Сверхчеловечество как порок и как добродетель

Сверхчеловечество может быть и величайшим по­роком, и величайшею добродетелью. Оно безусловный порок сатанинского происхождения, когда состоит в превозношении одного или нескольких лиц над себе подобными, то есть над отцами и братьями. Оно ста­новится наивысшим пороком, когда доходит до при­своения себе бессмертия как привилегии, то есть доходит до превозношения себя над всеми, уже умер­шими и еще не умершими. Сверхчеловечество уже и в этом смысле (как привилегированное право на бессмер­тие) есть порок и нравственный, и умственный. Когда же сверхчеловек сделается бессмертным, тогда прежнее, небольшое его несходство с остальными превратится уже в громадное, бесконечное превосходство не только над всеми живущими, но и над умершими.

Но сверхчеловечество есть и величайшая доброде­тель, когда оно состоит в исполнении естественного долга разумных существ в их совокупности, в обра­щении слепой, неразумной силы природы, стихийно рождающей и умерщвляющей, в управляемую разу­мом. Эта величайшая, эта безусловная добродетель вытекает из сознания неестественной зависимости, и внутри и вне себя каждым чувствуемой, зависимости от силы слепой, из подчинения коей происходят все пороки, физические и нравственные, пороки половой любви и неполовой ненависти.

Сверхчеловечество в этом смысле π есть супрамора-» лизм.

Если бы Ницше в «Утрепней заре» под добром ра­зумел всеобщее воскрешение, то он понял бы, что оно хотя и песверхъестественного происхождения, но тем не менее имеет ценность безусловную. Жизнь есть добро; смерть есть зло. Возвращение живущими жизни всем умершим для жизни бессмертной есть добро без зла. Воссоздание из земли всех умерших, освобожде­ние их от власти земли и подчинение всех земель и всех миров воскрешенным поколениям — вот высшая задача человечества, его высший долг и вместе высшее благо. Сознание, что всякое последующее поглощает предыдущее, создает для последующего категориче­ский императив возвратить поглощенное. Последую­щее же, понимаемое как сын предыдущего, воссоздает еще нечто высшее: воссоздает к жизни отца, от кото­рого сын получил жизнь; Высший императив (приказ) может быть создан только высшею любовью.

По ту сторону сострадания, или Смех сверхчеловека

Всякое звено в капате (по-балаганному остроумни­чает Ницше) протянуто от животного к сверхчеловеку; всякое живое существо, ощущая боль и отвращение к себе, упраздняет себя и производит сверхчеловека, ко­торый в свою очередь повторяет этот болезненно от­вратительный процесс. Столь сильно и ярко выражеп­ный Фейербахом ход слепой природы, которая, рождая сыпов, умерщвляет отцов, Ницше, по своей бесчувст­венности, хочет дать почувствовать, изобретая для этого такую прогрессивную лестницу казней, в которой каждая ступень — ужас и отвращение.

Единственная польза, которую можно извлечь из ницшеанской болтовни,— это глубочайшее отвращение к бесцельному существованию. Не высказывает ли Заратуштра величайшую слабость сострадания (ибо, по Ницше, сострадание — слабость, и предосудитель­ная!), когда, слыша вопли страждущих: «Предай нас смерти! Избавь от страдания!», он говорит: «Ты дол­жен убить себя!?» Чего, кажется, большего! Все доста­точно ясно! Но наш болтун поясняет и самое ясное: Л<ты должен добровольно изъять себя из жизни». Если жизнь сверхчеловека состоит в том, чтобы испытывать наибольшее страдание и отвращение, то ему недоста­точно терпеть и переносить мучительное и отврати­тельное, а надо еще умножать его: причинять страда­ния, наносить раны, наслаждаться видом и смрадом их. Сверхчеловек вступает в больницы и бродит по полям битв, чтобы испытать степень своей бесчув­ственности и «смеяться» при виде усиления страданий. «Горе смеющимся!» — говорит Ветхий завет. Для «Мудраго» же (в духе Ницше) нужен «божествен­ный смех». Не тяжелою поступью, а «с пляскою» ли­хою, «подобно вихрю перед бурею», «несется сверхче­ловек над болотом тяжелой тоски...» «Надо,—воскли­цает Ницше,— надо выплясаться, высмеяться из са­мого себя; надо подняться вверх на крыльях пляски и смеха, то есть превзойти и эту мерзость!» Картина смеющегося и пляшущего сверхчеловека, проносяще­гося над всем, где есть горе и страдание, и ниспосы­лающего новые муки уже страждущим,— картина зло­веще эффектная, по и она украденная: вспомните хохот Тертуллиана при изображении Суда, гибели

мира и адских мук!..

Разгадка ницшеапства самая простая. Ницше со­всем не знает, что род человеческий приближается к совершеннолетию. Он, как ребенок, и, конечпо, очень испорченный, знает только игру и ничего выше игры себе представить не может. Он писал о происхождении греческой трагедии, когда разыгрывалась франко-гер­манская трагедия; даже освободившись от эстетики Шопенгауэра и Вагнера (последнее его произведение «Nietzsche contra Wagner») ²⁹, он все-таки не понял приближения совершеннолетия. Только при таком воз­зрении можно объяснить себе учение о бесконечных возвратах. Если смотреть на жизнь как на игру, а на мир как на театральное зрелище, можно понять и эту нелепейшую нелепость, попять желание, «чтобы все повторялось именно в том виде, в каком оно есть, века вечные» (как бы дурно оно не было!), т. е. в самом пе­совершепном виде. Ницше не только мирится с тем, что было, но и ненасытно кричит «da capo» или «bis» ³⁰,требуя бесконечных повторений и имея при этом в виду не себя одного, а всю мировую комедию, и не только это «представление» само по себе, но главным даже образом того, кому это представление нужно и кто делает его нужным... Но кто же это? Кто, как не «circulus vitiosus — Deus?!» ³¹,— божественный заколдо­ванный круг или, попросту, несовершеннолетие, кото­рое именно и состоит в творении и повторении подобий, игры, игрушек и забав! Бог здесь (то есть слепая, сти­хийная сила) — автор пьесы и режиссер миллионы раз повторяемой драмы, люди же — ее марионетки!.. Из области эстетики для несовершеннолетних Ницше ни­когда не выходил: «Заратуштра» есть также сочинение о происхождении и повторении трагедии или комедии мира. Остается спросить: какое же первое условие, необходимое для допущения всех этих неразумностей, jBcero этого безумия? Ответ может быть только один: Отсутствие разума, чем и был наказан автор.

«Amor fati» или «Odium fati»? ³²

«Amor fati»!.. Этой вершине безнравственности нужно противоноставить величайшую, безусловную не­нависть к Роковому — «Odium fati»! Такую ненависть м должна почувствовать природа при переходе от бес­сознательного состояпия к сознательному. «Amor fati» означает желание остаться скотом, «amor fati»—это формула величайшего унижения, падения человека аиже зверя, ниже скота, ниже самого Ницше! Быть властелином разумных существ, обратить их в своих рабов, а самому быть рабом слепой природы — что это такое? возможно ли более глубокое падение?.. Тол­стовское благоговение к жизни животных Ницше за­менил благоговением к слепой безжизненной силе!..

«Amor fati» — это любовь к ненавистному, отсутст­вие мужества взглянуть врагу прямо в очи; это подлый страх, не позволяющий себе даже спросить: точно ли неизбежно это рабство разумного у неразумного, не суеверие ли и не предрассудок ли эта любовь к тому, что должно бы быть ненавистным, т. е. к рабству? По они ли, это суеверие и этот предрассудок, сделали и само рабство неизбежным? Подавленные ребяческим страхом, мы даже не задаем себе вопроса о том, что можем сделать мы в совокупности, хотя, взятые в оди­ночку, мы действительно бессильны. Если нынешнее сословное знание, если наука одних «ученых» и бес­сильна, то может ли отсюда следовать, что все разум­ные существа, ставши познающими, останутся столь же бессильными?

Дата добавления: 2015-07-02