В Старой Гуте

С обозом около двухсот подвод, пройдя с боями через Подыватье, Ситное и Каменку, мы расположились на от­дых в селе Пигаревка, почти на опушке Брянского леса. Ковпак направил отряд во главе с Базымой разведать рас­положение и состав гитлеровских частей, обложивших Брянские леса с юга. Благодаря данным, полученным от Базымы, Дед блестяще обошел все гитлеровские гарнизо­ны и, форсировав речку Знобовку, вывел соединение в Брянский лес к большому селу Старая Гута. Здесь мы и остановились на время распутицы с тем, чтобы переставить обоз с саней на колесные повозки.

Жители села с радостью встретили нас и делились всем, что у них было. На подступах к Старой Гуте с юга, за реч­кой Знобовкой, в селах Голубовка, Большая Березка, Лес­ное, Поделы и других были выставлены боевые заставы. Штаб нашего Кролевецкого отряда с обозом остановился в селе Голубовка. Моей группе было приказано встать за­ставой в хуторе Василевском. Только прибыли в хутор, как мне доложили, что с юга приближаются четыре санных упряжки с вооруженными людьми в гражданской одежде. Я приказал быстренько подтянуть ручные и станковые пу­леметы к крайним хатам, там замаскироваться и до моей команды не стрелять. Спрятавшись за плетнем крайней хаты, я подождал, пока повозки приблизились, вышел на дорогу и взмахом руки показал им, чтобы остановились. Повозки остановились и начали разворачиваться в обрат­ном направлении.

- Если партизаны, подъезжайте ближе и назовите па­роль!—крикнул я.

Вместо ответа с повозок открыли стрель­бу. Падая на снег, я крикнул: «Огонь!» Застрочили наши пулеметы. Одна лошадь сразу же упала, соскочившие с саней трое вооруженных людей пытались догнать осталь­ные повозки, но тут же были скошены очередями наших пулеметов. Затем еще двое выпали из саней и остались лежать на снегу. Оба они были ранены. Как оказалось, это были полицаи, которым фашисты приказали наблю­дать за действиями партизан Брянских лесов. Раненых по­лицаев мы отправили в штаб Кудрявского.

Не прошло и двух часов после этой заварушки, как на дороге в хутор со стороны Жихова показались два человека с винтовками. Я дал команду всем снова замаскироваться, впустить их в хутор и взять живьем.

Едва эти двое вошли в хутор, их окружили партизаны: «Руки вверх!» Оба пришельца дружно подняли руки, а один даже заулыбался при этом. Оружие у них отобрали. По­дойдя к ним, я спросил, кто такие и куда идут.

— Я директор жиховской средней школы Кизя Лука Егорович, это мой односельчанин Иван Лыско, а идем мы к партизанам в Брянский лес, — с улыбкой ответил один из них.

— А почему вы улыбаетесь? Ведь здесь могут находить­ся и полицаи? — спросил я.

— Полицаи не носят красных звездочек на головных уборах, а у вас она есть, — ответил Кизя.

К вечеру, взяв с собой Кизю и Лыско, я отправился в Голубовку к Кудрявскому, чтобы доложить обстановку в хуторе Василевском. Парторг нашего отряда Иванько и партизан Дорошенко хорошо знали их обоих. Лука Кизя был сразу же назначен политруком в группу к Вале Подоляко, политруком нашей группы в то время уже был Па­вел Иванович Подуремя, бывший председатель колхоза в селе Камень Кролевецкого района, отважный партизан и замечательный человек. Позже партизанская жизнь связа­ла меня и Валентина узами крепкой дружбы с Лукой Кизей.

Вскоре я побывал в штабе Ковпака в Старой Гуте, где от Василия Фомича Попова и Алексея Ильича Коренева узнал, что формируется сводная группа конников для марш-броска в район Суземки на поиски оружия и боепри­пасов, оставленных в лесу окруженными тыловыми частя­ми нашей 13 армии.

— Если хочешь, проси Ковпака включить тебя в состав участников этой операции. Думаю, что там неплохо можно запастись оружием и боеприпасами. Только учти, что в эту сводную группу подбираются тренированные и проверен­ные в верховой езде конники: около сотни километров нуж­но преодолеть в кратчайшее время, — сказал Василий Фомич.

- В том-то и беда, что в седле я никогда не ездил, если не считать ту короткую вылазку с командиром и комисса­ром на твоем коне в Хвощевке, да и седла у меня пока еще нет, — ответил я.

- Коня подберешь из обоза, а насчет седла мы сейчас что-нибудь покумекаем, — сказал Попов.

Он всегда с оте­ческой заботой относился ко мне. Я и сам полюбил этого замечательного человека. Василий Фомич повел меня в группу конной разведки, познакомил с разведчиками, мно­гих из которых я уже знал. Затем он поговорил с ребята­ми, и те из своего обоза притащили старенькое, засален­ное седло. Вручая мне его в качестве подарка, знамени­тый ковпаковский разведчик — сибиряк Сашка Ленкин по прозвищу Усач сказал:

- Не теряй дружбу с разведчиками. У нас народ друж­ный, всегда выручат в трудную минуту, в беде не оставят.

Я любил смотреть, как Сашка лихо держался в седле и галопом проносился по селу, возвращаясь из разведки. Нравились мне лихость и отвага командира конной раз­ведки Миши Федоренко. Хотелось так же мчаться на ко­не, как эти прирожденные кавалеристы. Эта встреча стала началом моей дружбы с Сашей Ленкиным и Мишей Федо­ренко, которая не остыла и в послевоенное время. Саша закончил свои походы в партизанской дивизии имени Ков­пака Героем Советского Союза. После войны он жил и работал на Алтае. Миша закончил институт, жил в Москве и работал во Всесоюзной торговой палате. Он был специа­листом по товарной экспертизе, имел звание «Заслужен­ный изобретатель РСФСР». Сейчас, когда я пишу эти строки, их обоих уже нет в живых.

О намечавшейся операции в район Суземки я рассказал Валентину и Кудрявскому. Валя, конечно, захотел ехать со мной. Кудрявский обратился за разрешением к Ковпа­ку. Дед разрешил, но сказал:

- Коняка ведь не ероплан, им по-своему управлять тре­ба. Выдержит ли летчик такой дальний путь в седле? Если не выдержит, то лучше пусть не ездит. У нас санчасть и так переполнена ранеными. Где мы ему потом будем зад лечить?

Мы все же решили рискнуть. Раздобыли седло Валентину и выбрали из своего обоза двух самых здоровенных жеребцов. Нам почему-то казалось, что чем упитанней ло­шадь, тем она выносливей в походах. На деле же наши же­ребцы оказались ленивыми и тяжелыми на бегу.

С рассветом следующего дня мы уже «гарцевали» на своих жеребцах за пределами Старой Гуты. Командир сводной группы сразу же пустил своего скакуна легкой рысью. Вся группа, в том числе и Валентин, ровно шла за ним. Мой же тяжеловоз никак не хотел переходить на рысь, а когда я подогревал его плеткой, старался сбросить меня и бежал то вприскачку, то вприпрыжку. Бег у коня был явно не кавалерийский. Я всеми силами старался не от­ставать, чтобы командир не вернул меня в Старую Гуту. Однако не прошло и часа, как я начал ерзать в седле.

Командир подъезжал ко мне и со словами: «Не растя­гивай колонну!», стегал плеткой моего жеребца так, что тот, переходя на беспорядочный галоп, выносил меня впе­ред. Было не до боли, лишь бы удержаться в седле и окон­чательно не опозориться. Иногда Валентин подъезжал ко мне и по-дружески, с подначкой говорил тихо, чтобы никто не слышал: «Добавь газку своему мотору «тпру-но» мощ­ностью в одну лошадиную силу, а то командир снова ата­кует тебя в хвост», — или: «Выжимай из этой техники все, что возможно, но не забывай, что твой ероплан может убрать переднее шасси и встать на дыбы».

Как я доскакал до села Негино, где мы наметили себе остановку, сам не знаю. Кое-как слез с коня и враскоряч­ку, в полусогнутом состоянии добрался до первой хаты. Спал в эту ночь с задранными на стену ногами. Такое по­ложение казалось наиболее безболезненным и удобным...

Два дня мы разыскивали, выдалбливали из мерзлой зем­ли оружие и боеприпасы. Большая часть найденного ору­жия уже вышла из строя, но нам все-таки удалось откопать кое-что даже в законсервированном состоянии, в том числе несколько станковых и ручных пулеметов.

За два дня нашей работы в районе села Негино я не успел залечить свои ссадины и с ужасом думал об обрат­ном пути. На мое счастье, командир объявил, что несколь­ко коней нужно запрячь в повозки и погрузить на них най­денные нами оружие и боеприпасы. Я первым вызвался от­дать коня в упряжку, а самому стать ездовым. Мы с Ва­лентином раздобыли в селе колхозную телегу, которая гро­мыхала на всю округу.

Валентин продолжал свои дружеские подначки. Он то предлагал мне приделать штурвал к телеге, чтобы удобней было управлять «еропланом с мотором в одну лошадиную силу», то просил не выполнять никаких «фигур высшего пилотажа», чтобы не привлечь внимание вражеской авиа­ции, то запевал куплеты Карася из оперы «Запорожец за Дунаем»: «...Занедужив я в дорози, тай набрався я беды, ледве, ледве ще и на вози привезлы, привезлы мене сюды...» Пришлось отшучиваться, но честно говоря, мне очень хоте­лось побыстрей стать лихим кавалеристом. В отряде насчи­тывалось уже более ста человек. Мы с Валентином почти на все операции выезжали теперь верхом и вскоре уже не уступали кое-кому из умелых наездников.

Однажды под вечер ко мне на заставу прибыл посыль­ный из Старой Гуты и сообщил, что меня срочно вызывает комиссар Руднев. Передав командование группой Павлу Ивановичу Подуреме, я отправился к Семену Васильеви­чу. Войдя в дом, увидел сидящего за столом вместе с Руд­невым военного с тремя шпалами в петлицах.

- Познакомься, Алексей, это старший батальонный ко­миссар Калинин. Он здесь по заданию Военного совета Брянского фронта, знакомится с партизанскими действия­ми в этом районе. С неба к нам спустился: на парашюте.

Жена Руднева — Домникия Даниловна хлопотала по хозяйству, угощая нас партизанскими разносолами.

А Семен Васильевич продолжал:

- Товарищ Калинин уже выполнил свое задание. Завт­ра он возвратится в отряд Емлютина, а оттуда на самолете на Большую землю. Вот и вызвал я тебя для того, чтобы ты написал письмо своему начальству и домой, а то там ведь тебя наверняка считают погибшим. Мы с товарищем Калининым договорились, что он твои письма передаст по назначению.

Я спросил:

- А нельзя ли и Валентину Подоляко написать письмо родителям и жене? Ведь его тоже считают погибшим.

Руднев объяснил Калинину:

- Это два неразлучных друга, прошедшие вместе не­легкий путь по тылам врага. Они привыкли делить и горе, и радость, да и партизаны из них получились неплохие... Думаю, что стоило бы удовлетворить эту просьбу.

Калинин согласился. Мы долго еще чаевничали, и я спрашивал о Москве, о положении на фронтах. Калинин остался ночевать у Руднева, а я уехал, сказав, что к утру привезу письма.

С трудом мы раздобыли у местных жителей учениче­скую тетрадь и карандаш. До поздней ночи писали пись­ма. Я написал командующему авиацией Военно-Морского Флота генерал-лейтенанту авиации Жаворонкову (позже он стал маршалом авиации), где и как меня сбили, как не­удачно пытался перейти фронт, как попал в партизанское соединение под командованием Ковпака. Сообщил, что наш командир намечает установить самолетную связь с Боль­шой землей, и просил оказать содействие в моем возвра­щении в авиацию. А домой в Москву, что жив-здоров, воюю в партизанах, но писем от меня пока не будет, и это свое письмо я отправляю через фронт с оказией.

Утром я передал наши с Валентином письма Калинину. Из разговора с ним понял, что первые самолеты с Боль­шой земли прилетят в Брянский лес, в район расположения отряда Емлютина. Поэтому, зайдя в штаб и встретившись там с Ковпаком, я рассказал ему о разговоре с Калининым и спросил: «Не лучше ли будет мне остаться в отряде Ем­лютина, помочь ему в организации партизанского аэродро­ма и с одним из первых самолетов улететь на Большую землю?»

- Мы с комиссаром обсуждали этот вопрос и решили отправить тебя первым самолетом, который прилетит в на­ше соединение, а до этого ты будешь помогать в приеме самолетов нам, — сказал Сидор Артемьевич.

Спорить с Дедом я не мог, да и самому как-то грустно было расставаться с такими замечательными людьми, хотя и очень хотелось снова сесть в самолет.

Дата добавления: 2015-06-28