Русская Православная Церковь и Российское государство 3 страница

В царствование Бориса Годунова строилось много храмов. В Московском Кремле завершилось строительство колокольни «Иван Великий», которая приобрела современный облик. В Кремле планировалось также возведение грандиозного собора «Святая Святых». О намечавшемся при Годунове строительстве этого храма рассказывает, в частности, голландец Элиас Геркман, который в царствование Михаила Феодоровича Романова собирал сведения по истории России. «По вступлении на престол, - рассказывает Геркман, - он (Борис) тотчас же приказал разыскивать в других странах искусных мастеров, как то: скульпторов, золотых дел мастеров, плотников, каменотесов и всякого рода строителей. Никто не знал, зачем он это делал. Затем он начал советоваться с мастерами о том, что ему предпринять для увековечения своего имени. Наконец, он решился построить церковь, которая своим видом и устройством походила бы на храм Соломона. Этим он думал получить великую милость от Бога и оказать необыкновенную услугу людям Мастера тотчас же принялись за работу, стали делать небольшие модели, причем обращались к книгам Св. Писания, к сочинениям Иосифа Флавия и других писателей. Сделав модель, мастера показали ее Борису и она ему очень понравилась. Но это предприятие, по-видимому не понравилось Царю Царей, Господу Богу, и я умолчу об окончании постройки храма, так как ни одно из предприятий Бориса не осуществилось».[75] «Пискаревский летописец» рассказывает о замысле Бориса Годунова построить «Святая святых» сразу после рассказа о его воцарении: «Того же году царь и великий князь Борис Федорович замыслил был делать Святая Святых в Большом городе Кремле на площади за Иваном Великим. И камень и известь, и сваи – все было готово, и образец был древяной зделан по подлиннику, как составляется Святая Святых; и вскоре его смерть застигла».[76] О замысле построить храм Святая Святых упоминают также, причем с неодобрением, Авраамий Палицын и дьяк Иван Тимофеевич Семенов. Дьяк Семенов даже уподобляет Бориса в его гордости царю Навуходоносору. «Первое, самое важное его дело: он принял умом своим твердое решение, которое везде стало известно, что весь его подвиг будет о создании святейшего храма, - он хотел его устроить в своем царстве, так же как в Иерусалиме, подражая во всем самому Соломону, чем явно унижал храм Успения Божией Матери – древнее создание св. Петра. И то, что необходимо было на постройку и созидание стен, все им приготовлялось».[77] Иван Тимофеевич рассказывает и о втором предприятии Бориса Годунова: «Второе – тоже великое его дело, он хотя и хотел, но не смог его выполнить: источник самой вечно существующей жизни нашей, гроб единого от состава Троицы Христа Бога, вместилище Его божественной плоти, подобный находящемуся в Иерусалиме мерою и видом, он постарался изобразить, слив его весь из золота и украсив драгоценными камнями и золотой резьбой. Этот гроб уже был близок к завершению устройства; он был весь осыпан, как чечевицей, топазами и драгоценными камнями и очень искусно украшен разными хитростями, так что такое его устройство, не только мне, невежде, и подобным мне было дивно, но и первые из благородных и те, кто следует за нами и живет в царских домах и воспитан во сей славе и красоте, дивились его драгоценности и мудрой хитрости украшений, так что ум приходил в исступление, а глаза от блеска камней и разнообразного сияния их лучей едва могли оставаться в своем месте. А определить в числах действительную его стоимость не было возможности, потому что она превосходила всякое число».[78] Иван Тимофеевич подчеркивает, что эти два дела Борис Годунов начал совершать, «соединяя с гордостью, а Бог, предвидя его гордость и предупредив его решение, не дал ему их окончить и рассыпал».[79] Элиас Геркман рассказывает о золотом ангеле, которого заказал Борис Годунов: «Он заказал, между прочим, сделать изваяние ангела из чистейшего золота и хотел поставить это изваяние в церкви еще не отстроенной. Когда оно было сделано немецким мастером, царь пришел посмотреть на его работу. Некоторые формы в изваянии не понравились царю, и он указал на них мастеру. Последний постарался изменить и поправить их, насколько это было возможно. Когда его царское величество снова явился посмотреть на изваяние, то лицо ангела, еще более чем прежде, не понравилось царю. Так это повторялось несколько раз. Наконец, Борис указал мастеру, чего именно недостает в лице ангела и, прямо не высказав своего желания, дал довольно ясно понять, что лицо ангела должно походить на лицо царя. Мастер, догадавшись о его желании, пристально посмотрел на его царское величество и сделал лицо ангела так, что он совершенно походил на царя. Он снова приехал посмотреть на изваяние, остался им очень доволен и дал мастеру почетную награду. Это было незадолго до смерти Бориса».[80]

В начале XVII века Россию поразили три неурожайных года подряд. Разразился страшный голод, вспыхнули эпидемии. Один из очевидцев этих событий французский офицер на русской службе Жак Маржерет так описывал их в своих мемуарах: «В продолжение этих трех лет совершались вещи столь чудовищные, что выглядят невероятными, ибо было довольно привычно видеть, как муж покидал жену и детей, жена умерщвляла мужа, мать – детей, чтобы их съесть. Я был также свидетелем, как четыре жившие по соседству женщины, оставленные мужьями, сговорились, что одна пойдет на рынок купить телегу дров, сделав это, пообещает крестьянину заплатить в доме; но когда, разгрузив дрова, он вошел в избу, чтобы получить плату, то был удавлен этими женщинами и положен туда, где на холоде мог сохраняться, дожидаясь, пока его лошадь будет ими съедена в первую очередь; когда это открылось, признались в содеянном и в том, что тело этого крестьянина было третьим. Словом, это был столь великий голод, что, не считая тех, кто умер в других городах России, в городе Москве умерли от голода более ста двадцати тысяч человек; они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем позаботились по приказу и на средства императора (так Маржерет титулует царя Бориса Годунова), даже о саванах для погребения».[81]

Царь Борис Годунов деятельно боролся с бедствиями. Однако в народе стали ходить слухи, что во всех бедах виноват царь. Вновь пошли слухи о том, что царевич Димитрий был убит по приказу Бориса. В эти страшные годы прославилась своей благотворительностью муромская помещица Иулиания Осоргина, прославленная в лике святых как святая праведная Иулиания Лазаревская.[82]

Голод породил ряд антиправительственных восстаний. Более всего хлопот Борису Годунову доставило охватившее ряд уездов запада, юга и центра страны восстание, предводителем которого был Хлопко Косолап. Восставшие стянулись в окрестности Москвы, где в сентябре 1603 года были разбиты в кровопролитном сражении царским войском, воевода которого окольничий Иван Басманов пал в сражении. Тяжело раненый Хлопко попал в плен и вскоре скончался.

В том же 1603 году в Москве получено было известие о том, что в Польше появился человек, который объявил себя спасшимся царевичем Дмитрием Иоанновичем. В историю этот самозванец вошел как Лжедмитрий I. Проведенное по указанию царя Бориса Годунова расследование показало, что за спасшегося царевича выдавал себя беглый иеродиакон Чудова монастыря Григорий Отрепьев (в миру Юрий). Многие исследователи Смутного времени поддерживают мнение о тождестве Григория Отрепьева и Лжедимитрия I. Это мнение разделяют Николай Михайлович Карамзин и Сергей Михайлович Соловьев. Современный историк Смутного времени Руслан Григорьевич Скрынников также считает, что Отрепьев и Лжедмитрий – одно лицо. Впрочем, не все историки разделяют мнение о том, что первый самозванец был Григорием Отрепьевым. В 1864 году появился труд Николая Ивановича Костомарова, специально посвященный личности Лжедимитрия I: «Кто был первый Лжедимитрий?» Костомаров попытался доказать, что Лжедмитрий и Отрепьев – два разных лица, но что Лжедмитрий верил в то, что он на самом деле царевич Дмитрий. Костомаров выдвинул также версию о том, что идея с выдвижением Лжедмитрия родилась и начала осуществляться в Москве, в боярских кругах.[83] Эта гипотеза стала впоследствии весьма популярна в историографии. Чаще всего инициатива выдвижения Лжедмитрия приписывается боярам Романовым. Однако это версия зиждется на догадках и слухах. Она не подкреплена сколько либо значимыми фактами. В историографии высказывались и отдельные мнения, что человек, выдававший себя за царевича Дмитрия Иоанновича, действительно был настоящим царевичем Дмитрием. Такой точки зрения, придерживался, например, профессор Университета святого Владимира в Киеве В.С. Иконников. Следует отметить, что большинство исследователей, отрицающих тождество Отрепьева и Лждимитрия, приводят аргументы более из области психологии, нежели истории. Аргументы в пользу тождества Отрепьева и Лжедимитрия хотя и не бесспорны, но все-таки имеют достаточно большой исторический вес. Как отмечает Сергей Владимирович Бушуев: «… Версию тождества самозванца и Отрепьева никак нельзя сбрасывать со счетов, несмотря на некоторые ее слабые места. Нельзя, во-первых, в силу элементарного уважения к источникам, довольно единодушно называющих именно Отрепьева в качестве самозванца, и, во-вторых, еще и оттого, что другие решения проблемы личности самозванца основаны на еще большем количестве натяжек и допущений».[84]

Какие исторические свидетельства есть о Юрии (в монашестве Григории) Отрепьеве? Согласно данным годуновского расследования отцом Юрия был галичский сын боярский[85] стрелецкий сотник Богдан-Тихон Отрепьев.[86] Однако согласно родословным записям Богдан-Тихон был бездетен. В связи с этим, историками неоднократно высказывалось предположение, что отцом Юрия Отрепьева мог быть не Богдан-Тихон, а угличский сын боярский Богдан-Борислав Отрепьев. Родоначальником рода Отрепьевых считается выходец из великого княжества Литовского Владислав Кащ-Неледзевский, прибывший в Москву вместе с князем Дмитрием Ольгердовичем в правление великого князя Дмитрия Иоанновича. Владислав принимал участие в Куликовской битве. Кащ-Неледзевский и его потомство стали именоваться фамилией Нелидовы. Этот род дал России несколько генералов и дипломатов. Некоторые потомки Владислава стали почему-то именоваться неблагозвучной фамилией Отрепьевы, другие остались Нелидовыми.[87] Считается, что место рождения Юрия Отрепьева – село Смертино, что вблизи села Покровского у города Буй. Юрий рано потерял отца, который был убит неким литвином в московской Немецкой слободе. Юрий Отрепьев первоначально жил, видимо, на своей родине, где выучился грамоте. Известно, что затем Отрепьев поступил на службу к боярину Михаилу Никитичу Романову, а позже перешел к родственнику Романовых князю Борису Келбулатовичу Черкасскому. Затем Юрий Отрепьев принял монашеский постриг. Некоторые историки высказывают мнение, что это произошло после постигшей Романовых опалы. Однако это маловероятно. Романовы попали в опалу в конце 1600 года. Получается, что на успешную монашескую карьеру у Отрепьева оставалось слишком мало времени. Борис Годунов в послании к императору Рудольфу писал, что Отрепьев «состоял прежде на службе у одного у наших придворных, Михаила Романова; а так как он стал у него мошенничать, то названный Михаил за его проделки его от себя прогнал».[88]

Есть свидетельства, что посоветовал Отрепьеву принять монашеский постриг, или даже сам постриг его, преподобный Трифон Вятский. Так составитель «Иного сказания» сообщает: «И по прошествии некоего времени[89] случилось ему разговаривать с игуменом Успенского монастыря Трифоном, Вятской области, города Хлынова, и тот игумен Трифон уговорил его стать монахом».[90] Послы царя Василия Шуйского князь Григорий Волконский и Андрей Иванов, посланные в 1606 году в Польшу, говорили: «А он был в холопех у Микитиных детей Романовича Юрьева и у князя Бориса Черкаского и, заворовався, постригся в чернцы; а постригал его с Вятки игумен Трифон».[91]

Некоторое время после пострига Григорий Отрепьев «шатался» по разным монастырям. Составитель «Иного сказания» так рассказывает о перемещениях Григория Отрепьева по монастырям: «и он отправился в город Суздаль и начал жить в обители Всемилостивого Спаса в Евфимьеве монастыре, и из того монастыря перешел в том же уезде в монастырь к Спасу, называемому на Куксе. … Жил, путешествуя во многих монастырях».[92] Затем Отрепьев поступил в кремлевский Чудов монастырь, где монашествовал его дед Елиазар Замятня. Там монах Григорий был отмечен настоятелем архимандритом Пафнутием.[93] В период настоятельства архимандрита Пафнутия в Чудовом монастыре существовала книгописная мастерская. Известно, что с 1599 по 1600 год в Чудовом монастыре были переписаны 17 объемистых томов, в том числе 11 томов «Четий-Миней», над перепиской которых трудились двадцать два писца. Видимо в эту мастерскую и попал монах Григорий Отрепьев. Известно, что Лжедмитрий I обладал изящным каллиграфическим почерком, присущим школе московских приказных канцелярий. Видимо, Отрепьев обладал и литературными способностями. Сам он хвалился, что составил похвалу святителям Петру, Алексию и Ионе.[94] Монах Григорий был рукоположен патриархом в сан иеродиакона, отмечен им и приближен. Патриарх Иов стал брать молодого иеродиакона с собой на заседания Боярской Думы.

Составитель «Иного сказания» так рассказывает о дальнейшей жизни Отрепьева: «И желая искать и постигать с усердием премудрости богомерзких книг, впал в лютую ересь. А когда жил в царствующем граде Москве, был известен многим из мирских человек, также и властителям и многим инокам. И из Чудова перешел в обитель Николы на Угреше и начал в безумии своем возноситься и впал в лютую ересь, как безумный Арий свергся с высоты и со всею премудростью сошел на дно адово. И немного спустя ушел из Никольского монастыря на Угреше и поселился в Костроме в общежительном монастыре Иоанна Предтечи на Железном Борку. И оттуда вновь пришли они в Москву».[95]

24 февраля 1602 года человек, назвавший себя иеродиаконом Григорием Отрепьевым, ушел из Москвы вместе с монахами Варлаамом Яцким и Мисаилом Повадиным.[96] С этого момента все похождения Лжедмитрия довольно точно прослеживаются. Варлаам Яцкий, вернувшийся в Москву в царствование Василия Шуйского, подал «Извет», в котором описал свои похождения в обществе Лжедмитрия и то, что знал о его жизни в Польше. Историки долгое время скептически относились к этому источнику. Однако постепенно доверие к этому источнику стало возрастать. Как указывает Руслан Григорьевич Скрынников: «Бросается в глаза одна интересная особенность сочинения Варлаама. Если бы беглый монах продал свое перо новым властям и написал подложный «Извет» под их диктовку, он употребил бы красноречие на обличение самозванца. Однако в «Извете» Варлаам не столько бранил Отрепьева, сколько оправдывал себя. Безыскусность его рассказа поразительна. Страх наказания за пособничество Отрепьеву удивительно контрастирует с наивным стремлением выставить себя противником расстриги».[97] Свидетельством подлинности «Извета» Скрынников считает и исключительную осведомленность его автора о первых шагах самозванца в Польше. «Никому из авторов, кроме Варлаама, не известен тот факт, что в Самборе самозванец велел казнить московского дворянина, пытавшегося изобличить его как Гришку Отрепьева. Эпизод этот засвидетельствован документом, не внушающим сомнения, - письмом Юрия Мнишека из Самбора, написанным тотчас после казни годуновского агента».[98] Подтверждается и другой эпизод, о котором писал в «Извете» Варлаам. В 1851 году А. Добротворский обнаружил в Загоровском Рождественском монастыре на Волыни книгу, изданную в Остроге в 1594 году. На книге была сделана запись: «Лета от Сотворение миру 7110-го месяца августа в 14 день сию книгу великого Василия дал нам Григорию с братьею с Ворламом да Мисаилом». Под именем Григорий подписано «царевичу московскому». Затем была изображена подпись: «Констянтин Констиновыч нареченный во светом крещеныи Василей Божиею милостию пресветлое княже Острозское, воевода Киевский». Книга была передана Добротворским в церковно-археологический музей Киевской Духовной Академии. Недавно, как сообщает Вячеслав Козляков, она была обнаружена А.А. Булычевым в фондах РГАДА.[99]

Вот как рассказывает Варлаам Яцкий о встрече с Григорием Отрепьевым. «В прошлом, государь, в 110 (1602)-м году в великий пост, на второй неделе в понедельник, иду, государь, я Варварским крестцом, и сзади ко мне подошел молодой чернец, и он, сотворя молитву и поклонившись мне, начал меня спрашивать: «Старец, из которой ты честной обители?» И я сказал ему, что постригся в старости, а пострижения Рождества Пречистой Пафнотьева монастыря. «И который чин имеешь, крылошанин ли, и как твое имя?» И я ему сказал имя свое – Варлаам. И он мне сказал: «Жил в Чудовом монастыре, а чин имею дьяконский, а зовут меня Григорием, а по прозвищу Отрепьев». И я ему говорил: «Что тебе Замятня да Смирной Отрепьевы?» И он мне сказал, что Замятня ему дед, а Смирной – дядя». И я ему говорил: «Какое тебе дело до меня?» И он сказал: «Жил я в Чудовом монастыре у архимандрита Пафнотия в келье да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, Алексею и Ионе. Да у патриарха Иова жил я, и патриарх, видя мои способности, начал меня в царскую думу с собой водить, и я вошел в великую славу, но мне славы и богатства земного не хочется не только видеть, но и слышать, и хочу с Москвы съехать в дальний монастырь. И есть монастырь в Чернигове, и мы пойдем в тот монастырь». И я ему говорил: «Ты жил в Чудове у патриарха, а в Чернигове тебе не привыкнуть, потому что, слышал я, Черниговский монастырь – местечко не великое». А он мне говорил: «Хочу в Киев в Печерский монастырь, а в Печерском монастыре многие старцы души свои спасли». И я ему говорил, что Патерик Печерский читал. Да он мне говорил: «Поживем в Печерском монастыре, да пойдем в святой град Иерусалим, к храму Воскресения Господня и к Гробу Господню». И я ему говорил, что Печерский монастырь за рубежом в Литве, а за рубеж ехать нельзя. И он мне сказал: «Государь московский с королем взял мир на двадцать два года, и ныне стало просто, и застав нет». И я ему говорил: «Для спасения души и чтобы повидать Печерский монастырь и святой град Иерусалим и Гроб Господень, - пойдем».[100]

Варлаам и Григорий встретились на следующий день, по договоренности, в Иконном ряду. С Отрепьевым пришел еще монах Мисаил Повадин, которого Варлаам ранее знал по службе у князя Ивана Шуйского. Монахи наняли подводы до Болхова, а оттуда отправились в Карачев, а от Карачева до Новгорода-Северского, где остановились в Спасском монастыре. 19 апреля Григорий, Варлаам и Мисаил ушли из Новгорода-Северского. Они перешли границу Речи Посполитой, и пришли в Киев, в Киево-Печерскую Лавру. Там странники были приняты ее архимандритом Елисеем Плетенецким. В мае того же года странствующие монахи отправились в столицу владений князя Константина-Василия Острожского Острог.[101] Имя Константин было его официальным княжеским именем, а имя Василий было дано при крещении. Князь Острожский являлся ревнителем и защитником Православия, и, в то же время, одним из могущественнейших магнатов Речи Посполитой. Однако Отрепьева не пустили в княжеский замок. Впрочем, Григорию Отрепьеву и его спутникам удалось обосноваться в Троицком Дерманском монастыре, находящемся под покровительством князя Острожского. Осенью 1602 года Отрепьев снял монашеские одежды и поступил в школу, созданную в местечке Гоща социанами. Социане - арианская секта, существовавшая тогда в Речи Посполитой, ее главой был некто Социн. Некоторое время Отрепьев учился в этой школе.[102] Зимой 1602/1603 года он некоторое время провел у Януша (Александра) Острожского, сына князя Константина Константиновича. Примерно в апреле 1603 года Отрепьев приехал в местечко Брагин, где находился замок князя Адама Вишневецкого. Покинув местечко Гощу, Отрепьев не порвал связей с социанами. Среди его ближайших советников до последнего дня его жизни были социане братья Ян и Станислав Бучинские. В конце 1605 года посол социан Матфей Твердохлеб посетил Москву, где тогда царствовал Лжедмитрий, и был принят им милостиво.

В Брагине Отрепьев, выдавая себя за мирянина, поступил в свиту князя Адама. Вскоре Отрепьев разболелся (неизвестно притворно или на самом деле) и пожелал исповедаться. Во время исповеди он открылся священнику, что на самом деле является царевичем. «Новый летописец» так рассказывает об этом событии: «Той же окаянный Гришка дьяволом научен бысть: написа список, како преставися царь Иван и како царевича Дмитрея царь Федор отпусти на Углеч и како повеле его Борис убити и како будто ево Бог укрыл; в его место будто ж убиша углецкого попова сына, а ево будто крыша[103] бояре и дьяки Щелкаловы по приказу будто ся отца ево царя Ивана, и како будто ево не можаше укрыть и проводиша ево в сю Литовскую землю. Сам же злодей, по дьявольскому наущению ляже, будто болен, едва будто может слово отдати. Тои же писмо сохрани у себя тайно под постелю и повеле призвати себе попа будто исповедатця и злым своим лукавством приказываше попу тому: «по смерти моей погреби мя честно, яко же царских детей погребают; и сия тебе тайны не скажу; а есть тому всему у меня писмо вскрыте под моею постелею; и как отойду к Богу, и ты сие писмо возми и почти ево себе втайне, никому ж о том не возвести: Бог уже мне так судил». Поп же то слыша и шед, возвести то князю Адаму. Князь же Адам прииде к нему сам и вопрошаше ево во всем. Он же ничево ему не отвещеваше. Князь же Адам у нево под постелею начат обыскивати. Он же будто крепляхуся, не хотяше будто тово свитка дати. Той же князь Адам, взят у нево сильно и посмотрев той свиток, и впаде в ужас и не ведяше, что сотворити; и не хотя тово утаити, взят ево и поеде с ним к хоролю».[104]

В действительности князь Адам Вишневецкий, узнав тайну своего слуги, испытал сильные сомнения. Слишком уже невероятной показалась ему эта история. Не сразу князь Адам решился известить королевский Двор о появлении в его владениях претендента на московский престол. Однако после того как самозванец объявил себя выздоровевшим, князь Вишневецкий одел его в богатую одежду и стал возить в своей карете по гостям. В это время князь Константин Вишневецкий женился на дочери Сандомирского воеводы Юрия Мнишека Урсуле. Лжедимитрий познакомился сначала с Константином Вишневецким, а затем и с его новой родней – Мнишеками. В замке Мнишеков в Самборе он впервые увидел пятнадцатилетнюю Марину, дочь Юрия Мнишека. Там же началась работа по обращению мнимого Димитрия в католичество.

Польский король Сигизмунд III[105] тем временем узнал о появлении на территории Речи Посполитой человека, выдающего себя за сына Иоанна IV. Князю Адаму Вишневецкому пришлось оправдываться в том, что он своевременно не известил о таком важном деле. По требованию короля князь Адам Вишневецкий записал рассказ мнимого Димитрия о его похождениях. Нунций Клаудио Рангони снял копию с этого документа и переправил ее в Ватикан. Там эту копию обнаружил впоследствии аббат исследователь деятельности Лжедмитрия I аббат Пирлинг. По мнению Руслана Григорьевича Скрынникова рассказ самозванца Вишневецкому опровергает гипотезу Сергея Федоровича Платонова о том, что его готовили к самозванству в бояре Романовы. «Слова «царевича» обнаруживают тот поразительный факт, что он явился в Литву, не имея хорошо продуманной и достаточно правдоподобной легенды. Если бы Романовы были причастны к интриге, картина была бы совсем иной».[106] Самозванец не скрывал, что в Москве и первое время в Речи Посполитой выдавал себя за монаха. Скрывать это он не решился, иначе его легко было уличить во лжи. Однако он утверждал, что пострижен не был, проходил лишь монашеский искус.

В марте 1604 года Юрий Мнишек привез Лжедмитрия в Краков и познакомил с сенаторами. 17 марта 1604 года Лжедмитрий был тайно принят королем в Вавельском дворце. «Больше всего Лжедмитрий говорил о превратностях своей судьбы, о несправедливости, случившейся из-за захвата московского престола его «подданным» Борисом Годуновым. Он просил о заступничестве и помощи в деле возвращения своих законных владений», говорил о том, что «мог бы прибегнуть к помощи других монархов, но доверяется только его величеству».[107] На Сигизмунда красноречие претендента на московский престол и его готовность предаться на волю польского короля произвели благоприятное впечатление. Король пожаловал самозванцу золотую цепь с золотым медальоном, в котором находился портрет Сигизмунда. Также король пожаловал ему несколько сот золотых наличными и выделил несколько тысяч флоринов за счет Юрия Мнишека, который должен был в казну крупную сумму.

20 марта 1604 года Лжедмитрия принял также папский нунций в Польше Клаудио Рангони. О своей встрече с претендентом Рангони немедленно известил Рим. Вот что писал папский нунций о Лжедмитрии: «Он был чрезвычайно учтив и почтителен, говорил, что уже давно желает представиться мне как здешнему наместнику святого отца, не только для того, чтобы предложить мне свои услуги, но чтобы подробно передать все, касающееся его самого (хотя он знал, что вся его история была мне хорошо известна). Кроме того, он просил меня ходатайствовать за него у святого отца, прося не только его молитв за справедливое свое дело, но и помощи в борьбе за свои владения, так как обязанность всемирного пастыря – защищать и помогать угнетенным».[108] Затем, как пишет Рангони, «Димитрий» «очень подробно и с некоторыми преувеличениями рассказал о том, как тяжко быть лишенным царства слугой своего отца, который достиг высшей власти благодаря коварным замыслам против его жизни, от которых спас его Бог. Не менее тяжело видеть ему терзания, которым тиран подвергает его родину, вследствие чего он умоляет меня ходатайствовать за него у святого отца и у короля».[109]

Руководство Католической церкви связывало с авантюрой самозванца большие надежды. Рангони позаботился об обращении мнимого Дмитрия в католичество, встретив с его стороны полную готовность сменить веру. Для подготовки перехода в католичество к самозванцу был приставлен настоятель дома иезуитов высших степеней в Кракове Каспар Савицкий. Савицкий был духовником Марины Мнишек. Он же стал и духовником Лжедмитрия. Руководил всем процессом обращения знаменитый иезуит Петр Скарга.[110] Тайный переход Лжедмитрия в католичество состоялся в католическую Страстную Субботу 17 апреля 1604 года в иезуитском костеле святой Варвары в Кракове. Лжедмитрий собственноручно написал папе Клименту VIII[111] письмо.[112] Письмо самозванца папе Клименту написано на польском языке изысканным слогом, но с множеством ошибок. Видимо Лжедмитрий лишь переписал составленное иезуитами письмо. В письме, говоря о своем мнимом происхождении и планах, самозванец уверял папу в искренности своего обращения. «Когда я был призван к польскому королю и присматривался к католическому богослужению, по обряду Святой Римской Церкви, - писал он, - я обрел, по Божьей благодати, вечное и лучшее царство, чем то, которого я лишился».[113] «Радея о душе моей, я постиг, в каком и сколь опасном отделении и схизме греческого от церковного единения отступничества находится все московское государство, и как греки позорят непорочное и древнейшее учение христианской и апостольской веры Римской церкви. … А посему я чистосердечно, силою незаслуженной (мною) благодати Божией, приступил к этому учению и единению с католическою церковью, и укрепленный церковными таинствами стал смиренною овцою Вашего Святейшества, как верховного пастыря всего христианства».[114] В заключение своего письма папе Клименту, самозванец писал: «Лобызаю ноги Вашего Святейшества, как Самого Христа, и, покорно и низменно преклоняясь, отдаю мое повиновение и подчинение Вашему Святейшеству как Верховному Пастырю и отцу всего христианства. Делаю это тайно и, в силу важных обстоятельств, покорно прошу Ваше Святейшество сохранить это в тайне. … Вашего Святейшества нижайший слуга Дмитрий Иванович царевич великой Руси и наследник государств Московской монархии».[115] Лжедмитрий ради осуществления своих целей был готов целовать ноги не только римскому папе. Нунций Рангони сообщал в Рим, что претендент на московский престол упал перед ним, нунцием, на колени и пытался облобызать его ноги, как представителя папы.

Интересно, что Климент VIII на полях донесения, возвещавшего о появлении в Речи Посполитой «Дмитрия» написал: «Это вроде воскресшего короля Португальского».[116] Папе вспомнились сравнительно недавние события. В 1578 году португальский король Себастьян без вести пропал во время похода в Северную Африку. Королем Португалии стал ближайший родственник Себастьяна король Испании Филипп II. Через некоторое время в Португалии стали появляться Лжесебастьяны, претендовавшие на власть. Всего их было четыре.

Из Кракова Лжедмитрий отбыл тайным католиком и официально признанным царевичем. Впрочем, далеко не все польские вельможи признавали самозванца настоящим царевичем и поддерживали его авантюру. Сильно мешало самозванцу то, что польский канцлер Ян Замойский отказался его признать и не отвечал на его письма. Зато Юрий Мнишек и его родня вовсю старались ради мнимого Дмитрия. Старались, надо сказать, не напрасно. Лжедмитрий официально просил руки Марины Мнишек. 25 мая 1604 года в Самборе был заключен договор между «царевичем Дмитрием Ивановичем» и Мнишеками. Мнимый царевич обязался «во имя Пресвятой Троицы» взять в жены панну Марину Мнишек. В случае отказа от женитьбы, Лжедмитрий навлекал на себя проклятие. Договор становился действительным лишь в том случае, если «царевич» сумеет завладеть московским царством. Своей невесте самозванец обязался дать в полное и безраздельное владение княжества Новгородское и Псковское со всеми доходами. Сам мнимый Дмитрий обязался не вмешиваться в управление этими княжествами. Марина получала право насаждать в этих землях католическую веру. «Также волно ей, - говорилось в договоре, - … в своих в прямых уделных государствах монастыри и костелы ставити римские, и бискупы и попы латынские, и школы поставляти и их наполняти».[117] Марина получала право держать при себе невозбранно католических священников. Самозванец обязался совместно с Мариной «крепко промышляти, чтоб все государство Московское в одну веру римскую всех привести, и костелы б римские устроити», обязался и сам придерживаться римской веры. Лжедмитрий обязался сразу после своего вступления в Москву выплатить Юрию Мнишку сто тысяч золотых польских, а Марине прислать золота, серебра и бархата.

Дата добавления: 2017-01-14