Как может быть разрешено противоречие между наукою и искусством?

Три формулы: а) художественная: объеди­нение всех созданных по образу Бога-Творца, объединение воссоздателей (художников) для воссоздания всего, по вине людей разрушенно­го, всего, по их бездействию оставленного во власти смерти и тления;

б) религиозно-нравственная: объединение всех живущих (сынов) по образцу Триединого Бога отцов для воскрешения умерших (родите­лей) и

в) научная: объединение разумных существ против слепой силы природы, смертоносной по своей слепоте, для обращения ее в управляе­мую разумом, следовательно, в живоносную.

Соединяя все искусства в архитектуре в лице ее совершеннейшего создания — храме как изображении кажущегося мироздания, а все науки, все знания соединив в астрономии, отрицающей кажущееся миро­здание и обнимающей землю со всеми ее обитателями, в их настоящем и прошедшем (палеонтология и исто­рия), и все миры со всеми их свойствами, физическими, химическими, мы получаем противоположность между паукою и искусством, между наукою, которая стано­вится коперниканскои, и искусством, которое остается птоломеевским.

Переход к действительности заключается в уничто­жении разрыва между наукою и искусством, между изображением кажущегося мироздания (архитектура, храм) и тем, как оно представляется мысли, мышлению или современной науке. Художество и поэзия до сих пор остались верны птоломеевскому, древнему воззре­нию на мир, потому что коперниканское воззрение па мир, говорят, «так непоэтично»: для него нет неба, а есть лишь земли; оно как бы создано для новой, про­заической, светской истории.

Коперниканское воззрение действительно не поэтич­но, но потому, что оно требует поэтического творче­ства в действительном, а не в метафорическом смысле; оно требует примирения науки и искусства, которое совершится лишь в области действительности, когда наука и искусство будут иметь один и тот же мате­риал, когда они будут действовать одной и той же силой и сами земли сделают небесами. Про нтоломеевское ис­кусство говорят, что никогда не было обмана, более возвышающею нас, ибо из геоцентрического положе­ния вытекало антропоцентрическое. Но как согласить центральное положение человека с его фактическим бессилием?.. Помещая человека в центре, птоломеев­ская система делала его только созерцателем, да притом созерцателем своего ничтожества, мир же пред­ставлялся здесь пе слепой силой, а силою, управляемой разумом, но разумом нечеловеческим. Слепая сила, но­сящая в себе голод, язвы и смерть, понятна; но как ра­зумную силу соединить с такими бедствиями?!.. Пто­ломеевская система указывала на человека как на осо­бый предмет попечения Высшего Разума; но при этом было бы большою ошибкою думать, что Высший Разум являлся ревнивым к своей власти и что человек обре­кался на вечное несовершеннолетие. Но ведь человече­ское совершеннолетие не воспрепятствует, конечно, Высшему Разуму быть всеведущим, всемогущим и все делать для людей, но делать чрез них самих! В этом является наибольшее величие Бога. Бессмертие души, и притом прирожденное, а не приобретенное, было не­обходимостью этой системы. Приобретенными при этом оказываются награды и наказания, и нет здесь места делу, делу общему, т. е. объединению для воскрешения, что, паоборот, составляет необходимость коперннкан­ской системы, в которой человек не поставлен в центр и не служит целью мироздания. Но это-то именно и вынуждает самого человека внести целесообразность в мир, заставляет его самого стать правящею силою и сделать это внесение целесообразности в мир предме­том общего дела.

Коперниканская система обращает человека из со­зерцателя в деятеля, а в мире видит слепую силу, при­знает мир силою слепою. Коперниканская система есть гипотеза, которая может получить подтверждение и полную, осязательную, доказательную силу лишь через постепенное и последовательное воскрешение всех прежде живших поколений. То будут как бы испыта­тельные экспедиции для удостоверения в истинности всех предположений о движении миров во всей вселен­ной, отдаленности их друг от друга и вообще всего, что входит в эту величавую гипотезу. Знание доказы­вается всеобщим делом, ибо знание, как вера, есть осу­ществление чаемого, т. е. требования человеческой при­

роды. Наука доказывается искусством: коперникан­ская астрономия, вмещающая все науки, доказывается небесною архитектурою, обнимающею все искусства, основанные на небесных механике, физике, химии, физиологии, антропологии и всей истории. Это не зна­чит низводить небеса в земли; это значит возводить земли и все миры в высшие, небесные, в управляемые любовью, разумом, или человеком, как орудием Бога отцов, Бога Триединого, образца единодушия и согла­сия, Существа всесовершенного. Бог, по копериикан­ской системе, есть Отец, не только делающий все для людей, но и чрез людей, требующий, как Бог отцов, от всех живущих объединения для воскрешения умерших и для населения воскрешенными поколениями миров для управления сими последними. Это и будет одухо­творение миров воскрешенными поколениями. Копер­пикапская система для нравственного своего заверше­ния требует регуляции миров чрез воскрешенные поко­ления; она дает знанию цель, а искусство делает живым, совершенным. Никакой «возвышающий нас обман» не может сравняться с истиною, возвышающею пас пе мнимо, а действительно.

Спиритуалистическая, дуалистическая философия есть порождения птоломеевского или кажущегося ми­роздания, в коем небо отведено духовным существам, а земля — телесным; тогда как не только новозаветная, но и ветхозаветная религии не знают этого раздвоения, ибо последняя одинаково относится и к «елика на не­беси-горе», и к «елика на земли низу», а христиан­ство лучший мир видит не в новой лишь земле, но и в новом небе, а не в нынешних, которые должны быть разрушены или преобразованы, смотря по тому, после­дует ли покаяние, а с ним и объединение для воскре­шения; если же покаяние не последует, тогда и насту^ пят конец, разрушение...

Разрешение противоречия между коперниканскою наукой и искусством, которое все еще остается птоло­меевским, потому в высшей степени важно для жизни, что коперниканское мировоззрение имеет то общее с мировоззрением христианским, что оба они приз­наются высшими истинами, но, несмотря на такое при­знание, ни то, ни другое в жизнь не проникли; нрав­ственное устройство мира остается и до сих пор язы­ческим, точно так же как до сих пор в жизни продолжают руководствоваться птоломеевским миро­воззрением до того, что сами астрономы принуждены говорить о восхождении и захождении солнца, луны и звезд. Можно думать, что нравственное устройство мира станет христианским лишь тогда, когда не мысль только, не одно мировоззрение, но и само искусство, т. е. дело, станет коперниканским.

Как искусство, так и наука начинаются с заповеди «будьте как дети». Только понесшие утрату дети, т. е. сыны умерших отцов, полагают начало искусству или делу. Нельзя узнать конца (цели) искусства, не зная его начала, как, не зная конца и цели, нельзя понять значения искусства. Подъем, востание, вертикальное положение — вот естественное начало искусства, и это начало указывает на цель и значение искусства. Вме­сте с последним вздохом отцов поднялся взор сынов к небу, как лону отцов, не мертвых, а живых, потому что только живое и могли они понять. Зарывая или даже сжигая умершего отца, сын как существо живое тотчас же восстановлял отца в виде, изображения, как живого, в вертикальном, стоячем положении, а не в лежачем, как мертвого. С соединением сынов соеди­нились и памятники отцов: создался храм, который и есть изображение земли, отдающей своих мертвецов. Простирая над соединенными памятниками отцов кожу, покров, шатер, как небо, сыны и на этом пок­рове писали образы отцов. И стал храм изображением не земли лишь, отдающей своих мертвецов, по и неба, населяемого воскрешенными поколениями; храм стал изображением кажущегося мироздания (согласно пто­ломеевской системы), подобием, а не действитель­ностью. Какое же искусство, какой храм, как соедине­ние всех искусств, должен соответствовать коперникан­скому мировоззрению, отвергающему кажущееся ми­роздание и требующему действительного мироздания, населенного не подобиями лишь умерших, а самими умершими? Только искусство может превратить копер­ипканскую гипотезу в несомненную, обязательную истину.

Храм с своей художественной стороны выражает докоперниканское мировоззрение, с технической же стороны представляет приложение земной механики, которая сводится к одному — удержанию тел от паде­ния. Если архитектура подобия есть противодействие падению, поднятие, поддержание падающего, некоторое торжество над падением тела, то действительная архи­тектура будет противодействием падению самой земли и целой системы, противодействием падению всех ми­ровых систем. Ибо земля, как и все небесные тела, го­воря строго, не держится, а постоянно падает, совер­шая одно, два или даже очень большое число круговых оборотов. Само солнце, испуская лучи, уплотняется, охлаждается, и, следовательно, и его падение усили­вается.

Отношение опор к поддерживаемым ими частям, или способ, коим производится противодействие паде­нию тел, дает все разнообразие стилей и служит харак­теристикой их. Новый стиль, т. е. противодействие падению самой земли и вообще небесных тел, может произойти из приложения небесной механики к есте­ственной, небесной архитектуре; насколько познание падения тел служит строительному искусству, настоль­ко же небеспая механика, небесная физика и т. д. бу­дут служить к обращению бессознательных движений светил в сознательные; будут служить к управлению ими, к постройке из них прочного здания, храма миров, неудержимо, без видных опор, в безграничном прост­ранстве движущихся; будут служить освобождению всех миров от уз тяготения, от слепой силы притяже­ния, делая их орудием выражепия взаимных чувств, взаимной любви всех поколений человеческого рода. Очевидно, в этом случае разрыв между архитектурою или храмом, соединяющим в себе все искусства, и аст­роиомиею, соединяющею в себе все науки, будет унич­тожен и между ними установится полное единство: архитектура, соединяющая в себе все искусства, ста­нет опытным доказательством астрономии, соединя­ющей в себе все науки. Это уже не искусственный храм, не изображение только небесного свода; это и не хоровод, подобие движению солнца; это само небо, само движение земли, управляемое мыслью и чувством стройного хора всего человеческого рода. Какое един­ство проникало бы всю историю человеческого рода от первого взора, брошенного на небо воставшим сущест­вом, устроившего по подобию небесного движения свои земной хор, если бы этот хор превратился затем из мнимого солнцевода в действительный земновод!

Храм вообще есть подобие вселенной, значительно низшее своего оригинала в действительности, но не­сравненно высшее его по смыслу. Смысл же храма за­ключается в том, что он есть проект вселенной, в кото­рой оживлено все то, что в оригинале умерщвлено, и где все оживленное стало сознанием и управлением су­щества, бывшего слепым. Храм, даже самый гро­мадный, мал до ничтожества сравнительно со вселен­ной, им изображаемой; но в этом ничтожестве по вели­чине смертное, ограниченное существо силилось изо­бразить и даль, и глубь, и ширь, и высь необъятную, безграничную, чтобы водворить в нем все, что в при­роде слепой являлось живым лишь на мгновение. Это эфемерное по времени существование человек превра­тил в обыденное (однодневное) но скорости восстанов­ления¹, ибо, чем короче срок восстановления, тем оно содержательнее и шире по объему, вмещая в себе все прошлое. Необъятность, и мощь, и жизнь изощрялся сын человеческий изобразить в храме пластично, живо­писно, иконописно; прибегал к звуку, к слову, к пись­му и, паконец, в самом себе, в живущих изображал умерших; и таким образом совокупная молитва пре­вращалась в храмовую службу.

Воскресение Христа было обыденным (одноднев­ным) сооружением Им Самим храма Своего пречисто­го тела, а обыденное строение храма, воздвигаемого общим трудом, безденежно, для бескровной жертвы, храма, подобного, следовательно, очищенному от крови и денег храму Иерусалимскому (Иоан., III, 16), мож­но и должно назвать трехдневным, причем только и раскрывается глубокий, всехристианский смысл этих обыденных и в то же время обетных храмов. Храм будет трехдневным, если постройка его, вызванная ка­ким-либо бедствием, мором, страданиями, начнется в пяток вечера и, превратив покой субботы в труд, шм добно Сыну человеческому, исцелившему расслаблен­ного и воскресившему Лазаря в день покоя, окончится освящением храма в полночь дня воскресения, т. е· при начале дня избавления от страдания и смерти. Та­кого значения, такого смысла дням строения не при­давали, по-видимому, сами строители обыденных храмов, хотя именно такой смысл и значение в них за­ключается; здесь, можно сказать, вся сущность хри­стианства, которая состоит в том, что род человече­ский, исполняя волю Отца отцов, отожествляясь с Нею, сам страждущий и умирающий, совокупным, многоединым трудом, по образу Триединого, дости­гает, однако, бессмертия и святости.

Всеобщее воскрешение есть полная победа над про­странством и временем. Переход «от земли к небесе» есть победа, торжество над пространством (или после­довательное вездесущие). Переход от смерти к жизни, или одновременное сосуществование всего ряда вре­мен (поколений), сосуществование последовательно­сти, есть торжество над временем. Идеальность этих форм знания (пространства и времени) станет реаль­ностью. Всеобщее воскрешение станет единством исто­рии и астрономии или последовательности поколений в совокупности, полноте, цельности миров. Трансцен­дентальная (предопытная) эстетика пространства и времени станет нашим настоящим опытом или всеоб­щим делом.

Дата добавления: 2015-07-02