Эволюция как интегральный и абсолютный прогресс 1 страница

Из всех наук о природе биологией накоплен, наверное, самый бога­тый материал, свидетельствующий о прогрессивной направленности разви­тия, разработана убедительная типология процессов, которые в разных отношениях можно считать прогрессом. Долгое время она лидировала и в Решении задачи естественного объяснения данного феномена, несколько отстав сейчас в этом от физики и космологии. Тем не менее, как считают, например, авторы учебника "Эволюционное учение", "современная на­ука пока не в состоянии дать общего определения понятию «прогресс» в биологии. Возможно, такого определения не будет найдено и в будущем, ведь прогресс - явление всегда относительное" (300). Эта оценка повто­рена ими и в издании 1989 г. (С. 256), правда, без прогноза на буду­щее. По мысли Н.В. Тимофеева-Ресовского, "сегодня никто не может дать серьезный ответ на вопрос, ведет ли отбор автоматически к прогрессив­ной эволюции", также и потому, что биологам еще "предстоит... сформу­лировать, что же такое прогрессивная эволюция" (301). Если эти оценки и содержат долю преувеличения, сама постановка проблемы совершенно справедлива: нельзя говорить о закономерном или случайном характере эволюционного прогресса, не решив, в чем он вообще состоит.

"Прогресс" имеет два связанных смысла. Во-первых, прогресс - это один из типов процессов, который заключается в росте богатства содер­жания, сложности своего носителя. Его антагонистом является процесс регресса. Е=»к отдельные процессы, они относительны и дополняют друг друга, так что любое изменение можно представить как их определенную комбинацию или сочетание. Таким сочетанием выступает и вся эволюция живого. Однако, если оно усложняется в ней как целое, как вся совокупность существ, эволюцию следует считать интегральным, включающим и регрессивные преобразования отдельных элементов живого, прогрессом. Во-вторых, прогресс - это ее процесс, а диалектическая противоположностъ регресса, от которого он, в силу тождества и взаимопроникнове­ния противоположностей, неотделим в пространстве и времени. В этом ка­честве он либо абсолютен, либо относителен по отношению к регрессу, т.е. имеет регресс своим внутренним моментом (как движение имеет внутренним моментом покой) или, напротив, сам является таким моментом регресса. Если абсолютен прогресс, то эволюция как процесс должна быть в целом интегральным прогрессом и наоборот. В этом плане "абсо­лютный прогресс" и "интегральный прогресс" - синонимы (на случаях, когда требуется их различение, мы остановимся ниже). Хотя первый при­надлежит логическому ряду диалектики, а второй - материализма, "прог­ресс" является той категорией, которая связывает эти ряды и позволяет переходить от одного к другому. В этом свете утверждение, что прог­ресс - явление всегда относительное, как характеристика отдельных достаточно самостоятельных явлений и линий в развитии живой природы, вовсе не означает отрицания того, что прогресс абсолютен как противо­положность регресса и что эволюция как процесс является в целом ин­тегральным прогрессом. Однако можно не заметить, что именно две эти позиции образуют ядро общего биологического определения прогресса. Мы полагаем, что прогресс - это интегральное и абсолютное усложнение и дальнейшее биологическое определение прогресса требует анализа эволюции именно под этим углом зрения.

Заметим прежде всего, что прогрессивно первое обнаружение сущности живого, его первый акт, который, в противном случае, должен бы был состоять в немыслимом исчезновении еще не возникшей жизни. По-ви­димому, он заключается в переходе суммативной системы редуплицирующихся каталитических систем в сообщество более высокой степени це­лостности путем их интеграции отношениями взаимоограничения редупликации и становления у каждой отвечающих за это структур. Элементом регресса в этом акте было, вероятно, некоторое снижение обусловленного инвариантностью редупликации разнообразия элементов но­вой системы-сообщества как следствие ограничения внутри нее их числа. Начало эволюции является, таким образом, интегральным прогрессом. Об­ратим внимание, что оно является также диалектическим тождеством двух моментов: усложнения надындивидуальной организации и усложнения само­го индивида с появлением у него структур, которые поддерживают ее. Очевидно, что этот фундаментальный "тандем" должен определять, как инвариант, направленность всей последующей эволюции живого.

Эволюционный прогресс имеет несколько форм: биологический (адап­тационный), биотехнический, ограниченный (групповой) и неограничен­ный, биогеоценотический (302). В основе всех форм эволюционного прог­ресса лежит биологический прогресс, состоящий в том, что "если группа приобретает особенности, обеспечивающие победу в борьбе за существо­вание, то ее численность увеличивается, организмы, принадлежащие к данной группе, распространяются все шире и шире, образуя... все новые популяции, подвиды (если речь идет о видовом уровне) и новые виды, роды, семейства (если речь идет о макроэволюционных процессах)" (303). Биологическому прогрессу или процветанию противостоит биологический регресс - сокращение численности, вымирание видов, родов и т.д. Например, у животных среднее время существования вида - несколько миллионов лет, рода - порядка 10 млн. лет, семейства - около 70 млн. (304), к процветание какого-то их класса сопровождается угасанием в нем от­дельных видов или родов, как и наоборот: угасание класса не исключает процветания каких-то видов. Биологический прогресс есть усложнение живого: имея основой успех размножения и увеличение числа организмов, он неизбежно является ростом их фено - и генотипического многообразия, ростом богатства содержания живой материи. Соответственно, биологи­ческий регресс является ее упрощением. В целом же эволюция есть единство того и другого.

Критерии биологического прогресса (рост численности, расширение ареала, распад на подвиды, виды, роды и т. п.) таковы, что они могут быть строго применены к временной последовательности состояний опре­деленной группы организмов и плохо работают в плане сравнения разных групп, если только часть их не обнаруживает признаков вымирания. Например, насекомые представлены числом видов, намного превосходящие число видов млекопитающих, и, вероятно, более, чем они, склонны к видообразованию, но это вовсе не означает большую биологическую прогрессивность насекомых по сравнению с млекопитающими. Эти животные занимают совершенно различные экологические ниши и настолько несхожи по физиологическим и эволюционным возможностям, что попытки выяснить, какой из классов биологически прогрессивнее, вряд ли оправданы. Го­раздо важнее теоретически то, что критерии биологического прогресса применимы ко всей совокупности населяющих Землю организмов как в из­вестном смысле одной группе, что, пользуясь ими, можно ответить на вопрос, является ли эволюция живого в целом биологическим прогрессом или нет.

Хотя вымирание, биологический регресс - постоянная составляющая эволюционного процесса и живое неоднократно проходило к тому же через критические для него эпохи геологической истории, когда существенно менялись климат, химический состав атмосферы и т. д., вызывая гибель до 80-85% видов (305), биологи и палеонтологи "констатировали нарастаю­щее разнообразие органического мира и резкое увеличение области его существования" (306) в ходе эволюции. Об этом свидетельствует, напри­мер, то, что годовая продукция органического углерода в современной биосфере, вероятно, в 29,5 раз больше среднегодовой за 600 млн. лет, а также то, что живое вещество суши по массе в 700-1000 раз превышает живое вещество океана (307), и, значит, события, последовавшие за его выходом на континенты, были в целом колоссальным биологическим прог­рессом, в результате которого число видов сухопутных животных достиг­ло 93% их общего числа, а сухопутных растений – 92% (308). "Данные сов­ременной науки подтверждают, что... расширение жизни... в геологичес­кой истории действительно происходило" (309), что, следовательно, ее эволюция была в этом отношении интегральный, включающим элементы рег­ресса, абсолютным прогрессом.

С биологическим сопряжен биогеоценотический прогресс. Затронем здесь только его "био-" аспект. Экспансия и рост видового разнообра­зия жизни обусловливают и обусловлены сами усложнением структуры над видового - биоценотического - уровня организации живого. Они возможны только при условии коэволюции представителей разных групп и установ­лении между ними все усложняющихся взаимоотношений. Критерии биоценотического прогресса в общем аналогичны критериям, по которым различа­ется стадии сукцессии - преобразования сообщества на базе уже существующих, готовых видов при освоении ими, например, пустующих территорий. Стратегия сукцессии как быстро протекающего процесса в своей основе сходна со стратегией длительного эволюционного развития биосферы (310), и эта стратегия - усложнение: рост заключенной в сообществе информации и снижение его энтропии; превращение пищевых цепей из линейных в ветвящиеся и сетеобразные; увеличение ярусности и пространственной гетерогенности, т.е. структурного разнообразия; рост биохимического многообразия и многообразия экологических ниш, позво­лявший ослабить межвидовую конкуренцию и предотвратить чрезмерные по­тери вовлеченного в биологический круговорот вещества; развитие внут­реннего симбиоза; тенденция благоприятствования видам с усложненными и удлиненными жизненными циклами и большими размерами организма, а также - общему росту видового состава сообщества; развитие регуляции по принципу обратной связи и т.п. (311). Биоценотический прогресс имеет антиподом разрушение, деградацию экосистем. Как и вымирание, биоценотические кризисы, охватывающие иногда значительные участки биосфе­ры, - регулярное явление, так что эволюция и в этом аспекте есть ком­бинация прогрессивных и регрессивных преобразований. Однако и здесь сна выступает в целом как интегральный и абсолютный прогресс.

Сомнения в этом могут быть порождены, во-первых, подменой биологического подхода к проблеме геохимическим, с позиции которого, поскольку бактериальное сообщество уже выполняет все биогеохимические функции, большинство которых недоступны к тому же вышестоящим орга­низмам, сообщества с участием последних не отличаются существенно от первых бактериальных. Во-вторых, - преувеличением момента независимости структуры сообщества от входящих в него видов, для которой (структу­ры) важен не сам вид, а его экологический тип. Поскольку одни и те же типы могут давать представители относительно далеких друг от друга групп, например, плацентарные, сумчатые, динозавры, можно посчитать, что, "строго говоря, экологические системы как таковые не эволюциони­руют" (312), что меняются только виды в пределах постоянных, диктуемых сообществом экологических типов. Нетрудно заметить, однако, что в эволюции, если брать ее в целом, а не начиная, допустим, со времени, когда в биоценозах стали доминировать млекопитающие, появлялись и новые экологические типы, сохранявшиеся впоследствии в биосфере при всех экологических потрясениях. Эти типы и соответствующие им биоти­ческие отношения становились, таким образом, все многообразнее, а это и означает, что в биоценотическом отношении эволюция является интег­ральным и абсолютным прогрессом.

Основа биоценоза - пищевая цепь с соответствующей ей экологичес­кой пирамидой видов, и самые радикальные этапы биоценотического прогpecca - это этапы надстройки данной пирамиды до термодинамически воз­можного предела высоты, занявшие, по-видимому, около трех миллиардов лет (313). Можно предположить, что первым появился экологический тип или, скорее, архетип редуцента - потребителя готового органического вещества абиогенного поначалу происхождения. Вторым - тип (архетип) продуцента - хемо- и фотосинтетика, а также редуцентов. Третьим - консумента I порядка - "травоядного" потребителя продуцентов. Четвер­тым - консумента II порядка - хищника в широком смысле (314). Надстрой­ка каждого этажа сопровождалась революционным изменением всей биосфе­ры, и, хотя основная часть дошедшей до нас палеонтологической летописи, по-видимому, начинается после того, как эти революции со­вершились, вряд ли можно сомневаться в том, что когда-то не было, а потом появились "травоядные", что когда-то не было, а потом появились "хищники", и что это - абсолютный прогресс. Не приходится сомневаться и в том, что в пределах каждого архетипа тоже совершается своя эволю­ция, что, например, травоядные копытные - иной экологический тип, чей их конкурент - травоядная саранча.

В известном смысле живое является совокупностью не организмов, а корней, стеблей, листьев, челюстей, глаз, мышц, нервов, скелетов... т.е. органов и их систем, которые как бы принадлежат не своим конк­ретным владельцам, а живому в целом. Эта полезная абстракция позволя­ет говорить еще об одной стороне эволюционного прогресса - биотехни­ческом прогрессе. Абсолютен и он. Во-первых, эволюция живого как целого является процессом возникновения и последующего сохранения все новых органов: возникает и уже не исчезает глаз, мышца, скелет, мозг и т. д. Они могут редуцироваться или быть утраченными отдельными вида­ми (биотехнический регресс), но не биосферой. Во-вторых, каждое из таких ее приобретений совершенствуется, так или иначе усложняется и не теряет в ней достигнутой сложности. Это можно проследить в эволю­ции всех основных систем органов: зрительной - от светочувствительных клеток наружного эпителия до фасеточных глаз насекомых, глаз птиц и млекопитающих, нервной системы - от диффузной у кишечно-полостных до центральной у высших животных, мышечной - от кожно-мускульного мешка до очень сложной, обеспечивающей многообразные и хорошо скоординиро­ванные движения скелетной мускулатуры. Данный ряд можно продолжить по учебникам биологии. Сложнее найти универсальный критерий биотехничес­кого прогресса. Одно из наиболее интересных предложений (315) состоит в сопоставлении показателей эффективности биотехнических устройств (кпд, скорости проведения нервного импульса, количества перераба­тываемой информации, разрешающей способности зрения, прочности на разрыв, твердости и т. п.) с теоретически возможными физическими пре­делами этих параметров, степень приближения к которым является коли­чественным показателем достигнутого уровня биотехнического прогресса. Эволюцию живого можно было бы тогда представить как постепенное за­полнение пятном неправильной формы некой окружности, соответствующей этим пределам, а в растущем периметре этого пятна - видеть единый фронт биотехнического прогресса жизни. Отдельные рекорды на этом фронте могут принадлежать представителям далеких друг от друга систе­матических групп, поскольку биотехнический прогресс свойственен живо­му в целом, но каждый вид неизбежно выступает и как многоборец, кото­рый должен набрать, чтобы выжить, какую-то сумму баллов по многим показателям, даже не поставив ни одного биотехнического рекорда. Мож­но поэтому говорить также об обшей биотехнической прогрессивности от­дельных видов и сравнивать не отдельные глаза иди зубы, а их хозяев, решая, кто из них в целом или в итоге более прогрессивен. Таким обра­зом, от биотехнического прогресса можно перейти к морфофизиологическому - неограниченному и ограниченному или групповому - прогрессу.

Содержание неограниченного прогресса "составляет объективно осуществленное в условиях Земли развитие or простейших живых существ до человеческого общества... Переход простейших существ в млекопитаю­щих через длинный ряд эволюционных изменений показывает, что... такое прогрессивное развитие - факт неоспоримый" (316). Из всех форм эволюци­онного прогресса "в сущности лишь неограниченный прогресс представ­ляет то, что... эволюционисты... сознательно или бессознательно склонны подразумевать под термином эволюционный прогресс" (317), а вы­деление и изучение других форм прогресса в конечном счете позволяет "уточнить, углубить и строже сформулировать понятие основного - неог­раниченного - эволюционного прогресса" (318). Он - магистраль биологи­ческой эволюции, непосредственно соединяющая своими ступенями химическую и социальную формы материи. На ней закладываются предпо­сылки появления всех крупных таксонов, возникают основные биотехнические приобретения живого и "воспитываются" многие чемпионы в био­техническом многоборье. Линия неограниченного прогресса - источник главных ароморфозов живого, линия его мегааргонеза Ее существенная особенность состоит в том, что на ней не появляется приспособлений, которые рано или поздно становились бы препятствием дальнейшего прог­ресса. Этим неограниченный прогресс принципиально отличается от линия ограниченного (группового) прогресса, которые модно поэтому считать тупиковыми, т.е. не способными вывести свою группу прямо на человека.

Тупики отходят от магистрали и наследуют часть ее эволюционных возможностей и потенциала, поэтому ограниченный прогресс может неко­торое время идти параллельно неограниченному, повторяя по-своему ка­кие-то из его ступеней. Так, многоклеточные организмы, вероятно, не­зависимо эволюционировали от одноклеточных в 17 линиях (319), только одна из которых была магистралью неограниченного прогресса, но именно на ней ранее была заложена - в появлении аукариотической клетки - са­ма такая возможность. Становление класса млекопитающих сопровождалось приобретением отдельных их черт многими группами пресмыкающихся в ог­раниченном прогрессе (320), что в конечном счете также обусловлено воз­никновением на магистрали самой рептилийной организации. В этом плане "попытки приближения к социальности были во многих группах" (321). Как заметил еще Ф. Энгельс, "... государства насекомых... здесь даже соци­альный зачаток. То же самое у производящих животных с органами-оруди­ями..." (322). Элемент направленности к социальному объективно присущ, таким образом, и ограниченному прогрессу в силу генетической связи его линий с магистралью эволюции. Их нельзя, однако, считать неудач­ными попытками природы создать человека, а все, что не стало им, - ее браком, "магистральная линия прогресса могла неуклонно осуществляться вплоть до человека только при совершенно определенном течении процес­сов эволюции в других ветвях и в этом смысле - она сама есть резуль­тат развития всей живой природы в целом" (323), так что "социальные" попытки тупиковых линий эволюции нужно считать важнейшим источником биологического компонента среды, вне которой немыслимо возникновение человека. Бели бы, например, австралопитеки оказались в биоценозе конца девонского периода в окружении амфибий и папоротников, они на­верняка так и не стали бы людьми, поскольку "при одинаковых генети­ческих возможностях направление эволюции целиком определяется экологическими соотношениями" (324). Б этом отношения магистрали и тупиковых дикий биологической эволюции аналогичны отношениям соответствующих направлений химического развития, но исследованы они в настоящее время более основательно, чем последние. Начало этому положили прежде всего Дж. Хаксли, К. И. Завадский, М. М. Камшилов (325). Линия неограничен­ного прогресса образует ствол эволюционного древа, а линии ограничен­ного прогресса - его главные ветви, и, следовательно, "основная стра­тегия эволюционного процесса - специализация, основанная на ароморфных преобразованиях" (326), стратегия интегрального, абсолютного прогресса.

Сложным является вопрос о критерии высоты индивидуальной органи­зации. Он включает, по подсчетам A.М.Миклина, почти 40 отдельных па­раметров (327), которые, во-первых, не могут быть во многих случаях точно измерены и, во-вторых, изменяется, как правило, в противополож­ных направлениях: улучшение одних идет на фоне ухудшения других, - что естественно, если прогресс включает регресс как свою противопо­ложность. Путем преодоления этих трудностей является объединение родственных параметров в несколько групп: системные, энергетические, экологические, информационные (328), - выделение в каждой некоторых обобщенных показателей и их "калибровка" относительно магистральной линии эволюции как эталона усложнения индивидуальной организации. Ка­жется естественным, что "степень приближения к высшей форме движения материи является объективным критерием прогресса живого" (329), однако "сам характер морфофизиологического прогресса у равных групп в связи с особенностями их организации и конкретными формами взаимоотноше­ний с факторами внешней среды существенно различен" (330), и вряд ли можно точно сказать, например, сколько не "дотянули" до человека на­секомые в отличие от моллюсков, тем более, что ни те, ни другие в принципе не могли, находясь в тупиках эволюции, этого сделать: им следовало бы не только подняться, во, главное, перешагнуть пропасть меж­ду магистралью и тупиком, которая у каждого - своя. Вместе с тем "степень приближения к человеку" имеет обратную сторону, с которой проблема не выглядит неразрешимой: "степень удаления от неживого". Эта сторона оказалась в тени дискуссии (331) о смысле приближения к че­ловеку, между тем удаление отличается от него тем, что не имеет непроходимых качественных пропастей. Не все в живом непосредственно приближается к человеку, но все может удаляться от исходного чисто химического состояния. "Эволюция заключается в повышении и усилении основных свойств живой материи" (332), и обобщенный критерий высоты ин­дивидуальной организации или "мера состояния" живой системы "должна быть мерой отличия от неживой системы" (333). Именно она и была положе­на, на наш взгляд, в основу классического определения ароморфоза А.Н. Северцевым как подъема общей энергии жизнедеятельности.

К сожалению, "слабее всех разработан энергетический подход" (334) к оценке направлений эволюционного процесса, хотя "в системе с протоком свободной энергии [каковой является всякий организм. - 0. Б. ] структура вторична, функция первична" (335) в том отношении, что структура отби­рается по функциональным способностям, а не "для ради сложности" самой по себе. Изменение субстрата оправдано здесь только сохранением или улучшением функции, а самая фундаментальная функция любой откры­той, неравновесной системы - перенос анергии от источника к стоку, которым оплачивается сложность ее субстрата. Чем эффективнее перенос, тем большую субстратную сложность система может себе позволить. Зна­чение энергетического критерия прогресса состоит в его, так сказать, внешнем, объективно-принудительном для биологии характере, поскольку он меньше, чем другие критерии, зависит от ее теоретического состоя­ния и возможного субъективизма оценок. По этому критерию эволюционный прогресс живого выступает, далее, естественным продолжением и в из­вестном смысле повторением логики прогресса пред биологических систем, что, вероятно, может привести к обнаружению каких-то важных инвариан­тов в структуре биологической эволюции. Например, главным направлени­ем отбора пред биологических систем является, как показал, в частнос­ти, А.П. Руденко (теория которого рассмотрена ранее), увеличение их абсолютной каталитической активности, неравновесности и энерговоору­женности. На этом пути были свои "ароморфозы": системы преодолевали - иногда единственно возможным способом - вероятностные и кинетические пределы роста каталитической активности, радикально меняя в сторону усложнения субстрат и способ дальнейшего улучшения своего главного эволюционного параметра. Поскольку организм с химической стороны остается открытой каталитической системой и должен удаляться от неживо­го, следуя тому же закону, по которому пред биологические системы приближались к живому, ароморфозы, как на линии неограниченного, так и на далиях ограниченного прогресса, должны битъ способами преодоления каких-то вероятностных и кинетических пределов роста каталитической ак­тивности химической системы организма и его субстратно- структурной сложности.

Энергетический критерий принципиален и незаменим еще в одном от­ношении: он однозначно характеризует направление эволюционного изме­нения организма в целом, тогда как результаты попыток сделать это, исследуя соотношение изменений его отдельных частей и собственно био­логических функция, одни из которых (изменений) прогрессивны, а дру­гие - наоборот, существенно зависят от теоретических установок, чутья и вкусов исследователя и могут быть достаточно произвольными. Однако чтобы он мог эффективно работать при исследовании биологической эволюции, его следует привязать или привести к линии неограниченного прогресса. Это значит - выбрать такой показатель энергетики организма, который был бы максимальным у высших приматов или только у чело­века, а не у организмов, находящихся на вершинах линии ограниченного прогресса - осьминогов или дельфинов, например. Только таким образом физический критерий можно сделать достаточно чувствительным критерием именно биологического (в широком, а не специальном значении) прогрес­са индивидуальной организации, перекрывающим весь его путь. Существу­ет множество показателей энергетики организма: резерв свободной энер­гии на единицу массы; интенсивность метаболизма.всего индивида, выра­женная в килокалориях за час или приведенная к единице массы тела; последняя, помноженная на время жизни особи (константа Рубнера); энергетический поток на единицу генетической структуры за единицу времени или за время жизни; соотношение поддерживавшего и активного обмена - энергии, которую организм должен потратить на поддержание своей структуры и которую он может использовать для совершения внеш­ней работы: на поиск пиши, охрану территории и т. п. Изменение этих показателей в сторону увеличения хорошо коррелирует с наиболее крупными ароморфозами - возникновением аукариот, многоклеточности, теп­локровности, млекопитающих, а изменения тех, которые учитывают массу, продолжительность жизни и степень внешней активности организма, кор­релирует и с эволюцией в рамках типов к классов. Вместе с тем показатель, который прямо выводил бы на биологию гоминид как чемпионов прогресса, пока не найден. Его поиск нельзя считать искусственной подгонкой фактов под заведомо вымышленное решение: социальное объективное выше биологического, и такой поиск мог бы привести к более глубокому пониманию эволюционного смысла, возможностей и соотношения уже известных сторон организма и его жизнедеятельности.

Однако самым главным в нашем контексте является принцип не ухуд­шения энергетической функции при любых вариантах обеспечивающего биологический прогресс изменения морфологии организма - ароморфоэе, идиоадаптации (алломорфозе), дегенерации (катаморфозе). "Очень существенно то обстоятельство, что эволюция «вниз» по функции не разрешается, если учитывать энергетический принцип" (336), что "энергетический подход требует усиления функции и не разрешает ее ослабления (по крайней мере в удельном выражении)... Если организм, популяция вынуждены переходить в новые, часто более простые условия существования... то по сравнению со старым место обитанием его функционирование ухудшается. И, по-видимому, только упрощение структуры, избавление от ненужных на новом месте старых приспособлений позволяет сохранить и од­новременно интенсифицировать функцию" (337). Это не значит, что между ароморфозом и катаморфозом нет принципиальной разницы или что они не­ различимы по энергетическому критерию (который не настолько груб). Принцип эволюционного не ухудшения функции является, на наш взгляд, естественным и необходимым выражением абсолютности прогресса как диа­лектической противоположности регрессу. Прогресс, если он абсолютен, должен быть ведущим началом даже тех преобразований, прямой вещественный результат которых есть упрощение.

К тому, что абсолютен именно прогресс, фактически пришел ещё А. Н. Северцев. "Если некоторые части организма изменились прогрессив­но, а другие - регрессивно, то вопрос о том, в каком направлении произошло общее изменение организации, может быть, - считал он, - разрешён только на основании сопоставления прогрессивных и регрессивных: изменений друг с другом" (338). Это и привело его к различению ароморфозов, идиоадаптаций и дегенерации как нескольких вариантов их сочетания. Одним из существенных результатов такого подхода он считал объяснение сохранения и процветания низших групп организмов, из которого следует, что даже в явлении общей дегенерации прогресс - ведущая: сторона: "самым характерным для эволюции дегенерировавших форм явля­ется именно прогрессивное развитие у них подовой системы и различного рода ценогенезов, а... атрофия многих органов, даже целых систем ор­ганов.... представляет собой лишь явление вторичного порядка" (339). Именно прогрессивные изменения отдельных сторон организмов допускают, по мысли А.Н. Северцева, в ряде эволюционных ситуаций значительный регресс других сторон без потери и даже с повышением жизнеспособности. Заметим, что случай катаморфоза наглядно демонстрирует необходимость различения прогресса как процесса усложнения и прогресса как диалектической противоположности регресса: дегенерация не является непосредственно процессом усложнения морфофизиологической организации и интегральным прогрессом, но и в ней регресс остается относительным моментом прогресса. Если в случае ароморфоза прогресс как процесс до­минирует над процессом регресса уже на организменном уровне (поэтому сам ароморфоз можно считать интегральным прогрессом), то при катаморфозе то же в принципе происходит, минуя уровень организма, на биоценотическом уровне: катаморфозы вносят свой вклад в разнообразие видов и их экологических связей в биоценозе, делая интегральные биоценотический прогресс. Не делают они это потому, что прогресс абсолютен и в них.

Еще одним показателем удаления живого от неживого является сме­на адаптивных зон или экологических ниш, начиная с той первой, кото­рую занимала только что возникшая жизнь. Этому соответствует экологи­ческий критерий прогресса индивидуальной организации. Если "нишу... определять с учетом всего диапазона физических, химических и биологи­ческих перемен, к которым должен быть адаптировав... вид" (340), чтобы процветать в ней, то ароморфоз (арогенез) можно понимать как измене­ние, позволяющее занять существенно отличную от прежней адаптивную зону, например, приобретя способность к полету, освоить воздушную среду (341). Обычно это требует морфозиологического усложнения, и, нап­ример, птичий синдром сложнее исходного рептилийного. Однако прихо­дится считать, что "и регресс, как тип развития группы, является частным (и крайним) случаем развития по типу арогенеза" (342). Если иметь в виду именно регресс, а не привычно отождествляемый с ним па­разитизм, который на самом деле не так прост, чтобы автоматически считать его результатом упрощения (343), то в представлении о регрессе как частном случае арогенеза также можно видеть своеобразное отраже­ние относительности регресса и абсолютности прогресса. Но если не учитывать разницы между ними как диалектическими противоположностями и как относительно самостоятельными процессами, составляющими эволю­цию, что в данном случае, по-видимому, и происходит, это "ведет к дальнейшему изменению смысла понятия ароморфоза: он не учитывает ус­ложнения организации" (344), - и к убеждению в "неприемлемости критерия усложнения организации для характеристики ароморфоза" (345). Отчасти это компенсируется тем, что ароморфозом можно считать не просто смену адаптивной зоны, а ее расширение, при котором сохраняется способность существовать и в адаптивной зоне предков (346), т.е. как усложнение са­мой зоны. Однако отвлечение от аспекта морфофизиологической сложности чревато, утрируя, тем, что самым ароморфным придется считать ка­кой-нибудь атом углерода, способный существовать в такой "зоне", ши­рота которой и не снилась живому. По-видимому, в показатели широты, по которым сравниваются адаптивные зоны и, таким образом, сами орга­низмы, должно быть специально заложено представление, что наиболее широкую зону имеют антропоиды, т. е. экологический критерии высоты ин­дивидуальной организации должен быть, подобно энергетическому крите­рию, сознательно приведен к линии неограниченного прогресса. Трудно ожидать, что он и бее этого укажет на нее, послужит основой ее отличения от линий ограниченного прогресса, поскольку не только адаптив­ная зона предшествует и формирует организм, предъявляя свои условия, но и он сам в известном смысле создает ее. Тем не менее, если смотреть от начала жизни, пользуясь таким косвенным критерием морфофизиологического прогресса, как расширение адаптивной зоны предков, эволюция выступает в целом как интегральный прогресс. "Прогрессивная эволюция слагается из приспособлений к ряду последовательных сред, все более отдаляющихся от первоначальной среды, в которой обитали предки" (347).

Дата добавления: 2015-06-27