Часть 2 4 страница

Лулу: Но то, что говорил У. Г., относилось к культуре, стоящей на пути. И культура, разумеется, означает ортодоксальное христианство.

Барри: Да, в этом смысле все прошлое мертво, и нам нужен живой свидетель и живой учитель, который может подтвердить факт смерти зла в человеке. Как действительное существо, сидящее здесь, если это происходит, это в высшей степени необычайный момент.

У. Г. Кришнамурти: Вы знаете, это случается не только однажды, это то и дело происходит. И в тот момент эта смерть – нечто, что я не могу приглашать. Кое‑что из этого аромата проникает через заднюю дверь. Как прекрасно написал Дж. Кришнамурти, она приходит незваной. Это так. Поэтому когда она как бы нисходит на тебя, она не может не влиять на вещи вокруг тебя.

Если имеется живая вещь, то она не может на нее не влиять, потому что внутри тебя, в каждом уголке тела пульсирует жизнь. Каждая клетка пульсирует этой необычайной жизненной силой. Это живое качество, жизнь. В конце концов, что там есть? Это жизнь. Когда гуляешь после бури, ты видишь множество мертвых – насекомых, птиц…

Однажды тело умрет. Вот и все, что можно про это сказать. Но вы хотите наделять это огромным значением. Значение, которое придается жизни, вообще не имеет смысла. Это не значит, что в экзистенциальном смысле наша жизнь или что угодно не имеет никакого смысла. Она имеет свой собственный смысл. Нет никого, кто сомневается в смысле жизни. Вы не становитесь едины с движением – вы и есть движение. Это движение не спрашивает о направлении движения. Нет никого, кто спрашивает о направлении движения внутри. Вы и есть это. Если я говорю «Я есть жизнь», то это мистическая фраза, и она ставит вас на неверный путь.

Лулу: Вероятно, потому что в ней есть «я».

У. Г.: Да, но мне приходится использовать личное местоимение «я»…

Лулу: Да, но что это такое, что, как вы говорите, то и дело происходит? Что такое это повторяющееся происшествие?

У. Г.: Умирание – умирание для того прошлого, вплоть до того конкретного момента. Это значит, что мозг снова обновляется. Каждая клетка в мозге обновляется. Никакой непрерывности вообще нет. Используя фразу, которую иногда использовал Дж. Кришнамурти, вы пускаете воду на поле, и тогда поле готово для сбора урожая. Когда туда приходит посев, это новое поле. Оно готово без всякого прошлого – там нет ничего, никаких сорняков. Оно готово принимать все, что угодно, не важно что. Так что каждый момент вашей жизни обладает этой жизненной силой, этой вибрацией. Это единственная вещь.

Поэтому я могу делать только одно – внушать вам, что это обсуждение вас никуда не приведет. Описание этого состояния бытия никуда вас не приведет. Так что вы делаете? Первое, вы или почитаете этого человека, или строите вокруг него организацию, или следуете за ним, или становитесь учеником. Все это глупо. Смехотворно! Абсурд! Это вообще не имеет никакого значения. Но будучи тем, что мы есть, мы естественно это делаем. Второе, я заинтересован в том, чтобы так или иначе заставлять вас понять, что все вопросы не имеют отношения к делу. Если вы способны это видеть, тогда спрашивающий, возможно, исчезает. Это все, что я могу делать. Что я еще могу?

Для меня гораздо легче исследовать [это] с вами, чем того, кто не находится в этом состоянии бытия. Возможно, интеллектуально вы будете это делать лучше, чем я. Но я не могу взять вас в путешествие. Я сам путешествую. Это для меня новая территория, поскольку это не мой вопрос. Поэтому ради вас я пытаюсь исследовать ваш вопрос. И вы должны знать, что в этом исследовании здесь (в случае У.Г.) вообще нет процесса мышления.

Тогда что же это такое, что произносит все эти слова? Вы вполне можете задаваться вопросом. Это очень просто. У человека на протяжении столетий развилась эта способность говорить. Слова привычны. В моем распоряжении гигантский словарь – энциклопедическое знание, созданное людьми в течение столетий. Он есть и доступен, если потребуется. Не мне решать.

Решать вам. Если вы задаете мне вопрос, то извлекаете эту информацию. Здесь нет никого, кто что‑то продумывает. Функционируют только голосовые связки. Я осознаю, что звуки выходят. Что стоит за привычкой?

Так что в действительности я описываю свое состояние бытия, когда мы оба исследуем этот вопрос. Я сам стараюсь. Когда вы спрашиваете меня: «Что такое ум?», я действительно не знаю. И забираться на трибуну и читать лекцию о том, что такое ум, или описывать его – абсурдно. Как я могу говорить, когда я не знаю? Но я все равно это делаю, чтобы заставить вас увидеть трудность и неуместность постановки вопроса.

Так как может «я», эго, вообще понимать всю тотальность целого, будучи только его частью, незначительным фрагментом? А оно хочет понимать весь ум. Вам никогда не приходит в голову, насколько невозможно для этой маленькой вещи понимать всю тотальность целого? Это бесполезная вещь в вашем существе. В конце концов «я» – это компиляция. И это «я» хочет понимать целое. Ум – это не просто умственная деятельность – это только ее часть. В том, что вы называете расовым сознанием, участвуют нервная система, мозг – все человеческое сознание, а не только ваше индивидуальное сознание.

Я могу исследовать только для того, чтобы заставить вас понять, как глупо этому «я» задавать этот вопрос. Исследуя это, я уже завершил круг. И я останавливаюсь с этим безмолвием во мне в состоянии не‑знания, и это может ненадолго создавать безмолвие в вас. Это все, что может происходить, поскольку я уже нахожусь в состоянии безмолвия, и это безмолвие в высшей степени живое.

Это меня очень разочаровывает. Это нечто очень трудное. Мои слова привычны; они не слишком отличаются от ваших. Но слова приходят собственным путем и несут иные коннотации. Поэтому мне приходится разьяснять каждое слово, чтобы заставить вас видеть – когда я употребляю слово «любовь», то это не то, что вы подразумеваете под словом «любовь» или как вы его понимаете. Когда я говорю «время», «пространство», это что‑то одно, а для вас это что‑то другое. Так что это делает нашу работу трудной.

Знаете, нет никакой такой вещи, как время и пространство. Это интеллектуальные понятия. Нет такой вещи, как материя или то, что называют четырехмерным пространственно‑временным континуумом. Это [состояние бытия] не выражается в терминах этого пространственно‑временного континуума, поскольку нет никакой непрерывности.

Мысль – это время. Когда нет никакого мышления, то вообще нет никакого времени. Когда здесь нет никакого центра, там нет никакого пространства. Когда я вижу, именно объект помещает пространство между этим телом и тем. Это пространство. Я не ответствен за него. Объект существует там, а я стою здесь – это пространство. Если я закрываю глаза, здесь нет никакого центра, а там – никакого пространства. Так что я не могу говорить о пространстве.

Когда здесь нет никакого центра, ты часть целого. И это воздействует на все. Это не мистический термин. Здесь нет ничего. Сегодня утром я рассказывал вам, что в тот момент, когда я растянулся на постели, там не было никакого «меня». Осознание претерпевает какое‑то странное изменение. Нет ничего, даже того, что называют эфиром. Тогда что это? Знаете, первое осознание, которое у меня есть, это осознание простыни. Это пространство – простыня снизу и простыня сверху. Есть две простыни, но как насчет тела, весящего 135 фунтов, или 6з килограмма? Где это тело? Поэтому остается то, что есть внутри. Нет ничего. Когда нет «я», это [тело] – часть того. Тело есть. Но чье это тело? Это не мое тело.

То, что действует внутри этого тела, – жизнь, связующее звено. Эта жизнь не отличается от вашей. Я не говорю о единстве жизни и всем таком. Эта жизнь есть везде. Так что эта энергия, которая у меня есть, – жизнь. И эта энергия – творческая энергия… не то чтобы я буду создавать еще одну вселенную, подобную этой. Нет. Та же самая энергия, что действует во мне, имеет шанс выражать себя. Вот и все. Так или иначе, этот процесс («я») внутри тебя заканчивается. Инициирующее устройство находится внутри тебя – это приходит как взрыв. Это взрыв ужасающей природы. И потом последствия влияют на окружающих людей. Это случается все время. Не в этот момент; когда я останавливаюсь, имеет место безмолвие. Поэтому я также просил его (Дэвида Бома): помогите мне с этим – как говорить. Он говорит, что наука открывает новый язык[10]. Когда? Для этого нужно время. Не знаю, сколько лет на это потребуется.

Лулу: Но это будет не ваш язык.

У. Г.: Это не будет мой язык.

Барри: Не важно, что за язык, – это опять будет ряд символов.

У. Г.: Да, символы не важны.

Лулу: И у нас уже достаточно нового жаргона, новых слов, новых языков.

Барри: Было блестящее и краткое введение в книге (Дж. Кришнамурти) «Первая и последняя свобода» – о символах и о том, что мы в действительности являемся их частью.

У. Г.: Это значит, что у нас нет слов для описания жизни, не говоря о том, чтобы наделять жизнь каким‑то смыслом. Все наши попытки направлены только на наделение жизни каким‑то смыслом или пониманием – которое не является пониманием жизни. Оно должно умереть. Это первое, в ином случае невозможно понимать жизнь. Так что я использую слово «тело» именно в этом смысле. Как вы хотите называть это – тело без «я»? Это просто тело, но это другое тело. Оно функционирует по‑другому. У него есть иная сила.

Лулу: Оно освобождается от гнета «я».

У. Г.: Конфликтов моральной жизни больше нет. Это не значит, что вы безнаказанно совершаете аморальные действия. Вы не можете не быть моральным в строгом смысле этого слова. Вы вообще не конфликтуете с обществом, поскольку нет никакого конфликта внутри вас. Но думать, что такой человек полон беспредельной любви, сострадания и доброты – наши образы подобных людей как воплощения ненасилия, поборников истины – все эти слова, мы можем практиковать их как изящные искусства и становиться символами этих слов. Но это состояние (без «я») – состояние сострадания. Оно не означает, что вы будете основывать новое общество и начинать кормить всех голодных в этом мире.

Лулу: Одно из основных утверждений иудаизма: ты не можешь знать Бога, но ты связан с Ним. Ты можешь служить Ему, или видеть одну сторону Его лика, если ты пророк вроде Моисея. Но ты никогда не можешь знать Бога.

Барри: Да, но это ортодоксальный иудаизм. Тогда как в каббале, которая очень близка с концепцией кундалини, ты достигаешь главной души, которая представляет собой абсолютное знание божественной Самости, пребывающей без эго. И это – пробуждение силы, которая ограничена в пространстве и времени. А потом они поднимаются к абсолютному осознанию Самости и энергии. Это есть в каббале, а также у христианских мистиков.

У. Г.: Это источник, начало религиозного опыта; а религии представляют собой то, что мы из этого сделали.

Лулу: В этом все и дело. Это всегда становится мертвой информацией.

У. Г.: Мы пытаемся понимать живое с помощью этого мертвого материала. В этом состоит трудность – я пытаюсь выражать живое посредством мертвых слов…

Лулу: Да, да – с помощью мертвого языка и мертвой культуры.

У. Г.: Да, мертвого языка и мертвой культуры.

Барри: Я думаю, в различных случаях подобное переживание случается, случалось, и это то, о чем говорили некоторые учителя древности. Это касалось смерти, и это позволяло им соприкоснуться с вселенской энергией. Что ж, это было естественно, и никто мне об этом ничего не рассказывал. Но теперь я вижу это как смерть для самого себя, смерть «я». Но затем вмешивалось общество, захватывало власть и говорило – это фантазия, это воображение, это нереально или безумно. И поэтому ты сомневаешься в себе; ты приспосабливаешься к окружающему миру Если при таких обстоятельствах ты не приспосабливаешься, тебя посадят – или, точнее, будут держать в определенном заведении. Так что это нечто опасное.

У. Г.: Это нечто опасное.

Барри: Во многих отношениях.

У. Г.: Такой человек опасен для общества.

Барри: Он абсолютно опасен для общества. Он совершенно аморален и повсюду говорит то, что подрывает общепринятые представления. Он говорит им, и потом его распинают, или прибивают гвоздями, или морят голодом до смерти, или что угодно еще. Его убирают...

У. Г.: …и потом они запирают ворота.

Лулу:…или головы…

У. Г.: Поэтому ожидать изменения в структуре общества…

Лулу:…нельзя.

У. Г.: …это невозможно. Но когда ты видишь, как трудно вызвать изменение в твоей собственной структуре, ты сочувствуешь миру. Поскольку для меня стало невозможным вызвать это изменение в моей структуре, мне становится немного легче симпатизировать немного большему числу людей. На самом деле я не знаю, возможно это или нет. Знаете, я исхожу из того, что это возможно, и показываю, как трудно вызывать это изменение в вашей структуре. Оставим в покое общество; оставим мир. Он позаботится о себе. И возможно, уничтожит себя в ядерном холокосте. Это не имеет значения.

Это не означает, что вы бесчеловечны или что вас это не касается. Поскольку меня это касается, я пытаюсь помогать тому, кто рядом со мной – своему ближайшему соседу, – и потом показывать, как это трудно. Если только это изменение не происходит во мне, нет никакой возможности вызвать изменение в обществе. Это не интеллектуальная идея. Само это изменение воздействует на мир. Изменение в индивидуальном сознании влияет на сознание общества в целом.

Почему я высказываю это смелое утверждение? Если только вы можете вызвать это изменение в себе, вы сами увидите, как оно влияет на человеческое сознание. Поэтому человек, который может вызвать это изменение в своей собственной структуре, делает гораздо больше, чем говорящие об изменении мира… все эти реформаторы. Каждый раз, когда происходит взрыв, его последствия по‑своему влияют на человеческое сознание. Так что не важно, носитесь ли вы по свету, говоря об этом, или сидите в одном углу взаперти. Вы все равно влияете на мир.

Но современный мир иной; современная ситуация иная. Тем не менее такой человек действительно влияет на человеческое сознание. Так что если бы было немного больше этих мутантов (смех), миру стало бы намного легче. Этим была бы заряжена вся атмосфера. Эти последствия были бы повсюду.

Я не знаю… что делать? Что вы собираетесь с этим делать? У вас есть ответ. Вы – ответ на проблемы мира.

Больше никто не будет ответом. Больше никто не спасет это человечество. Вы станете спасителем человека. Вот почему мы придумали эту фразу (спасители человечества). Такие люди уже становились спасителями человечества. Так что вы – ответ. Я не могу создавать эту побудительную силу. На самом деле нет никакой настоятельности. Возможно, слова звучат… настоятельно!

Барри: Если я чувствовал настоятельность, то тут же ставил ее под сомнение. Разве это неправильно? Я вспоминаю, как сидел в той палатке и чувствовал настоятельность. А потом, однажды, я просто остановился и сказал: «Что я делаю?» Все это было таким искусственным.

У. Г.: Ладно, во всяком случае вас ничто не трогает. Если бы вас что‑то трогало, не важно что, вы бы очень быстро изменились; вы бы стали мутантом. Я думаю, это очень привлекательное слово (смех).

Лулу: Эта идея впервые появилась в научной фантастике. Я думаю, она происходит именно оттуда.

Барри: Не обязательно; в действительности она происходит из тайного общества, которое процветает даже теперь. И эту идею использовали последователи Успенского и Гурджиева.

У. Г.: А теперь Дж. Кришнамурти.

Барри: Он много это исследовал.

У. Г.: О мутации говорится в «Йога‑сутрах». Это нечто древнее.

Барри: Да, конечно, древнее. И Дж. Кришнамурти все время использовал это слово – «мутация» (трансформация). Но используется и слово «мутант».

У. Г.: Мутант – это тот, кто мутировал. Но что нам с этим делать? Заснуть?

Лулу: Мы все спим, за исключением мутантов (смех).

У. Г.: Вы увидите, как трудно вызывать изменение в себе. Тогда вы сами будете знать возможность того, что это – фактор в изменении человеческого сознания. Именно это воздействует на человеческое сознание, а не вы. Оно идет само собой. Влияние этого взрыва огромно. Понимаете, если мы сегодня чувствуем влияние Иисуса, то это не из‑за церкви и того, что они делают. Влияние чувствуется даже сегодня. Вам ничего не приходится делать. Ситуация развивается сама собой.

Я забыл вам показать – когда я спускался, все тело было покрыто этой белой субстанцией, руки и все прочее. Этот разговор происходит в трансцендентальном состоянии. Я это не мистифицирую. Видите ли, здесь действует не процесс мышления.

Это нечто странное. Это случилось в Женеве. Знаете, я был удивлен. Я ощущал, что эта нога немного мягче, чем правая нога… я не знаю. Когда я на ней стоял, меня вдруг тянуло к мужчинам… не из‑за какой‑то формы сексуального инстинкта или чего угодно еще. Когда я менял ногу, меня больше привлекали женщины. Так что я пробовал это несколько раз. Я хотел сам проверить – что же происходит? (смех)

Это было два разных типа осознавания, но больше нет. Теперь это все – одно осознавание. Тогда это продолжалось несколько дней. Я думаю, это было время, когда изменялись половые железы.

Лицо в зеркале тоже менялось. Я все это наблюдал. Лицо – лицо Шивы – и эта часть (шея) были синими. Возможно, именно поэтому индуисты называют Шиву Нилакантха (нила = синий, кантха = горло).

Лулу: Шея была синей?

У. Г.: Все было синим, а лицо было как будто наполовину Шива, наполовину Парвати.

Барри: Как на изображении того, что они называют ардханаришвара – наполовину Шива, наполовину Парвати…

У. Г.: …выглядели отдельными. Было различие. Даже Валентина указывала, что между двумя глазами была разница – она говорила, что один из них смотрит очень нежно и ласково. Но у меня не было никакого особенного влечения к детям, вообще никакого материнского чувства (смеется).

Лулу: Почему вы должны были…

У. Г.: Это может быть то, что стоит за всей этой символикой в индуистских храмах. У них есть эти храмы, и на этом основана вся система тантры. В любом случае теперь, спустя шесть месяцев, у меня ничего нет. Все это закончилось.

Лулу: Теперь ваше тело успокоилось?

У. Г.: Теперь у меня нет тела. Иногда я чувствую тяжесть, иногда оно очень легкое. Это жизнь во мне. Как я говорил вам, у нас, кажется, есть нечто общее. Возможно, то, что было у него (Дж. Кришнамурти), не может быть другим, чем это, но когда я начинаю это выражать, оно полностью другое. У людей будет впечатление, что это не одно и то же.

Лулу: В сущности, это должно быть одним и тем же...

У. Г.: Возможно, это именно одно и то же.

Лулу: Та творческая энергия не может быть разной.

У. Г.: Он мог прийти к этому по‑другому. Вот почему у нас есть все эти разные пути, каждый из которых как бы порождает другое учение, если я могу использовать слово «учение».

Лулу: Мы знали это на протяжении веков. Например, то, что говорил Рамана Махарши, было по существу тем же самым.

У. Г.: Он говорил не слишком много.

Лулу: Но суть одна – выяснять, что такое «я». Что такое «я», что такое это, то и другое. Он не конкретизировал это, как Дж. Кришнамурти, но разве это не тот же вопрос?

У. Г.: Да, тот же самый.

Барри: Сегодня днем мы были в моей комнате, и я показывал ему кое‑какие ранние мысли и строки Дж. Кришнамурти, но у него еще не было этого. Или оно у него только что было и еще не улеглось. У нас было такое чувство, чтоуДж. Кришнамурти это было полностью по‑другому. Не просто отчасти по‑другому, но полностью иначе, чем то, как это, видимо, случилось с вами.

У. Г.: Знаете, он проходил через ту мистическую фазу. Я вообще не прошел через ту часть. Возможно, он в течение нескольких месяцев произносил слишком много этих слов – божество, божественность и все такое.

Лулу: А вы проходили через это?

У. Г.: Только в течение очень короткого времени. Но у него никогда не было возможности быть безмолвным – он всегда говорил.

Барри: Дж. Кришнамурти был вынужден говорить. Он был вынужден выступать, принимать людей и проводить беседы и лекции. Я думаю, это было ужасно.

Лулу: Но нет ли у вас ощущения этой энергии как присутствия – как некой другой силы?

У. Г.: Да, это сила; это творческая энергия. И если вы хотите использовать слово «безмерность», есть та же самая энергия. Она не может быть ничем другим. Но как вы будете это выражать, в каких терминах?

Лулу: Но это та же самая энергия, не только в природе, но и в человечестве. Она обладает качеством – она принимает форму– природы и человечества. Так что она принимает форму того, что мы называем человеком. У нее есть такое качество.

У. Г.: У нее есть такое качество… да.

Лулу: Но вы об этом не говорите.

У. Г.: У нее есть возможность выражать себя в своей первозданной чистоте. Препятствий больше нет. «Я» – это тот, кто управляет всем.

Я не хочу говорить об этом потому, что это очень обманчиво. «Единство жизни», «Я есть жизнь» – все это очень дезориентирующие фразы. Ладно, ты – жизнь. Ты не отделен от жизни. Я не говорю себе: я – жизнь. Я не собираюсь использовать ни одно из этих слов – любовь, истина, реальность, Бог, единость, единство жизни, вселенский закон и все такое. Мне приходится избегать всех этих слов. Они осложняют выражение моего состояния бытия в его первозданной чистоте.

Лулу: Вы также не используете слово «энергия», которое…

У. Г.:.. тоже дезориентирует.

Лулу: Это современное слово.

У. Г.: И никто не знает, что мы имеем в виду, говоря «энергия».

Лулу: У нее есть живое качество…

У. Г.: Для меня это жизнь. Она обладает живым качеством. Она живая… кроме этого мне не приходит в голову никакой другой термин.

Лулу: Но почему вы говорите, что все переживания бессмысленны? Это действительно так?

У. Г.: Почему вы вообще что‑то из этого делаете? У меня есть переживания, и что мне с этим делать?

Лулу: Так вы подвергаете сомнению то, что с этим делает ум?

У. Г.: Да, то, что ум делает с переживаниями.

Лулу: Не то, чем оно является само по себе?

У. Г.: Если вы ничего не переживаете, вы мертвы. Но то, о чем я говорил, – нечто другое.

Барри: Мы вспоминаем то, что накоплено. И все наши переживания интерпретируются в терминах этих накопленных данных.

У. Г.: Не будет вообще никакого нового опыта. Пока есть непрерывность, нет никакого нового опыта.

Барри: Это не становится опытом, пока я это не интерпретирую.

У. Г.: Вы смотрите на все окружающее через очки своих собственных представлений. То, что вы называете новым опытом, это в действительности не новый, а видоизмененная форма старого опыта. Вы изменили свой способ смотреть на вещи. Все дело в этом.

Барри: Как насчет сексуального опыта?

У. Г.: Понимаете, пока вы занимаетесь сексом, там есть «вы».

Лулу: Я предполагаю, что сексуальная энергия – часть тела и не имеет отношения куму; в действительности это не нечто умственное.

У. Г.: Секс ведь в уме, разве нет?

Лулу: Даже в молодом теле? Вот что я спрашиваю.

У. Г.: Он дремлет, только и всего.

Лулу: Я не имела в виду до половой зрелости. Я имела в виду «молодое» в смысле молодого мужчины или молодой женщины.

У. Г.: В них он очень силен.

Лулу: Тогда он – в теле. Вот что я имею в виду. Он не является действительно умственным на этой стадии, не так ли?

У. Г.: Но говорят, что с тридцати лет память начинает угасать.

Барри: Сексуальное желание тоже...

У. Г.: Это – психологическая теория. Ваш интеллект перестает расти примерно с шестнадцати лет. Потом он становится горизонтальным, а не вертикальным или каким‑то еще. И тогда память – пик вашей памяти – приходится примерно на двадцать лет. А после этого вы видите начинающийся спад. Я не знаю… это теории.

Барри: Физически да; но по мере того как вы становитесь старше, растут ваши мудрость и понимание.

У. Г.: Информация, все больше и больше.

Барри: Да, но чувства достигают своего пика перед двадцатью годами, а потом имеет место небольшая задержка…

У. Г.: Видите ли, во всех отношениях пик приходится на период от четырнадцати до двадцати одного года.

Барри: Это интересно. У меня была возможность беседовать со всевозможными людьми. Ну, у некоторых девочек был крайне ранний сексуальный опыт. У одной девочки был опыт с взрослым, когда ей было пять с половиной лет. В этом возрасте – будь то пять, восемь или девять лет, ум незрел и потому у него нет осмысления. Нет ни удовольствия, ни возбуждения, ничего. Это было просто незрелое сознание, не способное реагировать. Так что это не было что‑то хорошее или плохое. Это просто не было настоящим опытом.

Лулу: Но тело уже созрело, разве нет?

Барри: Нет. Это было нормальное физическое развитие, но я думаю, что это возможно – я не знаю как. Но это не было никаким опытом...

У. Г.: Секс – это удовольствие. Да или нет?

Барри: Да.

У. Г.: Это опыт. Это приятный опыт, и мы ищем его снова и снова… вследствие непрерывности. Когда непрерывности нет, есть две вещи. Одна – это то, что сексуальная энергия будет сублимироваться и входить в мозг. Я не сомневаюсь, что йоги… то, что говорится в их книгах, более обосновано, нежели то, что сегодня утверждает медицинская наука.

Барри: Но идея сублимации уже отвергнута…

У. Г.: О, не важно. Они могут ее отвергать. Они снова к ней вернутся. Это не имеет значения. А вторая вещь – это отсутствие непрерывности. Как я объяснял вам, во‑первых, нет контента удовольствия и, во‑вторых, нет непрерывности. Когда ты не распознаешь женщину как женщину… понимаете?

Барри: Не совсем. Продолжайте.

У. Г.: Распознавание – мы обсуждали то же самое сегодня днем.

Барри: Как раз когда мы шли сюда, там было несколько красивых христианских девушек... их платья колыхались на ветерке… это действительно выглядело весьма привлекательно.

У. Г.: Понимаете, для меня то движение – в точности то же самое, что движение, например, вашей руки, пальцев… цвета, движение…

Барри: И движение ветра и травы.

У. Г.: Так что вовсе нет никакой разницы; вообще ничего. Поэтому как у меня может быть какая‑то другая реакция на это? Ладно, даже если я нахожусь близко и держу за руку… если она мягкая и отличается от этого…

Барри: От спинки стула? Рука молодой женщины?

У. Г.: Нет идеи или желания, что есть нечто большее, чем то, которое более приятно, – нет «больше и больше». Целовать женщину более приятно, а обнимать ее намного более приятно, а сексуальный акт намного, намного более приятен… всего этого здесь нет. Здесь нет никакого нарастания чувств, поскольку нет непрерывности.

Барри: Когда первый раз видишь женщину, то просто смотришь. И это будет продвигаться к большему контакту и есть предвкушение или что‑то вроде. Но для вас это невозможно. Вы можете видеть красивую девушку и это то же самое, что видеть дерево или ветерок. Вы можете держать ее за руку и это будет ощущение мягкости – на этом ничего не надстраивается.

У. Г.: Именно мозг говорит, что это мягкое, поскольку здесь никого нет.

Дата добавления: 2014-12-08