Н. А. Красавский 9 страница

Следующим базисным фактором, в значительной степени определяющим становление концептосферы языка, является психологизм культуры. Читателю, ознакомленному с историей становления лингвистической науки, хорошо известно то значение, которое учёными традиционно придавалось психологическому феномену в развитии человеческой мысли и языка. Достаточно, как кажется, вспомнить имена таких зарубежных и отечественных исследователей, как Х. Штейнталь, Г. Шухардт, Г. Пауль, А.А. Потебня, чтобы понять сами истоки формирования психологической лингвистики, отпочковавшейся в последние четыре десятилетия от лингвистики классической. Сегодня психолингвистика – самостоятельная научная парадигма, автономное научное направление, изучающее язык преимущественно как знаково оформленный психологический факт.

Трудно всерьёз вступать в дискуссию с современным утверждением о том, что «человек говорящий» есть непременно «человек психический». Общеизвестно, что практическая деятельность и основывающаяся на ней глубокая рефлексивно-языковая деятельность человека есть не только производная определённых социально-экономических и исторических факторов. Последние, вне всяких сомнений, социально важны для жизни этноса, но вместе с тем они не являются единственно возможными и, как считают многие современные исследователи, действительно самыми релевантными. Далеко не всеми учёными, в том числе и отечественными (см. напр.: Юдин 1999, с. 30–35), им однозначно приписывается статус единственной культурной детерминанты, управляющей нашим бытием. Согласно психологическому знанию, значительную роль в нём играет такой психический феномен, как мотив, лежащий в основе поступков человека, не обязательно напрямую корреспондирующий с практическими, бытовыми его потребностями. Это теоретическое положение в своё время было достаточно обстоятельно разработано авторами как «нового психологического учения» (прежде всего отцом психоанализа З. Фрейдом) и впоследствии его многочисленными учениками, так и сторонниками экзистенциальной философии – Ж.-П. Сартром, С. Кьеркегором, А. Камю и др. Аналогичного мнения придерживались представители многих других научных, в частности, социологических школ, например, в лице немецкого исследователя социологии религии М. Вебера (см.: Вебер 1990).

Учёные, изучающие с точки зрения психологии древние и современные цивилизации, считают, что в основе важнейшей составляющей нашего бытия – духовной культуре (в том числе и в основе её облигаторного атрибута – языка) лежат определённые архетипы, под которыми понимаются символические формулы, начинающие «функционировать всюду там, где или ещё не существует сознательных понятий» (Юнг 1996, с. 459). Архетипы как психологические символы не только предшествуют появлению понятий, концептов, служат базой для их образования, но они в дальнейшем психологически «держат», как правило, в вербальной форме формирующуюся культуру.

Так, к примеру, опирающийся на анализ древних текстов психоаналитик Э. Нойманн к числу важнейших архетипов относит идею огня, родственную, выражаясь его собственной терминологией, «идее пожирательства». В своей монографии Э. Нойманн пишет о том, что даже нынешний, современный язык не может преодолеть психологическое воздействие этого архетипа, т.е. первичного психологического образа (Нойманн 1998, с. 42). Аналогичные суждения высказывались и многими другими учёными (см., напр.: Потебня 1997, с. 60-64). Подобного рода рассуждения, безусловно, интересны и заслуживают внимания и соответствующей верификации при лингвокультурологическом анализе нашего материала, в особенности при рассмотрении вопроса метафорического употребления слов, обозначающих эмоциональные концепты в современном языке.

В приведённых выше размышлениях известных исследователей речь идёт о психологическом детерминизме, хорошо известной научному миру теории, имеющей, правда, не только сторонников, но и достаточно многих оппонентов. Не дискутируя вопрос об определении сильных и слабых сторон концепции психологического детерминизма, следует признать её жизнеспособность, высокую степень её объяснительной силы.

Изложенные здесь вкратце рассуждения учёных мы интерпретируем прежде всего как их своеобразный призыв учитывать роль психологического фактора при изучении проблемы формирования и функционирования тех/иных концептов. Учёт психологического фактора принципиально необходим при культурологическом анализе любых концептов и, в особенности, эмоциональных концептов, непосредственно связанных с миром психики, его отражающих.

В заключение же следует дефинировать ключевые термины, используемые в данной монографии: «эмоция», «базисная эмоция», «номинант эмоции», «базисный номинант эмоции», «концепт», «эмоциональный концепт», «базисный эмоциональный концепт», «эмоциоконцептосфера», «картина мира», «языковая картина мира», «эмоциональная картина мира».

Под э моцией понимается «психическое отражение в форме непосредственного пристрастного переживания жизненного смысла явлений и ситуаций, обусловленного отношением их объективных свойств к потребностям субъекта» (ПС 1990, с. 461). Базисная эмоция – это филогенетически первичное, основанное на перцептивных представлениях психическое переживание человека (страх, радость, гнев, печаль), являющееся психологически универсальным и наиболее релевантным культурным феноменом того/иного этноса. Под н оминантом эмоции понимается субстантивно оформленный вербальный знак (слово), обозначающий эмоцию. Базисный номинант эмоции – это слово (субстантив), обозначающее соответственно базисную эмоцию (страх, радость, гнев, печаль).

Концепты – «это самоорганизующиеся интегративные функционально-системные многомерные (как минимум, трехмерные) идеализированные формообразования, опирающиеся на понятийный (или псевдо-, или пред-понятийный) базис, закрепленный в значении какого-либо знака: научного термина, или слова (словосочетания) обыденного языка, или более сложной лексико-грамматико-семантической структуры, или невербального предметного (квазипредметного) образа, или предметного (квазипредметного) действия и т.д.» (Ляпин 1997а, с. 18).

Эмоциональный концепт мы трактуем как этнически, культурно обусловленное, сложное структурно-смысловое, как правило, лексически и/или фразеологически вербализованное образование, базирующееся на понятийной основе, включающее в себя помимо понятия, образ, оценку и культурную ценность, и функционально замещающее человеку в процессе рефлексии и коммуникации однопорядковые предметы (в широком смысле слова), вызывающие пристрастное отношение к ним человека. Под э моциоконцептосферой понимается совокупность эмоциональных концептов.

Картина мира – совокупность человеческих представлений, знаний о мире. Языковая картина мира – понятия, концепты, человеческие знания в целом, оформленные соответствующими (разнотипными) вербальными знаками. Эмоциональная языковая картина мира – определенное множество эмоционально «проработанных» человеком на базе сенсорных, тактильных, в целом перцептивных образов, исходящих от окружающей среды, представлений, восприятий, ощущений оязыковлённых понятий, являющихся проекцией нашего внутреннего, психического мира.

ГЛАВА I

ОНТОЛОГИЯ ЭМОЦИЙ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ КОНЦЕПТОВ

1. Понимание природы эмоций и их классификация в психологии

В данной главе предполагается рассмотрение следующих вопросов: понимание и классификации эмоций в современной психологии; анализ существующих в лингвистике характеристик понятия «концепт»; определение социального феномена «эмоциональный концепт»; формы существования и способы вербализацииэмоциональных концептов в культуре.

Прежде чем приступить к непосредственному обсуждению предмета настоящего исследования – эмоциональных концептов (далее ЭК), необходимо, по нашему мнению, в сжатом виде изложить сущность психологических подходов к феномену эмоций. Это значит, что в первую очередь следует обсудить вопросы функций и классификаций эмоций, выделяемых в психологии.

Следует заметить, что на проблеме эмоций традиционно фокусировалось внимание многих учёных, в особенности психологов и психоаналитиков. Постоянный интерес исследователей – прежде всего психологов – к эмоциям обусловлен физиолого-психологической значимостью этого явления, с одной стороны, а с другой – сложностью его природы и, следовательно, объективными трудностями изучения данного феномена (см. напр., Рубинштейн 1984, с. 152-153; Спиноза 1984, с. 29-33; Kainz 1962; Vester 1991, S. 3-5). Традиционно интересна проблема эмоций и для лингвистов (Бабенко 1990; Буряков 1979, с. 47-48; Лукьянова 1986; Лукьянова 1991, с. 157-178; Мягкова 1990; Телия 1987, с. 65-74; Широкова 1999, с. 61-65; Reuning 1941, P. 10-12; Ekman, Friesen 1981, p. 75-81; Jaeger, Plum 1989, S. 849-853; Ochs 1993, p. 168-188; Buller 1996, p. 271-296 и др.), указывающих на сложность изучения чувственной сферы языкового пространства, нечёткостью вербализации её фрагментов. Исследование эмоций по-прежнему, судя по многочисленным авторитетным современным публикациям, занимает приоритетное место как в психологии, так и в лингвистике.

Анализ специальной литературы обнаруживает множество научных концепций, претендующих на основательное объяснение этого загадочного явления, и при этом нередко противоречащих друг другу. Наиболее известными, устоявшимися и общепринятыми считаются следующие: теория дискретных эмоций, теория социального конструктивизма, активационная, физиолого-когнитивная, мотивационная, неврологическая, информационная, биологическая, когнитивная, функциональная, дезорганизационная, конфликтная, экзистенциальная теории (подробнее см.: Вилюнас 1984, с. 3-28; Рейковский 1979, с. 7-8; Шаховский 1988, с. 43-48; Buller 1996, p. 271-296). Между авторами, сторонниками указанных концепций ведутся многолетние жаркие дискуссии о сущности эмоционального явления. Предметом научного спора при этом оказывается проблема установления функций, точнее статуса функциональной доминанты эмоций. Поскольку объём данной книги ограничен и поскольку в доступных читателю работах прежде всего по отечественной психологии, психолингвистике, лингвистике эмоций есть достаточно подробное описание вышеперечисленных концепций, мы не станем подробно излагать их содержание, а укажем лишь на некоторые, с нашей точки зрения, узловые моменты теоретических воззрений наиболее известных и авторитетных учёных в рассматриваемой области человеческого знания.

При обсуждении вопроса сущности эмоций в психологии традиционно ведут речь об их роли для человеческого организма и всей жизнедеятельности человека в целом, об источниках их возникновения, формах протекания, классификациях. Распространённой, в особенности в прошлом, (ещё не значит общепринятой!) является точка зрения, в соответствие с которой эмоциям приписывается главным образом отражательная функция (Сеченов 1995, с. 100-102; Bayer 1994, с. 58-90). Эмоциональные переживания есть не более, чем результат проецирования в сознание объективно существующих явлений (событий, фактов и т.п.).

Данной функции часто противопоставляется функция регуляторная (или регулятивная), признаваемая сегодня многими психологами первичной, доминантной, т.е. определяющей, по сути, все другие (см., напр., Buller 1996, p. 271-273). Один из её наиболее известных сторонников, польский профессор Я. Рейковский, полагает, что эмоции «регулируют действия человека; то, как эти действия будут совершаться, зависит от актуального сочетания эмоциональных сил» (Рейковский 1979, с. 7).

Когнитивная функция психических переживаний человека также относится многими исследователями к числу важнейших (Изард 1980; Лурия 1984, с. 228-234; Калашник 1984, с. 220-227). Познание объективного мира, в соответствии с теорией когнитивизма эмоций, не может проистекать беспристрастно, не оценочно, поскольку сама суть, природа его интерпретатора – человека – в высшей степени эмоциональна. Как отмечает В.И. Шаховский, первоначально мысль может возникать именно в форме эмоционального образа, формирующегося до её речевой выраженности (Шаховский 1988, с. 59). Следовательно, можно отметить три важнейшие (основные) функции эмоций – отражательную, регуляторную (регулятивную) и когнитивную.

Для лингвистов же вопрос о примате той/иной функции эмоций не имеет принципиального значения. Нам достаточно знать (по крайней мере, применительно к поставленным в монографии исследовательским задачам), что посредством эмоций сущность человеческого бытия отражается в сознании человека, регулируется ими и познаётся.

Помимо вопроса о функциях эмоций в психологии, в целом в культурантропологии важное место отводится обсуждению проблемы их универсальности. При этом высказываются диаметрально противоположные суждения. Одни исследователи считают, что эмоции не универсальны. Их природа и понимание зависят от типа культуры, лингвоэтнической принадлежности человека и некоторых других факторов. Сами эмоции равно как и способы их вербального и невербального оформления в том/ином этносе усваиваются как некие культурные паттерны, заданные определённым социокультурным пространством (Heelas 1984, p. 21-42; Lutz 1988, p. 61-64). Другие, напротив, полагают, что эмоции универсальны (Tomkins, McCarter 1964, p. 120-122). Всякая эмоция, по их мнению, «общедоступна»; она открыта для переживания человека вне зависимости от каких-либо культурных параметров того/иного этнического и языкового сообщества. Существует и третья, компромиссная, позиция в оценки эмоций на предмет их универсальности/неуниверсальности – «нейрокультурная теория» (терминология Б. Буллера; Buller 1996, p. 279). Её сторонники (Buller 1996, p. 278-281; Ekman, Oster 1979, p. 527-554) выступают «за синтез универсальной (universalist) и культурно релятивистской (cultural relativist) позиций» при толковании природы эмоций (Buller 1996, p. 279. – Перевод наш. – Н.К.). Согласно этой теории, эмоции – генетически врождённый феномен, но только через опыт люди учатся культурно специфическим правилам их выражения (display) (Buller 1996, p. 279. – Перевод наш. – Н.К.). Нередко в антропологической литературе (см.: Buller 1996, p. 280-282) приводятся достаточно яркие этноцентрические примеры, иллюстрирующие специфику лингвистического оформление эмоций в разнотипных культурах, напр., коллективной (collictivistic) японской и индивидуалистской (individualistic) американской. Обусловленные национально ментальными различиями эмоции, отрицательно ориентированные, безусловно и абсолютно порицаемы в первой из них, в то время как во втором типе культуры их осуждение не столь очевидно.

Хорошо известный учёному миру американский исследователь К. Изард, автор дифференциальной теории эмоций, отстаивает позицию умеренного универсализма эмоций.» Некоторые отдельные эмоции, – пишет он, – являются универсальными, общекультурными феноменами. И кодирование, и декодирование ряда эмоциональных выражений одинаковы для людей всего мира, безотносительно к их культуре, языку или образовательному уровню» (Изард 1980, с. 95. – Курсив наш. – Н.К.). К их числу многими исследователями относятся ранее упомянутые нами так называемые базисные (базальные) эмоции – страх, гнев, радость, печаль (см.: Изард 1980; Нойманн 1998, с. 354-360; Buck 1984; Ekman, Friesen 1981, p. 79-80).

В нашем понимании, причиной (или, возможно, одной из причин) дискуссии по поводу универсальности vs. неуниверсальности эмоций является различное понимание их природы. Если под эмоциями понимать простейшие, основанные на перцепции человеком мира психические процессы (напр., гнев, страх), то этот феномен, безусловно, универсален. Элементарные поведенческие эмоциональные реакции, как доказано в психофизиологии, генетически заложены в человеке (см., напр., Сеченов 1995, с. 103-110). Сложнее обстоит дело с другим классом эмоций, которые мы бы назвали социализированными. К. Юнг обозначает их «интеллектуальными»; в терминологии Б.И. Додонова они определяются как «моральные» и «эстетические» (Додонов 1978, с. 118-126; Юнг 1996, с. 578-579). Последние представляют собой действительно ментальный, культурно обусловленный продукт (напр., любовь, счастье). Их осознание и дальнейшая рефлексия связаны с определёнными этапами развития цивилизации. Переживание социализированных эмоций (чувств) доступно далеко не всякому человеку. Но причина их «закрытости» скорее носит не этнокультурный, а индивидуально-психологический характер. Так, при классификации людей на психологические типы К. Хорни приводит пример с таким их классом, как садисты, которые не могут испытывать чувства жалости (Хорни 1995, с. 155), которое, как мы понимаем, социализировано.

Все специалисты, профессионально занимающиеся вопросом изучения эмоционально-чувственной сферы человека, указывают на размытость формирующих её сегментов, чёткая идентификация которых трудно выполнима (см., напр.: Рубинштейн 1984, с. 152-155). «Чистых» эмоций, по их мнению, в природе не бывает. Они в действительности тесно сплетены друг с другом; всякая эмоция комплексна, она подобна молекуле, состоящей из множества атомов. Примечательно то обстоятельство, что эмоциям, в особенности социализированным, разными учёными приписывается разное атомное строение. В.К. Вилюнас, делая в одной из своих статей обзор теориям эмоций, указывает, что, например, сострадание, по Р. Декарту, есть соединение печали, любви и ревности; однако, согласно Б. Спинозе, эта комплексная эмоция состоит из «любви и ненависти к любимому лицу и зависти к тому, кого он любит» (Вилюнас 1984, с. 24). О диффузности эмоций говорят не только наблюдения учёных, экспериментальные данные психологов, но и многочисленные лингвистические и этнографические факты. Уместен будет, по нашему мнению, пример на употребление номинаций эмоций в художественных произведениях. Смешанность человеческих эмоций иллюстрируется фрагментом из хорошо известного романа И. Гёте «Страдания молодого Вертера»:»Wenn ich ihr schwarzen Auge sehe, ist mir es schon wohl. Sieh, und was mich verdriesst, dass Albert nicht so gluecklich zu sein scheint, als er – hoffte – zu sein glaubte – wenn – Ich mache nicht gern Gedankenstriche, aber hier kann ich mich anders nicht ausdruecken – und mich duenkt, deutlich genug» – «Когда я вижу её чёрные очи, мне так хорошо становится на душе. Послушай, что меня огорчает, так это то, что Альберт не кажется таким счастливым, каким он надеялся стать, – и когда я думаю... если бы... Я ставлю здесь многоточие, но я не могу выразить свои мысли иначе... Мне кажется, они выражены достаточно ясно и понятно» (J.W. Goethe ‘Die Leiden des jungen Werthers’ – Перевод наш. – Н.К.). Этот пример, на наш взгляд, манифестирует, с одной стороны, диффузный характер эмоций, а с другой – идею сложности оязыковления переживаемой одним из художественных персонажей действительно комплексной эмоции, включающей в себя и любовь, и страдание, и жалость, и, может быть, зависть.

В качестве более «живой» и более реальной иллюстрации смешанности человеческих чувств приведём этнографические наблюдения культуролога Б. Малиновского. Он предлагает нам пример отношения туземцев к умершим: «Эмоции исключительно сложны и даже противоречивы; доминирующие элементы – любовь к умершему и отвращение к трупу, страстная привязанность к личности, о которой всё чаще напоминает тело, и сокрушительный страх перед той страшной вещью, что от неё осталось – эти два элемента смешиваются и оказывают воздействие друг на друга» (Малиновский 1998, с. 49. – Курсив наш. – Н.К.). Человек выступает как минимум в двух ипостасях: как биологическая особь и как социально-культурный феномен.

Далее уместно было бы заметить, что в психологии у терминов «чувство», «эмоция», «аффект» нет строго закреплённых за ними значений. Факт терминологических разночтений У. Магдауголл объясняет «неопределённостью и разнообразием мнений об основах, условиях возникновения и функциях тех процессов, к которым эти термины относятся» (Магдауголл 1984, с. 103.). Отсюда, кстати, становятся понятными различные толкования не только в словарных определениях филологических лексикографических источников, что в принципе допустимо с учётом задач обычных, предназначенных для наивных носителей языка словарей, но и даже в дефинициях специальных (психологических) словарей. Для иллюстрации этого утверждения приведём предлагаемые психологами словарные дефиниции из специальных словарей русского и немецкого языков. «Эйфория – чувство лёгкости, блаженства, крайнего счастья, довольства, радости» (ПС 1965, с. 279). «Эйфория – повышенное радостное настроение, состояние благодушия и беспечности, не соответствующее объективным обстоятельствам, при котором наблюдается мимическое и общее двигательное оживление, психомоторное возбуждение» (ПС 1990, с. 455). «Euphorie – gehobene Stimmung, Wohlbefinden» (WBP 1974, S. 59). «Euphorie – Zustand intensiver Gluecksgefuehle und gesteigerter Lebensfreude» (KPL 1949, S. 22).

Как можно видеть из приведённых здесь примеров, в самих дефинициях, предлагаемых составителями различных психологических словарей, отсутствует какой-либо единый критерий (или критерии) при классификации психических переживаний человека. Наше наблюдение на конкретном словарном материале, таким образом, подтверждает высказываемую многими исследователями мысль о диффузности эмоций, что, безусловно, затрудняет их лингвистическое изучение.

Поскольку в психологии нет единого понимания и чёткого терминологического разграничения в употреблении родственных понятий «эмоция», «чувство», «аффект», «ощущение» (см.: Додонов 1975, с. 21-25; Клапаред 1984, с. 93-102; Лук 1982, с. 29; Нойманн 1998, с. 344; Юнг 1996, с. 37; Kirchgaessner 1971, S. 231-236; Mandler 1975, p. 10), мы, следуя терминологической традиции отечественных лингвистов-эмотиологов (Мягкова 1990; Фомина 1996; Шаховский 1988; Шаховский 1995, с. 3-15 и др.), используем термин «эмоция» как собирательное понятие.

Фундаментальное изучение учёными эмоций выявило их следующие основные характеристики: первичность – вторичность (или производность) (Риман 1998; Нойманн 1998), элементарность – абстрактность (Юнг 1996), культурная значимость (или моральная ценность в терминологии Б.И. Додонова) (Додонов 1975; см. также: Рейковский 1979; Jeggle 1980, S. 98-99), интенсивность (Вилюнас 1984, с. 20), продолжительность (Вилюнас 1984, с. 20-21), осознанность (Фрейд 1984, с. 203-211), полярность (положительные и отрицательные) (Рубинштейн 1984; Ekman, Friesen 1981, p. 79-80; Poyatos 1993, S. 303-341). Данные свойства психических переживаний человека кладутся в основу их психологических классификаций. Так, в частности, на основе критериев «осознанность - неосознанность», «кратковременность - продолжительность» психического переживания принято различать, с одной стороны, эмоции и аффекты, а с другой – чувства как социализированные («интеллектуальные») эмоции (Юнг 1996, с. 579; см. также: Богозов 1965, с. 20, с. 178-179). Критерий интенсивности нередко кладётся в основу классификации психических переживаний на эмоции и аффекты (Калашник 1984, с. 220-227; Лук 1982, с. 29; Лурия 1984, с. 228-234) и т.п.

Традиционно актуальной и по-прежнему наиболее острой остаётся проблема правомерности классификации психических переживаний на базисные (базальные, фундаментальные) и производные, периферийные. Ей уделялось достаточно много внимания как психологами (Витт 1984, с. 3-28; Изард 1980, 1999 и др.), психоаналитиками (Риман 1998; Нойманн 1998; Фрейд 1989, с. 43-48), так и западными философами-экзистенциалистами (Кьеркегор 1993; Сартр 1994, с. 433-470; Ясперс 1991).

Так, известный немецкий психоаналитик Э. Нойманн при рассмотрении вопроса о зарождении, последующей эволюции человеческого сознания утверждает, что первичными, примитивными эмоциями были страх, радость и удовольствие. Затем в процессе развития и становления культуры цивилизованным человеком начинают переживаться и другие (вторичные, производные, периферийные) эмоции, в частности эмоция страдания и чувство вины (Нойманн 1998, с. 354-360). Другой психоаналитик – Ф. Риман – солидарен с мнением своего соотечественника. Он полагает, что первичной следует считать эмоцию страха, генетически запрограммированную, выражаясь его языком, в сознании как «примитивного, так и цивилизованного человека». «Переживание страха содержится в самом нашем существовании», – пишет Ф. Риман (Риман 1998, с. 14). Далее автор приведённой цитаты авторитетно настаивает на признании универсального характера рассматриваемого им феномена:»Страх существует независимо от культуры и уровня развития народа или отдельных его представителей; единственное, что изменяется – это объекты страха» (Риман 1998, с. 12 – Курсив наш. – Н.К). Следовательно, можно заключить, что эмоция страха универсальный феномен, существующий вне исторического культурного пространства.

Любопытны рассуждения родоначальника психоанализа, З. Фрейда, в своих работах охотно обращавшегося к мифологическим сюжетам, обнаруживая в них ответы на многие вопросы человеческой экзистенции, её психогенеза. Предлагая греческому мифу о царе Эдипе психоаналитическую интерпретацию, австрийский учёный убеждает нас в первичности страха. Согласно его теории либидо, детский страх, «соответствующий вытесненному эротическому влечению, не имеет объекта; это еще страх (Angst), а не боязнь (Furcht). Дитя не может знать, чего оно боится» (Фрейд 1989, с. 49).

Страх, страдание и вина как филогенетически первичные, т.е. как базисные (основные) человеческие эмоции, являются центральными категориями в известной, в своё время обладавшей большой фасцинирующей и, как думается, определённой объяснительной силой европейской экзистенциальной философии, родившейся в 20-30-е годы прошлого столетия и успешно развивавшейся до недавнего времени (Кьеркегор 1993; Сартр 1994, с. 433-470; Хайдеггер 1993; Ясперс 1991).

Считаем уместным в двух словах изложить сущность этого философского направления, поскольку, как нам кажется, экзистенциалистам во многом удалось интуитивное (не значит – ненаучное!) осмысление глубинных пластов человеческой психики; они смогли осмыслить трудно объяснимый феномен, именуемый в психоанализе со времён З. Фрейда термином «бессознательное».

Основоположник христианского варианта западноевропейского экзистенциализма – датский мыслитель С. Кьеркегор – объяснял реальные поступки, действия, размышления, в целом поведение человека страхом перед богом и смертью. Страх, по мнению учёного, – это всеобщая, неотъемлемая форма, способ человеческого существования. Жить можно только со страхом и в страхе. Страх связан с чувством вины человека; он – важнейшая компонента, основа нашего религиозного сознания (Кьеркегор 1993, с. 27, с. 41-42). Во многом аналогичные по своей сути суждения высказывали и другие экзистенциалисты. Так, в частности, ученик датчанина, немецкий философ К. Ясперс, предложивший учёному миру концепцию «пограничных ситуаций», ставил под серьёзное сомнение интеллектуальные способности и духовное развитие всякого человека, который не испытывает чувство страха и состояние предчувствия смерти (Ясперс 1991, с. 32-33).

Релевантность страха для жизни человека отмечается также и в работах другого не менее выдающегося западноевропейского философа (собственно не экзистенциалиста) Т. Гоббса, любившего повторять ставшую впоследствии крылатой фразу:»Единственным аффектом в моей жизни был страх» (Цит. по: Барт 1994, с. 501).

Общеизвестна самая серьёзная, во многом, вероятно, справедливая критика экзистенциалистов представителями других философских направлений. Однако следует заметить, что и сегодня к числу основных психических переживаний большинством как отечественных, так и зарубежных учёных относится чувство страха (Витт 1983; Лук 1982; Рейковский 1979; Dinzelbacher 1993; S. XXIV и мн. др.). Кроме данного феномена базисными, как было нами отмечено во «Введении», принято считать также радость-удовольствие (Нойман 1998 и др.) гнев и печаль (Витт 1983, Изард 1999 и др.). В основу классификации эмоций на базисные и производные, таким образом, может быть положен филогенетический критерий. Базисные эмоции по своему происхождению первичны, а по природе элементарны, не социализированы.

Вопрос упомянутых выше и кратко рассмотренных психологических классификаций психических переживаний человека представляет собой, безусловно, интерес для лингвокультурологов и специалистов по когнитивным наукам. Оязыковлённые в разных культурах эмоции обнаруживают многие из названных ранее психологами признаков – интенсивность, градуируемость, положительность и отрицательность, продолжительность и т.п. (Городникова 1985; Красавский 1999а, с. 162-172; Широкова 1999, с. 61-65). Традиционные для сопоставительной лингвистики, в частности для кросс-культурной семасиологии, полевые описания языка выявляют существенные различия в природе культурных знаков, в особенности опредметивших психические константы (Голованивская 1997, с. 224-270; Красавский 2000, с. 18-28; Покровская 1998 и др.).

Вслед за многими учёными (Апресян 1995а, с. 453-457; Вежбицкая 1999а, с. 547-550; Лакофф, Джонсон 1990, с. 396-398; с. 400-402; Морозова 1999, с. 300-304) мы считаем релевантной проблему сопоставительного изучения вербализации эмоций в разных лингвокультурах. Хорошо известно, что номинативная плотность оязыковлённого эмоционального мира в разных этносах, культурах нередко бывает различной (Вежбицкая 1997в, с. 302-315; Reuning 1940). Лексические дифференциации в концептуализации эмоций особенно заметны при сравнении типологически и генетически различающихся языков (см., напр.: Lutz 1982, p. 113-128). Следует ли оценивать многочисленные лингвистические данные подобного рода как доказательство различной степени психологической значимости мира эмоций (либо его отдельных фрагментов) для носителей разных культур, или же правомерно в качестве аргумента ограничиться указанием на различия в «технических» (т.е. внутрилингвистических) возможностях того/иного языка? Могут ли разные языки, разные культуры, обнаруживающие различия в номинациях эмоций, быть более и менее «эмоциональными»? Может ли изменяться индекс эмоциональности одного и того же народа во времени? Перечень вопросов аналогичного характера можно продолжать до бесконечности. Поиски ответов на них сложны, поскольку сложен сам по себе характер связи сознания, (эмоционального) мышления и (эмотивного) языка. Попытки установления корреляции между этими феноменами привели, как известно, многих учёных (Б. Уорф, Э. Сепир) либо к радикальному вербализму (экстремальный случай – теория лингвистической относительности), либо к умеренному вербализму (Коул М., Скрибнер С. и др.), либо же, наоборот, к вульгарному материализму, отрицающего креативную роль языка.

Дата добавления: 2015-07-02