Писатели-декабристы 3 страница

В элегии «На развалинах замка в Швеции» (1814) содержатся раз­мышления Батюшкова о превратностях жизни. Перед его мысленным взором проходят давно прошедшие времена, о которых напоминают ве­личественные развалины замка. Все здесь говорило о героическом про­шлом, былых сражениях и битвах, о стойкости и мужестве людей, жив­ших когда-то здесь. Поэт грустит о погибших славных воинах. Его пе­чаль понятна. Она возникла от сопоставления героического прошлого с жизнью современной буржуазной Швеции с ее добропорядочной скукой и пошлостью. И у поэта возникает мысль: куда исчезают герои,

яркие личности, и почему жизнь становится пресной, лишенной высоких устремлений?

Грустные раздумья вызывает у Батюшкова и созерцание жизни в России. В стихотворении «Странствия Одиссея» (1814) поэт расска­зал о том, как после долгих странствий Одиссей вернулся на родину и не узнал ее. Он и сам ощущает себя гомеровским героем, человеком, прошедшим через все жизненные невзгоды и оказавшимся обманутым в лучших своих ожиданиях. Ведь вернувшись на родину из загранично­го похода, он не увидел в своей стране ни обновления, ни перемен, на которые так надеялись многие русские офицеры той поры. Тема поис­ков идеала, стремление познать мир и определить свое место в нем ста­новятся постоянными в лирике поэта. В стихотворении «К другу» (1816) Батюшков говорит о том, как ему трудно найти выход из про­тиворечий жизни, как страшно потерять веру в себя, в друзей. Поэт спрашивает: «Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет? Что вечно, чисто, непорочно?» И отвечает:

Напрасно вопрошал я опытность веков

И Клии мрачные скрижали,

Напрасно вопрошал всех мира мудрецов,

Они безмолвны пребывали.

Поэт сравнивает себя с «тонким прахом», захваченным вихрем, с ко­раблем без руля, который «стремится по волнам И вечно пристани не знает». И трагическим аккордом звучат заключительные строки стихо­творения:

Так ум мой посреди сомнений погибал.

Все жизни прелести затмились;

Мой гений в горести светильник погашал,

И музы светлые сокрылись.

Разлад с окружающим миром, признание бесцельности жизни осо­бенно полно отразились в одном из самых горестных стихотворений рус­ской поэзии, условно названном «Изречение Мельхиседека»:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Это был болезненный крик человека, так и не сумевшего прийти к гармонии идеала и действительности, найти воплощение мечты о пре­красном и совершенном человеке. Этот разлад будет много лет мучить русских поэтов и писателей, приобретая то форму открытого протеста, то горькой иронии, то беспросветной тоски и печали.

Батюшков писал не только стихи. Он пробовал себя в разных жан­рах. Его перу принадлежат стихотворная повесть «Странствователь и домосед», историческая повесть «Предслава и Добрыня», эссе «Про­гулка по Москве», «Прогулка в Академию художеств» и др.

В 1818 году Батюшков уехал на дипломатическую службу в Не­аполь. Там у него обнаружилась тяжелая наследственная болезнь – шизофрения. Его пытались лечить, но болезнь прогрессировала. Он перестал узнавать даже близких ему людей, пытался покончить с со­бой, а потом замкнулся в себе и ни с кем не общался. В таком состоя­нии Батюшков прожил в Вологде почти тридцать лет. Умер он от тифа в 1855 году.

Болезнь не дала поэту полностью раскрыть свой талант. Он выбыл из литературы в тот момент, когда во всю мощь развернулся гений Пуш­кина, а сам Батюшков стоял на пороге больших свершений. Талант его в эту эпоху, по словам Белинского, проявил бы себя «во всей своей силе, во всем своем блеске».

Батюшков вместе с Жуковским был одним из первых русских по­этов, стремившихся в своем творчестве к простоте и естественности. Его поэзия оказала большое влияние на развитие всей отечественной поэзии. Она, как и поэзия Жуковского, подвела итоги исканиям поэтов, XVIII века и подготовила почву для пышного расцвета новой русской литературы, родоначальником которой стал Пушкин. «Батюшков мно­го и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явил­ся действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова доста­точно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с.любовью и уважением», – писал Белинский.

Вопросы и задания

1. Охарактеризуйте основной пафос ранней поэзии Батюшкова.

2. Отметьте особенности произведений поэта, связанных с событиями Отечественной войны 1812 года.

3. Объясните причины возникновения в поэзии Батюшкова трагических мотивов.

Литература

Афанасьев В. Ахилл, или Жизнь Батюшкова. М., 1987.

Кошелев В.А. Творческий путь К.Н. Батюшкова. Л., 1986;

Константин Батюшков. Странствия и страсти. М., 1987.

Немзер А., Зубков Н. Свой подвиг совершив... М., 1987.

Творчество А.С. Грибоедова (1795-1829)

В литературе Александр Сергеевич Грибоедов остался автором «Го­ря от ума», несмотря на то, что написал не только одно это произведе­ние. История рассудила правильно: все сочиненное и задуманное им меркнет в сравнении с блестящей и необычайно остроумной комедией. Не менее пяти лет отдал Грибоедов своему творению, пока из комедии «Горе уму» оно превратилось в комедию «Горе от ума».

Замысел комедии с самого начала включал сочетание легкой свет­ской комедии с комедией нравов и с водевилем. Выражение «Горе от ума» пришло из водевиля, но лишилось того шаловливого оттенка, кото­рый оно имело там, и его смысл стал более серьезным, более драматич­ным. В раннем названии комедии подразумевалось, что основным геро­ем был просветительский разум, отвлеченный ум, а Чацкий – его но­сителем, его сценическим инструментом. В новом заглавии Грибоедов подчеркнул, что Чацкий – главный герой, а ум – одно из его свойств, качеств, определяющее содержание личности и характера.

Так, уже из самого названия комедии видно, что Грибоедов преодо­левал излишнюю нравоучительность комедии нравов, ее надежду на возможность исправления пороков людей комедийным действием и сло­вом. Но Грибоедов изменяет отношение и к легкой светской комедии. Он устраняет из нее легковесность содержания, сохраняя легкий, изящ­ный, эпиграмматический и афористический стиль, живость диалогов, остроту реплик. Его цель – художественно описать состояние общест­ва и воплотить характер молодого свободомыслящего дворянского ин­теллигента, поднявшегося над умственным, душевным, нравственным уровнем изображенного общества.

В основу жанра «Горя от ума» легла высокая комедия с конфликтом общественного содержания, сопряженная с комедией нравов, с легкой светской комедией и с водевилем.

Грибоедов опирался на солидную европейскую традицию, в частнос­ти на комедию Мольера «Мизантроп» с ее главным героем Альцестом (амплуа «злой умник»). Поэтому интрига комедии вполне традиционна.

Чацкий, благородный молодой человек, ведущий свободную жизнь (он нигде не служит, хотя был офицером и состоял при неких минист­рах), независимый от старых нравственных догм, патриотически наст­роенный, неожиданно возвращается в Москву, когда многое в ней пере­менилось, а многое осталось прежним. Сам же Чацкий не изменился: он по-прежнему столь же пылок, столь же горяч. Как и раньше, он влюб­лен в Софью, с которой вместе воспитывался в доме Фамусова, и не со­мневается, что и она сохранила к нему то же чувство. Оживленный, в приподнятом настроении, он предается воспоминаниям о том, как рань­ше проводил время в Москве, перебирает знакомых и шутит. В его ре­чах нет злобы:

Послушайте, ужель слова мои все колки?

И клонятся к чьему-нибудь вреду?

Но если так: ум с сердцем не в ладу.

По мере развития действия в Чацком растет предчувствие измены Софьи. Во втором действии Чацкий, оставшись один, говорит:

Ах! Тот скажи любви конец,

Кто на три года вдаль уедет.

А в третьем действии Чацкий полон решимости узнать, кто же стал избранником Софьи («Дождусь ее и вынужу признанье: Кто наконец ей мил? Молчалин! Скалозуб!») И на прямой вопрос: «Кого вы люби­те?» – Софья опять отвечает уклончиво.Тайна для Чацкого остается, и он мучительно пытается ее разгадать. Он не может поверить, будто кто-то из встреченных им в доме лиц является ее избранником. И чем загадочнее для Чацкого становится «игра» Софьи, чем холоднее отно­сится она к нему, тем более возрастает его любовь, тем более вскипает в нем ревнивое чувство. В первом действии Чацкий восхищался Со­фьей, на все лады расхваливая ее и признаваясь в любви («В семнад­цать лет вы расцвели прелестно, неподражаемо...», «И все-таки я вас без памяти люблю», «Как Софья Павловна у вас похорошела!», «Как хороша!»). Здесь же Чацкий произнес фразу «ум с сердцем не в ладу», имея в виду, что ему чуждо злорадство, что он лишь беззаботно смеет­ся над странностями светских обывателей Москвы. Но когда к третье­му действию становится уже ясно, что Софья что-то скрывает, любовь Чацкого оборачивается безумием. Выражение «ум с сердцем не в ладу»

характеризует состояние героя: «ум» внушает Чацкому, что Софья его не любит, что ее душа занята другим, а «сердце» сигнализирует герою, что он, несмотря на холодность Софьи, ее любит, что соперников здесь у него нет и что счастье еще возможно. Этот разлад ума и сердца ведет к теме любовного помешательства, теме, издавна бывшей пружиной ко­медии. И Чацкий вполне серьезно и одновременно метафорически гово­рит о том, что уже «болен», что, узнав об «измене», он постарается «из­лечиться»:

От сумасшествия могу я остеречься;

Пущусь подалее простыть, охолодеть,

Не думать о любви...

Эту метафору тут подхватывает Софья:

Вот нехотя с ума свела!

Так тема безумия от любви оказывается пружиной интриги. Слова «любовь», «ум», «безумие», «сумасшествие» обыгрываются в «Горе от ума» с первой сцены. Постепенно, однако, метафора «развеществляется», то есть словам возвращается их первичный смысл. Начиная с тре­тьего действия любовное сумасшествие превращается в настоящее: Со­фья распускает слух, будто Чацкий и в самом деле сошел с ума. А по­том вновь речь заходит о возможном умопомрачении, только не от люб­ви, а от одного московского воздуха, которым дышат персонажи и кото­рым вынужден дышать герой:

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет.

Тема безумия от любви, сначала игривая, легкая в словах Лизы, по­степенно получает зловещий оттенок: быстро распространяется слух, что Чацкий сумасшедший. Этот слух обрастает подробностями, отыски­ваются подлинные причины умопомрачения Чацкого, а Фамусов даже приписывает себе первенство в обнаружении самого факта («Я первый, я открыл!»). Так возникает тема «умного безумца».

Завершает комедию тема мнимого безумия от недюжинного ума, который отвергнут миром. Причем герой считает этот мир поистине не­лепым и безумным. Так обе стороны конфликта – фамусовская Моск­ва и молодой человек, отвергающий отжившие, по его мнению, пред­ставления, – сталкиваются в непримиримом противостоянии, в ходе

которого не может быть достигнуто согласие. Конфликт неминуемо из комического перерастает в трагический.

Главный антагонист Чацкого – Фамусов. Он вместе с гостями, со множеством внесценических персонажей олицетворяет Москву, а дом Фамусова – это и есть Москва в миниатюре. Здесь господствует ста­рый уклад, старые обычаи и старые нравы. Во главе дома стоит совсем не глупый, но легковерный отец (таково сценическое амплуа Фамусо­ва). Но это обманчивое впечатление: Фамусов умен, недаром его речь метка и афористична. Суть в другом – почему умный человек выглядит глупцом? Да потому, что он держится отживших нравственных правил, сознательно, по собственной воле, исповедует ушедшую в прошлое мо­раль.

По его мнению, Москва – особый город, особый угол империи, не­похожий на остальную Россию. «А батюшка, – обращается он к Ска­лозубу, – признайтесь, что едва Где сыщется столица, как Москва». В своем монологе (д. II, явл. 4) Фамусов на все лады расхваливает московское дворянство, его хлебосольство и гостеприимство (часто беспринципное: «Хоть честный человек, хоть нет, Для нас ровнехонь­ко для всех готов обед»), старичков, сыновей и внучат, «которые в пят­надцать лет учителей научат», дам, способных заседать в Сенате и ко­мандовать войсками, благонравных дочек. Словом, «на всех москов­ских есть особый отпечаток». Этот особый отпечаток в известной неза­висимости суждений, в неумелой, но пустой, никуда не ведущей и ни­чего не предлагающей оппозиционности Петербургу («поспорят, пошу­мят» и... разойдутся), в дворянской спеси («ведь столбовые все, в ус никого не дуют...»). В последнем действии комедии Фамусов не зна­ет, что делать: предать ли домашний случай огласке («В Сенат подам, министрам, государю») или, напротив, скрыть, так как боится москов­ской молвы. В конце концов он склоняется к последнему, потому что мнение Марьи Алексеевны и Москвы перевешивает мнение царя и Пе­тербурга.

Москва имеет свой голос, но он направлен в защиту старого поряд­ка и враждебен всякой новизне. Дворянская Москва поклоняется чину и богатству. Она подчиняется общему мнению, каким бы вздорным оно ни было. Личность признается в ней личностью постольку, поскольку она согласна с Москвой. Московское общество приводит все мнения к одному, допуская разногласия по мелочам.

Москва, таким образом, стремится обезличить людей, лишить их собственного мнения. В старой столице торжествует круговая родствен­но-дружественная порука, а не дело. И потому прислуживание выше

службы. Так появляются в монологах Фамусова, в репликах других лиц, в поведении Молчалина, Репетилова признаки идеального прошлого, которое Фамусов стремится сохранить в неприкосновенности. В его го­лове возникает ретроградно-утопический образ стародавней Москвы с ее закоснелыми, неподвижными порядками и нравственными нормами, когда угодничество ради доходного места считалось верхом ума.

Фамусов, а следовательно, и Москва выступают врагами всякой но­визны. Они хотят законсервировать, заморозить старый уклад. А так как неподвижность и косность могут быть удержаны только невежест­вом, то главным врагом Фамусова становятся ученье, просвещенье.

Ученье – вот чума, ученость – вот причина,

Что ныне, пуще, чем когда,

Безумных развелось людей, и дел, и мнений.

В этом пункте с Фамусовым согласны все: Хлестова, княгиня Тугоуховская, Скалозуб, Загорецкий.. Главное «зло» – в книгах:

Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы, да сжечь.

Из всего этого ясно видно, что в осуждаемой Чацким косности и не­подвижности заключена мощная отрицательная сила Фамусова и мос­ковского общества. Люди фамусовского круга при чувстве опасности тут же объединяются, они чуют исходящую от Чацкого угрозу своим интересам и сплачиваются, чтобы отстаивать свои выгоды. Сила быта не только подавляет личность, но превышает силы добра, которое оказы­вается хрупким и незащищенным. Это одна сторона фамусовского мира.

Другая заключена в его приспособляемости. Время не стоит на ме­сте, и Москва меняет свой вид, меняет нравы. В ней появляются моло­дые люди, протестующие против устаревших нравов, обычаев и ратую­щие за службу делу, а не лицам. Они хотят служить не ради чинов и на­град, а для блага и пользы отечества, содействовать успехам просвеще­ния. А чтобы служить с толком, они черпают знания из книг, удаляют­ся от света и погружаются в учение и в размышление. Они, наконец, странствуют, чтобы лучше узнать мир. Эти новые лица представляют для Фамусова и фамусовской Москвы серьезную опасность, потому что они разрушают старый уклад. Фамусов и его общество вынуждены приспосабливаться к изменениям, если они намерены выжить в скла­дывающихся новых условиях. Лучшие, идеальные времена Максима Петровича и Кузьмы Петровича для фамусовского круга прошли, но за­веты предков святы. Фамусов, конечно, не думает сдаваться и обладает

еще значительной силой, на его стороне оказывается та часть молодого московского поколения, которая предпочла, в отличие от Чацкого, ста­рые порядки новым. Если Чацкий разрывает со своим прежним окру­жением и покидает фамусовское общество, то Молчалин, напротив, стремится войти в него. А это значит, что фамусовская Москва не толь­ко стареет, но и молодеет. В нее вливаются свежие силы, способные по­стоять за косные порядки и нравственные нормы.

Для Чацкого Молчалин слишком мелок, слишком подл, слишком ничтожен, чтобы обращать на него внимание. Но на самом деле именно Молчалин и на службе, и в сердце Софьи сменяет Чацкого. Его нельзя недооценивать. Скалозуб приходит в армию, которую оставили и Чац­кий, и Платон Михайлович Горич, ставший «мужем-мальчиком», «му­жем-слугой». А Молчалин замещает Чацкого в штатской службе, по­степенно поднимаясь по служебной лестнице. Чацкий же недооценива­ет приспособляемость фамусовской Москвы к изменяющимся условиям. Он входит в дом Фамусова энтузиастом, уверенным в том, что нынеш­них успехов разума и просвещения достаточно для обновления общест­ва, которое, как думает Чацкий, обречено. Кто же из здравомыслящих людей ныне держится правил, о которых столь вдохновенно рассказы­вает Фамусов, припоминая случай с Максимом Петровичем? Какой же найдется безумец, недоумевает Чацкий,

Хоть в раболепстве самом полном,

Теперь, чтобы смешить народ,

Отважно жертвовать затылком?

Нет, решает Чацкий, «век нынешний» уже пересилил «век минув­ший». «Век нынешний» совсем иной: «...нынче смех страшит и держит стыд в узде». «Недаром» нынешних «охотников поподличать» «жалу­ют скупо государи». И затем снова произносит приговор: «Нет, нынче свет уж не таков». Потому-то для Чацкого само собой разумеется, что фамусовское общество скоро потерпит полный крах и его мораль исчез­нет. Поэтому же Чацкий с такой нескрываемой насмешкой смотрит на Молчалина, уверенный, что человека с подобными качествами ума и свойствами души никак нельзя любить, ибо в нем нет ничего достойно­го внимания.

Однако в том и другом случае – с Фамусовым и с Молчалиным – Чацкий жестоко ошибается. Если в начале комедии он высоко возвыша­ется над обществом, то по мере развития действия его восторженность, энтузиазм постепенно угасают и он все больше чувствует зависимость от фамусовской Москвы, которая оплетает его вздорными слухами,

непонятными отношениями, пустыми советами и всевозможной суе­той. Чем возвышеннее и трагичнее становится образ Чацкого, тем бо­лее глупыми и пошлыми оказываются обстоятельства, в которые он попадает. Образ Чацкого строится Грибоедовым на несовпадении персонажа и тех положений, в которые он попадает. При этом сцени­ческие маски Чацкого – «ложный жених», «говорун», «злой умник», «герой-резонер», «умный скептик» – каждый раз по-новому совме­щаются друг с другом и образуют подчас противоречивые сочетания. Нет никакого сомнения в том, что Грибоедов поставил перед собой цель всячески возвеличить Чацкого. Одновременно он вовсе не хотел сделать его книжным, искусственным персонажем, а стремился при­дать ему черты живого человека. Поэтому Грибоедов наделил Чацко­го наивностью, восторженностью, молодым энтузиазмом, нетерпели­востью и горячностью.

Чацкий, как мы помним, первоначально наивно воспринимает фаму-совский мир, не видя в нем опасной и грозной силы. Но эта наивность Чацкого ставит его иногда в сомнительные и странные для положитель­ного лица комедии положения. Например, Чацкий произносит монолог на вечере у Фамусова, (д. III, явл. 22), но не замечает, что только со­трясает воздух, так как его никто не слушает. Здесь его положение на­поминает положение Фамусова (д. II, явл. 3), который заткнул уши и не слышит известия о прибытии Скалозуба. Конечно, Грибоедов вовсе не хотел, чтобы Чацкий выглядел смешным. Мысль Чацкого высоко взле­тела, он находится во власти негодования и не может остановить поток переполняющих его правдивых слов. Ему совершенно безразлично, слышат его или нет – ему важно высказаться в полный голос. В этом случае он выступает трагическим лицом, произносящим суровые истины ничтожному обществу. А раз так, то его слово адресовано не действую­щим лицам, а зрителю, и потому Чацкий оказывается тут героем-резо­нером, рупором автора.

Грибоедов вывел Чацкого возвышенным лицом. Для того, чтобы яс­нее передать характер Чацкого и отчетливее выявить смысл этой ситу­ации, Грибоедов пародирует ее в последнем действии. Там появляется Репетилов, который безостановочно говорит, и несколько раз сам с со­бою. Он некоторое время вещает в пустоту, пока один персонаж сменя­ет другого, и продолжает говорить, не замечая, что творится у него пе­ред глазами. «Слепота» Репетилова совсем другого, чем у Чацкого, происхождения: Чацкий высоко взлетел мыслью, Репетилов само­влюбленно упивается хвоей пустой говорливостью. Вообще Репетилов

целиком принадлежит толпе, он ближе старикам, которые только шу­мят. В этом отношении он оттеняет ум и возвышенные мысли Чацкого.

Что касается любовной линии, то наивность Чацкого и здесь проис­текает из того, что герой комедии не может смириться с мыслью, будто Софья могла полюбить Молчалина. Для Грибоедова тут важна была степень ослепленности Чацкого любовью, чистота и сила его любви. Ге­рой настолько уверен в уме и нравственных достоинствах своей возлюб­ленной, что отказывается признать очевидную истину. Пушкин отметил и оценил эту сторону комедийной интриги: «Между мастерскими черта­ми этой прелестной комедии – недоверчивость Чацкого в любви Со­фьи к Молчалину – прелестна! – и как натурально!».

И все же Чацкий слишком наивен. Героиня несколько раз говорила ему, что он смешон и что его подозрения насчет Молчалина небеспоч­венны. И в самом деле, Софья воспринимает Чацкого в духе «злого ум­ника», типичного персонажа тогдашних комедий:

Да! грозный взгляд, и резкий тон,

И этих в вас особенностей бездна...

Заметно, что вы желчь на всех излить готовы...

Софья прямо и довольно резко говорит Чацкому: На что вы мне?

А в следующем, третьем действии открывает Чацкому тайну о сво­ем чувстве к Молчалину:

Но, может, истина в догадках ваших есть,

И горячо его беру я под защиту...

Зритель и читатель комедии давно уже знают, еще с первого дейст­вия, что Молчалин – возлюбленный Софьи, а Чацкий слишком долго разгадывает, кто избранник героини и любит или не любит она Молча­лина. То, что возвышенный положительный герой попадает в смешные положения и что между его характером и этими положениями существу­ет противоречие, вызывает сомнения в совпадении замысла комедии с исполнением.

Наиболее полно и принципиально возражал против плана комедии и художественного решения Грибоедовым образа Чацкого Пушкин. В пись­ме к П.А. Вяземскому он отозвался так: «...во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек – но Грибо­едов очень умен». В письме к А.А. Бестужеву Пушкин несколько смяг­чил свою оценку, но в отношении Чацкого остался тверд: «В комедии «Го­ре от ума» кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли,

что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и насытившийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусо­ву? Скалозубу? На бале московским барышням? Молчалину? Это не­простительно. Первый признак умного человека – с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и то­му под».

Последующая критика пыталась защитить Грибоедова от Пушкина. В частности, ссылались на то, что декабристы и либералы 1810 –1820-х годов открыто проповедовали в обществе перед всеми свои взгляды, а ста­ло быть, и находившимся там молчалиным и репетиловым, и закоснев­шим Фамусовым, и скалозубам, и московским бабушкам. Но такое до­казательство бьет мимо цели, так как законы быта и законы сцены нео­динаковы. Кроме того, оно лишь свидетельствует, что и либералы были наивны, неопытны, не очень умны, если всем навязывали свои взгляды. Чацкий осуждает Репетилова за то, что «тайные собранья» «секретно­го союза», в котором состоит Репетилов, проходят в Английском клу­бе. В ответ на это сообщение безудержного болтуна он иронически спрашивает:

Ах! я, братец, боюсь.

Как? В клубе?

Точка зрения Пушкина не может быть оставлена без ответа. Пуш­кин усмотрел непоследовательность Грибоедова в том, что Чацкий заме­чает глупость Репетилова в только что описанном случае, а сам оказы­вается в таком же сомнительном и странном положении.

Для такого взгляда у Пушкина, были основания, он сразу же отделил Чацкого от Грибоедова: Чацкий – добрый, благородный, пылкий, но не очень умный малый, тогда как Грибоедов умен. Чацкий ведет себя наив­но, он смешон, и роль возвышенного, трагического героя ему не по пле­чу. Но с другой стороны, Чацкий высказывает умные мысли («Все, что говорит он, очень умно»), и, следовательно, он – передатчик идей Гри­боедова. В этом случае его роль сходна с ролью героя-резонера, донося­щего до зрителей авторскую точку зрения. Как герой-резонер Чацкий получает возможность непосредственно обращаться к зрителям. Но тог­да существенно ослабевает его связь с действующими лицами. Чацкий в некоторых случаях их не замечает и не слышит. А если нет взаимодей­ствия с другими персонажами, то, стало быть, герой попадает в коми­ческие положения и.более смешон, чем трагичен. Даже роль резонера

ему не совсем по силам, потому что авторское мнение не стало его мне­нием. С точки зрения Пушкина, получается так, что в «Горе от ума» по-, является еще одно действующее лицо – Грибоедов.

Конечно, Пушкин хорошо понимал, что дискредитация Чацкого не входила в намерение Грибоедова. С точки зрения Пушкина, это произо­шло потому, что автор не преодолел до конца правила драматургии клас­сицизма. Так называемый реализм грибоедовской комедии еще очень условен, хотя в ней сделан огромный шаг вперед, особенно в передаче нравов и характеров общества, в языке и стихе. Однако автор все же присутствует в комедии, тогда как в подлинно реалистической драма­тургии автор не должен обнаруживать себя. Авторская мысль должна вытекать из взаимодействия персонажей.

Чацкому, кроме главного его антагониста Фамусова и пародийного персонажа Репетилова, противопоставлен еще и Молчалин. Чацкий справедливо считает его бессловесным ничтожеством, но он ошибается в оценке Молчалина, потому что именно Алексей Степаныч, пока еще не вошедший в силу, уже вытесняет Чацкого (и Чацких) отовсюду. На­до признать, что Грибоедов очень тонко и точно подметил, откуда фаму-совское общество черпает пополнение.

Основная черта Молчалина – подлость. Он входит в фамусовский круг не из дворянского и не из просвещенного мира. Он принадлежит к низкому или, как тогда говорили, подлому сословию, возможно мещан­скому. У него нет и не может быть тех понятий, которые сложились у образованных дворян, о личном достоинстве, о недопустимости лести, искательства, чинопочитания. Наконец, Молчалин взят из провинции, где нравы были еще более дремучими, чем в Москве. Оттуда Молчалин и вынес правила, завещанные отцом, – угождать всем без исключения, без изъятия. Идеал Молчалина столь же примитивен, как и он сам, – «награжденья брать и весело пожить». Он вполне согласуется с москов­ским укладом жизни.

По характеру Молчалин двойственен: с одной стороны – у него подлая, а с другой – угодливая натура. Он принадлежит как будто к господам (чиновник, секретарь Фамусова, принят в дворянском кругу) и к слугам (недаром Хлестова указывает ему на место: «Молчалин, вон, вон чуланчик твой, Не нужны проводы, поди, Господь с тобой»). Эта двойственность выражается и в том, что он боится Фамусова, но не мо­жет отказаться от угождения Софье и потому «принимает вид» ее лю­бовника. Он частый гость в спальне Софьи, но не как пылкий возлюб­ленный, а по обязанности слуги, выполняющего должность платониче­ского воздыхателя. Обманывая Софью, он обманывает и Фамусова:

дрожа перед ним и зная, что тот никогда не допустит его женитьбы на своей дочери, он не может отказать ей.

Человеческие качества Молчалина впрямую согласуются с его жиз­ненными правилами, которые он четко формулирует: умеренность и ак­куратность. «Ведь надобно ж зависеть от других». Он и бессловесен потому, что в его лета «не должно сметь Свое суждение иметь». Одна­ко его молчаливость пропадает, когда Молчалин оказывается наедине с Лизой. Тут он, напротив, весьма красноречив, в его языке угадывают­ся два речевых потока. Один – мещанско-чиновничий, свидетельст­вующий о его низком происхождении и связанный с грубостью чувств, с примитивностью душевных свойств («Я в Софье Павловне не вижу ничего завидного», «Пойдем любовь делить Плачевной нашей крали», «Без свадьбы время проволочим...»). Другой – книжно-сентимен­тальный, усвоенный им от Софии, изобилующий уменьшительно-лас­кательными словами («Веселое созданье ты! живое!», «Какое личико твое!», «Подушечка, из бисера узор...», «Игольничек и ножички, как милы!», «С духами скляночки: резеда и жасмин», «Кто б отгадал, Что в этих щечках, в этих жилках Любви еще румянец не играл!», «Мой ангельчик, желал бы вполовину К ней то же чувствовать, что чувст­вую к тебе; Да нет, как ни твержу себе, Готовлюсь нежным быть, а свижусь и простыну», «Дай обниму тебя от сердца полноты», «Зачем она не ты!»).

Некоторые переклички образов и мотивов в словах Молчалина и Со­фьи говорят о том, что Молчалин легко усваивает искусственную книж­ную культуру. Молчаливый платонический воздыхатель и влюбленная в него барышня становятся нравственно близкими. Так, Молчалин гово­рит Лизе в конце второго действия:

Дата добавления: 2014-11-29