Следствие фактическое 4 страница

Особо выдающимся среди них является Гарвей. До него господствовал взгляд Галена на роль крови в организме. Гален считал, что кровь формируется в печени из пищи, затем она по венам, именно по венам, стремится к органам, там отдаёт питательные вещества и удаляется из тела выделительными системами. Это воззрение было канонизировано церковью и являлось одним из многих пунктов, обязательных к заучива­нию. И только Гарвей с этим не согласился. Он поставил убе­дительный эксперимент и доказал существование замкнутого цикла кровообращения. Эта дерзость превышала вызов Бруно. Если Бруно указал на множественность миров, т.е. высказал идею, которая напрямую не затрагивала Землю, и за это был сож­жён, то Гарвей выступил против прямого догмата церкви, узаконивающего путь крови по Галену. Об унижениях, кото-рые пришлось перенести открывателю, можно прочесть в кни­гах.^{135, 138.} Вот только одно из высказываний того времени. "Мы переживаем эпоху нововведений и невероятных выдумок. Я да­же не знаю, поверят ли потомки в возможность такого без­умия?" Это написал критик Гюи Патен. Он же обозвал Гарвея циркулятором, что обозначает знахарь, шарлатан. Но Гарвей пошёл дальше и поведал миру о красном цвете крови. До него все точно знали: кровь внутри сосудов голубая и стано­вится красной только в момент травмы при соприкосновении с воз­духом. А так, чтобы она всегда была красная – не может быть!

Это вынуждает признать, что мнение, принятое большин­ством или узаконенное циркулярно, имеет слабую перспекти­ву оказаться правильным. Это же положение относится и к так называемым твёрдо установленным научным фактам. В си­лу того, что такие факты добываются конкретными лю­дь­ми, становится неизбежным влияние мировоззрения иссле­до­вателей на интерпретацию отображаемых событий. Однако же миро­воззрение – это следствие развитости учёного, в то время как сама развитость по мере накопления опыта непрерывно воз­растает и никогда не бывает полной или исчерпывающей. Отсюда очевидна невозможность получения окончатель­ного суждения ни по какому вопросу. Критерием относитель­ной правильности исследовательского движения может стать ус­ло­вие, чтобы прежние взгляды вытекали из новых воззрений, как частный случай расширяющегося процесса познания.⁹⁵ Если такое положение применить к современной науке, то мно­гие направления окажутся тупиковыми, что свидетельству­ет о лож­­­ности пути поиска истины, а значит, недостоверности резу­льта­тов. Примером может служить принятая клеточная теория строения организмов.^{60, 118} Основные её кредо состоят в призна­нии, что клетка есть наименьшая единица живого, что её свойства зависят от дифференцировки по функциям, что при делении образуется такая же клетка, что организм есть сумма клеток и что клетки равноправны по генетическим свойствам. Всё пе­речисленное не может быть полностью правильным, по­скольку отмечены только преобразования формы-материи и поданы как причины неуказанных следствий. В действитель­но­сти клеточные молекулярные движения, воспринима­­е­мые как ма­териальные, сами являются следствиями непонимае­мых ещё действий разумности. Пока в сознании клетки не возникнет по­требность в некотором изменении своей формы, любые на­си­лия над клеткой будут травмирующими, а полу­ченные све­дения от искалеченного объекта – ложными.

Похожие рассуждения можно привести относительно фи­зики, астро­номии, математики, экономики, политики и многих других наук, но особенно перегружена потолочными данными медицина. Следует предложить всякому, кто применяет наси­лие над исследовательским материалом, провести эксперимент на себе: пусть он зажмёт в тиски, в дверь, в клещи... чувстви­тельную часть своего тела, например, пальцы, язык, голову или... другие органы и попробует мерить температуру, давле­ние, проводить анализ крови, слюны, выделений, способность к спариванию, изменение агрессивности, реакцию на пищу, на особь про­тивоположного пола, на коммуникабельность... Затем сравнить эти научные данные с теми же измерениями, но в естественно комфортных условиях. Получится, как в шко­ль­ном сочинении: учительница задаёт тему со словами: носки, тиски, кувалда. В стихах это будет так: „Если вас поставить раком и соски зажать в тиски, а по заду дать кувалдой, – хрен вы снимете носки.” Даже дети понимают, что выполнить при­вычные действия в нетиповых условиях невозможно. Почему же вирус, клетка, крыса и другие жертвы лабораторного наси­лия согласятся поведать о своём самочувствии правду? А как же тогда познавать, если не ставить острые эксперименты? На этот вопрос люди на заре своего интереса к природе ответили выбором одного из возможных вариантов развития и ответили так: анализ и синтез.⁷¹ Или иначе: разрезать, расколоть, разбить, растащить... затем части повертеть, покрутить, нагреть, рас­те­реть, смешать, т.е. изучить, потом снова собрать и сделать самый надёжный, единственно правильный, непогрешимый во веки веков истинный вывод. По данному принципу построена ядер­ная физика, астрофизика, биологические науки и конечно же – медицина. Плачевный вид естествознания, исповедую­щего призыв: уничтожь, раскромсай и собери химеру, виден повсюду – планета на грани издыхания, а человечество уже одной ногой в небытии. Отвечать на вопрос о практике как критерии истины следует с учётом развития объекта, его ком­плектности, составности, индивидуального назначения и лич­но­го времени. Другими словами – следует менять мировоззре­ние. Популяция людей или найдёт в себе самой силы для не­подавленного взгляда на мир, или с титулом несостоявшая­ся уйдёт туда, куда ушли её предшественники.

Пример расширенного взгляда на сущее приведен в книге миры. ⁹⁵ В ней представлено пространство, структура которого закономерно изменяется от самого простого состояния до не­которого предельного при выбранной целевой организации. Эта структура, несмотря на разную сложность её звеньев, объ­единена в единую конструкцию благодаря действию уни­­вер­сальных законов функционирования. Данное целое представ­- ляет мир времени, предназначенный для обеспечения устой­чи­вости мироздания. Постепенно понижая мерность, или, что то же самое – координатность, звеньев можно получить в виде частных случаев известные людям точечное, линейное, пло­ско­стное и наше объёмное пространства. При этом общие за­коны структуры, не нарушаясь в своей сути, также трансли­ру­­ются во все звенья как частные случаи.

Похожее построение обязано иметь естествознание и со­ставляющие его науки. Это даст некоторую гарантию правиль­ности выбранного пути развития. Правильность же иск­­лючит тупиковые движения, что позволит перейти от состоя­ния сом­нительного выживания к устойчивому процветанию. Тогда же лю­д­ская злобность сменится доброжелательностью, исчезнут войны и болезни, а наши планетные соседи сочтут нас достой­ными и созревшими для миролюбивого общения.

Итак, Гарвей! Ему посчастило быть последним в физиоло­гическом познании цельного человека. После него тоже прово­дились исследования: Мальпиги, Шумлянский, К.Вольф, К. Бэр, но их именовали просто учёными без уточнения великий. Ти­тул у них забрал микроскоп. Его изобретение относят к 1624 году и связывают с именем Г. Галилея (1564 – 1842).¹²⁹ Прибор породил революцию, которой не было до него в человечьей среде. Впервые за всю историю люди обнаружили мир, кото­рого раньше никто не видел, следовательно, по их со­ображе­нию его не только не было, но и быть не могло, поско­льку он никак не проявлялся в таких надёжных прямо-таки бо­гом дан­ных человечьих чувствах. Перед людьми от­крылся мир малых форм. Казалось бы, получив такую пощё­чину от микроскопа, популяция просто обязана поумнеть или хотя бы заподозрить наличие того, что есть, даже, если оно пока не воспринимаемо.

Могли же люди постулировать наряду с материей и не ма­териальные явления, а то и вовсе события или объекты? Что стоило им предположить у себя же, т.е. у каждого учёного для начала, присутствие сознания? Осталось бы в рассуждениях привычное тело, но пусть оно свою пассивность, уязвимость и смертность делегировало бы кому-то другому, кто живёт по иным законам, имеет особые цели и средства их достижения. Мало вероятно, чтобы первая прикидка сразу принесла успех, но доработка исходной поисковой модели постепенно вывела бы исследования на результативный путь. И к нашему време­ни ушли бы из медицинской истории хотя бы вульгарные бо­лезни: простудные, кожные, пищевые, грибковые...

Но ничего похожего не произошло. Кризис непонимания на­­ту­ры только углубился. Если до микроскопа занимались хо­тя и материей в виде человеческого тела, но всё же была не­которая привязка к самому человеку, ибо его при этом можно было расспросить, на что-то нацелить, узнать эмоциональное восп­риятие лечения, высказать рекомендации и надеяться через воздействия на органы поставить на ноги и самого человека.

После микро­ско­па исчезла даже такая иллюзия, посколь­ку болезнь стали искать этажом ниже – в клетках. Если прежде трудно было связать состояние органов с состоянием организ­ма и увязать телесную картину со здоровьем личности, то те­перь уже надо где-то в бездонных глубинах плоти заподозрить неполадок в крошечной клетке, выделить её, выяснить нару­шения, умудриться как-то отыскать причину, затем опять же через органы ввести лекарство, которое исправит клетку, а она восстановит орган, что приведёт к излечению организма, и на­конец, обеспечит долгожданное здоровье. Трагизм такой ситу­ации в полном отсутствии однозначности. Каждый из пересы­льных этапов от клетки к здоровью освоен наукой настолько приблизительно, что в практических случаях можно принять как не освоен вовсе. Возникает типовая картина ex juvantibus.²²

Раньше, когда врачи находились в натуральном виде, для сужения поля неопределённости в понимании очага заболева­ния применялись весьма информативные методы, такие, как осмотр, прослушивание, простукивание, пальпация, пульсовое исследование..., вынуждающие лекаря быть всесторонне гра­мот­ным, опытным и вдумчивым, принимать решение самосто­ятельно, а потому врач проникался своей ответственностью. По мере развития медицины больных становилось всё больше, появилось много трудно распознаваемых или даже вообще не определяемых заболеваний, которые часто протекали быстро­течно и заканчивались смертью больного. Врачей охватила ис­терика: работы всё больше, а её результативность всё меньше. Сначала видели спасение в фармацевтическом разнообразии и обилии. Появились знатоки синтетических лекарств, не бо­лезней, не заболевших людей, а именно лекарств. Усилились эксперименты ex juvantibus, т.е. скармливание промышленной продукции под интуитивно поставленный диагноз. И без того ослабленные люди, вдобавок отравленные химическими пре­паратами, стали ускоренно вымирать. Усилия меди­ци­ны спро­воцировали высокую смертность, что вызвало волну недове­рия к лечебным учреждениям и отток пациентов. И без того не высокий авторитет официальной науки стал заметно падать. А как же почёт, кормление, премии, звания, титулы, диссер­та­ции? Угроза потерять покорное поле престижа вынудила "приставленных к больным" пойти на хитрость. Они сумели доказать держателям бюджета необходимость особых лечеб­ных и диагностических устройств и даже машин.

Так в институты и больницы хлынула аппаратура. За пе­риод примерно в полвека врач превратился в специалиста по кнопкам. Причём нажимать их следовало не по своему разу­мению для пользы больного, а исключительно, как изложено в инструкциях. Получилось: лечить стали творцы тех­ничес­кого антуража, мало сведущие в том, что медицина копила эпоха­ми. Гигантские наработки анатомов, физиологов, морфологов, цитологов... востребовались разве только в хирургии. Но на­личие общей, не травматической хирургии, – это самый убеди­тель­ный признак беспомощности медицины. Это же надо так усердно лечить, что вместо восстановления функции произо­шло загнивание органа. Машинизация лекарского дела сняла с врача и без того слабую ответственность. Он теперь защитил себя от возможного обвинения в осложнениях, рецидивах и да­же смерти пациента кучей протоколов, диаграмм, графиков, электронных диагнозов, в которых заложены указания, как воз­действовать на больного многочисленными физическими фак­то­рами, химическими реактивами или что следует удалить, зашить, заменить, поставить пружину, вживить клапан... До-шло до того, что больного подключают к ядерному ускорите­лю и даже к адронному коллайдеру.¹³¹ Это профанация са­мой идеи лечения. Можно было бы извинить лекарскую монстро-ма­нию, если бы человечество, дожив до шумеров, например, тяготилось сотней болезней, затем усилиями бесчисленной армии врачей ко времени Гиппократа число недугов умень­ши­лось хотя бы до девяноста девяти, далее, талант грека по­зволил бы устранить ещё несколько хворей, Гален придумал бы избавление от двух-трёх напастей, Гарвей довёл бы число болезней до девяноста, и вдруг бы выяснилось, что дальней­шая борьба со злом должна проходить на ином уровне. И тут ко времени подоспел микроскоп. Новые малые объекты вы­ну­дили применить для их усмирения электрические, магнит­ные, акустические, тепловые, вибрационные и все остальные силы, какие только найдены в природе. Применили и снизили число болезней до восьмидесяти. Остались особо упрямые, и сломить их можно только протонной пушкой или да­же ядер­ным взрывом. Со взрывом решили повременить, но зато воз­вели коллайдер. Скоро список болезней опустеет! Ура!

В этом фантастическом эпизоде есть облагораживающая логика: потраченные усилия дали положительный результат. Это признак нормальности популяции. Это примета правиль­ности выбранного направления движения разума. Это надежда на развитие без ежедневных потрясений и страха уничтожения. Что же есть фактически? Всё наоборот. Если у шумеров была сотня болезней, то, по мере постижения природы, накопления знаний и развития общества, болезней становится всё больше и больше и к нашему времени их уже не тысячи, им уже нет счёта. Каждое применение всё более устрашающего якобы лечебного устрой­ства дополняет список ущербности полной непредсказуемостью. Это очевидная примета ненормально­сти общества и признак ошибочности исповедуемого пути. Это предвестник гибели цивилизации. Это же свидетельство недо­стоверности человеческих знаний о природе и о самом себе.

Получен отрицательный результат человечьей деятельно­сти. Кажется: он настолько очевиден, что нет необходимости в его особом подчёркивании. Но почему же трагичное состоя­ние не отмечается обществом? Ведь больные люди не способ­ны на выживательные поступки, агония беспомощности толь­ко ускоряет падение, неужели вся популяция пойдёт в небытиё вслед за слепыми поводырями? Ответ дан в книге миры ^95. Его суть в том, что тупиковость развития есть неизбежное прояв­ле­ние самогó процесса развития. Редко какой популяции уда­ётся сразу выбрать-избрать не ошибочный путь. Однако в силу неуничтожимости сознаний, ошибшихся невозможно уничто­жить сразу до состояния праха. Этому препятствуют законы мироздания.^{95, 97, 98, 99} Уклонистов подвергают насильственно­му оразу­м­ле­нию до тех пор, пока они приобретут потребный опыт для перехода в следующую градацию разумности. По всем приметам видно, что человечество сейчас находится в крайне неустойчивом положении, когда даже малое событие может погубить людей. После гибели они уйдут в нематери­альную область бытия, где продолжат рост в предельно мучи­тельных условиях существования. Похоже, что мы проходим не пер­вый, но и не последний виток поумнения. Подтвержде­нием такому выводу является практически полное отсутствие сопротивления надвигающейся катастрофе. Казалось бы, попу­ля­ция сейчас просто обязана найти в себе силы для устранения войны как явления, нацелить все средства на искоренение бо­лезней, голода и на обуздание роста численности. Ещё можно успеть развернуться, но для этого следует внедрить в созна­ние общества единое уравновешенное мировоззрение.^{95, 97}

Роль медицины в этом почти первостепенна. Она уже в какой-то мере освоила материальную часть человека, т.е. его тело, накопила опыт работы с ним в различных его состоя­ниях. Теперь надо с таким же усердием исследовать ту силу, кото­рая создаёт форму, организм и тело, а именно: сознание. ⁹⁵ Дальнейшее воздействие только на плоть, как это делается в наше время, не просто уже не перспективно, не только опасно, оно преступно. Всему своё время. Закончился начальный этап примитивного восприятия мира, когда во внимание принима­лась лишь форма. Получены предварительные рез­у­льтаты и об­­наружены конфликты развития, неустранимые в рамках прежней трактовки бытия. Незрелая популяция не сумеет за­метить этот момент, не примет упредительных мер и погибнет. Кому от этого плохо? Никому другому, как только самим по­гибшим. Ведь это им придётся повторять свою же историю в крайне осложнённых условиях. И так витками, пока поумнеют.

Человеку изучать далее свою плоть бесполезно, ибо всё, что было доступно людскому мировоззрению, уже ему отк­рылось. И что же? Где в полной мере используются несмет- ные анатомические знания, физиологические и морфологиче­ские открытия...? Для диссертаций? Так не наукой единой, а здоровьем жив человек! Если же в обществе возник идейный тупик, то, как шутил Гарвей, „Коль не излечивают лекарства, на помощь приходит смерть!” Глубже понять безнадёжность теперешней экспериментальной медицины поможет пример.

Возьмём всем нам знакомый утюг. Вообразим, что этот предмет попал в руки Гиппократу. От него требуется провести научный анализ неизвестного объекта. Врач употребит пред­мет в качестве противовеса, молотка, отражателя света, зерка­ла, украшения и во многих других понятных ему бытовых слу­чаях. Даже разломав устройство и добравшись до лампочки, спирали и прочих деталей, он всё равно не сможет определить их назначение, поскольку ему неизвестно основ­ное – электри­чество. Утюг для древнего мыслителя – вещь непознаваемая. Как Гиппократ недоумевал бы над утюгом, так все врачи, от давних эпох и до наших дней, зря кромсают людскую плоть. Из приведенного изложения следует, что медицина никогда не стояла на страже здоровья. В обществе всегда отсутство­вали слои, которые были бы заинтересованы в умении меди­ков действительно справляться не только с болезнями, но и со всяким иным проявлением ослабления прочности. Она ни­когда не имела цели своего приложения, ибо развивалась от случая к случаю, от болезни к болезни с единственным движу­щим мотивом – душевным интересом отдельных не столько со­страдательных, сколько любознательных личностей. Медици­на не была потребной обществу так, чтобы эта потребность оказалась первостепенной наподобие того, как относились к войне.⁶⁷ Медицина до сих пор не удосужилась определиться с объектом собственных интересов. Если же она возразит и ука­жет на тело, тогда ей с людьми не по пути, поскольку люди – это весьма и весьма больше, чем тело. Не будучи нацеленной на конкретный объект, она и подавно не способна указать на присущий ей предмет или предметы своего внимания. Ссыл­ки на болезни несостоятельны, ибо эпохальное усердие обя­за­­но было уже давно их искоренить. Не зная предмет лéкарства, нет смысла оценивать результативность врачевания. Нельзя же за достижения принимать отсутствие здоровых. Не удивитель­но, что нет и собственной методологии исследований, значит, нет и мировоззрения, присущего отрасли.

Итак, цели нет, объекта нет, предмета нет, результативно­сти нет, методологии нет, мировоззрения нет. Это же ущерб-­ нее, чем религия. И при том она тщится вершить судьбы лю­дей. Справедливости ради сле­дует пристыдить и человечество: оно, видимо, достойно того, что имеет. Пока люди не прозреют и не изменят от­ношение к самим себе и бытию, надея­ться на мирный исход конфликта человека с природой не приходится.

Медицина вы­глядит приживалкой в есте­ствозна­нии и па­ра­зитом на теле общества. Если бы несметные сред­ства, осе­дающие в медицине, направить на обучение масс, на культи­вирование неболения, каких бы страхов избавилась Земля?

ОНТОРЕЯ

Хоть бы и с трудом тебе досталось что-нибудь –

не признавай это невозможным для человека, а

напротив, что возможно и свойственно человеку,

то считай доступным и для себя.⁵

Без пищи не живёт никто. Но и с пищей жизнь может ока­за­ться трудной или даже невозможной. Имеются ли какие-то предпосылки для установления отношения к пище, чтобы, по­требив её, обеспечить себе требуемое здоровье? На этот во­прос люди за многие века подготовили много ответов, однако, среди них нет ни одного правильного. Если бы это было не так, то отсутствовали бы болезни и медицина.

Предположим, что удалось обнаружить некоторую идеа­льную пищу. Пусть в ней окажется жиров ровно столько, ско­лько нужно для организма и ни молекулой больше или мень­ше. Такое же точное отношение пусть выполняется и по всем остальным компонентам продукта. Можно ли надеяться, что наличие правильной пищи гарантирует здоровье? Да, мечтать мо­жно, но для осуществления грёз необходим ещё и точный организм. И как только встаёт вопрос о предсказуемости тела, сразу же от него убирается такая его обязанность, как разви­тие. Однако при отсутствии развития пища вообще не нужна.

Значит, в практических случаях при растущем орга­низме для соблюдения его комплектности, составности, индивидуа­ль­ности и личного времени не удастся зафиксировать момент, когда параметры тела примут вполне измеримое состояние. Другими словами: организм изменяется помгновенно, потому точного его положения не существует. Отсюда следует невоз­можность приготовления для него идеальной пищи. Как же тог­да планировать здоровье? Что принять за основу?

Приведём ответы специалистов, занятых изу­че­нием пище­­варения, и причастных к усвоению пищи. (с сокращениями)

– При воздействии (желудочного сока на пищу) белко­вая мо­ле­­ку­­ла распадается на простые вещества: пептоны, пептиды и протеазы. Пепсин обеспечивает гидролиз белковых веществ, входящих в мясные продукты, и коллагена как основного ком­по­нента соединительной ткани. Под влиянием пепсина начи­нается расщепление белков. Но в желудке оно доходит только до пептидов и альбумоз – крупных обломков молеку­лы белка. Дальнейшее расщепление белко­вой молекулы про­хо­дит уже в тонком кишечнике под действием ферментов ки­шечного сока и сока поджелудочной железы. В тонком кишеч­нике аминоки­с­­­­­ло­ты растворяются в кишечном соке и всасы­ва­ются в кровь. Таков процесс переваривания белка.¹¹⁵

– В желудочно-кишечном тракте всасываются только мо­носахариды. Такие дисахариды, как сахароза, расщепляются в тонком кишечнике специфическими гидролазами – фермен­тами, которые катализируют присоединение элементов воды к дисахаридам, расщепляя их до моносахаридов. Такие поли­са­хариды, как крахмал из растительных объектов и гликоген животных тканей, расщепляются амилазами. Они образуются в слюнных железах и в поджелудочной железе, обеспечивая гидролиз полисахаридов пищи в кишечнике.⁶⁸

– На что жалуетесь? Где болит? Что было в послед­ний раз? А-а-а! Так это острый гастрит. Голова болит и колики в живо­те? Давно? После еды? Потение? Да, такое похоже на верный признак хронического гастрита. Внезапные схватки? Пониже пупка? Что же раньше не сказали? Ведь у вас пилоростеноз! Ближе к правому боку? Ноющая боль? Противная отрыжка? Ну наконец-то стало ясно – это дуоденит! Общая слабость, тя­жесть внизу живота? Тошнота? Привкус меди во рту? Тогда будем лечить энтерит, колит или даже гепатит! Откройте рот! Так! Покажите язык! Подышите носом! Попрыгайте на одной ноге! Ого! Сильнейший пневматоз! И при том отдаётся боль в подреберье? Да у все же, мой дорогой, аппендицит! Сестра! Срочно в операционную! Инструмент! Халат! Свет!

– А работу пропустил по причине слабости. Был, как во­дит­ся, на гробках^*. Своих понаехало! Наготовили, наварили, натушили, нажарили, напекли... Ну меня и схватило. Привезли в больницу. Врач определил закупорку где-то под желудком. Полежал там, проглотил, что поднесли, и к вечеру отпустили. С собой дали таблетки, велели две недели поститься, по гра­фику принимать лекарство, не поднимать тяжестей и всячес­ки беречься простуды, и к ним явиться на досмотр. Подумал: как же это так? И прадед, и дед, и отец на гробках отводили душу за себя и за родичей, и всё с ними обходилось путём! А я, выходит неправильный, хилый, слабак? Ну уж нет! Буду как прежде. Запивать только надо чаще и крепким для на­дёж­ной промывки. Пусть врачи поломают голову: что это со мной?

Итак, выше представлены четыре взгляда людей, причаст­ных к питанию. Таких мнений можно привести сколько угод­но и это наиболее прискорбный факт. Человечество за многие эпохи так и не удосужилось определиться с важным атрибу­том своего бытия. Если бы пища вообще была не нужна, то и развития не было бы, значит, и самой жизни. Если бы её всегда было вдоволь, то снова-таки отпала бы надобность в развитии и в таком явлении, как жизнь. Отсюда следует, что пища и жи­знь, будучи разными компонентами мира, тем не менее насто­лько тесно связаны между собой, что в итоге определяют его существование. Без пищи невозможна особь. Без особи невоз­можна более развитая состáвная персона, а без неё не удастся взрастить борца с верховным конфликтом.⁹⁵ При отсутствии защитника мир не сможет сохранить свою устойчивость и по­гибнет.⁹⁸ Какая же должна быть пища, чтобы она способство­вала решению столь фундаментальной задачи бытия?

^* гробки – майские поминальные дни усопших

Применительно к людям эта задача сводится к поиску и утверждению такого состояния человека, чтобы в его достиже­­­ниях всегда устанавливалось соответствие своему же предназ­начению.⁹⁷ По­ско­ль­ку личное назначение никому из живущих не известно, то ориентиром приближения к нему служит такая градация собственного состояния как удовлетворённость сво­и­ми деяниями. Если они, деяния, находятся в русле мирового стремления к бесконфликтному развитию, то личность воспри­нимает их равновесно, т.е. без антагонистических противоре­чий между своим сознанием и своей же формой. Такое равно­весие ощущается людьми как здоровье. Отсутствие согласия между предназначением и поступками вносит напряжённость в сознание существа. Оно, существо, вынуждено расходовать бóльшие усилия на преодоление возникшего внутреннего кон­фликта, что снижает его участие в строительстве собственной формы, а значит, организма и тела. Плоть, покинутая сознани­ем, какое-то время ещё способна продержаться на ранее задан­ном уровне, но постепенно без поддержки сознания она сни­ка­ет, т.е. разрушается, что люди воспринимают как болезнь.

На планете ещё никогда не было такой обстановки, что­бы она способствовала равновесному восприятию жильцами самих себя. Определяющее место в создании напряжённости занимают распри, закабаления, войны и прочие внутривидо­вые насилия. В соответствии с этим никогда не было в общест­­ве здоровых его представителей. И впредь их не будет до тех пор, пока на Земле сохранятся солдаты, армии и оружие. Здо­ровье с планеты уходит. Оно истекает вроде вода из сосуда.

Вид людей монотонно слабеет. Какими бы ни были его ус­пехи, они успехами только кажутся, ибо достигнуты больны­ми строителями. Больная популяция с неосознаваемыми сред­ствами разрушения не имеет шансов на выживание. Ситуация трагичности должна отразиться в сознании каждого из людей, ибо общество состоит из них. Врачи, якобы находящиеся на переднем фронте борьбы за здоровье, раньше специалистов других профессий обязаны осознать не просто тупиковость своей отрасли, но и преступность сохранения её в настоящем проявлении. Однако же не снимается осуждение и с самих людей, поскольку все они не вообще люди, а пациенты. Ведь можно прожить так, чтобы, будучи человеком, в пациента не превратиться никогда.⁹⁷ А если случится такая беда, как недо­могание, то оступившийся не должен вести себя так, как опи­сано выше в четвёртом эпизоде. Мало того, что весельчак не понимает смысла своего тела и своей ответственности за его состояние, так он в силу простоватой дурашливости умышлен­но обрекает его на предельную нагрузку назло врачам.

Уровень людских умов таков, что о здоровье, как о след­ствии равновесного развития личности, говорить не приходит­ся. Остаётся лишь хотя бы как-то нащупать пути приближения к тому воображаемому здоровью, для достижения которого потребуется полное изменение мировоззрения.^{95, 97} Как же эти пути ищет наука? И сколько болезней она уже победила?

Первая из четырёх цитат принадлежит корифею науки о питании ака­демику Тутельяну В.А. Но не только в нём дело. Можно взять любую из сотен книг о питании, ^{14, 41, 89, 116} и везде предстанет перед читателем один и тот же стиль изложения.

Прежде всего в начале каждого труда автор воздвигает себе статую для поклонения, боясь, что простоватые читатели так и не заметят величия творения. Вот как это делает учёный­-пищевед Тутельян: „Сбалансированное питание – одно из наи­бо­лее прекрасных творений человеческого разума, одно из его крупнейших достижений по практическим и гуманистическим следствиям. Классическая теория питания пришла на смену ан­тичной и является одним из замечательных достижений экс­периментальной биологии и медицины.” ¹¹⁵ Конечно, после та­ких труб Аиды¹¹¹ просто неприлично сомневаться в монумен­та­льности предлагаемого материала. А между тем, нетрудно выписать и сосчитать болезни, упомянутые в трудах Гиппо­крата, Галена и Гарвея, принимая их за знатоков древности, и убедиться, что болезни исчислялись десятками, но если уж все учесть, то получится около сотни. Теперь возьмём энциклопе­дию болезней, выпущенную уже в начале прошлого века.¹³⁶ В ней перечислено несколько тысяч только основных заболева­ний. Какое это удручающее подтверждение восторга корифея: пищеведение „прекрасное творение человеческого разума”. Это же и демон­­страция убойной закономерности: по мере раз­вития ме­ди­цины болезней становится всё больше, а их тяжесть непо­мерно возрастает. И что? Такая тенденция никому не вид­на? В чём дело? Почему популяция послушным стадом идёт на заклание? Или же это предостережение человечеству?

Дата добавления: 2014-11-16