Часть 2 6 страница

У. Г.: Вы не можете отделять себя от этой мысли.

Пол: Мне кажется, я могу видеть свои мысли, но вопрос в том, кто видит эти мысли?

У. Г.: Эта же самая мысль.

Пол: Да.

У. Г.: Мысль разделяется…

Пол: Боюсь, это кажется верным...

У. Г.: Тогда как вы можете смотреть на мысль? Как вам это заканчивать? И почему вам следует заканчивать это мышление? Потому что кто‑то описывает удивительное состояние бытия, говоря, что это образ жизни?

Андреас: Да, мне кажется, что я способен останавливать свое мышление лишь на несколько секунд или несколько минут, но не более. Поскольку потом процесс возобновляется и имеются всевозможные мысли.

У. Г.: Процесс – вот что самое важное. Процесс должен заканчиваться.

Пол: Процесс должен заканчиваться?

У. Г.: Да, проблема не столько в привычке, сколько в структуре внутри вас, формирующей привычку. Это все равно что пытаться бросить курить. Вы можете год за годом пытаться перестать курить, но это бессмысленно. Вы все время с этим боретесь. Вы могли бы с тем же успехом продолжать быть курильщиком. Или возьмем привычку пить кофе. Понимаете, борьба дает силу. Это нечто очень приятное. Вы хотите двигаться с мыслями. Вы хотите давать этим мыслям жизнь, вкладывать в них жизнь и жить вместе с ними.

Пол: Да.

У. Г.: Это нечто очень приятное. Вы не хотите только болезненных мыслей.

Пол: Когда нет мыслей, есть только пустота. Я не могу это терпеть и призываю мысли, приятные мысли.

Андреас: А можно выбирать?

У. Г.: Нет.

Пол: Да, можно выбирать мысль.

У. Г.: Выбирать невозможно. Как вы можете выбирать мысль? Вы можете выбирать, хотите ли вы жить с мыслью или нет. Вы не можете выбирать свою мысль.

Можете ли вы говорить себе: «Сегодня я собираюсь увидеть очень красивый сон»? Вы можете говорить: «Я буду мыслить определенные мысли, кое‑какие приятные мысли». Разве это не проблема? Есть так много приходящих мыслей. Что такое это мышление? Вы думаете, что весь этот процесс мышления выбирает ваши мысли. Но здесь нет никакого выбора. Поэтому все мысли – одно и то же. Я не лишен мыслей. Пусть у вас не создается впечатление, что мысли просто приходят через одно окно и уходят через другое. Просто нет обращающего внимание на эти мысли, нет распознающего эти мысли. Нет никакого центра, говорящего: «Я буду жить, или двигаться, с этими мыслями».

Пол: Так что дело не в том, чтобы не иметь никаких мыслей. Дело в том, распознавать их или нет.

У. Г.: Да – или пытаться что‑либо делать с мыслями. Пусть вам не кажется, что это состояние без мыслей. Мысли есть. С ними ничего нельзя поделать. Для нас это необходимый инструмент. Мы эволюционировали на протяжении столетий и развивали этот мыслительный процесс, это мышление. Это нечто мертвое. В нем нет никакой жизни. Мы наделяем эту мертвую вещь смыслом, мы даем жизнь этому мышлению. Так что вот куда идет энергия. Не физическая энергия – животная энергия зависит от чего‑то другого, – но эта психическая энергия, как говорят психологи.

Пол: Почему мы даем жизнь нашим мыслям, и кто дает жизнь?

У. Г.: Вы мне скажите.

Пол: Я много раз задавал себе этот вопрос.

У. Г.: И каков ответ?

Пол: Мысль входит в поле моего сознания, и эта мысль становится связанной с какой‑то структурой прошлого, и я наделяю ее жизнью, и потому она растет, и я стараюсь, чтобы другие люди помогали мне расширять это «я».

У. Г.: И вы хотите иметь в себе это «я», и это – непрерывность. Ладно, но в чем проблема? Вы этим недовольны?

Андреас: Поскольку очень часто это не столь приятные мысли.

У. Г.: Есть и кое‑какие болезненные мысли.

Пол: Еще одна причина, по крайней мере для меня, – я чувствую, что не знаю настоящей жизни; во всем этом процессе есть что‑то поверхностное и искусственное…

У. Г.: Но что это такое – эта настоящая жизнь?

Пол: Я не знаю… скорее, это то, что я хочу знать.

У. Г.: Предположим, я говорю, что нет никакой иной жизни, чем эта.

Пол: Как я говорил до этого, мы живем в умственном, созданном нами самими мире, у которого вряд ли есть какая бы то ни было основа в реальности. Это искаженный мир. И когда это видишь, даже если не полностью, этого достаточно, чтобы до некоторой степени изменять жизнь. Жизнь становится менее глупой и скучной, чем раньше. Но это не полное видение, а лишь фрагментарное.

У. Г.: Ладно. А что делать, если нет никакой другой жизни, которую вы называете настоящей, иной жизни, нежели та, что у вас есть сейчас?

Андреас: Мы действительно не знаем, но думаем, что в этой жизни есть нечто большее, чем то, что мы знаем.

У. Г.: Да, мы воображаем, что есть другой образ жизни, что есть что‑то за пределами этого. Все наши идеи другой жизни – лишь миф, создаваемый умом для бегства от фактической, реальной жизни. Это – единственная жизнь. Никакой другой нет.

Пол: Вы имеете в виду, что жизнь, которую мы только что описали...

У. Г.: Это единственная жизнь. Что мне делать, если я вижу, что это единственная жизнь и в запасе нет никакой другой? Имеющийся у меня образ другой жизни – это только миф, только образ.

Пол: Да, это образ. Это часть того, что я вам описал.

У. Г.: Что происходит, если я это вижу? Образ уходит. Когда образ уходит, то, что есть, – это то. Именно образ заставляет меня что‑то искать.

Андреас: Но мы чувствуем, что, возможно, не видим правильно. Возможно, именно мышление не дает нам видеть то, что есть на самом деле.

Пол: Даже это – часть всего процесса. Даже то, что вы говорите в данный момент, – часть умственного процесса.

У. Г.: А что делать, если из этого нет никакого выхода – если нет никакого способа избежать того, как я сейчас живу?

Пол: Никакого способа нет. Кажется, все, что я воображаю, все, что я пробую, – это бегство и это еще одна мысль.

У. Г.: Вы уже это говорили – что это еще одна мысль и так далее. Если нет никакого другого способа, нет никакой другой жизни, кроме той, которой я сейчас живу, то подобными мыслями я только создаю для себя больше проблем. Я создал это страдание из‑за того неудачного мифа – что есть другая, настоящая жизнь, которой я должен жить. Какой‑то парень вроде меня говорит, что есть другое состояние бытия. Именно этот образ делает твою жизнь несчастной. Поэтому ты раз и навсегда отбрасываешь этот миф, и тогда то, что есть, – это только жизнь.

Пол: Да. Вы сами нашли способ. Сейчас для вас кое‑что по‑другому.

У. Г.: Да, потому что я не сравниваю себя, потому что внутри меня больше нет никакой сравнивающей структуры.

Пол: Так что, как вы недавно говорили, возможно, со мной случится то, что случилось с вами…

У. Г.: Несомненно, это случится. Это случится, как только вы увидите, что другие процессы, образы, которые вы для себя строите, создатель образов, приходят к концу; это в вас уже есть. Что такое есть у меня, чего нет у вас? Живое качество. Это живое качество не способно выражать себя потому, что вы от этого уклоняетесь, думая, что есть другой способ жизни.

Пол: Но вы также говорили, что произошла мутация – что все, включая клетки тела, изменилось.

У. Г.: Как только вы это увидите, все в вас будет изменяться.

Пол: Как только я могу видеть, что ничего не может измениться, оно изменяется!

У. Г.: Оно изменяется. Вот что я говорю – нет никакого другого способа жить. Вы не можете принять этот факт. Но как вы можете понимать то, что я говорю? В этом трудность. Я могу сто раз говорить вам, что никакой другой жизни нет. Но приходит кто‑то еще – какой‑нибудь монах из Индии – и говорит вам, что есть запредельное, что есть путь. Вы должны медитировать по многу часов в день, и тогда у вас будет прекрасная жизнь и так далее. Потом приходит кто‑то еще и говорит что‑то совершенно другое. Где вы? Вы продолжаете изменять это зеркало, вы полируете его, чтобы оно отражало тот образ, и это продолжается.

Пол: Я не могу это до конца объяснить, но я знаю, что сейчас вы отличаетесь от того, каким я вас видел два года назад. Что‑то изменилось.

У. Г.: Ладно. Я говорю, что изменение, произошедшее во мне, состоит в том, что образы, создатель образов, и все эти вещи во мне закончились. Потому что создатель образов увидел, что это все образы, создаваемые им самим, и что эти образы никуда его не приведут, что избавления нет, и потому он ушел. Вот что случилось. Никто не может делать это за меня, никто не может мне это дать. Нет вообще никакой помощи для того, чтобы это видеть.

Пол: Нет никакого внешнего фактора?

У. Г.: Никто не может делать это за меня. Поэтому если я не знаю, то не сдвинусь с этого места, если только не выясню для себя, есть или нет.

Пол: И вы говорите, что это не происходит постепенно. Это происходит все сразу.

У. Г.: Почему вы вводите эту идею времени? Вы не хотите встречаться с этим в данный момент. Когда вы сосредоточиваетесь на этом, оно вас обжигает. Вы не хотите, чтобы это с вами случалось, или не готовы, и именно поэтому говорите о времени. И есть кто‑то, утверждающий, что это можно делать постепенно.

Пол: Что ж, возможно нам нравится мыслитель.

У. Г.: Но вы не можете иметь и то и другое. Вот о чем я говорю.

Вчера кто‑то говорил мне: «У меня должна быть собственность, у меня должна быть моя жена, у меня должны быть все удовольствия и все такое. И все же я хочу этого и надеюсь, что эта медитация мне это даст. Невозможно иметь и то и другое. Я никогда не буду Буддой, потому что стать Буддой означает отказаться от всего. Я не хочу отказываться от всего, я не хочу становиться Буддой. Но я хочу быть добрым, я хочу быть не склонным к насилию, я хочу быть этим и хочу быть тем».

Он не хочет становиться Буддой, но хочет быть добрым и все такое. Эта борьба доставляет ему удовольствие – это сражение. Вы любите это – сражаться внутри себя, противиться тому звуку, что наполняет вас. Вы боретесь с этим, но безуспешно. Оно бьет вас со всех сторон. Звуки приходят, и вы безуспешно сражаетесь с ними. Что вы можете поделать вон с той горой? Вы ничего не можете с ней поделать. Вы можете взбираться на гору и писать об этом книгу. Или, если у вас поэтический склад ума, написать стихотворение о красоте горы. Или, если вы художник, вы можете написать картину. Что вы можете с ней сделать? Вы ничего не можете с ней сделать.

Пол: Вы имеете в виду, что я не могу раскрыться.

У. Г.: Это опасно, и потому вы не хотите раскрываться. Вы упорствуете. Вы хотите держаться. Если кто‑то говорит – открой это окно, и все придет, – вы хотите этого, и в то же время вы не уверены. Возможно, будет сквозняк, возможно, станет холодно, и вы можете простудиться и получить воспаление легких – вы думаете обо всем этом. Даже если кто‑то дает вам ключ, вы не откроете дверь. Вам не могут дать ключ. Для вас ключ есть, он в ваших руках. Видите ли, ключом было то – трескающийся лед. Я не преувеличиваю. Ключ был у вас в руке, но вы не хотели использовать тот ключ – вот и все.

Андреас: Очень скоро я собираюсь спилить одну из этих сосен.

У. Г.: Положите ее сюда. Она будет нас всех согревать. Это будет лучше, чем эти пустые разговоры.

Невозможно иметь лучшее из обоих миров. Вот почему становится такой привлекательной практика этих добродетелей. Завтра я буду чудесным человеком. И завтра продолжается, переходя в следующие и следующие завтра, и вы доходите до такого этапа, когда тело либо оказывается в могиле, либо сгорает в огне. И тогда вы придумываете, что есть нечто еще – следующая жизнь. Мы откладываем это до следующей жизни. Ладно, если вы признаете следующую жизнь, и это не гарантировано, вам придется рождаться снова и снова… Я говорю не о том, есть ли перевоплощение или нет. Необходимо понимать, что страх, который создал все эти верования, создал и Бога. Вот что важнее всего осознавать. Абсурдно говорить о том, есть ли Бог или нет. Как я могу понимать Бога? Именно страх создал во мне Бога, то же, что создало эту идею времени; мысль есть время. Невозможность пытается ходить на этих ходулях. Это единственная жизнь, которая у меня есть. Больше ничего нет. Моя жена, мои дети, моя работа… это единственное. Все, что я делаю, – это бегство от действительности, самообман. Все что угодно иное, чем то, что я делаю, – это самообман. Видеть это как факт – вот что открывает двери. Наконец она поддается. И тогда все это рушится само собой. Нет ничего, что ты можешь делать. Так что этот процесс ослабления начинается здесь.

Пол: Итак, именно страх не дает нам раскрываться.

У. Г.: Да. Поскольку мы не знаем, что это такое. Мысль может проникать в то, что она знает. Она не может проникать в неизвестное. Неизвестное, о котором я говорю, это не мистическое понятие. Но это то, чего я не знаю. Я не знаю своего состояния бытия – что это такое. Абсурдно описывать его в терминах Бога, истины, реальности, Брахмана, покоя, ананды и всего прочего. Я действительно не знаю, что собой представляет мое состояние бытия, хотя я описываю это состояние бытия. Но что оно такое на самом деле, описать очень трудно. Мне это трудно передать. Поскольку живое качество жизни – это то, на что не может смотреть мысль, – вы понимаете?

Вот почему я задавал этот вопрос: откуда вам известно, что вы живете? Как только у вас есть идея – значит это конец. Вы не знаете. Вы никогда не узнаете. У вас вообще нет ответа на этот вопрос. Так что описывать невероятную глубину жизни – это то, чего никогда не может делать мысль. Она не может туда проникать. Поэтому жизнь всегда остается неизвестной.

Поэтому поиски неизвестного – абсурдное занятие. Как я могу искать то, чего я не знаю? Как я могу это искать? Как я могу этого хотеть? Чего бы я ни хотел, что бы я ни искал, чего бы ни добивался – это то, что я уже узнал, пережил или принял как чей‑то опыт или создал образ этого. И потому я уклоняюсь от того, что вы называете действительной, настоящей жизнью. Это реальная жизнь. А та нереальная.

Андреас: Поэтому все это – поиски, мышление, стремления – должно заканчиваться, внезапно останавливаться.

У. Г.: Да, внутри вас.

Андреас: В отдельном человеке?

У. Г.: Как все это закончить, остановить? Я говорю не об истощении сознания. Я говорю о собирании всего в точку, где оно не может ускользать. Время – это выход. И нет никаких стадий, никаких этапов, никаких уровней? Это ваши вопросы. Это бегство. Сейчас, на этом этапе, вы не хотите встречать этот факт как таковой. Это означает, что у вас больше нет никакого выхода. Это должно взорваться.

Что произойдет? Это должно взорваться. Когда это взрывается, границы исчезают – они взрываются с гигантской энергией.

Это воздействует на человеческое сознание, общественное сознание. Это единственный способ вызвать изменение. Коль скоро я не могу изменяться и вижу, что мне трудно вызвать изменение в самом себе, я пойму, почему общество не собирается меняться. Вы можете думать, что его можно реформировать – действовать тут, действовать там и вызывать кое‑какое изменение здесь, кое‑какое там. При этом вы уничтожаете миллионы и миллионы людей. Это не способ.

* * *

У. Г.: Я заинтересован только в том, чтобы побудить вас формулировать «правильный» вопрос. Правильный вопрос содержит ответ в самом себе. Но вы как будто знаете ответ, и именно поэтому задаете вопрос. Если я даю вам ответ, вы либо соглашаетесь, либо нет, но дело здесь вовсе не в согласии или несогласии.

Пол: Я ничего не могу поделать, хотя мне трудно формулировать правильный вопрос. Тем не менее вот вопрос. Я увидел, что действующий во мне психический механизм (ум) – это я сам и что он не может давать ответы в определенных областях. Он должен останавливаться. Иногда он действительно останавливается, но в целом я думаю, что он должен функционировать как‑то по‑другому.

У. Г.: Почему вы читаете эти чувства? Чтение этих чувств внутри вас – это мыслительная структура. Вы говорите, есть чувство гнева и чувство счастья, но почему вы различаете эти чувства? Все они одно и то же. Они представляют собой внутреннее движение и все в точности одно и то же, но вы даете им разные названия, например гнев, покой, счастье и так далее.

Как вы видите вещи снаружи и называете то, что видите, деревом, гроздью винограда, дорогой, мужчиной, женщиной, точно так же вы делаете и внутренне. Это структура мышления.

Пол: Факт в том, что ум действительно работает таким образом, и работая так, наносит вред, действующий как яд. Мне приходится помнить, что это яд.

У. Г.: Почему вы называете это ядовитым? Гнев для вас ядовит, а счастье или секс – нет. Вы хотите распознавать то чувство как счастье и хотите оставаться и двигаться с этим чувством. Вы хотите, чтобы это чувство продолжалось, и потому оно не ядовито. Но вы не понимаете, что гнев – это тоже чувство, подобно чувству счастья, или покоя, или как бы вы это ни называли. Именно механизм обозначает эти чувства разными словами, и это структура мышления – такова ее природа.

Пол: Различаете ли вы чувства гнева и счастья?

У. Г.: Именно об этом я и говорю. Если вы это делаете, тогда весь вред налицо. Но если никакой разницы нет, есть ли тогда гнев или счастье? Вот мой вопрос. Точно так же, как что это вон там без этого слова «дерево»? Это по‑прежнему там, не сомневайтесь.

Пол: Например, этот стул...

У. Г.: Можете ли вы смотреть на него без вмешательства слова? Это было бы концом вас как мысленной структуры. Если нет слова, то как стул отличается от других вещей? Это было бы концом мысленной структуры и переходом власти к другому виду инстинкта или разума.

Пол: Когда я распознаю это как стул, это как кушетку, это как мягкое на ощупь, а то как жесткое, это мышление, и оно необходимо, поскольку мне приходится ими пользоваться. И, по‑видимому, это нормальная работа ума. Но когда тот же самый психический механизм работает в других областях вроде моих убеждений и я пытаюсь их защищать, он наносит вред и потому ему не следует работать таким образом. Здесь что‑то не так.

У. Г.: Когда я касаюсь этого, имеет место ощущение, и это реакция, но когда я реагирую, то это психическая деятельность. Имеется движение, и это вызывает движение и внутри вас, но называние этого движения – вред. Вы все время читаете внутри и не смотрите на вещи, как они есть.

Ладно, что такое «мысль», как она в вас возникает?

Пол: Есть связующее звено...

У. Г.: Это «я», память. «Я» устанавливает связь между двумя мыслями. Если связывания нет, то между двумя ощущениями есть разрыв.

Тревога, гордость, гнев, счастье – все это страх, а страх – это «я». Все это мышление. Мышление – это «первородный грех», невозможно узнать, когда оно начиналось. В Библии говорится: «В начале было слово…»

Пол: Мы говорили о слове как о триумфе человека.

У. Г.: Это фундамент, на котором основывается вся человеческая цивилизация, а теперь он рушится. Но не на самом деле, поскольку мы все еще верим в структуру мышления.

Пол: Но вы говорите, что «я» – это мысль.

У. Г.: Группа мыслей.

Пол: Но когда между двумя мыслями есть промежуток, «я» нет.

У. Г.: Никакого «я» нет; когда нужно, ты называешь это стулом, и это заканчивается, никакого дальнейшего связывания не происходит.

Пол: Тогда что такое тело?

У. Г.: Есть ли тело без этого «я»? Тело подобно тому стулу без слова. Но у вас есть представление, образ тела, и вводится психологический элемент, когда в действительности это совсем другое – то, как оно функционирует само по себе.

Вы должны открывать его не интеллектуально, а на самом деле, и позволять быть ощущениям, не называя их, – тогда вы будете понимать.

Все эти мысли и чувства, о которых вы говорите, – не часть вас, это в вас функционирует общество. Если это закончится, будет взрыв, и в теле произойдет радикальная мутация. Это не изменение в структуре мышления. Если это касается только ее, то это еще один способ мышления, еще один вариант в рамках структуры мышления.

Андреас: Я принимаю пилюлю счастья (наркотик), и «я» больше нет.

У. Г.: И спустя какое‑то время возвращаетесь к прежнему состоянию. Это как при хирургии – вам дают анестезию, мозг притупляется, и вы не чувствуете боли, но после того, как действие анестезии проходит, вы возвращаетесь к исходному состоянию.

Андреас: Какая разница между сном, где нет никаких мыслей, и состоянием, которое вы описывали?

У. Г.: Вы, кажется, думаете, что мышление кончается. Это не состояние без мыслей. Если вы думаете, что тут нет никаких мыслей, никаких воспоминаний, это означает, что я мертв.

Просто мышление не может на вас влиять, вот и все. Мысли приходят, но нет интерпретирующего или связывающего эти мысли. Когда есть необходимость, мысли приходят и используются, память предоставляет слова. Но когда нет этой необходимости, мыслей нет и есть только безмолвие.

Андреас: Не похоже, чтобы вас что‑то интересовало.

У. Г.: Пока есть «я», оно дает жизнь мыслям и интерпретирует их с точки зрения своего собственного опыта. Но здесь мысли не могут вызывать мыслителя и говорить, что это интересно, приятно, печально или что угодно еще.

Андреас: Я не понимаю.

У. Г.: Что происходит, когда вы смотрите на свое лицо в зеркале? Вы узнаете свое лицо потому, что уже смотрели на него раньше и у вас уже есть образ того, как вы выглядите. Точно так же вы смотрите на свои мысли и читаете их. Но, допустим, вы никогда раньше не смотрели на свое лицо. Узнали бы вы тогда свое лицо в зеркале? Так и здесь, нет никого, никакого подобного образа, чтобы говорить вам, как вы выглядите. Есть только ощущения. Но в вашем случае, как только вы читаете свои ощущения, приходят мысли, и в таком смысле ваши ощущения – это мысли и ваши чувства – это тоже мысли.

Андреас: Я не могу понять источник «я».

У. Г.: Не можете без слова.

Андреас: Что такое «я»? Я не знаю. Но «я» есть.

У. Г.: «Я» – это ваше мышление, чувства, вопрошание. Но есть ли что‑то иное, чем «я»?

Андреас: Я не знаю. Но будды и гуру говорят, что для того, чтобы закончить перерождение («я»), мы должны выходить из страдания жизни. Но я хочу говорить об относительности жизни. Зачем уходить из жизни, зачем всегда видеть в жизни страдание? Жизнь не всегда бывает страданием. Вчера у меня был прекрасный день. Так что жизнь не обязательно несчастна.

У. Г.: Иногда да, иногда нет. Вы стремитесь максимально расширять то, что приятно или доставляет удовольствие. Это невозможно. Это заложено в самой природе вещей, и так оно устроено – движение. Вы разделяете и классифицируете чувства, переживания на приятные и болезненные – я хочу этого, я не хочу того и так далее. И вы хотите всегда жить с приятными чувствами, что невозможно. Поскольку то, что вы называете удовольствием, это чувство и оно тоже движется и по самой своей природе не может оставаться. Ваша нервная система не может выдерживать удовольствие, и потому ему приходится двигаться, но вы пытаетесь цепляться за него, что невозможно, и потому вы страдаете.

Андреас: Вчера был прекрасный день. Шел дождь, и у меня было очень счастливое состояние ума.

У. Г.: Именно это я и говорю. Вы сравниваете сегодняшний день с вчерашним, и то вчера может становиться самым приятным днем, с которым, как с критерием, вы сравниваете другие дни.

Андреас: Нет, я сейчас не страдаю из‑за того, что сегодня не похоже на вчера.

У. Г.: Несомненно страдаете, иначе вас бы не интересовало то, что происходило вчера. Видите, это воспоминание накладывается на чувство.

Ладно, что именно вы имеете в виду под страданием? Будда называл это дуккха, что переводится как «страдание». Он говорил все это для того, чтобы освободить вас от рождений и смертей – и это превратили в перевоплощение души и тому подобное.

Что вы делаете, так это связываете этот процесс, эту цепь событий, с точки зрения причины и следствия. Это процесс, и когда между ними есть разрыв, вы будете знать, что сама причина – это событие, что событие не является независимым от причины, что следствие – это причина, а причина – это следствие. Но вы их разделяете, когда на самом деле они – одно и то же. И когда вы открываете, что такое боль и что такое удовольствие, тогда о чем спрашивать? Это то, что оно есть.

Андреас: Я собираюсь в Индию – в Сикким – и надеюсь пробыть там несколько дней. Я не знаю, что я там найду; у меня нет никаких ожиданий.

У. Г.: Тогда зачем вы туда едете?

Андреас: Мне просто нравится. Я знаком там с одним человеком. Я просто еду чтобы посмотреть. Мне доставляет удовольствие путешествовать, вот и все. Это не страдание.

У. Г.: Если нет страдания, то нет проблемы. Чего же тогда вы ищете?

Андреас: Дело просто в том, что я хочу полной жизни – двигаться, путешествовать – я люблю действие. Жизнь всегда движется, и я просто хочу двигаться с потоком. Одно время я действительно страдал, когда не получал того, чего хотел, скажем, женщины, с которой я очень желал быть. Но все это кончено. Теперь мне безразлично, если я не получаю то, чего хочу или желаю. Я об этом не думаю. Но есть это желание знания и встреч с людьми. Сегодня я здесь, чтобы встретиться с вами; завтра вы можете уехать, и я не буду несчастным.

У. Г.: Да, но если бы ваша жена ушла от вас или с кем‑нибудь убежала, вы были бы несчастным.

Андреас: Нет, я скажу – я просто должен идти дальше…

У. Г.: Вы говорите это сейчас, но это не убедительно. Вы говорите, что жизнь – это движение, и вы движетесь вместе с жизнью, но на самом деле вы манипулируете движением. Движение жизни – это нечто совершенно другое.

Андреас: Я пытаюсь понимать движение жизни.

У. Г.: Вы пытаетесь понимать то, что невозможно понимать. По‑видимому, у вас много знаний об этом движении. О нем говорили другие, вы много о нем читали и пытаетесь понимать это движение с точки зрения своего собственного опыта, своего знания. Вы хотите приобретать все больше знаний, все больше опыта и думаете, что посредством этого процесса вы можете лучше понимать вещи. Но я говорю, что движение жизни никогда не может быть частью знания. Когда вы сами – движение и пытаетесь что‑то с этим делать, вы посредством этого процесса отделяете себя от движения.

Нельзя выйти из самого себя и смотреть на себя. Вы можете сделать фотографию и смотреть на себя, и это все равно что смотреть на себя в зеркало или посредством чьего‑либо описания вас, но вы не можете смотреть на самого себя; точно так же невозможно смотреть на движение жизни, потому что вы и есть это движение.

Андреас: Понимаете, у меня есть время, и я хочу путешествовать по всему миру...

У. Г.: Да, почему бы и нет, это приятно. Это хобби, подобно тому, как кто‑то интересуется крикетом, волейболом или еще чем‑либо. Я говорю, что ваш интерес не слишком отличается от этого, но вы не хотите признавать один факт: то, что вы ищете, не слишком отличается от чего бы то ни было, что ищет кто‑то другой. Не то чтобы я предполагал, что вам следует не путешествовать, а сидеть где‑нибудь взаперти, или что искать новых контактов и новых переживаний неправильно. Такова природа ума – вот и все. Я знаю мужчину, который говорит, что он переспал с триста шестьюдесятью женщинами разных рас и национальностей в разных частях света.

Дата добавления: 2014-12-08