного порядка слов посвящены сборники [Grewendorf, Sternefeld (eds.) 1990; Corver, Riemsdijk (eds.) 1994; Beerman et al. (eds.) 1997]. В печати находятся или только что вышли в свет моногра­фия Lasnik H. Minimalist Investigations in Linguistic Theory. Routledge Ltd. и учебник Lasnik H. Uriagereka J. A Course in Minimalist Syntax. Oxford: Blackwell.

КАТЕГОРИАЛЬНАЯ ГРАММАТИКА'

В основе категориальной грамматики лежит математическое исчис­ление, моделирующее распознавание цепочек слов в качестве правильно построенных предложений естественного языка и восходящее к работам К. Айдукевича (п. 1) и И. Ламбека (п. 2). Современной категориальной грамматике удается успешно справляться с анализом некоторых конструк­ций («подъем правого узла», сочинение нестандартных составляющих, от­дельные виды передвижений), которые представляют трудно разрешимую проблему для других теорий. Вместе с тем категориальная грамматика не приспособлена для описания грамматических связей между линейно раз­деленными составляющими — согласования, анафоры и т. п. (п. 3).

В отличие от большинства синтаксических теорий ка­тегориальная грамматика (КГ, Categorial Grammar) пока не сложилась в виде полноценной научной парадигмы. В рам­ках КГ работает не более двух десятков лингвистов (их чис­ло трудно оценить ввиду перехода некоторых исследователей из разряда лингвистов в разряд логиков, и наоборот), при­чем среди них нет какой-либо признанной иерархии автори­тетов. По проблемам КГ не проводится регулярных научных конференций, отсутствуют периодические издания, в ред­коллегии которых ее адепты обладали бы контрольным или хотя бы блокирующим «пакетом акций».

Однако как история, так и современное состояние КГ имеют ряд особенностей, делающих заведомо неполной кар­тину синтаксических исследований, в которой не нашлось бы места данному направлению. С хронологической точки зрения КГ представляет собой попытку воплотить в жизнь едва ли не первую научную программу, предложенную для исследования естественного языка специалистами по точ­ным наукам, а именно по математической логике. Вместе с тем современная КГ выработала весьма интересные и эффе­ктивные подходы к некоторым грамматическим явлениям, анализ которых в большинстве других теорий оказывается крайне проблематичным (в основном эти явления связаны с сочинением, см. п. 3).

Критики КГ утверждают, что этот локальный успех приобретен непомерно дорогой ценой, прежде всего — ценой отказа от такого, казалось бы, самоочевидного требования, как единственность синтаксической структуры, сопоставляе­мой всякому словосочетанию и предложению языка. Однако

¹ Глава XIV написана К.И. Казениным.

в действительности именно эта «дорогая цена» и придает КГ особый интерес и особое значение, делая ее своего рода «лингвистикой Лобачевского», т. е. теорией, сознательно от­казавшейся от аксиомы, которая никак не может быть про­верена экспериментально, но при этом в огромной степени определяет облик других научных направлений. Попытка вы­яснить, какие преимущества и какие недостатки имеет отказ от такой аксиомы, во всяком случае, не лишена смысла.

Наконец, важно отметить, что именно на КГ базируют­ся некоторые из прикладных моделей, служащих для автома­тического распознавания синтаксических структур (напри­мер, [Ades, Steedman 1982, Morrill 1988, Zeevat 1988]).

Приступая к изложению важнейших вех развития КГ, следует подчеркнуть, что с момента ее зарождения в 1930-е годы и вплоть до начала 1980-х годов разработкой этой тео­рии занимались в основном логики и математики, но не лингвисты. Как следствие, лишь в последние 20 лет сущест­вования КГ в ее поле зрения попали нетривиальные лингви­стические явления, а до этого рассматривались почти ис­ключительно простейшие, базовые типы предложений. Тем не менее для понимания материала, относящегося к совре­менному этапу развития теории (п. 3), необходимо знаком­ство с п. 1—2, в которых излагаются основания КГ.

1. Первые шаги

Первый вариант КГ был предложен в 1935 г. польским логиком К. Айдукевичем [Ajdukiewicz 1935]. Целью Айдуке­вича было построение распознающего логического устрой­ства, позволяющего для всякой цепочки слов определить, является ли она предложением некоторого языка. До сих пор (в гл. X и XI) мы рассматривали примеры таких фор­мальных грамматик, которые строили множество всех пра­вильных цепочек символов, указывая при этом структуру, и не строили ни одной неправильной цепочки. Такие грамма­тики называются порождающими. Однако кроме них суще­ствуют и распознающие формальные грамматики, т. е. такие, которые для любой предъявленной цепочки умеют решить, является эта цепочка правильной или нет, и в случае поло­жительного ответа указывают структуру этой цепочки. КГ принадлежит к последнему типу.

Подробнее о разграничении порождающих и распознающих грам­матик см. [Гладкий, Мельчук 1969: 150-153]. Отметим, что предложенный Айдукевичем формализм может быть легко «перенастроен» с задачи рас­познавания на задачу порождения грамматически правильных предложе­ний, см. [Karlgren 1978, Marciszewski 1988: 10].

Каждой языковой единице Айдукевич приписывал оп­ределенное категориальное значение, или тип. Отметим, что как теория, так и сам инвентарь синтаксических типов в значительной степени базировались на хорошо разработан­ной в формальной логике 1920—30-х годов теории семанти­ческих типов, т.е. таких смысловых категорий, как «инди­вид», «отношение между индивидами» и т.д.²

Представление о том, что синтаксические типы могут быть простыми и сложными, Айдукевич унаследовал от тео­рии семантических типов. Простой тип не допускает разложе­ния на более мелкие семантические элементы, а в синтаксисе, соответственно, не требует представления в виде структуры, включающей в себя другие типы. В теории семантических ти­пов обычно выделяют два элементарных типа, а именно инди­вид и отношение. В соответствии с этим Айдукевич ограничил число простых синтаксических типов именами (N) и предло­жениями (S). Что касается сложных типов, то их число было потенциально бесконечным в результате рекурсии (теоретиче­ски не ограниченного усложнения) простых типов (хотя дале­ко не всякий полученный таким образом сложный тип нахо­дил реальное применение при анализе языковых выражений), Семантически наряду с отношением между индивидами воз­можно отношение между отношениями, отношение между индивидом и отношением, отношение между индивидом и от­ношением двух отношений и т. д. Применение этой идеи к инвентарю синтаксических типов позволило Айдукевичу при­писать всем частям речи, отличным от имен, сложные синта­ксические типы. Например, непереходный глагол представ­лялся как отношение между предложением и именем, так как, будучи сказуемым, он, сочетаясь с именем-подлежащим, обра­зует предложение. В нотации Айдукевича такое отношение за­писывалось как S—N, где горизонтальная черта обозначала от­ношение; однако в последующих исследованиях по КГ нотация была изменена для того, чтобы отражать также линейный поря­док элементов, между которыми устанавливается отношение.

² Теория семантических типов основывалась на идеях Э. Гуссерля и получи­ла разработку в работах польского логика С. Лесневского [Lesniewski 1929].

В настоящей главе мы будем следовать варианту нота­ции, используемому в большинстве современных работ по КГ. В такой нотации тот из двух вступающих в отношение элементов, который занимает более высокое положение в синтаксической структуре (смысл этого выражения будет ясен из нижеследующих примеров), всегда записывается слева. Если элемент, занимающий более низкое положение в синтаксической структуре, линейно предшествует элемен­ту, вступающему с ним в отношение, между двумя элемен­тами ставится косая черта с наклоном влево (X\Y); в против­ном случае между ними пишут косую черту с наклоном вправо (X/Y)3.

На интуитивном уровне косая черта («слэш») выража­ет отсутствие некоторого элемента, что делает со­ставляющую неполной. Например, в английском языке не­переходный финитный глагол типа came «пришел» рассмат­ривается как предложение (S), которому «не хватает» имен­ной группы (NP); сложный тип такого вида записывается как (S\NP).

Использование инвентаря сложных синтаксических ти­пов указывает на важное отличие КГ от грамматик составля­ющих. Имена, или коды, синтаксических классов в грамма­тике составляющих (N, NP, S,... и т. д.) в принципе не со­держат в себе сведений о том, какие именно правила опре­деляют их сочетаемость в предложении, хотя в ПГ были сформулированы некоторые обобщения подобного рода, та­кие как ХР -» YP X’; X’ -^ X ZP, что и позволило в конце концов избавиться от правил грамматики составляющих. В КГ предлагается еще более простая система кодирования классов синтаксических единиц, которая для любой пары единиц А и В позволяет увидеть возможность либо невоз­можность сочетания АВ, а также класс этого сочетания н е-посредственно из кодов, которые приписы­ваются по отдельности А и В в словаре. «Другими словами, все коды должны иметь определенную «внутреннюю форму», быть «говорящими», и притом, что особенно важно, коды разных классов должны быть согла­сованы между собой и образовывать алгебраическую систе-

³ В некоторых работах по категориальной грамматике, например, в [Steedman 1985], принимается так называемая «ненаправленная» модель, в которой ис­пользуется только один тип черты (X|Y), не указывающий на то, находится ли элемент Y справа или слева от X.

му так, чтобы с помощью несложных операций можно было по кодам комбинирующихся классов механически получать код класса полученной комбинации. Таким образом, здесь вся информация о синтаксической сочетаемости сосредото­чена не в списке правил... а в самих синтаксических кодах слов» [Гладкий, Мельчук 1969: 123].

Важнейшая предпосылка, на которой строятся все вер­сии КГ со времен Айдукевича до наших дней, состоит в том, что всякая «нехватка» синтаксического материала, выражае­мая с помощью косой черты, должна быть «восполнена». Грамматически правильное предложение должно иметь сим­вол S без всяких косых черт - это значит, что ни одна «де­таль» из предложения не «выпала». Если в результате приме­нения допустимых операций получается символ предложе­ния S, это означает, что анализируемое предложение грам­матически правильно, а последовательность примененных операций и цепочек, получаемых в результате их примене­ния, задает синтаксический анализ предложения.

Для этого необходимы определенного рода операции над типами слов, образующих предложение. В системе Ай­дукевича разрешена была только одна операция над типами, названная аппликацией. Аппликация представляет собой за­мену сочетания двух типов на один тип, если один из типов, входящих в сочетание, является отношением, а второй соот­ветствует правому элементу в типовой записи этого отноше­ния:

(1) a. Y X\Y->X
б. X/Y Y -> X

Действие аппликации подчиняется важному ограниче­нию, постулированному Айдукевичем и сохранившемуся во всех последующих версиях КГ, где оно было распростране­но и на другие операции над типами. Требование это состо­яло в контактном линейном расположении языковых выра­жений, над типами которых производится операция.

Сам Айдукевич предназначал разработанный им фор­мализм для анализа предложений математического языка. Однако позднее израильский логик И. Бар-Хиллел [Ваг-НШе! 1953; 1964; Бар-Хиллел 1964 (1959)] показал примени­мость данного формализма к предложениям естественного языка. Рассмотрим простейшие примеры.

Английский глагол came 'пришел', как мы выяснили, получает тип S\NP. Однократное применение аппликации позволяет представить всю цепочку как элемент типа S (здесь и далее применение аппликации обозначается под­писным индексом «_А» с подчеркиванием той последователь­ности символов, к которой она применена; тип или цепоч­ка типов, к которым невозможно дальнейшее применение аппликации, выделяется полужирным шрифтом):

John NP

(2)

Дата добавления: 2015-07-02