ВВЕДЕНИЕ 6 страница

Глава восьмая ПЕРВЫЕ СТОИКИ 1. Сведения о жизни Зенона и других ранних стоиков содержатся у ДиогенаЛаэртского (VII, 1-202). 2. Псевдо-Плутарх. De plac. phil. IV, 11. 3. Диоген Лаэртский, VII, 48-49. 4. Цицерон. Academ. Quaest, IV, 47. 5. Для платоников и представителей других философских систем, резкоразличавших материю и дух, эта концепция стоиков казалась в высшей степенистранной (см.: Плотин. Эннеады, II, 4, 1). Стоицизм стоял здесь ближе кбиблейскому воззрению. Библия, разумеется, далека от отождествления Бога иприроды, но и в ней слово "дух", руах, могло обозначать как ветер, так идыхание. Когда Христос именует Бога "Духом" (Ин 4, 21), Он имеет в видуотнюдь не платоновское понимание термина, а ветхозаветное. Руах - это Сила,Действие, подлинная живая Реальность. 6. Цицерон. О природе богов, II, 29, 37. 7. Диоген Лаэртский, VII, 148. 8. Цицерон. О природе богов, II, 16. 9. Диоген Лаэртский, VII, 147. 10. Псевдо-Плутарх. De plac. phil. I, 7. 11. С. Трубецкой. Учение о Логосе, с. 41. 12. Диоген Лаэртский, VII, 143. 13. Там же, VII, 137. 14. Немезий. О природе человека, 38. 15. Марк Аврелий. Наедине с собой, VI, 37. 16. Цицерон. О природе богов, II, 14. 17. Диоген Лаэртский, VII, 147. 18. Ипполит Римский. О философских умозрениях, 21. 19. Гимн сохранился у Стобея (Eclogae physicae et ethicae, 1, 30).Руеск. пер. Ф. Зелинского в его кн.: Религия эллинизма, с. 111-112 (первыйрусск. пер. был сделан поэтом Г. Державиным). 20. Диоген Лаэртский, VII, 49. 21. Цицерон. О высшем благе, III, 19. 22. N.Nilsen. А Нistory оf Greek Religion. Охford, 1972, р. 240. 23. Диоген Лаэртский, VII, 87-88. 24. Сенека. Утешение Марпии, 24, 4. 25. Диоген Лаэртский, VII, 108. 26. Сенека. О Провидении, VI. 27. Марк Аврелий. Наедине с собой, IV, 14. 28. Цит. по кн.: Ф. Зелинский. Религия эллинизма, с. 117. 29. См.: Р. Пельман. История античного коммунизма и социализма. Пер снем. СПб., 1910, с. 55, 280. 30. Книга Ямбула дошла до нас в изложении Диодора Сицилийского(Историческая библиотека, II, 55-60). По мнению некоторых ученых, Ямбул былуроженцем Набатеи, государства на юге Палестины. См.: И. Шифман.Набатейское государство и его культура. М., 1976, с. 85-86. 31. Сенека. Quaestiones naturales, X, XXXV. Глава девятая ЭЛЛИНСТВО И РЕЛИГИИ ВОСТОКА III в. до н.э. Небезопасно пользуются священными символами, одни - смутными, другие - более ясными, направляя умозрение к Божественному. Плутарх В том, что греки называли чужеземных богов именами своих, сказывалосьне только желание на свой лад истолковать культы "варваров", но иуверенность, что во всех религиях есть нечто общее. Стоики подкрепили этуидею с философских позиций. Из их понятия о едином Начале бытия вытекала имысль о некоем единстве, лежащем в основе различных верований. Это воззрение с предельной четкостью выразил Плутарх. "Мы не различаемразных богов у разных народов, ни варварских и эллинских, ни южных исеверных. Но как солнце, луна, небо, земля и море являются общими для всех итолько называются у разных людей по-разному, так и для единого, всесозидающего Разума, и для единого, всем распоряжающегося Промысла, и дляблаготворных, во всем распространенных сил у разных народов в соответствии сих обычаями существуют разные почести и названия" (1). В таком духе пытались греческие философы разрешить загадку, которая ипоныне волнует людей, загадку множественности религий. Это решение, стольблизкое к индуистскому, отличалось благородной широтой и прививалотерпимость к различиям во мнениях. Оно учило бережно относиться кнепривычным обликам веры и примиряло пестроту их с идеей единого Божества. Однако взгляд стоиков на религию (впоследствии усвоенный теософами)имел, при всех своих достоинствах, одно слабое место. Взятый сам по себе, онкажется убедительной, хотя и отвлеченной теорией; когда же речь заходит оконкретных верованиях и культах, он встречает немалые трудности. Слишкоммного непримиримого и взаимоисключающего содержат религии народов, чтобы ихлегко было интегрировать. Идея Истории, мысль о становлении религиозного сознания, котороепроходит путь исканий и ошибок, лишь постепенно поднимаясь к высшим типамверы, стоикам (как и индусам) была чужда. Для них человеческий дух оставалсянеизменным, как и само мироздание, а расхождения в религиях казалисьнесущественными. Между тем на практике дело обстояло куда сложнее. Греки,например, знали, что в глазах маздеистов их боги - злые духи. Приходилосьрешать - кто же прав. Знали они и о том, что карфагеняне считают доблестьюприносить в жертву детей. Можно ли было отождествить эту религию с теми, длякоторых такой обычай - гнусное преступление? В подобных случаях философы винили во всем суеверие деисдаймониа(деисдаймониа-буквально "страх перед демонами"), затемняющее разум человека.Но тем самым они признавали, что у людей может возникнуть ложное отношение кбожеству. А следовательно, было уже трудно утверждать, будто все религииодинаково истинны. Иными словами, духовный рост человечества не есть простоерасширение какой-то аморфной массы идей или соединение их без разбора в одноцелое, но предполагает сомнения и выбор. И в науке невозможно обходитьсяодними "да", где-то необходимо говорить и "нет". Даже "отрицательныеоткрытия" (как было в случае с "вечным двигателем") могут играть огромнуютворческую роль. Они проясняют пути познания. Точно так же и вера не можетобойтись без отрицания и отказа. Однако если учители Израиля или Заратустра твердо знали, от чего имнужно было отказываться, то греки не имели здесь ясного критерия. Сама ихрелигия напоминала геологический срез, где пласты разных времен и далеко неодинаковой ценности тесно прилегают друг к другу. Привычное эллинамэстетическое мерило в данном случае было неприложимо. Так, например,красивые обряды могли маскировать самые отвратительные изуверства. Правда, философам порой казалось, что они знают, как отделить подлинноебогопознание от суеверий. Но на самом деле критерия они не нашли и поэтомубыли бессильны повлиять на религиозную жизнь современников. Наиболее смелыеиз них (такие, как Ксенофан) не могли изменить русла народной веры. Ведь онине были ни пророками, ни ясновидцами; их религия оставалась умозрительной иабстрактной. Даже Пифагор и Сократ, при всей своей интуитивной чуткости,предпочли не выходить далеко за пределы теории, логики, науки (Сократсчитал, что за разрешением высших тайн бытия следует обращаться к оракулам).Именно поэтому доктрины метафизиков оказались не в состоянии занять местоверы. Философская религия Анаксагора, Зенона или Клеанфа проигрывала рядом смистериями и восточными культами, когорые обещали дать людям связь сБожеством. Кроме того, весь эллинистический мир тяготел к религиозному единству.Его требовало понимание "человечества", принесенное эпохой Александра. Ктому же, если прежде границы народов и государств совпадали с границамипочитания тех или иных богов, то теперь, когда тысячи греков жили внеродины, стало необходимым обрести веру, которая не была бы привязана кодному месту или городу. Какие силы могли сыграть в этом решающую роль? Великих духовныхучителей эллинизм не имел, он лишь питался наследием минувшего. И вотслучилось так, что инициатива религиозных преобразований оказалась в рукахмонархов. Ашока, Селевкиды, Птолемей Лаг - все они, каждый по-своему,готовили условия для прихода мировой религии. Правда, их усилия, преследовавшие чаще всего политические цели, полнымуспехом не увенчались. Тем не менее они покончили с окостенелостьюнациональных культов, раздвинули духовный кругозор народов и создалиатмосферу, благодаря которой люди оказались готовыми внимать голосуОткровения. Не будь этого трехвекового периода религиозной "открытости",апостолы Евангелия натолкнулись бы на глухую непреодолимую стену.Эллинистические верования стали тем плугом, который взрыхлил землю длясеятелей Слова. Религиозная политика царей в эпоху эллинизма шла по двум направлениям:они либо распространяли какой-нибудь один культ, либо пытались унифицироватьнесколько путем синкретизма, слияния религий. О деятельности миссионеров Ашоки на Западе мы почти ничего не знаем,по-видимому, она оказалась безрезультатной. Но в странах, соседних с Индией,буддизм, как мы уже видели, прочно утвердился. Селевк Никатор тоже был на свой лад миссионером. Он, вероятно, следовалстаринному правилу: боги победителей должны стать и богами побежденных.Завет Александра молиться во всех храмах он отверг и планомерно осуществлялэллинизацию Востока. Вместе с ней шло наступление греческой религии на Азию. Селевк достаточно ясно сознавал, что у самих эллинов вера в Олимпийцевослабела. Поэтому из круга богов он решил избрать главного, наименеепоблекшего, чтобы сделать его покровителем короны и империи. Выбор царя пал на Аполлона, ибо не погас еще ореол таинственности,который издавна окружал святилище в Дельфах. В годы войн и неурядиц кПифийскому оракулу все чаще стали обращаться опасавшиеся за свою участьлюди. К тому же жрецы Аполлона всегда были сторонниками крепкой власти. Этосделало их союзниками Ахменидов и Македонии, что Селевк, естественно, долженбыл оценить. И еще одна причина определила выбор царя. К тому времени грекиокончательно отождествили Аполлона с Гелиосом, богом Солнца, а средиподданных Селевка солнечный культ был самым древним и популярным. ВесьВосток поклонялся дневному светилу: вавилонский Мардук, сирийский Шемеш,иранский Митра считались его олицетворениями. Народам, которые привыкливидеть в Солнце зримый лик божества, было легче принять Аполлона, чемкого-либо другого из Олимпийцев. Тем не менее Селевк Никатор не желал идти на поводу у "варваров". Поего мнению, Аполлон должен был остаться греческим богом. Поэтому онпротивился любым попыткам придать Аполлону восточную окраску. Храмы, которыестроил царь, обычаи, которые он поощрял, статуи, которые он воздвигал, ничемне отличались от того, что было принято в Элладе. Но именно это затормозило его деятельность. Восток в религиозномотношении чувствовал себя сильнее греков; Персия, Месопотамия, Сирияпо-прежнему держались своих богов. В Вавилоне или Уруке никому и в голову неприходило чтить Аполлона; в то же время сами греки стали охотно посещатьместные святилища и участвовать в чужих обрядах. В результате уже сын Никатора, Антиох I, проникшись почтением к седойазиатской старине, изменил курс. При нем Восток как бы перехватил инициативудиалога, обратившись к западному миру на доступном ему языке. Упоминавшийсяуже жрец Берос посвятил Антиоху свою "Вавилонику", в которой стремилсяприспособить халдейские воззрения к эллинским понятиям. Подобно стоикам, онприбегал к аллегорическому толкованию древних кумиров; в его интерпретацииБэл, творец Вселенной, напоминал Зевса философов. Излагая вавилонскуюисторию на фоне всеобщей, Берос открыл Западу новый всемирно-историческийвзгляд на события и культуры, взгляд, к которому греков уже приблизила самажизнь(2). Ослабив натиск эллинизации, Антиох I стал оказывать покровительствовосточным религиям. Он реставрировал храмы в Вавилоне и Борсиппе, от еголица возносились молитвы Мардуку и Набу. Надписи о своих деяниях Антиохнередко стилизовал под старинные, вавилонские. Одна из них гласила: "Я,Антиукус, великий царь, могучий царь, царь мира, царь Вавилона, царь стран,управитель Эсагилы и Эзиды, первородный сын Силукку, царя макадунян... ОНабу, возвышенный сын, премудрейший из богов, могучий, преславный,первородный сын Мардука, отрасль богини Аруа, царицы, создавшей рождение,воззри на меня милостиво и твоим неотменимым повелением сокруши на землюврагов моих"(3). В эти годы Вавилон переживает свой последний ренессанс. Если егописатели и подражают грекам (как Берос), то в гораздо большей степени онизахвачены воспоминаниями о славном прошлом их страны. Возрождение национальных культур Востока скоро выливается вполитическую борьбу. В Персии сопротивление грекам идет под знаменем религииЗаратустры. В середине III века от державы Селевкидов отпадают Бактрия иПарфия, которые объединяют вокруг себя народы Ирана, Средней Азии и жителейДвуречья. Границы Селевкидской державы оттесняются на запад, к берегуСредиземного моря. И все же эллинство оставляет след в утраченных грекамивладениях. Культура "парфянских" стран, в которой отныне сплелись западные ивосточные элементы, станет со временем одним из источников культурывизантийской. После отделения Парфии Селевкиды своим оплотом делают Сирию с еестолицей Антиохией. Здесь греческий элемент сильнее, нежели в странах заЕвфратом. Но и тут полной эллинизации не происходит. Старые сирийские ималоазийские культы еще живы и даже начинают втягивать в свою орбитуэллинов. Тот, кого греки стали почитать под именем Зевса Кервания, былдревним Ваалом хананеев(4). По всему Ливану рассеяны храмы Солнцу, которомупоклоняются под разными именами. Одно из этих святилищ, Баалбекское,впоследствии приобретает мировую известность. Что же привлекало греков в культах Сирии? Главным образом то, что этирелигии давали своим исповедникам мистическое чувство близости ктаинственным силам мироздания. Особенно популярны были проникнутыеэротической магией обряды в честь Адониса. Познакомились с ними греки давно, еще в VI веке; об Адонисе упоминаетпоэтесса Сафо, а в Афинах его первые почитатели появились в эпоху Перикла.Средоточием культа Адониса была Финикия и остров Кипр, который служил как бымостом между Элладой и Азией. Храмы Адониса возвышались среди причудливых скал, нависших над морем.Туда по крутым ступеням люди поднимались с таким же трепетом, как вДельфийское святилище. Багровые цветы анемоны, росшие в окрестностях,считались брызгами крови Адониса. Эту кровь напоминали и воды реки, когдавесной они краснели от глины. На ее берегу ежегодно справлялись праздники,посвященные Адонису. Со временем эти Адонии достигли Греции и Египта. В "Сиракузянках" Феокрита есть красочное описание александрийскихАдоний. Поэт изображает ликующие толпы, ряды колесниц и воинов, драгоценныеткани, покрывающие ложе бога. Праздник знаменовал брак прекрасного Адониса сАфродитой Кипридой. Их изображения несли в пышной процессии к морю. По обычаю, этот триумф весны, любви, плодородия должен был сменятьсяскорбью. Вспоминали миф о гибели Адониса. Раненный вепрем в горах, он истеккровью, и слишком поздно нашла его возлюбленная. Зевс не внял мольбамКиприды и отказался воскресить Адониса. Лишь тело его он сохранил нетленным.В память об этом изображение юного бога бросали в волны. Пока плачет безутешная Афродита, вянет трава и сохнет земля. Женщины,собравшись на берегу моря, вторят богине жалобным хором. Лукиан, побывавшийв Сирии, рассказывал о том, что в эти дни "местные жители подвергают себяистязаниям, оплакивают Адониса и справляют оргии, а по всей странераспространяется великая печаль"(5). Этот траур нашел отражение в стихах многих античных поэтов: Реки оплакать хотят Афродиты смертельное горе, И об Адонисе слезы ручьи в горах проливают. Даже цветы закраснелись - горюют они с Кифереей, Грустно поет соловей по нагорным откосам и долам, Плача о смерти недавней "Скончался прекрасный Адонис!" Эхо в ответ восклицает: "Скончался прекрасный Адонис!"(6). Богиня хочет, чтобы на земле остался хотя бы след любимого. С упрекомобращается она к Паркам: Не все подчиняется в мире Вашим правам, - останется памятник вечный. Слез, Адонис, моих, повторное смерти подобье Изобразит что ни год над тобой мой плач неутешный. Кровь же твоя превратится в цветок. (7) Но в конце концов умерший оживает, и с ним - природа. Любовь богини,пусть на время, вырывает его из Аида. Адониса не случайно называли "ассирийцем"(8). Культ его пришел изМесопотамии. Он - тот Думузи, или Таммуз, которого еще в глубокой древностичтили шумеры и вавилоняне. Именно за ним, как гласит миф, сходила впреисподнюю Иштар, халдейская Венера, финикийцы, сохранившие культ этогобога растительности, называли его просто Господом, Аденом (отсюда греческое- Адонис). Обаяние архаических обрядов оказалось столь сильным, что онимогли соперничать с Олимпийским культом. Напомним, что и в Израиле пророки снегодованием указывали на женщин, "плачущих о Таммузе"(9). Из земледельческих ритуалов, связанных с произрастанием злаков, культАдониса превратился в мистерию, которая рождала в ее участниках волнующеечувство сопереживания божеству. Адонии были проникнуты печальной красотойразлуки, затрагивали самые тонкие струны человеческой души. У христианскихнародов они стали прообразом службы Страстной пятницы(10). Это, разумеется, вовсе не означает, что Евангелие есть продуктсирийского язычества. По самому существу своему христианство бесконечнодалеко от поклонения силам природы, а в нем-то и заключалась основа религииАдониса. Философы хотели, чтобы человек равнялся на природу. И вот в верованияхсвоих далеких пращуров люди, как им казалось, нашли путь к ее таинствам.Адонис - дух нив, виноградников и садов - увядает с ними и вновь воскресает.Подобно тому как стоики учили о вечном возвращении, поклонники Адонисаверили в извечную повторяемость циклов мировой жизни. Оплакивание бога иликование в день его выхода из Аида понималось как магическое приобщение ккруговороту Вселенной. Достигалось это и драматическими действами,изображавшими историю Адониса, и звуками музыки, которая возбуждала чувства. Греки утверждали, что отцом Адониса был царь Кинир. На самом деле Кинир- тоже древнее семитическое божество. Его праздники проходили с неизменнымучастием то ли музыкантов, бренчавших на кинорах (арфах, которые хорошоизвестны из Библии). Древние ритмы, пришедшие из незапамягных эпох, играли всирийских культах ту же роль, что и в вакханалиях. Экстатический, оргийный характер культа Природы особенно ярко проявилсяв религии Аттиса, мифического героя, во многом подобного Адонису и Осирису. Родиной Аттиса была малоазийская Фригия, суровая гористая страна.Фригийцы издавна считали сосну священным деревом; из ее семян готовилихмельной напиток. В то же время сосна связывалась с Аттисом. В греческомварианте мифа о нем повествуется, что Кибела, великая Матерь богов, полюбилапрекрасного Аттиса, но потом из ревности навела на него и его спутниковбезумие (мотив чисто дионисический!). Римский поэт Катулл так описывает этусцену: Зазвенела медь кимвалов. Загудел протяжно тимпан. По хребту Зеленой Иды полетел спеша хоровод. Ударяет в бубен Аттис, задыхаясь, хрипло кричит. Обезумев, мчится Аттис через дебри, яростный вождь. (11) И наконец в полном исступлении Аттис бросается под священную сосну и,оскопив себя, умирает. После смерти он превращается в дерево. Так объясняликульт сосен в Малой Азии. По словам поэта, Любит их Матерь богов, ибонекогда Аттис Кибелин, Образ утратив мужской, в стволе заключился сосновом. (12) Во времяпраздников Аттиса его изображение привязывали к сосне, и служители богини,корибанты, совершали вокруг ствола ритуальную пляску, справляя вместе сКибелой тризну по Аттису. В диалогах сатирика Лукиана Афродита упрекает бога любви: "Ведь ты дошел до такой дерзости, что даже Рею (Греческое имя Кибелы) вее преклонных летах, мать стольких богов, заставил влюбиться в мальчика, вмолодого фригийца. И вот она благодаря тебе впала в безумие: впрягла в своюколесницу львов, взяла с собой корибантов, таких же безумцев, как она сама,и они вместе с ней мечутся вверх и вниз по Иде: она скорбно призывает своегоАттиса, а из корибантов один ранит себе мечом руки, другой с распущенными поветру волосами мчится в безумии по горам, третий трубит в рог, четвертыйударяет в тимпан или кимвал; все, что творится на Иде, это сплошной крик,шум и безумие"(13). Подобного рода обычаи возникли на основе старых оргиастических обрядов,во время которых неистовый танец ввергал людей в эротическую одержимость.Участники их не только истязали себя, но и в припадке сексуальногопомешательства совершали самооскопление. У финикиян такие радения считалисьсвоего рода жертвой богине. В оргии корибанты имитировали безумие Аттиса ипосле ночи разгула падали без сил, залитые кровью и изувеченные. Катулл саркастически описывает страшное отрезвление корибанта, котороеисторгло у безумца "раскаянья стон": "Себя сгубил я! Что сделать я мог!"...В заключение Катулл обращается к богине: "Пусть других пьянит твой ужас,твой соблазн безумит других!"(14). И действительно, сколь бы странно это никазалось, самоистязания в честь Кибелы и Аттиса обладали поистинемагнетической силой. За миг дикого, извращенного наслаждения и экстазамногие готовы были платить дорого, иногда даже жизнью. Впрочем, нашлись люди, которые постарались умерить эти первобытныеизуверства. Около 300 г. до н. э. элевсинский жрец Тимофей Евмполид направилсвои усилия на то, чтобы придать азиатскому культу, покорившему эллинов,более гармоничный характер. Общепризнанный знаток верований, "известныйбогослов", как называли его древние, Тимофей провел свои реформы не тольково Фригии, но и в других странах(15). Восточный миф о боге Аттисе он превратил в сказание о любви богини кюному пастуху, исключив из него историю с оскоплением. Однако "оргии"Тимофей сохранил, ибо они были вполне в духе Дионисовой веры. Таким образом,реформатор сделал для малоазийского культа то, что некогда Меламп - длядионисизма (См. том 4. "Дионис, Логос, Судьба"). 25 марта, в день весеннего равноденствия, во всех городах, где чтилиКибелу и Аттиса, торжественно провозглашали возвращение умершего к жизни.Праздник нового расцвета земли выливался в бурное проявление радости.Устраивались карнавалы, на время отменялись законы и правилаблагопристойности. Верили ли участники этих торжеств, что вместе с Аттисом они обретутбессмертие? Источники говорят об этом глухо и неясно. Скорее всего подобнаямысль появилась позднее, когда фригийский культ проникся идеей спасения.Пока же основой праздника оставалось безудержное ликование, растворенное ввесенней природе. По-видимому, именно Тимофей сумел слить культ Кибелы с религиейЭлевсина. Это оказалось нетрудно, ибо азиатская богиня во многом напоминалаДеметру греков. Смерть, любовь, рождение - единство этих трех аспектов природысознавалось еще в доисторической религии. В обрядах Адониса и Аттиса подэротической оболочкой мы находим все то же стремление вернуться к поклонениюбожественной Матери, которое одушевляло индийских шактистов. Кибела,Деметра, Афродита, Астарта, Иштар - все они лишь разные облики любящей ирождающей, убивающей и животворящей Матери-Природы. Но было в ее культе и нечто иное, более глубокое - поиски материнскогоначала в мировом Божестве. Эти поиски почти столь же стары, как и самарелигия. С ними мы уже знакомы по Индии. Наиболее чистый и возвышенныйхарактер это почитание Бога в женском образе приобрело у поклонников Исиды,самой популярной богини Египта. Тимофей, отождествивший азиатскую Матерь богов с греческой, говорилтеперь о том, что Исида - это Деметра, носящая египетское имя (16)."Македонский Фараон" Птолемей I Сотер заинтересовался идеями Тимофея идобился, чтобы элевсинский жрец прибыл к нему. Таким образом, потокрелигиозной эллинизации достигает благодаря Тимофею берегов Африки. Александрия уже в те годы поражала воображение современников. Недаромименно здесь покоился прах Александра - честь, за которую боролись многиегорода; столица Птолемея более всего соответствовала духу великогообъединителя народов. Построенная по строгому плану, с прямыми широкими улицами и обширнойгаванью, Александрия резко отличалась от столиц, создававшихся веками.Славилась она и своими дворцами, парками, храмами, Музеем. Здесь работалиинженеры, архитекторы, художники. При Музее жили десятки ученых, поэтов,писателей. По приказу Птолемея у входа в бухту начали строить грандиозныймаяк Фарос. С его башни, по высоте почти равной пирамидам, огни должны былиосвещать путь кораблям, идущим в порт. А собирались корабли со всех концовземли. Город был поистине интернациональным. В нем вели торговлю египтяне,арабы, персы, индийцы. Но основную массу его населения, кроме коренныхжителей, составляли греки и евреи. Во время войн между диадохами Птолемей Iвторгся в Палестину и привел оттуда тысячи поселенцев(17). Он дал им многиеправа и привилегии, стараясь возвести греко-еврейскую плотину противегиптян, которых побаивался. В то же время, как дальновидный политик, царьщадил религиозные чувства туземного населения и проявлял широкуюверотерпимость. Статуи египетских богов, вывезенные персами, он вернулхрамам и старался не раздражать влиятельное жречество, хотя кое в чем иоказывал на него давление. Еще будучи сатрапом, он, в отличие от СелевкаНикатора, считался с местными традициями, а став монархом, венчался нацарство по древнему обряду фараонов. Птолемей открыто почитал богов страны,тем самым официально признав синкретизм в религии. Вскоре и другие греки стали молиться в египетских храмах, изображатьсвою Афродиту в головном уборе Исиды, а Зевса - с рогами, как у АмонаФиванского. В свою очередь египтяне начали именовать своих боговпо-гречески, называя Тота - Гермесом, а Птаха - Гефестом. Мало того. Понимая, что религия составляет одну из важнейших основнародной жизни, Птолемей решил создать культ, который сблизил бы египтян сгреческой традицией (В отношении же иудеев, для которых синкретизм былнеприемлем, он ограничился лишь свободой вероисповедания). Царь предложилТимофею основать в Александрии мистерии Деметры, которая была объявленагреческой Исидой. В этом Тимофею помогал жрец Исиды Манефон, египтянин,"усвоивший греческую образованность"(18). Миф об Исиде очень напоминал сказания о Деметре, Кибеле и Киприде. Также, как и они, богиня потеряла любимое существо, и во дни ее скорби жизнь наземле замирала. Естественно, что новые реформаторы старались слить образИсиды с образом Матери богов. От них, вероятно, и берет начало космическоеистолкование религии Исиды. По словам Плутарха, она есть "женское началоприроды и она вмещает в себя всякое порождение". В другом месте онизображает богиню как источник вселенской красоты. Исида "наполняет собойнаш мир всем прекрасным и благим, что имеет отношение к рождению"(19). Соединившись в сознании народа с Деметрой и Кибелой, Исида все большеприобретала черты универсальной Богини. Она олицетворяла мировой Океан иЛоно богов, Судьбу и законы природы. В одной египетской надписи говорится:"Я отделила землю от неба. Я указала пути звездам. Я установила движениесолнца и луны. Я изобрела морское дело. Я утвердила силу справедливости. Ясвела жену с мужем... Я установила, что истина считалась прекрасной... Яустановила языки для эллинов и для варваров... Судьба послушна мне"(20). Эти слова проникнуты сверхчеловеческим величием. В Царице мира сходитсявсе: ритмы природы, нравственные и социальные законы. Все, что мог сказатьчеловек о Божестве, сосредоточилось в этом материнском образе. В эпоху,когда женщины обрели большую свободу, Исида стала их небеснойпокровительницей. "Я та, - говорится в надписи,- которая у жен прозванаБожеством". Но и Осирис, ее супруг-возлюбленный, вырастает в то время доисполинских масштабов. Бог растений и царь подземного мира, он превращаетсяв абсолютного миродержца, "Всебога". Его почитают в одном лице с источникомжизни, Нилом-Хапи. Владыка жизни и смерти Усире-Хапи (Осирис-Апис) объемлетвластью все области Вселенной. Птолемей I оценил значение этого божества и замыслил сделать его, как иИсиду, греко-египетским. Предание, сохраненное Тацитом, рассказывает, что царю приснился дивныйюноша, который приказал вывезти свою статую из греческого Синопа вАлександрию. Птолемей будто бы медлил, но повторные сны заставили еговыполнить волю божества(21). В Синопе был храм бога Преисподней, которого называли одновременно иАидом, и Дионисом. Изваяние его, напоминавшее Фидиева Зевса, принадлежалорезцу знаменитого мастера Бриаксиса. Его-то и велел Птолемей отправить вАлександрию. По другой версии легенды, царь увидел статую во сне, но не знал, гдеона находится. Ответ подсказали ему жрецы, друзья Манефона и Тимофея,которые знали о Синопском храме (22). Они же провозгласили Диониса-АидаОсирисом-Аписом, в греческом произношении - Сераписом. Тацит говорил, что синопцы не желали расставаться со святыней и стенойстали вокруг своего храма, но идол якобы сам перешел на александрийскийкорабль. Плутарх тоже намекает, что статую похитили и вывезли "не безбожественного содействия". Эти легенды и слухи распространял, возможно, самПтолемей, чтобы придать своему святотатству вид поступка, угодного богам. Как бы то ни было, скоро на месте старого храма Осириса в Александриивырос новый, огромный Серапейон, предназначенный стать духовным центромэллинистического Египта. В соответствии с замыслом реформаторов Серапис был почитаем каквсемирное, наднациональное Божество. В одном из древних текстов говорится,что Серапис - "Бог богов, вмещающий в себя весь мир и всех богов. Из негоисходит для души мудрость, для тела здоровье, для всех вещей доброе; онгосподствует и на небе, и на земле, и на море. На море он поднимает иуспокаивает вихри, на небе он направляет солнце и посылает благословение соблаков, а из глубин земли посылает богатства и всяческое благословение длялюдей и животных"(23). Поскольку еще орфики считали Диониса ипостасью Зевса, то и Серапис сталотныне "отцом богов". На статуе его была высечена лаконичная, номногозначительная надпись: "Единый Зевс-Серапис". Короче говоря, александрийская реформа вела в области веры к тому же,что и стоическое богословие. Египетский Зевс, "держащий море и сущу", был некем иным, как тем самым Божеством, которого славил в своем гимне Клеанф. Однако эта попытка установить единобожие путем признания и слияния всехкультов имела непрочную основу. Мало того, что местные египетские богиуспешно конкурировали с Сераписом, - создание культа, который сохранил бынетронутыми любые проявления язычества, вело лишь к механическому соединениюплохо сочетавшихся элементов. В каком-то смысле этот вид религии можно было назвать универсальным и"открытым", но, с другой стороны, он походил на дом, у которого нет стен, аодни двери. Птолемей, жрецы, народные массы, желая найти высшую, общую длявсех веру, включали в нее все, что породили человеческое воображение, страх,заблуждения. Существует рубеж, за которым терпимость и умение видеть ценности вразных религиях должны смениться ограждением высших понятий от несовершенныхи суеверных. Но найти этот рубеж человеческий разум не мог. Для этого нужнабыла иная ступень Откровения. Единственная религия, которая находилась тогда на этой ступени,выступила со всей решительностью против язычества. Учители иудейства наопыте убедились, как легко затемняется сознание человека ложными понятиями икак опасен для веры компромисс. Об иудеях и их религии греки до времен Александра практически ничего незнали. Среди той массы народов и племен, с которыми эллины столкнулись вгоды персидских войн, евреи были малочисленной и неприметной этническойгруппой, и их, как правило, легко смешивали с соседями (24). Поэтому, когдаАристотель встретился с иудейским мудрецом, который к тому же был "греком нетолько по языку, но и по духу", философ расценил это как чудо или сон. Ксожалению, мы не знаем, какие воззрения развивал перед Аристотелем этотэллинизированный еврей, но они показались ему замечательными(25). Таквпервые соприкоснулись Ветхий Завет и греческая философия. Стагирит и его ученики Клеарх и Теофраст сближали иудейскую религию синдийской. Посол Селевка Мегасфен писал: "Все суждения, высказанные оприроде вещей древними, были заявлены также теми, кто философствовал внеЭллады, притом отчасти в Индии брахманами, отчасти же в Сирии такназываемыми иудеями" (26). Другой греческий писатель связывал с иудействомпроисхождение Пифагорова союза. Из этого следует, что греки видели веврейской религии нечто загадочное и возвышенное и в то же время считалииудеев чем-то вроде секты. После присоединения Палестины к державе Птолемеев греки ближепознакомились с евреями. Знаменитый александрийский ученый Гекатей Абдерскийв своей книге повествует о родине иудеев, об их великолепном Храме иприводит сведения о религии иудаизма. От египтян он знал, что евреи некогдажили в их стране, но потом покинули ее, так как не желали чтить местныхбогов. "Во главе этих эмигрантов, - пишет Гекатей, - стоял некто по имениМоисей, отличавшийся как мудростью, так и мужеством"(27). Ученый довольноверно излагает законы Торы, в том числе защищающие права бедняков.Стремление иудеев вести обособленный образ жизни Гекатей объясняет тем, чтоустановленный Моисеем культ "резко отличался от жертв других народов"(28). Особенно поразило Гекатея отношение этого народа к общепринятым наВостоке и у греков поверьям. Рассказывая о своем путешествии по Палестине,ученый приводит такой эпизод. Когда караван его шел близ Красного моря, одингадатель велел всем остановиться, чтобы определить по полету птицы, удаченли будет путь. В тот же миг еврей Моссалам молча натянул лук и подстрелилее. Все пришли в негодование, но стрелок ответил: "Что вы, несчастные,неистовствуете! Как же она, которая не позаботилась о собственном спасении,могла бы нам предвещать что-нибудь разумное относительно нашего пути!" Все это казалось грекам удивительным и достойным восхищения. Затоегиптяне относились к евреям иначе. Ведь эти чужеземцы служили вптолемеевской армии, занимали посты чиновников, а египтяне всего этого былилишены. Поэтому, не имея сил противостоять грекам, они всю свою неприязньобратили на иудеев Жрец Манефон написал трактат по отечественной истории, где отождествилиудеев с гиксосами, которые некогда владели страной и были изгнаны. Свойрассказ он соединил с легендой о выдворении из Египта "прокаженных".Вероятно, так в древности называли гиксосских завоевателей, которыеразрушали храмы и вначале не признавали туземных богов. По преданию,священным животным Сета, гиксосского Ваала, был осел. Отсюда родилосьмнение, будто евреи поклоняются ослиной голове. Этот вымысел, повторенныйгреческими и римскими писателями, впоследствии был перенесен и нахристиан(29). Впрочем, настоящие конфликты между иудеями и египтянами началисьпозднее, век или полтора спустя. В III же столетии положение еврейскойколонии в Александрии было прочным. Центром духовной жизни иудеев диаспоры были синагоги, которых вАлександрии насчитывалось несколько десятков. Главная из них отличаласьразмерами и роскошью убранства. Говорят, что слова чтеца не долетали до ушейтех, кто стоял сзади, и когда наступал момент возгласить "аминь", служительдолжен был делать народу знак. Синагоги были местом, где люди собирались не для совершения храмовогокульта, а для совместной молитвы, назидания и чтения священных книг (Опроисхождении синагог см. том. 5). Александриец Филон говорит, что цельюеженедельных собраний в молитвенных домах было "воспитание в отечественнойфилософии". Он называл синагоги "школой благоразумия, мужества, мудрости,благочестия и нравственной чистоты"(30). В Александрии появились и первые обращенные в иудаизм иноверцы.Огромной помехой для них был непонятный язык Писания. Да и сами египетскиеиудеи почти забыли наречие отцов. Уже начиная с Плена они говорили в быту наарамейском, а теперь их живым языком стал греческий диалект койне. Отсюдавозникла настоятельная потребность в переводе священных книг. Осуществлятьсяон начал около 250 года до н.э. в правление Птолемея II Филадельфа, царя,известного своим благожелательным отношением к иудеям. Нашлись, конечно, и консерваторы, которые увидели в этом предприятиипосягательство на святыню. Поэтому защитники перевода, чтобы подкрепить егоавторитет, создавали вокруг него легенды. Одна из этих легенд записана около200 года до н.э. в повести "Послание Аристея" (31). Книга содержит самыйранний, дошедший до нас рассказ о событиях, связанных с первым переводомБиблии. Однако историческая ценность многих деталей в "Послании" вызываетсомнение. Автор повествует о том, как Деметрий Фалерийский, библиотекарь царя,навел Птолемея II на мысль включить иудейский Закон в число книг Музея. Царьне только согласился с этим, но и выполнил желание Аристея - освободилеврейских рабов, а желающих уехать на родину - отпустил. Затем былиотправлены послы в Иерусалим к первосвященнику Элеазару с просьбой прислатьпереводчиков. Элеазар, хотя и оговорился, что дело это необычное, выразилготовность помочь царю. Были выбраны ученые, по шесть человек от каждогоколена, которые и прибыли в Александрию. Царь принял их с необыкновеннымпочетом и дал каждому из семидесяти двух старцев отдельную келью, где онимогли бы работать. Эти помещения находились на острове Фаросе, недалеко отзнаменитого маяка. Работа была будто бы закончена за семьдесят два дня, и укаждого из старцев получились тождественные тексты. Перевод было решенооставить в неприкосновенности как вдохновленный свыше. Между тем, по данным Диогена Лаэрция, Деметрий был придворным ПтолемеяI, а при Филадельфе - отправлен в ссылку. Точно так же и Менедем, упомянутыйв "Послании Аристея", умер до этих событий. Есть и другие указания на то,что легенда очень вольно обращается с историей(32). Однако в том, что царь,известный книголюб, хотел иметь иудейские книги в своем собрании, и в том,что переводчики прибыли из Иудеи, нет ничего невероятного. Как бы то ни было, первой в истории книгой, переведенной на иностранныйязык, оказалась Библия. Этот труд получил известность как "ПереводСемидесяти", Септуагинта. По свидетельству древних, при царе Филадельфе было переведено лишьПятикнижие. Остальные книги переводились постепенно, вплоть до II века до н.э. Поскольку тогда состав Библии еще не был окончательно кодифицирован, вСептуагинту включили и книги, впоследствии не вошедшие в канон(33). Эта греческая Библия, особенно Пятикнижие, несла на себе черты новойэпохи и новой среды, в которой она возникла. Однако при этом ее греческийязык сохранил особенности еврейского подлинника, что придало Септуагинтесвоеобразное звучание и сакральную красоту. Перевод Писания был встречен александрийской Общиной с восторгом. Вчесть его установили особый праздник. "Доныне, - пишет Филон, - ежегодноустраивается торжественное собрание и шествие к острову Фаросу, кудаприплывают не только иудеи, но и очень многие другие, чтобы почтить томесто, где впервые воссиял перевод, и возблагодарить Бога за старое и вечноновое благодеяние. После молитв и славословий некоторые разбивают палатки наберегу моря, другие, расположившись на прибрежном песке под открытым небом,пируют с родными и друзьями" (34). Септуагипта стала Библией иудеев рассеяния, прозелитов, а потом ихристианской Церкви. Апостолы и евангелисты будут цитировать Писание ноэтому переводу. Труд, совершенный в Александрии, сделал слово Божиедоступным всему миру. Правда, впоследствии Септуагинта подвергалась нападкам со стороныиудейских учителей(35). Поводом послужили расхождения между переводом иеврейским текстом. Но теперь мы знаем, что в III веке до н.э. Библиясуществовала в нескольких вариантах, принятых у разных групп переписчиков.Они отличались друг от друга деталями, которые, впрочем, не меняли сути. Содного из них и был сделан первый греческий перевод(36). Есть в Септуагинте несколько мест со следами сознательнойинтерпретации. Они обусловлены той аудиторией, к которой книга былаобращена. Так, слова Книги Исход Элогим ло текалел ("Бога не поноси") былипереданы: "богов не поноси". Иными словами, переводчики истолковали этоттекст как призыв к веротерпимости(37). Однако терпимость не мешала александрийским иудеям резко отрицательноотноситься к язычеству. Египтяне спрашивали: "Почему, если евреи - граждане,они не почитают тех же самых богов, что и александрийцы?" (38) Ответ былясен и прост: Моисей заповедал чтить лишь единого Бога, Господа неба иземли. Это воззрение могли бы принять и стоики, и поклонники Сераписа. Нобиблейская религия не могла идти по пути синкретизма. Перед лицом Египта, иАссирии, и Греции с их пантеонами учители Ветхого Завета отстаивали чистотусвоей веры. Эта чистота далась им дорогой ценой, и они не хотели теперьничем поступаться, когда речь шла о данном им Откровении. Но означало ли это, что ветхозаветная вера остановилась на своем пути,ограничив себя раз и навсегда лишь охраной святыни? Чтобы ответить на этотвопрос, мы должны покинуть Египет и посетить маленькую Иудею, где духовныеборения и искания на самом деле все еще продолжались.

ПРИМЕЧАНИЯ

Дата добавления: 2014-12-25