Следствие фактическое 8 страница

Та слизистая оболочка, которая хоть как-то извест­на ме­ди­цине, на практике не воспринимается всерьёз. Даже при её явном нарушении при образовании язвы лечебное насилие направляется на орган в надежде вызвать такие изменения в нём, которые вынудят его же восстановить свою поверхность. При таком подходе язвы превращаются в пожизненную беду, а врач получает вечного кормильца. Если бы лекарь даже на пределе своего рвения возжелал бы вдруг лечебным участием устранить саму язву, он это сделать не сумел бы, поскольку в его понимании отсутствует сам изъязвлённый орган. Известно возражение хирургов, дескать, какая ещё оболочка, да к тому же слизистая? Сколько мною вспорото животов, но там, кро­ме дерьма, ничего нет!⁸⁷ Да, действительно, слизистая обо­лочка в любом месте организма везде выглядит по-разному. Она может быть весьма заметной, как например, в желудке, во рту или носу, или же выглядеть как тонкая поверхностная плёнка, окутывающая почки или печень, но она есть повсюду и весьма решительно вмешивается в судьбу всего организма. Но даже если бы врачи прониклись важностью той оболочки, которая фигурирует в медицинском понимании, то большого изменения во взглядах на болезни не произошло бы. Почему? Да потому, что употребляя термин слизистая оболочка врачеб­ная наука подразумевает слабый материальный отблеск важ­нейшего состáвного органа, т.е. не сам орган, а только его не­которую вещественную форму. Ранее было показано, что так называемая оболочка – это вовсе не оболочка, а самостоятель­ный орган в виде пространственной структуры, разъединя­ющей все без исключения части тела. Но этот же орган явля­ется и объединяющим все без исключения части тела. Таким образом, он выступает в двоякой роли: и разъединяющим, и объединяющим. Все элементы тела погружены в него как иск­ры салюта в воздух. В организме других таких или похожих структур больше нет. Ввиду исключительности этого объ­еди­няюще-разъединяющего органа ему ранее было присвоено личное название – онторея. Слизистая оболочка – это одна из составляющих онтореи. Причём, если медицина считает на­ли­чие оболочки только с одной стороны органа, граничащей с внешним пространством, то при более вдумчивом рассмот­рении таких оболочек оказывается две – по одной на каждой поверхности общего пространства. Эти две оболочки образу­ют фактически ту ранее воображаемую трубку, о которой шла речь выше. Но даже такая трубка является неполным нагляд­ным образом онтореи. Лучшим приближением к нему послу­жит объёмная податливая непрерывная масса, в которую, нигде не соприкасаясь между собой, погружены органы. Получается, что к органу нельзя добраться непосредственно. С какой бы стороны ни подойти, сначала надо преодолеть слой он­тореи: похоже на пример помидора, окутанного слоем поролона.

С одной стороны онтореи находится пища, а с другой сто­роны – потребитель этой пищи, т.е. конкретный орган. Значит, онторея для всякого органа является его окружающей средой. От того, какой она окажется, зависит судьба органа. Он со всем своим наполнением относится к своей части онтореи точ­но так же, как человек с человеческими потребностями относит­ся к земной атмосфере. Стóит только задымить вулкану или саранче уничтожить пшеницу, как человек становится на грань выживания. Так и орган: всякое нарушение проницаемости онторейного слоя обрекает его на голодание, отравление или перерождение. И тем не менее, сама онторея, как особо не­повторимая и единственная структура организма, определяю­щая здоровье человека, науке до сих пор неизвестна. Если же изучить её с учётом развития, комплектности, составности и личного времени, то большинство болезней просто исчезнут, ибо устранится та среда, которая повинна в проду­цировании всё новых и всё более тяжких современных болезней. Меди­цина станет иной. Вместо равнодушного ожидания загнива­ния тела и последующих лекарственных танцев над потухшей плотью впервые осознается необходимость и заинтересован­ность в обеспечении равновесности человеческой сущности за счёт придания её бытию осознанного статуса.

Как же работает онторея? Её функция разъединения орга­нов состоит в том, что сосуды: артерии, вены и лимфатические как бы они ни ветвились в теле непременно закончатся в он­торее в виде капилляров или венул. Ни одно, даже самое ма­лое ответвление сосуда, не может пройти её насквозь и оказа­ться за пределами слоя то ли со стороны пищеварительного тракта, то ли со стороны органа. Всё, происходящее в пище­вой части организма, непременно отобразится в онторее.

Значит, пищевая кашица, попав в кишечник, пройдёт сна­чала внутреннюю слизистую поверхность кишки, встретится там с артериальным сосудом и через его поры попадёт внутрь сосуда, где подхватится потоком крови и разнесётся ею во все участки, омываемые кровью. Практически оказывается весь онторейный слой пропитан кровью, а следовательно, и питате­льными веществами. На этом заканчивается участие человека в делах своего тела. Всё, что он мог сделать для себя, и всё, что в действительности было сделано им, принесено кровью в онторею. Человек, как общая структура по отношению к сво­им частям, вложил все свои воззрения и способности в прине­сенные пищевые ресурсы. Теперь у него нет никакой власти над им же сотворённым продуктом и в этом состоит его сво­бо­да. Он же был вправе внести в питательные вещества любое своё понимание дальнейших действий частей и он воспользо­вался этим правом, создав еду именно такую, а не иную. И по­скольку еда готовилась под управлением сознания едока, то такая еда, будучи средством насыщения, является вместе с тем и каналом связи для передачи причинных предпочтений развития. Кто и как распорядится такой едой, общему управ­лять не дано, как не дано людской атмосфере указать челове­ку, какой именно фрагмент воздуха ему следует вдохнуть сию минуту, какую воду проглотить и каким плодом насытиться.

Общее, в данном случае едок-человек, создав пищу как ориентир роста для своих частей, настолько теряет контроль над своим творением-пищей, что не может даже что-либо из­менить в ней, ибо это действие обозначало бы демарш в своё запрещённое прошлое время. Потому пища, попав в онторей­ный слой, дальнейшим преобразованиям не подвергается, т.е. переваривание больше не происходит. Её нельзя оттуда изъ­ять, заменить состав или придать ей другой насыщательный смысл, ибо всякая доработка обозначала бы вмешательство еды-следствия в дела причины-сознания, готовившего еду.

С каждым толчком сердца в онторею прибывают всё но­вые и новые порции крови, значит, и питательных веществ. Но сама онторея не имеет центров активного движения. Всё поступающее туда, перемещается благодаря пассивным про­цессам переноса содержимого: диффузии, осмоса, механичес­кого напряжения, градиентных неравномерностей... Потому принесенные продукты располагаются в онторее произволь­но, хаотично, неравномерно. Сами по себе они перемещаются под напором соседних масс, никак не заботясь о том, что где-то кому-то они крайне нужны. Так в пассивном перемешивании некоторые вещества достигают внутренней стороны онторей­ного слоя и оказываются в поле досягаемости клеток, состав­лющих орган. Клетки воспринимают появление новых элемен­­тов в их окружающей среде, как указание к уточнению ранее выбранного личного пути развития. Если прибывшие продук­ты оказались такими же, какие поступали ранее, то клетки, потребляя их в качестве пищи, подтверждают сами себе же ранее избранное на­правлении роста. В случае отличия новых веществ от прежних, клетки такие внезапности воспринимают так, как люди неожиданный град, затмение или извержение – это насилие над их укладом жизни, вынуждающее их делать выбор. И они его делают. Стоит только вникнуть в трагичес­кое бытиё клеток, и становится их жалко. В самом деле: для следования в прежнем раскладе существования уже нет нуж­ных ресурсов, воспроизвести их самостоятельно невозможно всвязи с отсутствием комплектующих материалов, помощи ждать неоткуда – они остались заброшенными в своём необо­зримом и враждебном клеточном космосе.

Создаётся ситуация смерти. В отчаянии небытия они пы­таются приспособить то, что поступило в их среду под видом пищи. Но между пищей и сознанием клетки обязано устано­виться однозначное соответствие. И оно непременно устано­вится, но каким оно окажется? Именно таким, какое соответ­ствует содержанию пищи. Однако при отличии сути еды от рекомендованной отличаться обязано и сознание. Хорошо, если прирост сознания клеток произойдёт в направлении собствен­ной судьбы, тогда это расценится как толчок к развитию и клетка получит прирост здоровья. Если же под напором не­типовой пищи сознание клетки вынуждено будет отклониться от предначертанной линии роста, клетка устремится к гибели.

Какие этапы перерождения клетки станут предшество­вать гибели – это частности, зависящие от особенностей пищи, загрязнений её среды, здоровья самих кле­ток и прочих много­численных особенностей зашлакованности организма вцелом. При большом разнообразии пищевых продуктов, при обилии технологий их приготовления, при различии приёмов их упо­требления, при отличающихся организмах появляются бесчис­лен­ные возможности для ухудшения качества пищи. Всякое от­кло­нение от рекомендованной еды привносит в пищу нети­повые составляющие, чаще всего загрязняющего, а в общем, отравляющего плана. Под стать почти беспредельному числу вариантов испорченной пищи и количество болезней. И как разные пищи в разных организмах дают непохожие друг на друга последствия, так и болезни даже при схожей идейности недуга своими подробностями настолько сильно отличаются, что кажутся разными заболеваниями. Так, только относитель­но надёжно узнаваемых раковых патологий насчи­ты­вается бо­льше сотни, а перечень общих опухолей подбирается к тыся­че наименований. Под каждую из них же приспособлен особый лечащий специалист, залежи лекарств и грозная аппаратура – медицина со скальпелем наперевес готова отразить недуг. И всё перечисленное сродни шутовству, ибо усилия направлены не на виноватого, а на жертву человечьего невежества.

Не виновата клетка в своём перерождении. Она, как вся­кое существо, отчаянно цепляется за жизнь и в сражении со смертью с отвращением съедает хотя и непригодную пищу, но уже посланную старшей структурой и потому другой еды ей ожидать не приходится. Если бы она понимала человечий язык, то обратилась бы к едоку: „Не присылай мне отраву под видом пищи, иначе я, умирая, доставлю тебе много горя и в наказание за твою дремучесть унесу тебя с собой.” Человечест­во не избавится от болезней до тех пор, пока не осознает границу, дальше которой ему хода нет. Черта эта пролегает по извилистым тканям онтореи. За нею – клеточное царство, в которое грубому человеку вход воспрещён. Объясняется та­кое положение свободой самих клеток, как части общего с названием организм. В силу неприкосновенности индивиду­альной судьбы⁹⁵ никто не вправе заставить клетку поступать против её воли. У самой клетки есть только два варианта от­вета на внешнее воздействия и на пищу в том числе: она под­чиняется насилию, если оно способствует её развитию, или не подчиняется, если ей грозит отклонение от своего пути. Но эти варианты воспроизводятся в случае, когда имеется выбор, т.е. наряду с непригодными веществами присутствуют и пригодные. Если же потребного нет, то борясь за себя, клетка использует любые возможности, лишь бы продлить своё существование.

Значит, не следует раковую клетку облучать, травить, да­вить. Ей надо дать чистую личную окружающую среду, т.е. незашлакованную онторею, в которой окажется достаточно не только типового, но главное – рекомендованного питания. Как же этого достичь? С чего следует начинать?

Всё начинается с мировоззрения! Человек может и даже обязан уяснить себе, что та жизнь, которую он проживает сей­час, это продолжение прошлой жизни и основа для форми­рования особенностей следующей жизни. Точно так же, как стиль протекания теперешней жизни определяется земными факторами, но эти факторы влияют на человека в той мере, в которой было предопределено самой персоной в былые вре­мена. Человек ещё находится на таком уровне развития, что вечность целиком воспринять не в состоянии, потому о про­цес­сах мироздания судит только по отрезку времени, равному собственной жизни. И это прискорбный факт. Человеку кажет­ся необходимым за свою короткую жизнь успеть всё завое­вать, всё разрушить, всё израсходовать и... всё съесть. Чтобы всё съесть, надо завоевать, т.е. разрушить и потребить. Прак­ти­чески вся деятельность людская вертится вокруг комфорт­ного насыщения. Такое поведение среди представителей жи­во­го царства характерно только для человека. Те, кто своим развитием превзошли человеческий уровень, например, жите­ли недр планеты или заземелья, давно уже поняли организую­щий смысл пищи и научились её потреблять для обеспечения возможности творчества, а не как награду за буйство в кругу себе подобных. Значит, они пищу потребляют избирательно и прицельно: ровно столько и ровно такую, которая потребна для выполнения конкретной работы. Тогда количество расхо­дуемой пищи резко снижается, её качество становится прог­нозируемым, что является основой для синтеза пищевых про­дуктов. Этим самым снимается проблема отходов и пищевой напряжённости общества, порождающей агрессивную манеру жизни и войны. Человек для них то же, что для нас обезьяна, потому они не только нас не завоюют, а даже рядом стоять побрезгуют. Каждому уровню развития – своя культура.

Можем ли мы последовать их примеру? Они – это мы в будущем. В своё время они так же проходили этап оразум­ления, когда их разум не превышал человеческий и они так же страдали от злобности, излишеств и болезней. И перед ними стояли задачи роста, связанные с возможностью выбора пути оразумления через страдания в небытие или же через осозна­ние себя – в примирение с собой, с соседями и с пищей, как инструментом бытия. Людям необходимо следовать их при­меру в том смысле, чтобы, понимая логику развития сознания, определить своё место на шкале оразумления и с этого места строить восхождение, постепенно меняя своё мировоззрение в надежде, что и мы когда-то минуем особо рисковый чело­вечий участок пути и посмотрим на мир и на пищу иначе!

Те же, кто в своём житии ещё не достиг человеческого уровня, например, клетки, воспринимают мир в соответствии со своим развитием. А оно такое, каким и должно быть у пред­ставителей мира нулевой координаты.⁹⁵ Они ещё не знают о су­ществовании линейных существ – растений, не знают, что есть плоскостные особи – животные, и тем более им никогда даже не заподозрить о наличии такого вселенского чудища, как человек. Жители нулевого мира воспринимают обстанов­ку только в непосредственной близости вокруг себя. По отно­шению к людям клетки глупее более, чем на две пространст­венные координаты оразумления. Это очень много! На путь к человеческому кругозору у них уйдут неисчислимые эпохи. Потому нам не удастся воспитать клетки, навязать им свою волю, выдрессировать или заставить их изменить своим при­вычкам, вскормить их на другой пище, приучить к высвобож­дению иных отходов и вообще, нам не дано не только перена­целить клетку на особое бытиё, но даже выяснить её принцип действия. То же, что из данного перечня уже известно людям, является далёкой проекцией объёмных суждений на нулевую понятийную область самой клетки. Этого не просто мало, это не­­верно. Потому до сих пор невероятные вложения поиско­вых усилий и денежных средств в неисчислимые клеточные исследования не дали ожидаемых результатов. И не дадут, ибо мир познаваем ограниченно, лишь в том разрезе, который не­обходим для установления причинных отношений сущего. Че­ловек же ищет не зная, что искать, где искать и зачем искать. Для человека проникновение в клеточный мир обозначает за­прещённую попятность в прошлое, потому он, познавая, не должен нарушать установочных законов мироздания.

Клетке по её кругозору не под силу освоить всю онторею. Ей доступна только часть, непосредственно прилегающая к ней. Именно эта часть является для неё окружающей средой так же, как для человека из всей атмосферы значащей силой выступает лишь с десяток метров нижнего слоя. В этой при­клеточной зоне зарождается голод как сила, движущая миром. Первопричиной могучего чувства является отсутствие в обжи­том пространстве клетки привычных пищевых компонентов. Сознание клетки, понимая, что её организму как инструменту освоения прилегающего пространства, недостаёт жизненных ре­­сурсов, вносит свою долю возмущения в сознание ткани. Та, в свою очередь, передаёт возмущение в орган и, наконец, в сознание едока. Едок в этот момент начинает ощущать не то­лько голод, как некое отвлечённое чувство, а именно голод относительно конкретного вида пищи. Так формируется пище­вая подсказка по окончании пищевой паузы, ориентирующая едока в чём именно нуждается тело для должного выполнения им организменных функций. Если едок сумеет осознать под­сказку и съест рекомендуемый продукт, то весь пищеварите­льный тракт, будучи подготовленным к работе в результате осознания едоком своих потребностей, так полно пре­образует пищевую заготовку в усвояемую массу, что полностью уст­ра­нит ситуацию голода на уровне клетки, а значит, и на уров­не организма. Тот же голод, который иногда ощущается как следствие ненаполненности желудка, мало связан с истинны­ми потребностями тела, он свидетельствует об отсутствии осо­знания себя как носителя здоровья, а употреблённая пища принесёт больше вреда, чем пользы. Все без исключения бо­лезни начинают зарождаться в обстановке необоснованного го­лода. Неподготовленный тракт пищеварения случайным об­разом обрабатывает продукты, превращая их в трудно усваи­ва­емые, вообще не усваиваемые или даже ядовитые. Всё это можно проследить по структуре экскрементов: чем необосно­ваннее голод, тем больше их количество, тем дурнее запах, тем хуже консистенция, тем труднее опорожнение и тем бо­ль­ший вред они приносят выделительным органам человека.

Несчётное число любознательных во все века искали то место в человеке, где сосредоточено здоровье. Если бы уда­лось его найти, то... Захватывает дух от перспектив, от воз­можностей и от последующих опасностей. Да вдруг бы дать кому-то бесплатное здоровье, это стало бы ещё большей бе­дой, чем бессмертие. Подумать только: что ни вытворяй, а всё равно живой. При человечьей бездумной дерзости убрать та­кое наказание, как смерть, и её инструмент – болезнь, зна­чит, лишить мир возможности состояться. Мир существами людс­ко­го уровня развития построен быть не может в силу преоб­ладания в них разрушительного начала перед созидательным. Потому им, человекам, можно лишь чуть-чуть указать дорогу к здоровью, несколько приоткрыть тайну жизни, едва подсве­тив линию поиска, но сам поиск люди должны провести в трудах и будущие блага поумнения заработать самостоятель­но. Здесь уже достаточно обоснованно, чтобы сделать вывод: здоровье кроется на границе онтореи и мембраны клеток. Ка­жется, можно было сказать: в самой онторее и в самой клетке, однако, такое утверждение нарушило бы свободу и клетки, и тела. Ведь никто „в целом белом свете ни по ту сторону Ди­ка­ньки, ни по эту сторону” не знает и не может знать желания клетки и её жизненный уклад. Потому обращаться к ней за раскрытием тайны здоровья людям пока не по уму. Да это и не нужно, поскольку она свои потребности высказывает на языке, который мы воспринимаем как голод. Возникает такое особое ощущение, оно вырисовывает в сознании рекомендо­ванную пищу, пища после переваривания в тракте поступает через онторею к мембране клетки, где и усваивается. Обед за­казан, грамотно выполнен, доставлен и поглощён практичес­ки без отходов. Клетка не может заказать то, что ей не нужно. Никто из посторонних никогда не узнает её потребностей, зна­чит, накормить клетку, руководствуясь непригодными для этого соображениями человека, невозможно. Остаётся только вежливо дожидаться её милостивого соизволения принять то, что она сама заказала. Здоровье сокрыто в понимании и пол­ном исполнении диалога между клеткой и едоком при посред­­ничестве онтореи. Этим подтверждается в очередной раз закон о невозможности непосредственного понимания между собой сознаний разного уровня развития. Так, сознание человека, су­щественно более развитое по сравнению с клеточным, смогло всё-таки понять запросы менее умного коллеги, но не напря­мую глаза в глаза, а опосредованным вариантом – через сов­местную среду обитания. В таком диалоге клетка есть наиме­нее испорченный элемент, т.к. она ещё не успела изме­нить свою структуру в угоду общественному примитивизму. Пото­му её притязания более соответствуют причинным связям, чем человеческие, но они весьма упрощённые относительно чело­веческих, потому людям, получая подсказку, следует додумать её до применимости на своём уровне развития. В этом и состоит труд по обретению здоровья: много значат знания о месте его нахождения, однако, нужно ещё суметь добраться до него и взять потребное. По сути здоровье делается онтореей.

Во все века и в наше время человек даже не ставил на по­вестку дня вопрос о том, что всё-таки в теле принадлежит... кому принадлежит? Ведь, если по утверждению материалис­тической науки сознание впрыгивает в плоть на каком-то из этапов количественного накопления вещества, то кто в итоге ответственен за развитие сущности: порождающая материя или порождённое сознание? Не вдаваясь в пушистые споры сторонников обоих направлений, отметим главное: и те и дру­гие представляли созидающую силу этаким почти однород­ным куском, в котором творческое начало пропитано равно­мерно, вроде тумана в воздухе. Как же может быть иначе? Если материя творит, значит, она вся и сразу творит. Вот бы только узнать: с какой стати ей вздумалось вообще что-то де­лать? После открытия ДНК всем учёным стало легче дышать, ведь что бы кого ни заинтересовало, ещё до появления самого вопроса ответ уже готов заранее: дескать в соответствии с генетическим кодом, зашитым природой в закрученную моле­кулу. Но молекула – это всё то же вещество-материя. Потому ссылки на неё равносильны спихиванию незнания на этаж ниже, что не может служить пояснением и тем более научным обоснованием. Возникла комическая картина, которая при все­общей деградации переросла в трагическую. Ведь ясно же, что при нашествии болезней на умное человечество остано­вить потоки немощи можно только перекрыв их источник. Но где его искать? На сегодняшний день не осталось уже ни од­ного подозреваемого в кознях против людей, чтобы его не изобличили всесторонним препарированием, однако, на след к очагу болезней пока так и не вышли. И не выйдут до тех пор, пока люди не поймут, что смысл бытия заключён в раз­витии, в комплектности объектов мира, в их составности, в личном предназначении каждого, кто существует, и в его осо­бом времени. Если бы эти критерии бытия стали понятными об­ще­ст­ву, то каждый смог бы провести линию разграничения между собой – едоком, своими органами, элементами, из ко­торых состоят органы, и так далее вглубь сущего, пока хватит рассудка. Ясно же, что едок не равен органу, орган не равен ткани, ткань не равна клетке, клетка не равна органеллам... И коль так, то в чём состоит различие? В количестве материи? Да, такое отличие есть, но оно характерно и для трупной мате­рии. Так, постепенно наращивая рассуждения, придётся всё-таки признать, что все структурные уровни организма прежде всего разнятся собственным сознанием, и уже как следствие такого отличия они имеют особое морфологическое устрое­ние, определяющее организменную функцию. При отличаю­щемся сознании особей можно ли им найти взаимное понима­ние, одинаково воспринимаемое и сильно умным, и не очень? Способна ли часть понимать общее так, как общее понимает самого себя? Может ли общее понимать часть, как часть пони­мает саму себя? Если бы даже не такое, а приблизительное понимание между разноумными собеседниками установилось в мире, то мира не было бы, поскольку тогда пришлось бы исключить главный признак бытия – развитие. А там, где нет развития, там всё мертво. Значит, ни при каких условиях едок не договорится с органами и тем более – с клетками, и совсем тем более – с органеллами. Основой их единения есть свобо­да собственных поступков, проявляющаяся в совместной сре­­де обитания и дающая равную выгоду участникам единения.

Отсюда следует, что рассматривать организм в целостном исполнении, как это делается, например, в астрологии, или как набор органов по взгляду медицины, или совокупность клеток согласно цитологии – это уровень первичного прикос­новения к предмету. Знаний, полезных для здоровья на этом этапе познания, быть не может и их действительно нет, не­смотря на непомерные стремления их найти. Человек не однороден ни по одному из параметров. Он тем более неод­нороден, поскольку все органы, хотя бы как-то изученные чело­веком, живут не сами по себе, а вписаны, вложены или нераз­рывно связаны с общей средой обитания. Сердце, печень, же­лудок, ткань, клетка... внутри живого тела – это не те ор­га­ны, которые удалены из организма и расположены вне тела. На стекле микроскопа нет той окружающей среды, в которой клетка выросла, потому сведения от вооружённого рассмат­ривания её оказываются чисто скелетного плана. Они безу­словно что-то дают, но этого всегда будет мало для распозна­вания причин отклонения её роста от нормы.

Признавая едока состáвным существом, следует признать и наличие уровней организации этой состáвности. Но этого недостаточно. Для осуществимости такой градации необхо­ди­мо ввести ещё между всеми уровнями разграничительную прослойку, выполняющую функции окружающей среды. Но такой разделитель ранее уже был обозначен как онторея. Этим самым в организм человека вносится дополнительный орган, без учёта которого всякое описание анатомии окажется не­полным, а представление о его функционировании – неверным.

Например, без учёта онтореи, получается, что пища, под­го­товленная соответствующим трактом, так или же иначе, но всасывается в кровь и кровью сразу доставляется к органам, тканям, клеткам, словом, ко всем потребителям, независимо от их запросов по принципу: хочешь или нет, но бери, что дают. Это простейшая модель распределительного устройства с без­душными блоками, т.е. механизм, неизвестно кем запущенный, для чего и на каком принципе действия. Всякие отклонения от некоторого среднего состояния воспринимаются самим ме­ханизмом, как болезнь. Медицина пытается вернуть потерян­ное равновесие, но при незнании сути механизма, попытки не могут быть иными, как только интуитивными и волюнтарист­скими. До сих пор такой подход осложнял текущую болезнь и провоцировал новые. Здоровье и лечение – не совместимы. В случае признания онтореи в качестве среды обитания час­тей организма, сами части приобретают статус сущностей. А коль так, то им требуется не просто обжитое пространство, а такое, чтобы оно оказалось способным обеспечить их полной атрибутикой поддержания жизни: пищей, удалением отходов, законами развития, но главная надобность состоит в доведе­нии до принуждения причинной направленности самого раз­ви­тия. Тогда образуется цепь равно заинтересованных зве­нь­ев, причём сама заинтересованность транслируется через все звенья в непрерывном режиме, но кусочно, именно так, как и должно выполняться на каждом звене персонально. Едок на своём уровне воспринимает и выполняет причинное назначе­ние, орган – на своём, ткань – на своём, клетка – на своём... Но ни одно из звеньев не может выйти за пределы общего на­правления движения целостной конструкции – человека, а че­рез него и сущего. Сла­жен­ность поступи обеспечивает эконом­­ность расходования соб­ственных сил с тем, чтобы их всегда хватало для исполнения такой тяжёлой работы, как жить. Если же строптивость звеньев вынудит их отклониться от уста­нов­ленной линии движения, например, под давлением неодобрен­ной пищи, лекарств, чрезмерных нагрузок, телесного расточи­тельства, то жизненные силы уйдут на погашение причинных распрей, что в итоге сделает сущность неспособной жить.

Потому-то важно при употреблении пищи сначала выяс­нить, в чём именно нуждается организм. Указание выдаёт сам организм в виде ощущения одобренной еды. И коль общее-человек воспринял своим сознанием данную пищу, то этим он установил настрой органов на подготовку к приёму не вооб­ще отвлечённой пищи, а конкретной, несущей в себе не толь­ко абстрактное насыщение, но самое главное – это указание о причинной направленности действий органа. Тогда прибыв­шая пища подвергнется не формальным химическим превра­ще­ниям со случайными конечными продуктами, а прицельно для получения тех компонентов, которые соответствовали бы причинным предпочтениям. Благодаря этому исключается пу­с­тая трата сил на борьбу с соседями, исключаются ядовитые отходы, резко сокращаются усилия на обработку избыточно­го количества корма, что в итоге воспринимается, как прилив сил, а значит, происходит укрепление здоровья.

Пища в пищеварительном тракте доводится до состояния всасывания в кровь. Всосавшись, она током крови доносится до органа. Правильно ли изложено последнее суждение? С по­зиций медицины – правильно, а фактически – это враньё. Кровь не может пройти куда бы то ни было, кроме как в онто­рею. Артерии ветвятся до состояния артериол, превращаясь в микрокапилляры, и заканчиваются все без исключения в сов­местной среде, отделяющей человеческую атмосферу от органа. Получается полная аналогия помидора, окутанного поролоном. Предположим, что в наружную поверхность поролона-онтореи введена, например шприцем, пищевая кашица-химус. Как ей добраться до внутренней поверхности поролона-онтореи для соприкосновения с кожицей помидора-органа? А путь её долог!

Прикинем протяжённость пути на примере молекулы во­ды.¹⁰⁶ Примем её условный диаметр 25·10^–10 м, тогда при тол­щине онторейного слоя всего 10 ^{– 3} м, молекуле предстоит пре­одо­леть 10^–3 / 25·10^–10 ≈ 400 ·10³ собственных длин. Другими словами, молекуле воды придётся уложить своё тело в общей среде почти четыреста тысяч раз только для того, чтобы оказа­ться в досягаемости органа. В пересчёте на человека ростом полтора метра это будет около шестисот километров, т.е. за­мет­ная часть земного экватора. Если человеческий рост уклады­вается в планетную атмосферу примерно десять тысяч раз, то молекула воды промеряет собственным телом свою атмосферу четыреста тысяч раз, что в 40 раз превышает людской размах. Это же какой космос воздвигнут на пути пищи? Тем более, что это не такая однородная протяжённость, как над людскими го­ловами. Онторейный слой до предела заполнен коллаге­новы­ми, фиброзными и серозными волокнами, сосудами, нервами, пищей, но главная помеха продвижению – это мусор, состав которого можно приблизительно прикинуть по разнообразию лимфатических, сосудистых, соматических и прочих бесчис­ленных болезней. Всякий участок онтореи соотносится с осо­быми потребителями, значит, на нём сосредотачиваются спе­цифические пищевые продукты и ещё более специфические отходы. Со временем шлаков собирается так много, что общий онторейный слой оказывается непроходимым вовсе. Ещё до полного закупоривания начинается гниение содержимого. Оно провоцирует перерождение окружающих клеток, тканей и ор­га­нов. Для медицины наступает пора блистания образованно­стью: одни распознают-диагностируют очередную версию ра­ка, другие увлечённо экспериментируют с фармацевтикой, аппаратурой и методиками, но хирург уже моет руки и риту­альная служба берёт клиента на учёт. Все при деле! И опять тот же вопрос: где вы были раньше? Почему вдруг столько умников возникает у кромки могилы? Зачем нужны обществу скопища специалистов по трупам? А всего-то и дела: утвер­дить образ жизни такой, что бы не засорять организм, а уж ес­ли нечаянно засорился, то умело его очистить, тогда отпа­дёт необходимость в огромном слое обречённых – больных телом и больных совестью. Да, пищу трудно приготовить в таком запутанном, излишне усложнён­ном и неоднозначном пищева­рительном тракте, но уже готовую еду ещё труднее доставить по назначению, т.е. каждому едоку из их беспредельного числа. В связи с тем, что такие трудности ме­дициной не воспри­нимаются вообще и онторейный слой под­ме­нён в анализе пре­дельно упрощённой слизистой обо­ло­ч­кой, следует признать основные медицинские сведения о болезнях ложными. И не случайно потому, несмотря на все кажущиеся усилия отрасли, больных и болезней становится тем больше, чем большее уча­стие медицины в жизни общества. Однако преткновение не то­лько в ней, беда кроется в простоватом мировоззрении людей, которое противоречит уже их сегодняшнему статусу выходцев в заземелье. Само такое противоречие ставит их носителя на грань: жить или не жить? Пока на этот вопрос ответ однознач­ный: популяция нежизнеспособна. Возможно, такие резкие су­ждения хотя бы некоторых пробудят ото сна! Возможно...

Дата добавления: 2014-11-16