Статистики и информатики 5 страница

Надо отпустить, нечего держать! Если нужно дожить,

то пусть доживается без меня —

само собой. Не в

сознании, а где-то в иной плоскости — в подсознании.

Пускайте себя на внутреннюю борьбу, пускайте на весь

сложный процесс.

Точка

(мячи, уменье «отрезаться», выдержка)

Читать с точкой. Пауза после выдоха во сне —

точка.

Точка — это доделка куска.

Хорошо на мячах: брось мяч, и будешь невольно следить,

как он упал, покатился, остановился, успокоился,

встал —

точка.

Упражнения на «точках» дают четкость и артистичность

и уводят от мазни. Дают скульптурность. Помогают

оформленности.

Иногда при беспокойстве и нервности актера, самым

лучшим способом успокоить его является этот метод «точки

». Поставить точку — это доделать кусок. Чаще всего

актер и нервничает из-за того, что он не доделывает, а в

результате этого и новый кусок не начинается; как я иногда

выражаюсь: «наступает себе на хвост». Как начнет следить

за «точкой», так куски сами собой начнут доделы-

ваться и «отваливаться» — давая возникновение новому

куску. И актер успокоился, т. к. перестал сам себе «наступать

на хвост». Появляется покой, выдержка и свобода

творческой фантазии.

Об умении «отрезаться»

(см. единственность, точка, мизансценировка текста)

Как часто мучаются актер и режиссер, что монолог или

сцена, даже целая роль идет «в одну дуду», «на одном

тоне», «на одной ноте» и т. д. Причина тут в слове «один».

Значит, одно отношение ко всему, или только одна задача,

или только одно волнение (эмоция) и вообще — «одно».

А ведь в жизни мы передвигаемся легко, и если я сделал

только один шаг, и то нога моя уже не находится на прежнем

месте — ее там нет — совсем нет! Она в другом

месте. То же и с движением психическим. Не надо забывать,

что вся наша жизнь — физическая, если не грубо,

так — тонко физическая, и, значит, мы двигаемся и в

двух местах сразу быть не можем. Вот эту простую истину

следует понять и ей довериться вполне.

Надо иметь смелость, если я хочу сделать шаг — отодрать

ногу от пола. Если тебе это место пола так любо —

не грусти — ты опять можешь сюда возвратиться, а сейчас

отдирай и ставь на совершенно другое, хоть и рядом

находящееся место.

Возьмем хотя бы описание одной картины, одного

факта, где непременно потянет все шпарить «в одно».

«Я видел пышные поля, холмы, покрытые венцом дерев,

разросшихся кругом, шумящих праздною толпой, как

братья в пляске круговой, я видел груды темных скал,

когда поток их разделял, и думы их я угадал: мне было

свыше то дано...»

«Я видел пышные поля...» Ты их видишь? Вот они:

широкие, большие... Теперь бросай их, не застаивайся на

них, как если бы ехал на поезде —

и вдруг перед твоим

окном после полей вырос холм: «холмы, покрытые венцом

дерев, разросшихся кругом, шумящих праздною толпой,

как братья в пляске круговой...», но и то: «шумящих

праздною толпой, как братья в пляске круговой», относится

уже к деревьям, а не к холмам, и поэтому — холмы

ты брось и имей дело только с деревьями.

Теперь ты доехал на своем поезде до совершенно нового,

непохожего на другие, места: до груды темных скал,

разделенных потоком. Все прежнее забыто, от него не

должно быть и следа. И вот на смену зеленых холмов,

пышных полей — груды темных скал — ну как это все

можно валить в одну кучу? Ведь это все совершенно разные

явления, впечатления, ничего общего в себе не имеющие,

на другие места моего «Я» действующие. До такой

степени, что на зелень холмов и полей я смотрю один,

а на эти мрачные скалы — совсем другой. Два разных

человека. И не бойся оторваться от одного — иначе не

перейдешь к другому.

И отрывайся внешне: если поля внизу, то холмы уже

выше, а скалы, громадные скалы — вот они, прямо давят

на тебя. Раньше все было в отдалении, а это — здесь, вот,

совсем рядом.

К подсознанию

Описать, как Пантелеймонова, испорченная актриса, рискнула

«ничего не делать» на сцене и удивленно остолбенела:

оказывается, без ее участия жизнь идет... при этом

как-то легко, свободно и радостно.

Это —

ее рождение как актрисы. До сих пор все было

по заказу, всё под наблюдением, всё — «культура» и воля

(это почти повторение Муратовской). Уж очень страшно:

как же это я «без задачи»?! Страшно и стыдно... Как

выйти совершенно голому на улицу; непременно надо

«прикрыться» чем-нибудь.

Отдача позывам (1930 г.)

Изобретения даются не сразу и стоят иногда не дешево. Поэтому

ими гордишься, их ценишь, их держишь в секрете.

Иногда ученик, актер или просто «человек» пристает к

тебе, хочет получить от тебя какой-нибудь совет, выудить

что-нибудь замечательное, что сразу сделает его актером

или удачником.

Возьмешь да и бросишь ему одно из своих изобретений

и находок, а он прозевает. Да еще скажет: «Нет, это

что, а вы мне скажите что-нибудь более существенное!»

А для меня сейчас это самое существенное и есть. Так

и скажешь, что это существенное, —

упирается, отвертывается,

как сытая собака от хлеба.

Ну, заставишь себя перестроиться — найдешь что-нибудь

другое — бросишь немногими словами мысль по содержанию

очень существенную и содержательную — нет,

опять не нравится.

Попробуешь растолковать, разжевать, чтобы легче проглотил

ось, как будто бы слегка и заинтересуется, подума-

ет что-нибудь вроде: «Да, это, конечно, тоже занятно,

только это не то», и опять пристает к тебе.

Ну, раз не взял, два не взял, разжевали — не взял —

больше не хочется и говорить с ним.

Так и наше подсознание. Оно подсовывает тебе: сделай,

а ты не шевелишься. Тебе это не нравится. А надо

слушаться — начать делать. Если сразу не понял — дальше

в процессе делания поймешь. И так же, как ученику,

который вдруг насторожится от твоих брошенных нескольких

слов, что-то на лету ухватит и начнет расспрашивать,

начнешь с радостью объяснять и выкладывать

все твои, дорого стоящие тебе, секреты, стараясь сделать

его соучастником всех твоих открытий —

посвятить

во все детали и удивительные подробности, — так и наше

подсознание — только начни слушаться его, а там много,

много.

По первым, как будто незначительным, вскользь брошенным

словам, нельзя судить поспешно и с кондачка.

Не так ли и наше подсознание. Что-то бросает тебе, а

ты, извините —

морду воротишь. Раз отворотил, два отворотил

— оно и соскучится разговаривать с тобой.

Это наблюдаю все время в своих литературных занятиях,

и в актерских, и в режиссерских, и в жизни, и в

работе.

Если есть хоть малейший позыв, нельзя его останавливать

—

пусть идет, а то все остановится, завянет, да так

ничего и не появится.

Если появилась мысль совсем не к делу — бери ее,

пиши — смотришь, по мере изложения она все богаче и

богаче. Как будто тебе целый клубок надо, а перед тобой

высунулся кончик тоненькой ниточки — куда это мне,

мало! Отвертываешься: разве это то?

А ты бери этот кончик и тащи понемногу да помаленьку,

чтобы не порвать. Смотришь, тянется и тянется, так

целый клубок и намотаешь.

Иногда это тем самым клубком и окажется, несмотря

на то, что первый высунувшийся кончик казался каким-

то хилым, грязным и рваным. А иногда, правда, совсем

неожиданным и не нужным тебе сейчас клубком, но в

дальнейшем он тебе пригодится.

Кроме того, разматывая его, ты напал на творческое

состояние, пробудил себя, подвинтил свои ослабевшие

гайки.

Напрашивается и другое сравнение: старатели мы.

Ищем золото, а попадается медь, железо — мы проходим

мимо с пренебрежением. А надо брать, может быть, тут

целые тысячи тонн меди, разве это не богатство?

Да может, где медь или железо, там золота-то и не

бывает. Бери, что подвертывается. Слушайся судьбу.

Написать о том, как мысль может мешать и ее нельзя

удалить иначе, как высказав на бумаге ее. И как после

удаленной пробки легко вытекает жидкость, так теперь

свободно изливается глубже лежащая и долгожданная

мысль.

Начнешь писать, думая сказать одно, а выходит совсем

другое — пусть! Это где-то пригодится, в свое время

и в своем месте. Оно тоже, значит, имеет право на

существование. И если ты не дашь ему жить, оно будет

мешать тому, чего ты ждешь и что тебе так нужно

сейчас.

При обработке ролей тоже может мешать что-нибудь,

от чего нельзя избавиться иначе, как «выиграв» из

себя это.

Этот прием относится к «деланию того, что хочется»,

Не сделаешь —

оно и заткнется.

В жизни такой отказ сделать что-нибудь по первому,

едва намечающемуся побуждению, очень част. Идешь мимо

магазина, увидел что-то, возникла мысль: пожалуй, надо

зайти, купить. И сейчас же другая — от лени или от чего-

то другого: успею, можно и потом. А «потом» окажется,

что все распродано. И нет конца таким случаям. Упустишь

момент, а потом себя упрекаешь. Ну вот, ведь была

мысль сделать, а почему-то не сделал.

То же и с первыми впечатлениями. Вверишься человеку,

а он тебя и посадит. Потом вспоминаешь: «Недаром,

когда я его увидел в первый раз, он мне так не понравился

». Было, очевидно, какое-то предостережение, идущее

из подсознания, — пренебрег.

Надо вырабатывать в себе эту способность более чутко

относиться к своим позывам. Я думаю, что это довольно

просто: не слушаться своего тормозного аппарата, а то уж

очень он у нас хозяйничает надо всем. Не слушаться и

непременно исполнять сейчас же свои желания. Слушаться

больше толчков: «Сделать!» или «Не делать».

Только эти толчки «Делай!» могут исходить и не от

интуиции, а от нервности, от заторможенности. Тут чрезвычайно

существенным будет культура в себе состояния

спокойствия. Выжидательного спокойствия.

Не торопиться!

Конец XIX века. Москва. Пожарный двор с каланчой.

Тревожный сигнал, означающий — пожар!

Мгновенно на двор из сарая выбегают пожарные и

выводят лошадей; вместе с ними быстро выходит начальник

—

бранд-манор.

Надо все сделать в несколько секунд. И первое, что он

громко командует: «Не торопиться!»

Написать: О значении пускания на мелкие и

мельчайшие

движения.

Это входит как непременная составная часть в «отпускание

».

Так, фраза сказана. Точка. Говорить больше ничего не

буду... Напряженность чувства «отпущена» на свободу...

Может быть, идут мысли... Может быть, и не идут, но

мельчайшие движения продолжаются: движение глаз,

головы, рук...

В этом была огромная, непередаваемая пленительность

Ирьи (Вийтанен.

—

Ред.) —

в паузах ее руки, ее лицо, ее

глаза говорят еще больше, чем слова; вся жизнь ее, о

которой она и не подозревает, выходит этими движениями

наружу — душа ее становится такой обнаженной, тело,

которое всегда служит панцирем для души, делается не

только прозрачным, но оно-то и передает мельчайшую и

тончайшую жизнь души, которую не выскажешь никакими

словами. Да и так: слова скажут, но не доскажут...

досказывает в полном молчании тело...

Инерция

1. В упражнениях многое не написано. Как, например,

об инерции. Этюд сделан. Кончен. Задается другой. Но

инерция первого этюда еще осталась, он еще сидит в актере

и доигрывается. И получается смесь первого этюда со

вторым.

2. Тут возникает необходимость «отбрасывания», «очищения

» себя от только что сделанного этюда.

3. При изучении техники «повторности» тоже надо

научиться этому «отбрасыванию». Там надо помнить только

основные обстоятельства.

4. Те, которые будут действовать в вас как «пружины

». И еще те, которые ограничат вас и не дадут сойти с

рельс роли.

5. Когда ученик не пускал себя и у

него остался в

душе запас, тогда неплохо повторить этюд (или сцену),

и она доиграется — будет найдена форма, и дело развернется.

Если же этюд или сцена сыграны хорошо, и актер все

отдал, выиграл из себя, то повторять не рекомендуется.

Иначе будет насильничанье, творческое истощение, вредное

для роли и для технического роста актера. Сюда же

относится неосторожная растрата на репетиции, когда

вечером необходимо играть сильный спектакль. Сюда же

относится вредное повторение премьеры несколько раз

подряд, изо дня в день. Не успеет пройти усталость от

первого спектакля, а надо играть второй и т. д. — подряд

целую неделю.

«Э! нет, —

скажет какой-нибудь Судаков, - - если

вышло, так непременно надо закрепить! Необходимо заставить

актера сыграть сцену в должном ритме и с полным

темпераментом раз пять, не меньше. Тогда можно

быть спокойным, что сцена закреплена и завтра выйдет.

А завтра опять ее провести со всей беспощадностью несколько

раз — тогда, пожалуй, можно за нее и успокоиться

».

Но спросим: что же, собственно, «укрепится»? Переживание?

Конечно, нет. Только внешний насильный напор.

А жизнь испугается и уйдет совсем и навсегда.

Инерция

1935 г. 23.04.

Вот закон, от которого, казалось бы, нельзя уйти в нашей

жизни. Между тем актер умудряется это опровергать на

каждом шагу.

Попробуйте остаться на несколько секунд совершенно

без мысли и без желания, затем появится едва отмечаемое

чувство, желание или потребность или просто начнется

проявление, т. е. действие, движение.

Не мешайте и дайте ему развиться. Чем дальше, тем

более будет накапливаться инерции и тем сильнее и непреодолимее

пойдет процесс.

Уметь не мешать развиваться инерции, это —

овладеть

важным секретом.

Надо взять на прицел вопрос об инерции и исследовать

его в своих интимных работах на практике. Надо

уловить и выделить феномен инерции и состояние инерции.

И попробовать с ним манипулировать.

Пустота

В первый раз мысль о «пустоте» пришла мне случайно в

Вельске (1943 г., май). Описывая, как после задавания

текста перед началом этюда, актер выбрасывает его из

головы, делает как бы «пустоту», как вдруг в эту пустоту

устремляется новая жизнь, новое бытие, — я оговорился:

«Природа боится пустоты».

И с этого момента эта мысль меня не оставляет.

«Пустота» — это что-то очень серьезное!

Пассивность — разве это не разновидность пустоты?

«Отпускание» — разве не тоже «пустота»?

«Срыв ритма», который я наблюдал у Моисеи,

разве

это не прием дерзкого опустошения себя в самый острый

момент?

И, наконец, вся эта моя техника этюдов как с обстоятельствами,

так, особенно, и «без обстоятельств»? Это все

пользование моментом «пустоты».

Нет ли даже в приеме физической задачи и физической

занятости все этой лее

скрытой власти «пустоты»?

Если хоть частично все это верно, то мы на пороге

новых открытий в технике творчества.

К отпусканию

Игра под суфлера — это именно невольное отпускание.

Сказал, а дальше — не знаю, что. Дальше мне скажут из

будки.

О «технике» затыканья

От тех или иных причин появилось чувство, волнение.

«Ага! — думает актер, —

вот оно! Теперь не теряй,

держи его!» Держит, а чувство пропало, осталось только

напряжение, спазм.

Чувство нельзя удержать, оно течет. Надо отдаться

ему, этому течению. Надо броситься «в волны его».

К отпусканию

Сердце работает не 24 часа в сутки, а только 8. Остальные

оно отдыхает (диастола). Так же надо отдыхать беспрерывно

и актеру (отпускание).

Если сердце задержится в систоле, то наступит припадок

и смерть. Это самое происходит у актера, когда он не

«отпускает», т. е. не дает себе необходимого отдыха.

Душевная пробка

Самое важное —

открыться. Слушаешь музыку — приятно,

но и только... Вдруг несколько новых неожиданных

аккордов или волнующий ритм перестраивают вас, что-то

в вас как будто открывается и слушаешь теперь по-другому.

Другим местом.

Лодыженский

сказал Л. Толстому, что музыка открывает

пробку, затыкающую нашу душу. Толстому это понравилось.

«А у нас вот здесь и штопор есть», — сказал

он, указывая на Гольденвейзера, который в то время был

там в гостях.

Так вот: пробка. Открыть ее, и в этом все дело! Музыкой

ли, словом ли, картиной ли, красотами ли природы

— это уже не важно.

Нам важно то, чтобы найти технику открывания этой

пробки.

Пока что, самое сильное: «психическое

дыхание»,

«освобождение

от тела», «отпускание» и вообще «пассивность

».

«Пробка» большей частью губит все дело.

Пробка может быть как перед первым, так и перед

вторым порогом. У некоторых еще никогда не вынималась

пробка даже перед первым-то порогом. Когда ее у

них вынешь, так они бывают потрясены и считают, что

вот у них в руках все нити к вдохновению. А до него еще

ох, ох как далеко!

С большой вероятностью можно предположить, что самый

общедоступный путь к уничтожению этой привычной

«пробки» — культура «пускания по первому позыву».

Тайохара 20.06.47 г. (Сахалин)

Восприятие

Культура «чуткости»

1931 г.

Что такое интуиция? Не есть ли это просто чуткость!

Чрезвычайная чуткость к очень тонким вещам?

И рядом с культурой покоя и другими, обещающими

родиться, должна себе найти место и культура чуткости,

особенно, если она есть корень интуиции.

Главных «культур», вероятно, совсем немного: покой,

чуткость, отдача и, может быть, еще одна, две, а остальное

заключено в них.

К отрывкам

Этот прием — культура интуиции. Развитие чуткости к

самым тончайшим процессам и побуждениям.

Бывает хороший добротный актер, но грубый (пример).

А есть актеры тонкие, чуткие к самому неуловимому.

И прием этот не нужно бросать никогда. Иначе потеряешь

тонкость и изощренность.

А в искусстве дорога тонкость, неуловимость. Не

крупное, а мелочи — оригинал и копия (не написано ли

раньше?) <см. с. 167. — Ред.>.

О работе дома

(во 2-е издание 1-й книги)

Не нужно ли в первой книге «О технике» написать об

отдаче мысли!

Подумать, куда отнести как «отдачу мысли», так и

«слабые токи», а также «ощутительное восприятие» и «отдачу

ощущениям»?

<Чуткостъ>

Пресловутое «внимание», которое, правда, преподается

самым нелепым образом, не приводит к хорошим результатам.

Само слово — «внимание» вызывает у ученика напряжение.

Оно не вызывает самого главного: пассивности.

Кроме того, «внимание» в искусстве должно быть непременно

чувственное, а не протокольное. Не важно заметить

множество разных деталей, а важно, чтобы хоть

одна деталь, да вызывала живое чувственное отношение.

Само слово чуткость располагает к пассивности, к

раскрытое™.

Чуткость может быть всякая: к детали, к мелочи, чуткость

к общему, главному, чуткость к ритму, к музыкальности

сцены, чуткость к костюму, к партнеру, к самому

себе, своим влечениям, хотениям, своим рефлекторно возникающим

движениям и, наконец, чуткость к мыслям,

витающим близ меня, образам и формам.

«Допускание» и

«не допускание»

(вот еще одна из «культур

») может быть один из важнейших ключей чуткости.

На всякое впечатление возникает ответная реакция,

Если партнер говорит, а у актера реакции нет, то он или

пропустил первый толчок, прозевал или тормоз возник

слишком быстро, значит, тут психическая заноза. Чут-

кость к первому, первейшему ощущению — одно из необходимых

(необходимейших!) условий творчества. Как его

прозевал, так сейчас же, автоматически, захлопывается

тормоз. Так быстро, что без достаточного навыка и не

заметишь всей этой услужливой механики.

О допускании

до себя № 1

Между нами и миром всегда есть плохо пропускающая

перепонка. До себя, до «Я» мы не допускаем. Допускаем

до какого-то счетного автомата, находящегося очень не

глубоко.

Настоящее «Я»,

«я — есмь» только тогда может быть

поймано, настоящее общение только тогда установлено,

когда я допускаю до себя объект.

Начать нужно с маленького. Вот стол, в доске стола

сучок. Спокойно смотрю на сучок. Допускаю ли до себя?

Воспринимает ли мой глаз сучок?

Не надо мудрствовать, рассуждать, а просто — смотреть.

Заставить свой глаз быть пассивно воспринимающим.

И не искать в сучке того, что сразу не воспринялось,

и вообще ничего не искать -- просто только смотреть,

допуская до себя. И пусть что-то доходит до тебя. Если

дошло, то больше ничего не надо. Что дошло? — не разбирайся,

не думай. Что-то дошло, а что — не твое дело,

Дошло не до обычного твоего рассуждающего аппарата, а

дошло глубже, до подсознания, потому ты и не можешь

сказать, что именно дошло. Важно отметить, что что-то

дошло. Тогда переходи на другой сучок, —

допусти его,

пусть дойдет. Тогда на третий и т. д.

Потом можно дойти до допускания

всего мира.

Тогда получится прозрачный Евангельский глаз. Тогда

получится обаяние чистоты и ясности, как у Моисеи

в

его удачные дни.

Допускать надо, помня закон единственности: что допущено,

то — правда.

Хорошо тренировать до

пускание с мячом — вот он, в

моей руке, вот я бросил его — он летит, упал, покатился,

остановился, стоит — точка!

Допустить до себя помогает совет о риске. Рискни!

Слово «беззащитность» может помочь делу. Попробуй,

рискни быть «беззащитным»!

Допустить до себя, это — открыть, снять крышку с

объектива фотоаппарата, тогда лучи, видоизмененные

объективом (глазом или ухом), проходят и, дойдя до светочувствительного

бромосеребряного слоя, действуют на

него, и происходит в этом слое (нашей душе) реакция, в

результате которой получается негатив, а с него снимок.

Допускать — это не мешать фотографировать.

О допускании до себя № 2

Как можно сознательно взять предлагаемые обстоятельства?

Как оценить их? Они только тогда тронут, тогда

заволнуют и вызовут реакцию со всеми последствиями —

появлением хотения и всего дальнейшего, если они ощущаются

физично и просто ощущаются.

Можно о них без конца говорить, а актер холоден —

не доходит. Их надо воспринимать творчески.

Можно опускать их в подсознанье.

Можно приблизить к ним душу актера при помощи

«если бы».

Можно, достигнув состояния «дурака», брать их без

критики — «идиотично».

И, наконец, самое интересное, сделать так, чтобы они

(обстоятельства) сами, прямым путем (без всякого «опускания

») попадали туда.

Как это делать? Удалить перепонку, отделяющую нас

от жизни. Воспринятому таким образом позволить бесконтрольно

действовать в тебе и пассивно отдаться тому,

что в тебе делается и что хочется тебе сделать.

Пусть все: и восприятие, и внутренняя переработка

его, и реакция моя — мое действие, пойдет внесознатель-

но — это талант.

«...уловив

лишь рисунка черту, лишь созвучье,

лишь

слово

—

Целое

с ним вовлекает созданье

в наш мир удивленный»61.

Способ «Допускания» (см. № 2) мне кажется поистине

замечательным, главным образом потому, что вся работа

проделывается творчески и внесознательно. Он совершенно

усыпляет наше вреднейшее в этом случае «сознание». Дает

возможность обойти его, не задевая.

Допускание (см. № 1) надо воспитывать, тренировать,

начиная с допускания «сучков» и проч.

Материал, добытый способом №

2, — особенный. Он

находится в волшебном, чудесном состоянии — ин стату

насценди!* Он действует на меня, мою душу с громадной

чудотворной силой и может овладеть мной стихийно!

А о чем же мечтает актер? —

Чтобы им что-то стихийно

овладело.

Стату насценди полученного материала! Чего еще можно

хотеть?!

Между прочим, вспоминается опыт гипнотизера Даля.

Он внушил своему сомнамбулу, что тот — Макбет. Сам

Даль был приведен в величайшее смущение и ужас при

виде человека, только что совершившего убийство. Это

было так ужасно и, кроме того, сомнамбул был настолько

не похож на себя, что Даль совершенно оцепенел и едва

справился с собой, чтобы разбудить его.

Что делает гипнотизер? Он бросает материал прямо в

подсознание сомнамбула, обходя сознание, и, так как

материал только что брошен, он находится в состоянии

стату насценди, и так как ничто этому состоянию не мешает

проявляться дальше, то он беспрепятственно взрывается

и овладевает всецело душой и телом сомнамбула.

Допускать можно многое. Начинать и всегда упражняться

надо на малом — на «сучках», как атлет тренируется

пятифунтовыми гирями.

Но попробуй «допустить» клубок собственной веры!

Дата добавления: 2017-01-14