Мускулатура мифа

То, что господствующая в первобытном мифе анархия воз­можностей являет собой прямое отражение открывающихся взо­ру человека предметных возможностей - это, кажется, уже объяс­нено на предыдущих страницах. Но как такой анархический миф может быть основой творчества? Разумеется, творчество - это процесс, который выводит за границы старых возможностей и создает возможности, которые отсутствовали в предшествующем состоянии предмета. Однако, с другой стороны, очевидно, что творчество - это не просто хаотический выплеск новых возмож­ностей, но и определенная дисциплина новых возможностей. И потому чистая анархия не менее далека от творчества, нежели каноническая догматика. Как же работает в таком случае мифо­логический генератор творчества, если таковой действительно существует?

Вернемся к тому, что в мифе царит хаос, где все превращается во все, и когда невозможно в бесконечных взаимопревращениях вещей, предметов и их отношений друг с другом уловить хоть какую-то закономерность. В предыдущих главах была предложе­на гипотеза, объясняющая, каким образом сексуальная анархия мифа санкционирует и гарантирует социальный порядок, осно­вой которого становится жесткое табуирование некоторых типов сексуальных связей, что и становится в конце концов элементар­ной ячейкой культуры. И есть все основания полагать, что по той же самой схеме миф организует взгляд человека на предметный мир и позволяет этому взгляду не рассыпаться в хаос в процессе многовозможностного взаимодействия с предметами этого мира и продуцирует тот самый феномен, который наиболее точно можно было бы определить как творчество и который становится подлинной основой познавательно-преобразовательной деятель­ности, именуемой "культурой".

Основной парадокс творчески-познавательного отношения к миру заключается в том, что каждый предмет этого мира нужно уметь увидеть одновременно и как качественно определенный, и как качественно бесконечный. При этом представление о качест­венной определенности предмета - это то, что позволяет доста­точно эффективно пользоваться данным предметом в тех или иных практических ситуациях. А способность видеть тот же самый предмет как качественно бесконечный - это та способность, кото­рая позволяет доставать или извлекать из него все новые и новые возможности, позволяет человеку изменять угол зрения на знако­мый предмет, обнаруживать его новые способности, превращать его в другие предметы, - то есть позволяет относиться к этому предмету творчески-эвристично, а, значит, относиться к нему познавательно, коль скоро процесс познания - это и есть процесс бесконечного открывания в любом предмете или явлении мира все новых и новых возможностей и сторон.

Необходимость видеть предмет одновременно в качественной определенности и в качественной бесконечности представляет

собой задачу со взаимоисключающими условиями. И, тем не менее, наоборотный механизм функционирования мифа, становящийся механизмом мышления и определяющий характер восприятия, -это как раз то, что и позволяет первобытному человеку решать эту задачу весьма и весьма убедительно. Ведь что означает тезис "каждая вещь имеет свой миф"? Он означает, в частности, то, что каждой вещи окружающего человека мира создается своего рода мифологический противовес или миф этой вещи. Миф, в котором эта вещь лишена качественной определенности и... мо­жет быть чем угодно. Миф, в котором данная вещь оказывается разрушена в хаос всевозможностности.

Миф, таким образом, как бы принимает на себя весь тот по­тенциально неограниченный спектр возможностей, которые мо­жет обрести конкретная вещь в контексте ее культурного преоб­разования и использования. Миф предмета играет роль того не­исчерпаемого и непредсказуемого резервуара возможностей, ко­торым обладает данная вещь. Но поскольку, с другой стороны, миф - это особая сфера, находящаяся "по ту сторону" обыденной жизни, потенциальная всевозможностность вещи является... все­го лишь сферой мифа, т.е. сферой нереального. Она как бы есть, но ее одновременно как бы и нет. Человек твердо знает, что у предмета есть миф, и это значит, что данный предмет обладает практически неисчерпаемым потенциалом скрытых в нем возмож­ностей, и потому, если в предмете обнаруживаются какие-то но­вые возможности, в этом нет ничего удивительного. Однако, с другой стороны, потенциальная всевозможностность предмета -это всего лишь сфера мифа, т.е. находится за чертой реальной жизни, а в реальной жизни можно" иметь дело с этим предметом как с предметом, обладающим качественной определенностью.

Иначе говоря, формула "Quod licet iovi, non licet bovi" дейст­вует универсально, а отнюдь не сводится к тому регулированию социально-сексуальных взаимоотношений, о котором писалось в предшествующей главе. Возникнув как закон социального упо­рядочения сферы сексуального, эта формула формирует далее направляющие рельсы для орудийно-познавательного опыта че­ловека, являющегося, как это было показано выше, результатом сублимации подавленных сексуальных стремлений. И не удиви­тельно, что именно он - мир наоборотной сексуальности - стано­вится высшей ценностной точкой отсчета в системе формирующе­гося познавательного отношения человека к миру.

"Всевозможностный противовес" мифа, которым обладает каждая конкретная и качественно определенная вещь, заставляет человека постоянно иметь в виду то, что помимо явленной его взгляду качественной определенности в этой вещи скрывается качественная бесконечность. Поэтому, когда привычная его взгля­ду вещь оборачивается неожиданными для его взгляда сторона­ми, и в привычном для него рубиле он обнаруживает принципи­ально новые возможности, или когда сквозь привычные контуры этого рубила проступит для него образ совершенно другого ору-

дня, - это превращение будет как бы изначально санкционирова­но мифом.

Благодаря мифологическому противовесу, которым первобыт­ное сознание наделяет каждый предмет окружающего мира, пер­вобытный человек получает возможность отсекать от этой вещи все ее реально безграничные возможности и свойства и видеть эту вещь субстанциально устойчиво, качественно определенно, а не как хаос потенциальной всевозможности. Миф как бы гово­рит своей вещи: "Я всевозможен - поэтому ты качественно опре­делена!", - и человек видит эту вещь как качественно определен­ную. Она не распадается перед его глазами в хаос всевозможнос­ти именно потому и в той мере, в которой человек знает: у этой вещи есть миф. А это значит, что миф принимает на себя весь остальной, бесконечный спектр возможностей и "способностей" этой вещи. Миф, таким образом, оказывается той тайной муску­латурой, которая удерживает качественную определенность той или иной вещи в конкретной ситуации. И, вместе с тем, он потен­цирует всевозможностное к ней отношение.

Разумеется, в своей практической жизни человек имеет дело с конкретным культурным обликом вещи и предполагает в ней некую стабильную совокупность качеств и способностей. Допустим, он знает несколько десятков способов использования каменного ру­била. Все эти способы культурного использования рубила "за­писаны" на его мифологической матрице. Поэтому ритуально-обрядовое проигрывание соответствующей мифологии вызывает из глубин коллективного подсознания всю совокупность соответ­ствующей информации. Но одновременно мифологический сю­жет дразнит своей открытой всевозможностностью и провоциру­ет человека на разного рода эксперименты с данным предметом, в результате чего открываются или изобретаются новые возмож­ности и способности предмета, и эти вновь открывшиеся способ­ности так же записываются на мифологическую матрицу.

Входя в миф и проигрывая миф, человек видит данную вещь как бы зрением Тотема, т.е. видит ее взглядом ИЗ ИНОГО МИРА - всю сразу, целиком, всесторонне, во всей ее бесконечной неис­черпаемости - а, значит, в ее максимально возможной качествен­ной неопределенности - так, как человеческому взгляду видеть невозможно. Разумеется, это не настоящее видение взглядом То­тема, но, как и в случае с ритуально-обрядовым инцестом, игра в Тотем. Но игра, которая позволяет постоянно иметь в виду, что та вещь, которую человек воспринимает как качественно опреде­ленную, в то же время содержит в себе потенциальную качествен­ную бесконечность. Зато выходя из реальности мифа обратно в эмпирическую реальность, человек получает наоборотную санк­цию мифа видеть ту или иную вещь в некоей качественной опре­деленности. И, вместе с тем, - санкцию на творчески-эвристичес­кое открывание все новых и новых свойств и возможностей данного предмета. Ведь "каждый предмет имеет свой миф". А это значит, что в каждом предмете окружающего меня мира человек предпо-

лагает тайну, позволяющую ему вынимать из него все новые и новые свойства, отношения и способности - не известные заранее ни ему, ни кому-то другому.

Призма мифологической запретительной всевозможности дей­ствует таким удивительным образом, что никакая качественная определенность не оказывается жестко навязана той или иной вещи, и в точке всевозможностного мифа оказываются стянуты какие угодно потенциальные лики этой вещи. Что бы человек ни "сочинил", что бы человек ни произвел из конкретного обломка камня, все это как бы заранее укоренено во всевозможностном мифе этого камня.

Таким образом, миф предмета - это та тайная мускулатура, которая оказывается способна держать какое угодно функциональ­ное обличье этого предмета или какую угодно культурную сущ­ность, вытаскиваемую из этого предмета в процессе его орудийно-познавательного освоения человеком. "Останавливая" тот или иной предмет перед взором человека в его конкретной качественной оп­ределенности, миф вовсе не замораживает эту его конкретную оп­ределенность, но, наоборот, санкционирует возможность практи­чески бесконечного расширения поля его способностей, возмож­ность его сколь угодно сложного изменения, возможность обрете­ния им все новых и новых культурных обликов.

И это дает первобытному человеку право и возможность уве­ренно и не невротично изменять мир окружающих его предметов, наделять их все новыми и новыми смыслами, нагружать их все новыми и новыми функциональными обязанностями. Постоянно имя дело с наследием предшествующих поколений, он не отно­сится к этому наследию как к абсолютной догме, а спокойно транс­формирует орудия своего труда и условия своей орудийной дея­тельности, обнаруживая в них какие-то внутренние облики и воз­можности, незнакомые его предкам. И если какое-то функцио­нально определенное орудие труда обнаруживает в процессе своего использования новую смысловую определенность, то такое смы­словое видоизменение данного орудия не вступает в противоре­чие с мифом этого орудия: оно как бы заранее предполагается его мифом, и миф без всякого труда будет держать какую угодно новую смысловую определенность этого орудия. Скажем, если из обломка старого рубила вдруг возникнет нож, миф примет это как должное и даже как само собой разумеющееся.

Возможно, отсюда и происходит та твердая уверенность пер­вобытного человека, на которую указывает А.Ф.Лосев, "...что и он, и каждый член общины, и каждый вообще предмет наделен силами и возможностями других людей и других предметов, так, что каждый человек и каждый предмет могут совершать любые акты, далеко выходящие за пределы физических возможностей отдельного человека и отдельного предмета" ²³. В общем и целом это глубоко верно, и миф оказывается своеобразным резервуаром, из которого первобытный человек черпает энергию открытия все новых и новых возможностей окружающего его мира.

Дата добавления: 2014-11-29