Парадигма предложения 1 страница

Если общую структурную модель предложения сопоставить с корнем слова, а структурно-семантическую — с его основой, то, продолжая анало­гию, можно выявить не только деривационную («предложениеобразовательную»), но и трансформационную («предложениеизменителъную») парадигму [Апресян, 785]. Эта идея содержится в работах 3. Хэрриса * Н. Хомского [Хэррис; Хомский], а эксплицитно она была сформулировав Д. Уорсом [Worth]. Ю. Д. Апресян отмечает, что Д. Уорс первым начал разработку понятия парадигмы предложения. Независимо от трансформационной грамматики концепция парадигмы предложения была предложенН. Ю. Шведовой [Апресян, 185]. Кроме того, данный вопрос рассматривал­ся еще О. Есперсеном, который в проекте своей грамматики предлагал «формообразование» предложений (то, что мы теперь называем парадигмой предложения) поместить в раздел «Морфология» [Есперсен, 45]. Ср. также: «функциональное учение о предложении... предполагает в соответствии с общими принципами наличие двух разделов. Синтаксис предложений рас­сматривает правила сочетаемости предложений в тексте и образуемые на базе этих сочетаний структуры. Морфология предложений описывает позицион­ные варианты и парадигмы предложений, при помощи которых осуществля­ется их связь в тексте, и выделяет формальные классы предложений, характе­ризуемых определенной структурой парадигмы... Парадигма будет показы­вать (подобно словесной парадигме) характер возможных соединений данно­го предложения с другими, способ его включения в текст, т. е. отражать его функциональные свойства. Поэтому устанавливаемая таким образом пара­дигма может стать основанием для классификации предложений, отражаю­щей функции данных единиц — их „ поведение" в тексте. В этом случае по­лученные классы оказываются аналогичными формальным классам слов, тоже характеризуемым определенным типом сочетаемости и структурой па­радигмы, как формальным выражением данного типа» [Гаспаров, 11,13—14].

Понятие трансформационной парадигмы подробнее рассмотрено в одной из моих работ [Левицкий^]. Применительно к слову — это традиционно выделяемая совокупность его словоформ:

книг-а

книг-и

книг-е

книг-у

книг-ой...

Очевидно, что общим компонентом здесь является лексическая мор­фема (корень или корень + аффикс), а различающими компонентами — грамматические морфемы (флексии). Точно так же и в парадигме предло­жения общим для всех трансформ будут его лексические компоненты (лексемы), а различающими — грамматические формы предложения.

Каков же набор грамматических форм, определяющих трансформационную парадигму предложения? Разные исследователи выделяют разное число категорий предложения. Так, отмечаются категории времени, ■^Дальности, лица, числа и вида сообщения [Седельников]. Предлагается Р такой набор категорий: 1) утвердительность/отрицательность; 2) вид решения: повествовательные, вопросительные и побудительные предложения; 3) время; 4) модальность: а) реальность/гипотетичность, б) мо-р^с существования: наличность — бытие — возможность — необходимость; 5) конвертируемость; 6) определенность, неопределенность, обоб­щенность и формальность предмета; 7) активность — демиактивность [Ломтев]. Рассматриваются также следующие синтаксические категории предложения: 1) коммуникативная установка: повествование, вопрос, побуждение; 2) утверждение и отрицание; 3) модальность: высказывание о действительности — предположение — высказывание о возможно­сти/невозможности — пожелание реальное/нереальное — высказывание о долженствовании [Москальская]. По мнению Н. Ю. Шведовой, трансфор­мы простого предложения определяются характером модально-временных значений предложения, следовательно, парадигму простого предложения составляют семь форм: 1) индикатив: настоящее, прошедшее и будущее время; 2) сослагательное наклонение; 3) долженствовательное; 4) желательное; 5) побудительное [Грамматика-70]. Позднее полная парадигма простого предложения становится восьмичленной — в нее входят три формы синтак­сического индикатива (настоящего, прошедшего и будущего времени) и I пять форм ирреальных наклонений (сослагательного, условного, желательного, побудительного и долженствовательного) [Грамматика-80].

При анализе грамматической формы сложносочиненного предложения я выделил следующие формы компонентов: 1) модальная форма предложе­ния: утвердительная/отрицательная; 2) форма коммуникативной установки: повествование — вопрос — побуждение; 3) форма наклонения/времени: реальные формы (все реальные формы индикатива) — формы нереальных наклонений; 4) формы лица/числа [Левицкий₆; Левицкий₁₄]. Во всяком слу­чае в качестве членов парадигмы простого предложения в современном русском языке можно рассматривать следующие варианты:

1) Мальчик читает — Мальчик не читает;

2) Мальчик читает — Читает ли мальчик? — Пусть мальчик читает!;

3) Мальчик читает — Мальчик читал — Мальчик будет читать — Мальчик читал бы;

4) Мальчик (он) читает — Ты читаешь — Я читаю. Они читают — Вы читаете — Мы читаем.

В состав этой парадигмы войдут две формы модальности, три формы коммуникативной установки, четыре формы времени/наклонения, шесть форм лица/числа, что в результате дает 2x3x4x6 = 144 варианта. В язы­ках с другим количеством составляющих число членов парадигмы будет соответственно больше (или меньше).

Итак, помимо указания соответствующей струкгурно-семантической модели предложение вполне адекватно может быть представлено путем фик­сации его парадигмы или перечисления всего множества его трансфер»¹' Понятие парадигмы предложения дает возможность представить его «объемно — как систему грамматических форм предложения, в которых реализуется одна и та же модель» [Москальскаяз, 96]. Члены парадигмы предложения, как и члены парадигмы слова, суть позиционные варианты, которые могут быть использованы в соответствующих контекстах.

Глава третья

ПРОСТОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ (СЕМАНТИКА)

Семантика ПрП как языковой единицы должна рассматриваться в рам­ках отдельного независимого предложения вне контекста и ситуации, т. е. как языковая семантика. Поскольку в состав предложения входят не просто слова, а словоформы, можно считать, что языковая семантика ПрП склады­вается из двух «слоев», двух компонентов или аспектов: семантики собст­венно слов (лексем), входящих в состав ПрП, и семантики грамматических форм этих слов (словоформ). При этом первый (семантический) и второй (структурный) планы «совершенно независимы друг от друга» [Теньер, 52].

Семантика словоформ связана с синтаксическими позициями, кото­рые слова занимают в предложении, и определяется через систему внут­ренних связей предложения; семантика лексем связывает его с миром предметов и явлений, внешних по отношению к ПрП, поэтому два компо­нента семантики ПрП можно соответственно обозначить как внутреннюю (грамматическую) и внешнюю (лексическую) семантику ПрП. Правда, оба названия в известной степени условны, как собственно и большинство грамматических терминов, потому что внутренняя семантика в целом (как компонент модели) коррелирует с внешним миром, а внешняя имеет чисто внутренний, языковой аспект, а не только внешний.

1. Внутренняя семантика предложения

Рассмотрим несколько предложений:

0) The hunter killed the lion; (2) The lion killed the hunter.

Прежде всего мы видим, что грамматический состав этих предложений Полностью совпадает: в каждом имеется по три компонента — подлежащее, Сказуемое и дополнение. Кроме того, лексемы, которые входят в состав этих предложений, одни и те же. Однако мы прекрасно понимаем, что смысл предложений прямо противоположен. Это происходит потому, что слова hunter и Поп занимают в них разные синтаксические позиции. При этом не­обходимо отметить, что речь идет не о порядке слов (не о поверхностной. Сравним, например, русские варианты этих предложений:

(3) Охотник убил льва;

(4) Лев убил охотника.

Как известно, в русском языке возможен и такой вариант предложения (3):

(5) Льва убил охотник.

Возможны, конечно, и такие варианты:

(6) Охотник льва убил;

(7) Убил охотник льва;

(8) Убил льва охотник;

(9) Льва охотник убил.

Однако, исходя из целей этого раздела, они интереса не представляют. Вернемся к первым трем вариантам. Формально порядок слов пред­ложений (5) и (4) совпадает, но по содержанию предложение (5) эквива­лентно предложению (3). Дело в том, что синтаксическая позиция — это не место в линейной последовательности составляющих, а место в систе­ме связей составляющих, их взаимоотношений. Примеры из русского языка отражают это различие, поскольку в русском синтаксическая пози­ция слова (словоформы) определяется не местом его в линейной (поверх­ностной) последовательности словоформ, а его грамматической формой. Поэтому формы лев и льва, находясь на первом месте в предложениях (4) и (5), занимают в то же время разные синтаксические позиции, как и нахо­дящиеся на последних местах формы охотник и охотника.

Не только разные места в предложении, но и одно и то же место мо­жет в некоторых языках соответствовать разным синтаксическим позици­ям. Ср. пример из китайского языка:

Тамэнь маша илу «Они купили книгу» и Таймень лайла кожень «К ним пришли гости» [Солнцев, 74].

Специфика английского языка, как уже отмечалось, заключается в том, что существительные в нем не имеют падежных форм, и синтаксиче­ская позиция существительного определяется его местом по отношению к глаголу, т. е. в английском языке обнаруживается более строгое соответст­вие между линейным порядком слов (поверхностной структурой) и син­таксическими позициями (глубинной структурой), чем в русском. Англий­ский язык более «синтаксичен» по сравнению с русским.

Немецкий язык в этом отношении занимает некоторое промежуточ­ное положение: с одной стороны, в нем, как и в русском, имеются падежные формы у существительного (что дает возможность различать синтак­сические функции существительных), с другой стороны, в немецком, как И в английском, существует достаточно жесткий порядок слов. Отклонений от строгого порядка слов допускаются и в немецком, и в английском языках. В таких случаях определение синтаксической позиции слова в немец­ком языке оказывается более четким и однозначным. Правда, в английском языке различаются субъектные и объектные формы личных местоимений. В таких случаях изменение порядка слов не приводит к двусмысленности. Слова (словоформы), занимающие те или иные позиции в составе ПрП, выступают в синтаксических функциях членовпредложения, которые становятся уже не просто словами, безразлично относящимися друг к другу, а частями единого органического целого: «определенная форма субъекта со­четается с предикатами определенного типа, определенная атрибутивная конструкция предполагает вполне определенное определяемое и т. п.» [Кац-нельсонг, 127]. «В той мере, в какой член предложения представляет собой выделимую часть предложения, его можно считать единицей системы пред­ложения. Система предложения состоит из ограниченного числа таких единиц — членов. Чтобы стать единицей предложения, слово должно обрести качество члена предложения. Члены предложения выступают как постоянные части предложения, заполняемые переменными — конкретными сло­вами. В этом смысле член предложения есть функционально-структурная единица, принадлежащая определенной сфере языка — синтаксису» [Солн­цев, 211]. Таким образом, понятие внутренней семантики предложения тес­но связано с понятием членов предложения. Последнее же оказывается не настолько простым, как это представляется на первый взгляд. Поэтому це­лесообразно остановиться на проблеме членов предложения.

Понятие «член предложения» многими воспринимается как слишком традиционное. На это можно возразить, что «в конечном счете наибольшую эффективность обнаруживают лингвистические системы, минималь­но оторванные от традиционных, вводящие новую терминологию лишь в случае острейшей необходимости» [Бокадорова, 9]. «Хотя ни одна синтаксическая теория не вызывала такой резкой критики, как теория членов предложения, вместе с тем ни одна система терминов в синтаксисе не проявляет такой жизненности, как то, что связано с членами предложения: без таких понятий, как подлежащее, сказуемое (предикат), обстоятельство, Дополнение, не обходится ни одно описание синтаксиса языка. Критика теории членов предложения объясняется сложностью выделения и иден­тификации этих синтаксических категорий, что в свою очередь проистека- Р из сильно развитой асимметрии в этом разделе синтаксиса. Жизненность теории членов предложения объясняется тем, что она отражает реально существующие элементы синтаксического строя, которые — в свою очередь — отображают элементы объективной действительности, воспринимает человеческим сознанием. Достоинство понятия членов предло- в том, что оно отражает взаимосвязь содержательного и формаль­но в языке» [Гакг 76]. Следует лишь уточнить, что в данной ра планом: они рассматриваются как элементы грамматической (внутренней) семантики предложения, как «единицы системы предложения».

Все сказанное можно отнести и к одному из основных противопос­тавлений в структуре предложения, а именно к противопоставлению «главные члены — второстепенные члены». В статье «К вопросу о доми­нанте предложения» А. А. Холодович отмечает: «Такая иерархизация пер­воначально была, видимо, результатом компромисса между чисто логиче­ским и чисто лингвистическим воззрением на природу предложения: предложение отображает суждение (в том виде, в каком его понимала то­гда логика), а все то, что отображает суждение, является в предложении главным; все то, что выделяется в предложении не по логическим основа­ниям, оказывается второстепенным. В этой иерархизации элементов ото­бразилось неравноправие самих наук в то время. Такое понимание иерар­хии сохраняется в традиционном языкознании и до сих пор. Следует при этом отметить, что ни в одной теоретической работе по языкознанию та­кое понимание иерархии не получило чисто лингвистической интерпрета­ции: лингвистический смысл понятий „главный" и „второстепенный" ни­когда не был раскрыт» [Холодович, 293].

Несколько иначе говорит об этом В. А. Белошапкова. «В синтаксиче­ской традиции было выработано учение о главных и второстепенных чле­нах предложения... Дифференциальным признаком, на основе которого члены предложения традиционно делятся на главные и второстепенные, является вхождение или невхождение в предикативную основу предло­жения, участие или неучастие в ее создании» [Белошапкова₅, 84]. При этом отмечается, что «деление на главные и второстепенные члены предполагает высокий уровень грамматической абстракции. Для того чтобы выделить главные члены так, как это делает синтаксическая традиция, нужно от­влечься от многих конкретных языковых фактов. Во-первых, необходимо отвлечься от коммуникативной устроенности предложения, связанной с речевой ситуацией... Во-вторых, необходимо отвлечься от всех фактов, свя­занных с семантическим устройством предложения» [Там же, 85]. «Далее, традиционное деление членов предложения на главные и второстепенные отвлекалось... от того, что с точки зрения семантической устроенности некоторые второстепенные члены так же необходимы, как и главные» [Там же, 85]. Не следует забывать, что в традиционной грамматике предло­жение рассматривалось и как единица языка, и как единица речи.

1.1. Главные члены предложения

В традиционной грамматике сложилась и концепция двухвершинности предложения, т. е. обязательного наличия в нем двух главных компонентов — подлежащего и сказуемого. «Для синтагмы „подлежащее — сказуемое" вводится особое отношение коллатеральности» [Холодович, 294]. Аналогичным образом рассматривается основа предложения и в грамма­тике НС, где предложение представлено как состоящее из двух непосред­ственно составляющих: именной группы и глагольной группы (в мини­мальном случае — имени и глагола). Что касается характера связи, то, как уже отмечалось, в грамматике НС все связи — ненаправленные.

Существуют и альтернативные, «одновершинные» концепции. Един­ственным главным членом предложения может считаться подлежащее. «Несамостоятельная по значению часть законченного словосочетания представляет собой сказуемое предложения, а самостоятельная по значе­нию часть того же словосочетания является подлежащим предложения» [Фортунатов, 183]. «Знаменательные слова во фразе служат одновременно определяемыми к одним словам и определяющими к другим. Одно из слов остается абсолютным или независимым определяемым и уже ни к какому другому слову определяющим не служит», т. е. подлежащее — это «абсо­лютно определяемое при предикате» [Карцевский, 27, 32]. «Подлежащее всегда бывает первичным словом в предложении» [Есперсен, 170]. Одним } из основных аргументов в пользу первичности подлежащего служит чисто морфологический признак — обязательное согласование сказуемого с под­лежащим в языках номинативного строя, т. е. формальная зависимость сказуемого от подлежащего.

Естественно, что вторым «претендентом» на роль единственного главного члена предложения является сказуемое. Главный аргумент в пользу признания за сказуемым такой роли — его репрезентация, т. е. спо­собность выступать в качестве представителя всего предложения [Холодо­вич, 297-298]. Именно такой подход к структуре предложения характеризует грамматику зависимостей, в частности, теньеровскую грамматику. Рас­смотрев три основные концепции доминанты предложения (доминанта — подлежащее, доминанты — подлежащее и сказуемое, доминанта — ска­зуемое), Холодович заключает: «Доминантность сказуемого лингвистически Доказуема, доминантность подлежащего — нет... В пользу коллатеральности подлежащего и сказуемого вообще не могут быть приведены какие-либо лингвистические доводы. Коллатеральность так называемых главных членов предложения — наследие формальной логики» [Там же, 298]. Последнее Утверждение представляется слишком категоричным. В главе о предика­тивности, о предикативном отношении отмечалось, что именно взаимо­обусловленность имени и глагола образует предикативную связь — взаи­мозависимость. Доминантность подлежащего заключается в семантиче­ской первичности его, как обозначения предмета. Доминантность сказуе­мого — в том, что именно в нем выражаются все грамматические значения, образующие предикативность. Уместно отметить, что С. Д. Кацнель-^^н> сторонник вербоцентричности предложения, считает: «...в содержа тельном плане глагольный предикат — это нечто большее, чем просто лексическое значение. Выражая определенное значение, он в то же время содержит в себе макет будущего предложения» [Кацнельсон₂, 88]. Тем не менее подлежащее в предложении играет особую роль. «Каждое предика­тивное значение отличается семантической „привязкой", „перекосом", односторонним „равнением" на субъект. Выражая то или иное отношение, предикат всегда выделяет один из своих предикандумов, выступающий в роли субъекта... Предикативное значение — это, следовательно, вектор­ная величина, в которой задана вместе с содержанием определенная на-правленность на субъект» [Там же, 184]. В. Г. Адмони подчеркивает соот­носительность понятий подлежащего и сказуемого: «Их можно опреде­лить лишь соотносительно друг с другом» [Адмониз, 50].

Итак, два обязательных компонента предложения, два его главных члена, соединенных предикативной связью и образующих грамматиче­скую основу ПрП, — подлежащее и сказуемое — представляют собой предмет и приписываемый ему в акте предикации признак. Однако в данном случае мы имеем дело не с когнитивными или морфологическими категориями, а с синтаксическими: подлежащее — это синтаксический предмет, а сказуемое — синтаксический признак. Позиции синтаксическо­го предмета и синтаксического признака маркируются специальными грамматическими формами [Левицкий₁₇].

1.1.1. Подлежащее

Определению подлежащего «повезло» нисколько не меньше, чем определению предложения в целом. Большинство определений подле­жащего оказываются семантическими: подлежащим чаще всего называ­ют член предложения, выражающий субъект [Мещанинов₃, 207; Марти­не, 478; Смирницкий₂, 108-111]. Что же касается субъекта, то это катего­рия понятийная, а подлежащее — грамматическая. О. Есперсен перечис­ляет целый ряд определений подлежащего, в которых подлежащее пред­ставляет собой, с одной стороны, относительно знакомый компонент, с другой — то, что определяется в предложении, т. е. то, что в начале было неясным и неопределенным. Понимают подлежащее и как-то, о чем гово­рится в предложении, или же соотносят его с так называемым логическим или психологическим подлежащим [Есперсен, 164-169].

Толкование подлежащего через понятие субъекта есть объяснение одного неизвестного через другое, поскольку само понятие субъекта оказы­вается размытым и нечетким. Разновидностей субъекта можно найти не меньше, чем типов подлежащего: различают субъекты действия, состояния, чувственного восприятия, а также грамматический, логический, пв хологический [Арутюнова^. В этом плане не совсем ясно, например, отличается субъект состояния (процесса) от объекта действия. Все подоб­ные недоразумения — следствие полисемии терминов и неудачных переводов: в большинстве языков для понятий субъекта и подлежащего ис­пользуется один и тот же термин — subject. В славянских языках полисе­мия устранена благодаря существованию двух терминов — подлежащее (для грамматики) и субъект (для семантики, логики, психологии). Попыт­ка устранения отмеченной полисемии (не получившая, однако, признания) предпринималась в средние века модистами, которые ввели термины suppositum и appositum. Однако они обозначали не столько «подлежащее» и «сказуемое» в привычном для нас понимании, сколько «модусы для обо­значения субъекта и предиката» [Турбина, 9-10]. В настоящее время тер­мин subject на русский язык чаще всего не переводится, а транслитериру­ется, хотя в оригиналах иногда проводится различие между grammatical subject, logical subject etc.

Применение в русском языке терминов грамматическое подлежа­щее, логическое подлежащее и психологическое подлежащее не вносит ясности в понимание сущности вопроса, ибо с их введением структура предложения становится максимально усложненной — в ней выделяется уже три ряда категорий. Так, «если в ситуации, в которой шла речь о строительстве моста, было произнесено предложение

Строился этот мост Цезарем, то строился — психологический субъект (основа общего представления), мост — грамматический субъект, Цезарь — логический субъект. Соответ­ственно здесь можно выделить три предиката» [Sutterlin, 229]. Аналогич­но в предложении

Бетти почистила луковицы

слово Бетти оказывается и грамматическим, и логическим, и психологи­ческим субъектом, тогда как в предложении Луковицы были почищены Бетти логическим субъектом остается Бетти, а остальные две роли вы­полняет слово луковицы. И, наконец, в предложении

Луковицы, Бетти их почистила

слово луковицы представляет собой психологический субъект, а Бетти — логический и грамматический [Чейф₂, 277].

Перечисление всех свойств грамматического подлежащего, так или иначе отражающих его специфику, сводится обычно к выявлению его референциальных и семантических свойств, чаще всего — свойств действую­щего лица (агента), а не подлежащего [Кинен, 248-262; Лакофф, 360-364]. Подобные семантические интерпретации могут иметь лишь чисто классификационный характер, поскольку «за грамматической формой подлежащего может скрываться любая (выделено мною. — Ю.Л.) семантика» [Алисова, 21]. Что же касается логического и психологического «подлежащих», то, завершая свой обзор определений подлежащего, О. Есперсен отмечает, что гораздо лучше употреблять термины подлежащее и сказуе­мое исключительно в значении «грамматического подлежащего и сказуе­мого и отверпгуть всякие попытки приписывать к этим терминам адъюнк­ты „логическое" или „психологическое"» [Есперсен, 769].

По мнению А. А. Потебни, если термины подлежащее и сказуемое как компоненты предложения друг другом незаменимы, то в логике важна лишь; сочетаемость/несочетаемость двух понятий, а какое из них будет субъектом, какое — предикатом, неважно, поскольку «для логики словесное выражение примеров ее построений безразлично... Все равно, скажем ли мы Лошад -животное, Лошадь не собака или Животное включает лошадь, Собака не лошадь. Категории предмета и его признака не нужны для логики, для которой и то и другое — только понятия, совокупности признаков» [Потебня 60-61]. Для грамматики же как раз существенными оказываются именно категории предмета и признака — на этом основываются все граммагические оппозиции в морфологии, синтаксисе и коммуникации.

Подлежащее — это всегда именной член предложения, синтаксический предмет, какой бы ни была его морфологическая принадлежность. «Подлежащее является главным членом предложения, который выражает предметное понятие... и определяется сказуемым» [Адмониз, 50].

Однако его предметное содержание может меняться в зависимости от того, как именно представлен предмет: он может быть определенно-личным, неопределенно-личным, обобщенно-личным и безличным. Эти разновидности подлежащего различаются в английском, немецком, французском и ряде других языков, тогда как в русском им соответствуют типы так называемых односоставных («бесподлежащных») предложений. В определенно-личных предложениях действие выполняется «опре­деленным 1-м или 2-м лицом», в неопределенно-личных — «неизвестным и неопределенным активным деятелем, некими людьми», а сказуемое имеет форму 3-го л. мн. ч.; в обобщенно-личных действия «относятся к широкому обобщенно представленному кругу лиц», а сказуемое имеет форму 2-го л. ед. ч. или, реже, 3-го л. мн. ч.; в безличных действие проис­ходит «без участия грамматического субъекта» [Ширяев₂].

Относительно статуса «односоставных» предложений в русском язы­ке уже говорилось, а что касается семантических типов подлежащих, то определенно-личное подлежащее — это наиболее распространенный, наи­более частотный, а отсюда и наименее маркированный, наименее четко определимый вид подлежащего. Оно называет более или менее опреде­ленный предмет, явление, лицо или группу лиц:

The sun shines. The weather is fine. The boy is running. The are playing.

Все остальные типы подлежащих четко маркированы. Неопределен­но-личное в наиболее распространенном виде имеет форму 3-го л. мн. ч. и называет некую неопределенную группу лиц. Ср.:

The boys are in the garden. They are playing. They say the weather is going to change.

В первом случае they — заместитель группы the boys, т. е. вполне оп­ределенного антецедента, тогда как во втором оно ничего не заменяет, не имеет антецедента, употребляется самостоятельно. В этом же значении могут быть использованы неопределенные местоимения типа somebody, someone и т. п. В немецком языке в такой функции употребляется место­имение man, во французском — on: Man sagt, On dit.

Обобщенно-личное подлежащее подразумевает любое лицо, всех лиц и часто сочетается с модальными сказуемыми. Его обычной формой в английском языке является местоимение one: One must be careful at doing that. В немецком и французском языках эта форма подлежащего совпадает с формой неопределенно-личного — соответственно man и on. Данная форма безотносительна к говорящему и слушающему. Для подчеркивания включения или исключения говорящего из числа лиц используются фор­мы местоимений 1-го и 2-го л. мн. ч.: We must be careful at doing that. You must be careful at doing that. Аналогично употребляются местоименные формы в немецком и французском языках.

Безличное подлежащее не называет, по существу, никакого реального предмета. Роль его чисто структурная, строевая: оно замещает семантиче­ски пустую позицию синтаксического предмета, сохраняя таким образом структурную двусоставность предложения. Считают даже, что это про­сто «грамматический прием, подводящий предложение под обычный вид» [Есперсен, 24]. Безличное подлежащее выражается обычно формой 3-го л. ед. ч. ср. р. — там, где эта категория существует. Ср., например:

Yesterday I saw a new film. It was interesting. It is raining. It is cold. It is late.

В первом случае местоимение it выступает в качестве заместителя сло­ва film. В остальных случаях оно ничего не замещает, выполняя чисто фор­мальную функцию — заполнения «пустой» позиции подлежащего. Безлич­ное подлежащее употребляется обычно в предложениях, обозначающих

1) явления природы: It is raining, It is cold;

2) время или пространство: It is morning, It is not so far;

3) различного рода модальные оценки: It is evident, It is necessary.

Предложения с безличным подлежащим — безличные предложения — Определенным образом противопоставляются всем остальным двусоставным Предложениям (в русском языке — и структурно). На их специфику неоднократно указывали и логики, и лингвисты. Наиболее убедительной представ­ляется интерпретация этих предложений К. Бюлером [Бюлер, 345-347]. Он отмечает, что обычно сравнивают (сопоставляют) предложения типа Идет дождь и Гай спит, тогда как нужно сравнивать Гай спит и Дождь идет па Боденском озере. Именно во втором случае мы имеем дело с самостоятель­ным предложением, освобожденным от влияния ситуации. Оно самодоста­точно. Предложения же типа Идет дождь всегда ситуативны, они семан­тически недостаточны, несамостоятельны. «В них используются событий­ные слова, которые требуют иного символического поля, нежели наши гла­голы» [Бюлер, 345]. В немецком языке подобным образом могут использо­ваться любые глаголы. Здесь, как и во французском языке, употребляются местоимения 3-го л. ед. ч. — es и il: Es regnet, Ilpluit.

Дата добавления: 2015-07-02