Секрет притягательности элитного 2 страница

нению с ним самим. Главным притягательным мотивом для осквернителя является именно их беззащитность или же — безнаказанность его действий. И, вероятно, в такой беззащитности и безнаказанности осквернитель (или группа, партия осквернителей) также обнаружи­вает для себя особую эстетику и смысл.

6. Для завоевания популярности среди людей массы (или просто для повышения своей прибыли) часто эксп­луатируется сам стиль поведения и общения, характер­ный для элитных (или псевдоэлитных) групп. Например, читательский (а следовательно, и коммерческий) успех многих так называемых «бульварных» газетенок, журна­льчиков и еженедельников объясняется удачно выбран­ным стилем изложения материала, в чем-то даже вос­производящим «нормальное общение» престижных мо­лодежных или эстрадно-артистических (богемных) со­циальных групп общества. Нередко к такому стилю до­бавляется и криминально-хулиганская «эстетика», так­же отождествляемая многими с чем-то престижным (с у-четом популярности в наше замечательное время среди определенных групп населения некоторых идей эгоизма и социального равнодушия, замешанного на кримина­ле).

Часто человек, читающий такую «тусовочно-пре­стижную» газетенку, все происходящие в мире события воспринимает в контексте этого стиля (или ритма), а значит, и соответствующего («тусовочного») отношения к этим событиям и даже ко всему миру... Ведь известно, что какими бы ни были «примитивными» эти газетенки и журнальчики, но они (их редакторы и журналисты) все-таки стремятся охватить и по-своему понять весь мир, тем более зная, что многие читатели ничего другого и не читают... В итоге мир воспринимается в ритме эст­радного «поп-арта» (или «в ритме вальса», что не так уж и принципиально). С одной стороны, ощущение ритма позволяет лучше почувствовать время, эпоху, настрое­ния и ценности других людей, социальных групп и всего общества. Но, с другой стороны, ритм и стиль часто де­лают человека не свободным, они как бы захватывают его и не дают дышать собственной грудью, они как бы лишают его своей собственной души.

«Свобода воли и активность несовместимы с рит­мом, — писал М.М. Бахтин. —...Свобода и активность творят ритм для несвободного (этически) и пассивного

бытия. Правда, несвобода, необходимость оформлен­ной ритмом жизни — это не злая и не индифферентная необходимость (познавательная), но дарственная, даро­ванная любовью, прекрасная необходимость. Ритмиро-ванное бытие «целесообразно без цели», цель не избира­ется, не обсуждается, нет ответственности за цель...» (Бахтин, 1995. С. 79). Быть может, такая «бесцельность» и «безответственность», задаваемые ритмом или стилем, больше всего и привлекают обывателя, наслаждающего­ся ритмированными («тусовочно-прибамбасистыми») текстами и телепередачами «массовой культуры», кото­рые затем воспроизводятся во многих элитарно-ориен­тированных «тусовках» и постепенно начинают опреде­лять всю нашу жизнь?..

У человека, листающего «бульварную» газетку, как бы создается иллюзия настоящей «беседы» с теми, кого он считает элитой, а поддерживает эту иллюзия именно удачно выбранный стиль, понятный и такому читателю, и журналисту (мастеру манипуляции!), и в чем-то близ­кий самому представителю элиты, желающему быть привлекательным в глазах читателей. А быть привлека­тельным — значит, удачно выбрать сам стиль взаимодей­ствия, даже безотносительно к содержанию того, о чем хочет поведать человек, относящий себя к элите. Но чи­тателю (человеку массы или «человеку публики» — по С.Московичи) как раз и не нужно содержание, для него гораздо важнее именно стиль, а содержание (на фоне принимаемого и узнаваемого стиля) можно вложить в его душу любое, часто даже противоположное по своему смыслу... Это и есть механизм современной манипуля­ции, основаннйй на принятии такой важной для многих ценности, как эмоционально-эстетически оформлен­ный в соответствии с уровнем развития конкретной аудитории («публики») стиль коммуникации.

Заметим, что свой стиль имеется не только в массо­вых, развлекательных изданиях, в так называемой «жел­той прессе» и аналогичных телепередачах. Свой стиль есть и в научной среде, когда, например, к научным тек­стам предъявляются требования объективности и сведе­ния к минимуму всякой эмоциональности изложения точки зрения автора. И в этом также проявляется своя эстетика — эстетика строгости логики и претензии на объективность, якобы исключающие всякие чувства и эмоции. Хотя всем известно, сколько страстей и пере-

живаний кипит в мире («строгой» и «объективной») нау­ки. ■ •

7. Эмоционально-эстетическая привлекательность тех или иных «престижных групп, коллективов и «тусо-_вок» специально формируется у потенциальных членов этих групп. Например, известно, что без формирования особой «атмосферы» в высшем учебном заведении труд­но рассчитывать на серьезное отношение к учебе студен­тов. Часто хорошие преподаватели — это как раз такие, которым удалось заложить в сознание (точнее — в душу) студентов уверенность, что им дается самое лучшее, ка­чественное знание.

Нередко такие преподаватели (и целые преподавате­льские коллективы) создают и бережно культивируют некий «миф» о своем учебном заведении, который, мо­жет, и не совсем соответствует действительности, но яв­ляется важной эмоционально-эстетической основой для формирования у студентов учебной мотивации и любви к своей будущей профессии. Здесь мы опять стал­киваемся с тем, что в престижных группах и «тусовках» часто наблюдается как бы построение параллельного, «в чем-то «иллюзорного» мира, который и позволяет мно­гим обрести смысл не только пребывания в этой группе, но часто и смысл всей жизни (или важного этапа своей жизни).

Важную роль при создании и культивировании таких мифов играют эстетически и эмоционально обыгранные «легенды» о бывших преподавателях и студентах (часто это либо «великие хулиганы», либо добившиеся особых успехов где-нибудь за границей или в престижных сек­торах производства в своей стране). Также важную роль в поддержании мифа о самом лучшем заведении играют различные праздники и ритуалы. Причем, чем необыч­нее, неповторимее такой ритуал, тем он лучше выполня­ет свою роль. Правда, здесь сразу же обнаруживается противоречие: если вуз живет по старому («замусолен­ному») ритуалу, то неизбежно срабатывает принцип пресыщения, и этот ритуал (или миф) постепенно пере­стает восприниматься как что-то действительно значи­тельное, т.е. теряет свою эмоционально-эстетическую привлекательность.

Чтобы процесс учения в вузе (а для преподавателей — и процесс обучения) воспринимался как личностно зна­чимый, необходимо постоянно самим пересоздавать

миф и постоянно развивать имеющиеся ритуалы (а мо­жет, и придумывать новые), т.е. вкладывать частички своей души в построение образа вуза (или какого-то иного учреждения). Заметим, что построение такого об­раза также предполагает создание чего-то лучшего, чем есть на самом деле, т.е. чего-то «иллюзорного». А смысл этой «иллюзорности» в том, что есть надежда на превра­щение этой «иллюзии» в психологическую реальность... Проблема лишь в том, какой путь будет избран для тако­го превращения.

Другой важный элемент построения и поддержания «мифа» о самом лучшем (или «одном из лучших») вузе заключается в создании имиджа самих преподавателей. Известно, что студенты имеют определенные ожидания по отношению к своим профессорам и доцентам. Для студента (особенно для начинающего) особенно важно, чтобы ему преподавал «настоящий профессор» (или «на­стоящий доцент»), а не какой-то там «замурышка».

Но здесь также возникает проблемная и даже пара­доксальная ситуация. С одной стороны, преподаватель, конечно, должен оправдывать такие ожидания своих учеников, иначе ему потом долго придется доказывать (или показывать), какой он на самом деле умный и хоро­ший. Но, с другой стороны, полное соответствие образу «настоящего профессора» лишает преподавателя его ин­дивидуальности, превращая в очередную «куклу-игруш­ку» для студентов, ищущих символы подтверждения «престижности» обучения в данном вузе.

Для кого-то выходом из этой ситуации может стать демонстративная ломка стереотипа «настоящего учено­го», но тогда есть риск стать совершенно «неадекват­ным» своей роли, остаться в одиночестве и самому стать предметом злых, а может, и завистливых насмешек, ведь такой преподаватель «осмелился» бы стать самим собой, ломая определенные «правила игры»... Другим выходом может быть стыдливое «странничанье», в чем-то близкое к «неуклюжести» рефлексирующего и «мечущегося» ин­теллигента (см. главу 17). А для кого-то выходом может стать обычное игнорирование данной проблемы, спо­койное и уверенное занятие своим делом... Но проблема все-таки остается, только осознается не всеми и не сра­зу...

Эта проблема усугубляется еще и тем, что преподава­тель, войдя в образ «настоящего профессора», быстро 354

может почувствовать определенные преимущества та­кой позиции: принятие, восхищение, любование и даже влюбчивость со стороны студентов, которые пока еще больше ориентируются не столько на содержатель­но-смысловые, сколько на внешне-декоративные (эмо­ционально-эстетические) признаки. Беда в том, что в этом образе можно так и остаться, превращаясь все бо­льше из преподавателя и ученого в обычного, пусть даже и очень хорошего (любимого студентами) артиста, рас­сказчика, юмориста и т.п. Как здесь ни вспомнить изве­стную песню А.Б. Пугачевой о «ну, настоящем полков­нике.., ну, настоящем мужчине»...

Здесь мы вновь сталкиваемся с ситуацией, когда яв­но выраженное эстетическое оформление деятельности в престижных организациях создает как бы иную реаль­ность: в рассматриваемом случае вместо научно-смыс­ловой, содержательной реальности - реальность худо­жественную, эмоционально-декоративную.

18.3. Ирония и смех как основа формирования элитной «атмосферы» в современных «тусовках»

В данном разделе будет рассмотрен один из возмож­ных, но одновременно один из самых распространенных вариантов создания элитной «атмосферы» во многих со­временных группах, коллективах, «тусовках»... Ранее уже было высказано предположение о том, что смыслом пребывания в какой-нибудь элитной группе для многих людей является то, что в обычном мире этим людям пло­хо, самостоятельно выстроить в своем воображении иной, более привлекательный мир они не могут, и тогда они ищут других людей (группу), где совместными уси­лиями выстраивают иллюзорный мир, где всем им хоро­шо, да еще пытаются убедить не только себя, но и окру­жающих, что именно их мир и является настоящей реа­льностью... Очень часто для построения такого иллю­зорного мира используются смех и ирония как средство принижения значимости реального мира (или каких-то Других конкурентных групп) и утверждение своего, во­ображаемого мира.

Если обратиться к истокам смеха, то смех возник как средство преодолениястраха. Как считает Л.В. Карасев,

12*

один из важнейших смыслов появления смеха в челове­ческой культуре — это преодоление страха смерти. На­пример, животные еще не знают, что такое смерть, они лишь «только чувствуют ее» и потому всего «боятся». Ре­акция животного на опасность — это оскал, чем-то напо­минающий улыбку. Но человек осознал свою «смерт­ность» и, чтобы, совсем не утратить смысл своего суще­ствования, он вместо того, чтобы еще больше бояться (и скалиться), начал смеяться. Рассматривая онтологи­ческий смысл смеха, Л. В. Карасев пишет: «Главное — до­тянуть до смерти, а там видно будет — вот что предлагает смех разуму, всякий миг готовому назвать жизнь бес­смысленной перед угрозой неминуемого конца. В этом онтологический смысл смеха, и если этот смысл осоз­нан, то можно ли требовать от смеха еще чего-то» (Кара-сев, 1996. С. 194-203).

Именно с помощью смеха человек (или целые груп-пы-«тусовки») часто не только преодолевает страх бес­смысленности своего существования, но и утверждает свое превосходство над другими, часто такими же людь­ми или группами. Любую угрозу своему коллективному чувству собственной значимости группа обычно рас­сматривает как зло. В отличие от примитивных (грубых) способов победы над таким «злом», многие группы, осо­бенно претендующие на «элитарность», используют бо­лее изощренное средство — смех и иронию. «Для того чтобы рассмеяться, глядя в глаза злу, необходимо суметь увидеть его взглядом отстраненным, увидеть не только со стороны, но и сверху.., — пишет Л.В. Карасев. — Надо прозреть существо и меру зла и тем самым, примерив­шись к нему, показать свое нравственное превосходст­во... Смешное — это осознанное, побежденное — хотя бы В уме - и потому прощенное зло» (Карасев, 1996. С. 33).

При этом интересно выделить главное отличие сме­ющегося (осмеивающего) и осмеиваемого. Как отмечает Л.В. Карасев, осмеиваемый часто человек совершенно искренне не понимает, почему над ним смеются, «ему не хватает главного, того, чем с самого начала обладают на­смешники, - взгляда со стороны» (Карасев, 1996. С. 72). Но здесь возможны совершенно удивительные и пара­доксальные ситуации, когда, например, сама группа, утверждающая свое превосходство с помощью смеха (насмешки), выглядит нелепо («перегибает палку», ис­пользует «затасканные» штампы высмеивания), т.е. са-

ма становится нелепой и смешной. Такой группе также может не хватать «взгляда со стороны». Сам смысл вы­смеивания нередко состоит в том, чтобы вызвать у своей жертвы (осмеиваемого) чувство стыда (там же. С 72). И если группа, претендующая на элитарность, вдруг по­чувствует свою нелепость, т.е. почувствует, что над ней самой можно смеяться, то спасением для нее будет сна­чала смех над самой собой, а затем и стыд за собственные действия.

Но как уже отмечалось, часто именно «группы-ту­совки», в наибольшей степени претендующие на свою «исключительность» (группы образованных людей, реа­льно приближенных к элите), быстрее всего находят способы (в основном — эмоционально-декоративные, эстетические) для самооправдания своей нелепости, и, в итоге обращенного на самих себя чувства стыда в них не возникает. Но тогда сомнительным становится и разви­тие этих групп, и их претензия на подлинную элитар­ность. Здесь мы вновь сталкиваемся с проблемой иллю­зорного мира, в частности, с иллюзорной элитарностью (псевдоэлитарностью).

Механизм использования смеха для утверждения своего превосходства предполагает не только свой собст­венный смех, но и спровоцированный, вызванный смех свое­го противника. «Рассмешить» потенциального (или реа­льного) носителя опасности — это признак (способ­ность) личности или группы, которых обычно отождест­вляют с элитой, т.к. в этом случае человек, которого мы рассмешили, сам перестает воспринимать нас как угрозу для себя, становится более доверчивым и подпадает под еще большую зависимость от нас — зависимость добро­вольную. В этом плане интересен эскимосский миф о похитителе внутренностей (души). Отчего похититель внутренностей пытается рассмешить тех людей, кото­рых наметил себе в жертвы? — Оттого, что смех — это от­крытый рот, а открытый рот - это отверстие, через кото­рое можно достать внутренности. Поэтому похититель ходит и повторяет одну и ту же магическую фразу: «Он улыбается» или «Она улыбается»... (см. Карасев, 1996. С. ПО).

Важная роль смеха заключается в том, что с его помо­щью создается множество иллюзий, которые позволяют человеку не только на время «отрешиться» от забот по­вседневной реальности, но и утвердить в своем сознании

образ иной, более совершенной реальности, которая в большей мере дает ему возможность реализовать свое достоинство. Первая иллюзия, о которой уже неодно­кратно говорилось, — это создание новой (психологиче­ской) реальности. М.А. Рюмина пишет в этой связи: «Полный уход от реальности — эта такая неадекватность, которая в перспективе ведет к гибели, но есть «адекват­ные» формы, так сказать, «ухода с возвращением» — иг­ра, искусство, смех... И смех, и искусство в целом имеют в своем глубинном основании игровое удвоение мира -на одну реальность накладывается еще одна - вообража­емая... суть человека проявляется в способе его жизни как культурного существа... Самую сердцевину культу­ры, ее творящий принцип, удваивающий мир, выражает искусство, которое призвано культивировать этот прин­цип в чистом виде. Самую суть искусства — его активный творческий характер по удвоению мира — выражает эсте­тический смех — комическое, поскольку его сущность заключается в активном созидании удвоенной видимо­сти. Круг замкнулся, его ядро — создание иллюзии, кото­рая становится действительностью. Такова сущность че­ловека и такова сущность смеха» (Рюмина, 1993. С. 111).

Другая иллюзия порождается отождествлением сме­ха и свободы. Часто «смеясь, мы подчиняемся чужой воле — воле смеха», забывая о том, что на самом деле «не мы свободны, а смех», — отмечает Л.В. Карасев. Иногда го­ворят, что безумие смеха прекрасно, но при этом же за­бывают, что это все-таки «безумие», а не свобода. Кроме того, смех часто создает для человека относительное пространство для безопасности (по принципу: «Уйти от реальности, чтобы вернуться»), а за свободу надо пла­тить по-настоящему, и часто такой платой оказываются «одиночество», «непонимание толпы» и даже «гибель» настоящего героя, осмелившегося быть"самим собой в реальном мире (Карасев, 199. С. 199—201). «Мера» смеха для каждого носит индивидуальный характер, который еще и меняется в зависимости от конкретной ситуации. Но как часто не только отдельные люди, но и целые группы (особенно «престижные», зависящие от сущест­вующей моды и общественного мнения), а иногда и на­роды становятся рабами различных обстоятельств и условий, даже сами того не осознавая.

Соотнося трагическое и комическое, М.С. Каган пи­шет, что если трагическое отражает поражение идеаль-

ного в столкновении с реальностью, то комическое, нао­борот, «от имени» идеала побеждает реальность (анти­идеальное) с помощью своей «насмешки, иронии, сар­казма, оценивающей ее ничтожество, улыбки». Поэтому М.С. Каган, вслед за М.М. Бахтиным, отмечает «особую идейно-психологическую нагруженность смеха», который позволяет взглянуть на мир по-новому и, главное, — по­чувствовать возможность совершенно иного миропо­рядка, что часто и порождает «радостное возбуждение, смех, специфически карнавальное мироощущение» (Каган, 1997. С. 175-76).

Заметим, что во многих, претендующих на элитар­ность «тусовках» основная активность как раз и направ­лена на высмеивание мира, а также других групп или конкретных людей с иными взглядами, которые, сточки зрения большинства членов этой «тусовки», рассматри­ваются как зло или угроза их достоинству. Проблема возникает тогда, когда на первое место ставятся только эгоистические интересы и не учитываются ценности тех, кто становится объектом насмешек.

Обнажая и высмеивая несовершенства существую­щей реальности, смех (смеющаяся «тусовка») обесцени­вает и разрушает эту реальность, создает из нее хаос и превращает эту реальность в «отбросы» истории. Анали­зируя смех «гротескного реализма» в произведениях Рабле, М.А. Рюмина, вслед за М.М. Бахтиным и А.Ф. Лосевым, выделяет такую его особенность как постоян­ное обращение к теме «телесного низа», «зада» и «исп­ражнений», когда снижение значимости (высмеивание) окружающего мира понимается как отождествление этого мира с чем-то «низменным». Но как писал А.Ф. Лосев, «при таком условии эстетическая характеристика раблезианского смеха получает свое окончательное за­вершение», превращаясь в «сатанинский смех», поско­льку жизненное зло в этом случае смакуется и фактиче­ски получает одобрение (см. Рюмина, 1993. С. 234—237).

Но не оказываются ли в таком же положении и мно­гие престижно-ориентированные «тусовки», способные лишь высмеивать окружающий мир (смаковать его «низ­менность»), но не предлагать ничего более совершенно­го и возвышенного, кроме иллюзорных образов мира, где утверждаются только свои эгоистические ценности (или такие же эгоистические ценности более глобаль­ных социальных слоев, которые данная «тусовка» часто

представляет) и совершенно не учитываются интересы других групп и социальных слоев. Видимо, прав был Ф. Бэкон, остроумно заметивший, что «человек и впрямь похож на обезьяну: чем выше он залезает, тем больше он демонстрирует свою задницу» (В поисках смысла. 1998. С. 53).

Если группы и «тусовки» основаны лишь на идее вы­смеивания реальности и на циничном отношении к лю­бой попытке создания чего-то более благородного, что часто объявляется ими «очередной утопией», то тогда такие группы сами могут быть отождествлены с «за­дом», постоянно порождающим лишь культурные, но при этом эмоционально-эстетически оформленные «испраж­нения». Конечно, в этом тоже можно обнаружить опре­деленный «экологический» или «метаболический» смысл, но тогда вряд ли эти «группы-тусовки» можно было бы называть элитарными, т. к. смысл подлинной эли­ты — не только осознание несовершенства мира, но и обес­печение перехода от хаоса, тьмы и «испражнений» к че­му-то более совершенному. Но сначала надо преодолеть в себе цинизм по отношению к самой идее «возвышенно­го» и «более совершенного», а затем обратиться к поиску образа этого «более совершенного» и его реализации.

Нередко такая элитная (или псевдоэлитная) «груп­па-тусовка», изначально основанная на самоутвержде­нии с помощью осмеяния кого-то или чего-то, искусст­венно создает себе врагов или «козлов отпущения», без которых она может просто потерять смысл своего суще­ствования. «Смеху необходимо противодействие, без этого он дряхлеет, вырождается и сходит на нет», — от­мечает Л.В. Карасев (Карасев, 1996. С. 34).

И часто бывает так, что, не найдя внешнего врага (противодействия), «тусовка» избирает в качестве жерт­вы некоторых своих собственных членов, и в итоге тот, кто совсем недавно смеялся над предыдущей жертвой, сам становится «козлом отпущения». Быть может, имен­но поэтому многие больше всего на свете боятся остра­кизма (а в данном случае искусственного отвержения, псевдоостракизма) именно своей «тусовки». Иопятьмы имеем дело с вымышленной реальностью, но уже в самих взаимоотношениях между членами тусовки. А в итоге нормой жизни таких псевдоэлитных «тусовок» стано­вится и псевдосмех, когда многие, боясь показаться «не­адекватными», «странными» и стать объектом осужде-

ния (в виде осмеяния), изо всех сил изображают радость пребывания в данной группе и главное, — выразитель­нее и громче всех смею-тся над очередной шуткой «тако­го очаровательного» и одновременно «такого страшно­го» лидера данной псевдоэлитарной «тусовки»...

Выше мы уже отмечали аксиологический и даже «идейно-психологический» смысл смеха. Однако смех может быть связан и со злом. «Смех отражает зло в зерка­ле, и потому сам невольно делается чем-то на него похо­жим, — вот в чем дело», — пишет Л.В. Карасев (Карасев. 1996. С. 39). «Подлинный смех рождается на стыке блага и зла, как ответ блага на зло», отмечает Л. В. Карасев, но «если зло прячется в самой душе смеющегося, то смех за это ответственности не несет». Догадка Гамлета о том, что «можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подле­цом», — распространяется не только на одну Данию... (Карасев, 1996. С. 60—61). Таким образом, смех может быть и злым, и подлым, если смеющийся сам оказывает­ся злодеем и подлецом. Ноктоотличитдоброотзла, осо­бенно в ситуации, когда угрожают не мне лично, а «моей» группе или «моему» обществу...

В итоге нормой достойного поведения, особенно в группах, где чувство собственной значимости является самой главной ценностью (в престижных «тусовках») становится не столько защита добра (с которым сложно разобраться), а сам процесс обязательного высмеивания кого-то или чего-то. Здесь срабатывает принцип: раз мы кого-то высмеиваем, значит, мы уже совершаем благо... Но если такое высмеивание еще и красиво обыгрывается в эмоционально-эстетическом плане (что в престижных «тусовках» умеют делать мастерски), то к этому еще до­бавляется и другой известный принцип: «красота спаса­ет мир»... В результате, самоутверждающаяся «тусовка» получает прекрасное оправдание и обоснование своей никогда не прекращающейся иронии, насмешке, сар­казму, ёрничеству...

Исследуя выдающихся людей, которых с полным основанием можно отнести к элите человечества, А. Маслоу выделил такую важную их черту, как «философ­ское, невраждебное чувство юмора». Характеризуя та­ких людей, он писал: «Они не любили враждебный смех (смех над причинением вреда другому человеку), смех превосходства, смех протеста против власти... Их юмор может быть назван реалистическим, поскольку он со-

стоит большей частью из высмеивания реальных челове­ческих недостатков... Если судить чисто количественно, то наши испытуемые могут показаться менее юмори­стичными по сравнению со средним уровнем. Анекдо­ты, розыгрыши, шутки встречаются у них значительно реже, чем осмысленный философичный юмор... Он все­гда спонтанен и чаще всего не может быть повторен в другой ситуации. Не удивительно, что средний человек, привыкший к комиксам и анекдотам, считает таких лю­дей серьезными и мрачноватыми» (Маслоу, 1996. С. 440—441). Но для псевдоэлиты, любящей внешние эф­фекты, такой «философичный юмор» не подходит, как не подходит он и большинству людей, привыкших к яр­кой, веселой, в чем-то «пошловатой», т.е. повторяющей­ся, но главное, — и эстетически «понятной» для боль­шинства атмосфере «тусовки». И обвинять в этом людей было бы не разумно (см. подробнее об этом в главе 20).

Некоторые авторы считают, что в современной куль­туре все больше увеличивается разрушительная сила смеха. «В смехе все злое собрано вместе, но признано священным и оправдано своим блаженством, — писал в своей книге «Так говорил «Заратустра» еще Ф. Ницше, — Тайный смех мой, — говорит Заратустра, — я угады­ваю, вы бы назвали моего сверхчеловека — дьяволом» (цит. по Рюминой, 1993. С. 247).

«Смех - эстетический феномен, который может быть индифферентным по отношению к добру и злу, а точнее, может быть не только добрым и радостным, но и злым, злорадством без границ, — отмечает М.А. Рюмина. — Наши современники, продолжающие считать смех чис­то позитивной ценностью, как это утверждалось в совет­ской традиции, оказываются безоружными перед лицом воинствующего смеющегося зла, оказывающего деструк­тивное воздействие на отечественную культуру... Наша культура может быть спасена, если она вновь прикоснет­ся к живительным истокам христианской духовности» (Рюмина, 1993. С. 247).

Таким образом, одним из вариантов преодоления де­структивное™ «смеющегося зла» может быть обраще­ние к духовным и, в частности, религиозным ценностям (подробнее об этом в следующей главе - см. главу 19). Но с другой стороны, общество и культура развиваются через мучительное преодоление противоречий, которые как раз и обнажаются смехом. В немалой степени смех,

раздваивая культуру и создавая иллюзорные миры, сам в немалой степени порождает хаос и деструкцию, да еще эстетически облагораживает этот хаос, делая его более привлекательным для обывателя.

И тогда возникает новая проблема — как перейти от хаоса (на фоне страдающих насмешников и веселящейся «публики») к новым, более совершенным (идеальным) мирам и человеческим взаимоотношениям. В контексте темы данной книги проблема звучит так — какова роль элиты, способной высмеять реальность и даже разру­шить ее, и какова роль массы («публики») в осуществле­нии перехода от хаоса к совершенству... (об этом более подробно — в главе 20).

18.4. Трагедийность и иные варианты эмоциональ­но-эстетического «оформления» элитарно-ориентирован­ных «тусовок»

Помимо комического отношения к жизни (как важ­нейшего способа самоутверждения), элитарно-ориен­тированные «тусовки» нередко используют и другие ва­рианты эмоционально-эстетического «оформления» своей исключительности и превосходства. Важное место в ряду таких вариантов занимает «трагедийность». Что­бы проиллюстрировать значимость такого (трагедийно­го) варианта, достаточно вспомнить, с каким трепетом многие люди наблюдают за «сложными судьбами» геро­ев различных телесериалов, книг, фильмов. Герой часто именно потому оказывается интересным для публики, что его судьба трагедийна, что он познал «несчастье», и когда он достигает уже самого «счастья», то такое дости­жение воспринимается как «заслуженное».

Как отмечает М.С. Каган, трагическое порождается столкновением «идеального представления о человече­ской жизни», которое, сталкиваясь с «пошлой, низмен­ной, уродливой реальностью, терпит поражение», и именно «это поражение идеала, становится трагедией» (Каган, 1997. С. 171). Однако важнейший смысл траге­дии заключается не только в этом, но и в том, что она утверждает «веру в возрождение героя после смерти», и является по сути «оптимистической интерпретацией трагизма человеческого бытия» (там же. С. 173).

«Суть трагедии не в роковой развязке, а в поведении героя», — отмечает Ю.Б. Борев (Борев,. 1997. Т. 1. С. 142). В трагедии отражается «разлад чувства и долга», когда нужно «жертвовать одной из сторон жизни во имя торжества другой» (там же. С. 148). «Центральная проб­лема трагедии — расширение возможностей человека, разрыв исторически сложившихся границ, ставших тес­ными для пассионарных (наиболее смелых и активных) людей», — пишет Ю.Б. Борев (там же. С. 161).

Публика, наблюдающая за перипетиями судьбы тра­гических героев, часто идентифицирует себя с ними. Для большинства это особенно важно потому, что в реа­льной жизни у них не хватает мужества самим стать реа­льными (трагическими) героями. В трагедии (в иденти­фикации с трагическим героем) мы вновь сталкиваемся с построением иллюзорного мира, где «зритель» (публика) получает возможность хотя бы в воображении осущест­вить полноценную личностную самореализацию. Пони­мая это, лидеры престижно-ориентированных групп мо­гут эксплуатировать такое стремление наблюдающих за ними обывателей и использовать элементы трагедийно­сти в эмоционально-эстетическом оформлении взаимо­отношений в группе или своих взаимоотношений с окружающим миром (например, постоянно подчерки­вать, что их «не признают», «не понимают» и т.п.).

Дата добавления: 2014-11-29