Утопия как социальный идеал

«В сущности, слово «утопия» должно было бы применяться только к таким представлениям об обществе, которые основаны лишь на том, что писателю представляется теоретически желательным, и никогда не должно прилагаться к представлениям, основанным на наблюдении того, что уже совершается в обществе. Таким образом, в число утопий должны быть включены: Республика Платона, Всемирная Церковь, о которой мечтали папы, наполеоновская Империя, мечтания Бисмарка, мессианизм поэтов, ожидающих появления Спасителя, который возвестит миру великие идеи обновления»[154], - пишет П. А. Кропоткин. С этим можно полностью согласиться. В самом деле, если утопия – это идеал (а людям вообще свойственно создавать идеалы, конструировать долженствующее быть), то она неизбежно дает картину желаемого общества, ибо идеал есть то, к чему мы стремимся и, скорее всего, будем стремиться, так никогда его и не достигнув. Утопия – «это то, о чем мечтают люди, что они стремятся осуществить, понимая, что не смогут дожить до осуществления мечты, что им дано – лишь приблизиться к ней»[155].

В связи с этим целесообразно обратиться к платоновскому соотнесению идеи и вещи, имеющему две стороны: идея как смысловая модель вещи (логическое отношение) и идея как предел становления (идеал) вещи (оценочное отношение). Тот же смысл мы находим у М. Вебера, когда он для характеристики утопии использует понятие «идеальный тип», добавляя при этом, что идеальный тип как теоретическое представление имеет тенденцию перерастать в социальный идеал. Рассмотрим это подробнее.

«Идеальные типы», по М. Веберу, - это «идеи» исторических явлений, или идеальные картины процессов, требующиеся для познания культурной действительности. При этом он четко отделяет логические суждения от оценочных, «идею» в значении «идеального типа» от «идеи» в значении идеала: «идеальный тип» индифферентен в оценочном смысле и «не имеет ничего общего с каким-либо иным, не чисто логическим “совершенством”». Нельзя, впрочем, исключать, что из логического суждения о действительности может быть выведено оценочное: «Между «идеей» в смысле практической или теоретической направленности и «идеей» в смысле конструированного нами в качестве понятийного вспомогательного средства идеального типа эпохи существует определенная связь. Идеальный тип определенного общественного состояния, сконструированный посредством абстрагирования ряда характерных социальных явлений эпохи, может – и это действительно часто встречается – представляться современникам практическим идеалом, к которому надлежит стремиться, или, во всяком случае, максимой, регулирующей определенные социальные связи»[156].

Таким образом, утопия как социальный идеал – это картина воображаемого общества, или «трансцендентные бытию» представления (К. Мангейм), в противоположность «адекватным бытию» представлениям; поэтому и говорят, что утопия строится на основе альтернативной социально-исторической гипотезы, то есть утопические представления существенно отличаются от существующего устройства общества. Однако в этом плане К. Манхейм считает необходимым противопоставить два «трансцендентных бытию» представления – идеологию и утопию. Главное различие между «идеологическим» и «утопическим» сознанием он видит в том, что идеологии «никогда не достигают реализации своего содержания», тогда как утопиям «удается преобразовать существующую историческую действительность, приблизив ее к своим представлениям». Иначе говоря, он считает «утопичной лишь ту «трансцендентную по отношению к действительности» ориентацию, которая, переходя в действие, частично или полностью взрывает существующий в настоящее время порядок вещей»[157]. Соответственно и К. Поппер анализирует утопию как методологию социального преобразования; он, однако отказывает ей в эффективности, называя ее «радикализмом эстетического толка» и противопоставляя ее реализму, рациональному действию.

В самом деле, в определенном смысле утопия – это эстетическая форма идеала, и это не просто потому, что утопии чаще всего пишутся в художественной манере и оказываются множественными индивидуализациями идеала, но также и потому, что обычно этот идеал представлен как целостная картина, причем скорее это не теоретическая система, а целостность художественного образа (возможно, еще более точной будет характеристика утопии как мифологического, а не художественного сознания). Сказанное не исключает, однако, ситуации, когда литературная утопия может послужить образцом для политического лидера, который, по-видимому, попытается перевести, насколько это возможно, художественный образ в рациональную, теоретическую форму.

Элементы для построения картины идеального общества заимствуются из наличного общества, однако авторы подвергают их различным трансформациям – как в плане усиления или ослабления, так и за счет ирреальных сочетаний. «Этот мысленный образ сочетает определенные связи и процессы исторической жизни в некий лишенный внутренних противоречий космос мысленных связей. По своему содержанию данная конструкция носит характер утопии, полученной посредством мысленного усиления определенных элементов действительности». Такое понятие «создается посредством одностороннего усиления одной или нескольких точек зрения и соединения множества диффузно и дискретно существующих единичных явлений… которые соответствуют тем односторонне вычлененным точкам зрения и складываются в единый мысленный образ. В реальной действительности такой мысленный образ в его понятийной чистоте нигде эмпирически не обнаруживается; это – утопия». В качестве примера М. Вебер приводит утопию капиталистической культуры, в которой «должны быть объединены отдельные, диффузно наличные черты материальной и духовной жизни в рамках современной культуры, доведенные в своем своеобразии до лишенного для нашего рассмотрения противоречий идеального образа». Он не сомневается в том, можно создать много утопий такого рода, «причем ни одна из них не будет повторять другую и, уж конечно, ни одна из них не обнаружится в эмпирической действительности в качестве реального общественного устройства». При этом «можно руководствоваться самыми различными принципами отбора связей, которые надлежит использовать для создания идеального типа определенной культуры»[158].

Идеальное общество в большинстве случаев достаточно определенно локализовано в пространстве (модели города или сада); в ряде утопий оно также спроецировано в будущее.

Таким образом, утопия - это целостное изображение идеального общества (организованного совершеннее, чем современное автору общество), локализованного в пространстве и/или во времени (две модели: город и сад), построенного на основе альтернативной социально-исторической гипотезы («трансцендентное бытию» представление), оказывающее преобразующее воздействие на общество. Последняя по перечислению черта утопии вовсе не является последней по значимости, ибо именно она позволяет отличить теоретическое понимание утопии от обыденного, когда утопией называют принципиально нереализуемое представление.

Утопии как литературному жанру противопоставляют антиутопию и дистопию (следует, однако, заметить, что нередко антиутопию и дистопию понимают как синонимы). При этом под антиутопией понимают карикатуру, пародию на утопию, когда автору ненавистен либо миф о будущем рае, либо сам рай как враждебный личности. Дистопия же возникает, когда автору ненавистен сегодняшний ад, который усилится в будущем. Как видно из этих определений, противопоставление касается не столько самого способа размышления о будущем, сколько оценки будущего; сами же мыслительные приемы, которые используются при создании утопий и дистопий, те же самые, что и в утопическом сознании.

Различают четыре основных типа утопий (четыре формы утопического сознания).

1. Хилиазм, или милленаризм, – утопии, построенные на идее тысячелетнего царства Божия (возражения против понимания хилиазма как утопии основаны на спорном, с нашей точки зрения, утверждении, что установление тысячелетнего царства предполагается без деятельного участия человека).

К. Манхейм сравнивает хилиаста с мистиком: их состояние души несовместимо со «здесь» и «теперь», с пространственно-временн о й локализацией, они живут в отрешенности от здешнего мира и, соответственно, в устремленности (эмоциональной) к трансцендентной, потусторонней реальности.

Хилиазм «оторван» от истории («мистическое нев е дение истории» - П. Тиллих), для него характерно (экстатическое) «ожидание свершения посредством внезапного, ежеминутно возможного вторжения в историю» трансцендентной силы[159].

2. Либерально - гуманистическая идея.

«Здесь прогресс ищут не во внешних действиях, не в революциях, а исключительно во внутреннем состоянии и изменении человека»[160]. Эта идея в большой мере обязана своим происхождением европейскому рационализму с его идеалом разума, противостоящим «естественному» состоянию человека. Идея бесконечного усовершенствования превращается здесь в идею линейного прогресса: «…осуществимая лишь в далеком будущем идея в процессе ее постоянного становления превращается уже в настоящее время в норму, которая, будучи применена к отдельным сторонам действительности, способствует постепенному совершенствованию». Иными словами, устанавливается «относительно однородная связь между целью, составляющей смысл существования, и бытием»[161].

Либеральная идея, таким образом, противостоит хилиазму, как постепенное изменение действительности – ожиданию внезапного вторжения в историю.

3. Консервативная идея.

На первый взгляд, эта точка зрения противоположна утопии, представляющей трансцендентную бытию реальность, ибо здесь бытие и долженствование не разделены: идея в смысле идеала (долженствующего быть) «погружена» в действительность, и движения к идеалу не требуется. Если же представить ситуацию так, что бытие совпало с долженствованием, то это будет означать не что иное, как полное приятие «здесь» и «теперь», признание безусловной ценности настоящего и, соответственно, полный отказ от критики бытия (от усмотрения негативного в сущем). Так, для Гегеля, объективного идеалиста, «только потому, что нечто есть, оно уже обладает высшей ценностью, - как замечает К. Манхейм, - из-за воплощенной в нем высшей рациональности». «Консервативное переживание погрузило дух… в то, что уже существует, объективировало его, распространило его на все измерения и придало этим каждому событию имманентную внутреннюю ценность»[162].

Иначе говоря, идея объективируется, разум порождает соответствующую действительность, и понятие только тогда становится зримым, когда порожденная им действительность приобрела высшую, завершенную форму. «Что же касается поучения, каким мир должен быть, то… для этого философия всегда приходит слишком поздно. В качестве мысли о мире она появляется лишь после того, как действительность закончила процесс своего формирования и достигла своего завершения. То, чему нас учит понятие, необходимо показывает и история, - что лишь в пору зрелости действительное идеальное выступает наряду с реальным и строит для себя в образе интеллектуального царства тот же мир, постигнутый в своей субстанции»[163].

Консервативная идея, таким образом, противостоит либеральной и хилиастической в отношении ко времени. «Если для хилиастического сознания длительность вообще не существовала, а для либерального существовала лишь постольку, поскольку в ней, начиная с данного момента, зарождается прогресс, то для консерватизма все существующее положительно и плодотворно лишь потому, что оно формировалось в медленном и постепенном становлении. Тем самым взор не только простирается на прошлое, спасая его от забвения, но непосредственно переживается и присутствие в настоящем всего прошлого»[164].

4. «Социалистическо - коммунистическая» утопия.

В разных аспектах эти идеи могут напоминать все иные типы утопий. Так, с хилиазмом их сближают заинтересованные социальные слои (носители утопии), максимально оппозиционные существующему порядку в обществе; с либерально-гуманистической идеей – перемещение царства свободы как цели в далекое будущее; с консерватизмом – усмотрение определенной ценности наличного бытия (как необходимой материальной основы будущего). Одновременно социалистическо-коммунистическая утопия отличается от всех иных: от хилиазма – отказом от представлений о Божественном порядке; от либерализма – конкретизацией цели как эпохи после уничтожения капитализма (частной собственности); от консерватизма – категорическим неприятием наличного бытия; радикальным отличием ее от всех иных утопий является материализм.

Характеризуя современность, К. Манхейм говорит о довольно быстром процессе отхода от утопии, причем если сначала это был процесс отхода от хилиазма в пользу мирских процессов, то затем происходит исчезновение утопических элементов вообще, на смену которым приходят иные подходы. Их суть – в попытках рационального осмысления социальной действительности и в поисках не только логического, но и эмпирического обоснования теорий.

Эта смена ориентиров в сфере социального преобразования в общем виде выражена К. Поппером, противопоставляющим утопизм (утопическуюинженерию) реализму. Красноречиво уже само название главы его книги – «Эстетизм, утопизм и идея совершенства»[165]. Эстетизм утопического сознания влечет за собой радикализм, иррационализм и романтизм, которые К. Поппер характеризует как «отравление мечтами о прекрасном мире», «безрассудную надежду на политические чудеса». Утопист – это политический художник (например, Платон), который хочет «скопировать божественный образец» (причем целиком), то есть сделать общество таким же прекрасным, как произведение искусства. Не забыта и «очистка холста», о которой говорится в «Государстве» Платона: «Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва очистили бы их, что совсем нелегко… Затем, думаю я, разрабатывая этот набросок, они пристально будут вглядываться в две вещи: в то, чт о по природе справедливо, прекрасно, рассудительно и так далее, и в то, каково же все это в людях. Смешивая и сочетая навыки людей, они создадут прообраз человека, определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством, присущим людям… И я думаю, что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо, угодными богу»[166].

Таким образом, К. Поппер критикует утопизм как эстетическую попытку «достигнуть идеального государства, используя проект общества в целом»[167], противопоставляя ему рациональную, последовательную, постепенную, поэтапную методологию социального преобразования, имеющую эмпирическую базу для социального предвидения.

Однако сколь бы оправданной ни была критика утопического сознания, она не может отменить самог о представления о долженствовании. Хотя долженствование обращено в будущее, именно оно определяет целостность исторического времени – единство прошлого, настоящего и будущего. «Единственная форма, в которой предстает перед нами будущее, - это форма возможности, и долженствование есть адекватное приятие ее. Для познания будущее – во всем том, что выходит за рамки организованного и рационализированного, - непроницаемая область, глухая стена; и, лишь наталкиваясь на нее, мы познаем необходимость стремления, а в связи с этим и обязательность долженствования (утопического). Только отправляясь от этого долженствования, можно задать вопрос о существующих возможностях и отсюда только открывается и понимание истории»[168].

Дата добавления: 2014-12-27