Дифференциация и общество роста

Аспект спасения

Своим числом, увеличением, избытком, изобилием форм, игрой моды, всем тем, что в них выходит за рамки простой функции, вещи еще только симулируют социальную сущность — статус, этот знак предназначения, который дан только некоторым от рождения и кото­рого большинство, ввиду другого предназначения, никогда не могло бы достигнуть. Это наследственное право (дано ли оно в силу крови

¹ См. по этому вопросу далее: Наименьшая Общая Культура и Наименьшие Общие Кратные.

или культуры) находится в самой глубине понятия статуса. Статус направляет всю динамику социального передвижения. В глубине всех стремлений скрывается идеальная цель статуса, данного рождением, статуса благодати и превосходства. Он в равной степени выражается в отношении к вещам. Именно он пробуждает этот бред, этот неисто­вый мир безделушек, фетишей, которые призваны служить показа­телем статуса и организовать спасение посредством творений вслед­ствие недостатка спасения посредством благодати.

Этим объясняется особый престиж старой вещи, которая являет­ся знаком наследственности, прирожденной значимости, необрати­мой благодати.

Именно классовая логика диктует спасение через вещи, каковое является спасением посредством творений; это демократический принцип, противоположный аристократическому принципу спасения через благодать и избранность. Однако в общем мнении спасение через благодать всегда превосходит в ценности спасение через тво­рения. Именно последнее наблюдают в низших и средних классах, где «доказательство через предмет», спасение путем потребления задыхается в своем бесконечном процессе демонстрации духовных свойств без надежды достичь статуса личной благодати, дара и пред­назначения, который остается при любом положении дела присущим высшим классам, доказывающим свое превосходство иначе, в прак­тике культуры и власти.

Все это ведет нас за пределы метафизики потребностей к настоя­щему анализу социальной логики потребления. Эта логика совсем не является логикой индивидуального присвоения потребительной цен­ности благ и услуг, логикой неравного изобилия, когда одни имеют право на чудо, а другие только на отходы чуда, это также не логика удовлетворения, а логика производства социальных знаков и мани­пуляции ими. В этой перспективе процесс потребления может быть проанализирован в двух основных аспектах.

1) Как процесс смысла и коммуникации, основанный на кодексе, в который вписываются и приобретают свое значение практические формы потребления. Потребление является при этом системой обме­на и эквивалентом языка. Именно на этом уровне можно начать структурный анализ. Мы к этому дальше вернемся.

2) Как процесс классификации и социальной дифференциации, где объекты/знаки выстраиваются на этот раз не только как знаменатель­ные различия в рамках кодекса, но и как статусные ценности некой иерархии. Здесь потребление может быть объектом стратегического

анализа, получающим свое специфическое значение в рамках рас­пределения статусных ценностей (совместно с другими статусными знаками: знанием, властью, культурой и т. д.).

Исходный пункт анализа является следующим: никогда не потреб­ляют объект в себе (в его потребительной ценности) - всегда мани­пулируют объектами (в самом широком смысле) как знаками, кото­рые отличают вас, то ли присоединяя вас к вашей собственной группе, взятой как идеальный эталон, то ли отделяя вас от нее и присоединяя к группе с более высоким статусом.

Однако этот процесс статусной дифференциации, представляю­щий основной социальный процесс, в результате которого каждый вписывается в общество, имеет один аспект живой и один структур­ный, один осознанный и один бессознательный, один этический (это мораль жизненного уровня, статусной конкуренции, лестницы пре­стижа), другой структурный (это постоянное включение в кодекс, правила которого, законы смысла - как в языке - в основном усколь­зают от индивидов).

Потребитель переживает отличительные формы своего поведе­ния как свободу, стремление, выбор; он не переживает их как при­нуждение к дифференциации и подчинение кодексу. Но отличаться всегда означает в то же время принимать общий порядок отличий, который сразу оказывается фактом целостного общества и неизбеж­но выходит за рамки индивида. Каждый индивид, намечая цели в системе отличий, уже в силу этого восстанавливает ее и тем самым осуждает самого себя на включение в нее как относительного су­щества. Каждый индивид переживает свои различные социальные выигрыши как абсолютные, он не ощущает структурного принуж­дения, в силу которого хотя позиции и меняются, но система отли­чий остается.

И, однако, именно это принуждение к относительности являет­ся определяющим в той мере, в какой именно на его основе диффе­ренцированное включение никогда не прекращается. Оно одно мо­жет засвидетельствовать фундаментальный характер потребления, его безграничный характер - свойство, не объяснимое с помощью какой-нибудь теории потребностей и удовлетворения, так как порог насы­щения, подсчитанный в сумме калорий, энергетики или потребитель­ной ценности, очень скоро должен быть достигнут. Но мы, очевидно, ' наблюдаем иную ситуацию: происходит ускорение потребительских ритмов, увеличение спроса, в силу которого даже углубляется раз­рыв между гигантской производительностью и еще более безумным потребительством (изобилие, понятое как их гармоническое уравни­вание, неопределенно отступает). Это может быть объяснимо, толь­ко если в корне отказаться от индивидуалистической логики удов­летворения и придать решающее значение социальной логике

87дифференциации. И нужно еще отличать логику дифференциации от простого сознательного стремления к престижу, ибо таковое оз­начает все еще удовлетворение, потребление позитивных различий, тогда как отличительный знак всегда одновременно является по­зитивным и негативным различием; поэтому он отсылает индивида к другим знакам и вынуждает потребителя почувствовать определен­ную неудовлетворенность¹.

Растерянность экономистов и других идеалистических мыслите­лей перед очевидной невозможностью для системы потребления ста­билизироваться, перед ее безграничной устремленностью вперед очень поучительна. Она характерна для их видения, которое имеет в основе позицию роста благ и доходов, а не позицию соотношения и дифференциации знаков. Так, Гервази* говорит: «Рост сопровожда­ется постоянным появлением новых продуктов, по мере того как по­вышение доходов расширяет возможности потребления... Тенден­ция доходов к повышению ведет не только к потоку новых благ, но и к увеличению качественности одного и того же блага». (Почему? Ка­кая логическая связь?) «Повышение доходов ведет к постоянному улучшению качества». Здесь все время присутствует один и тот же скрытый тезис: «Чем больше люди зарабатывают, тем больше они хотят того же и еще большего». Такая ситуация значима без различия для всех и для каждого, так как каждый стремится к рациональному оптимуму благосостояния.

Впрочем, очень распространенной для них позицией является та, при которой область потребления рассматривается как уравни­тельная (дополняемая самое большее некоторыми различиями до­хода или «культурными различиями») и статистически размещае­мая вокруг среднего типа «потребителя». Такая позиция определяется представлением об американском обществе как об огромном среднем классе, на который в целом ориентируется евро­пейская социология. Но область потребления, напротив, является структурированной социальной областью, где не только блага, но и сами потребности, как и различные звенья культуры, переходят от группы-модели, от руководящей элиты к другим социальным слоям по мере относительного их «продвижения». Не существует «массы потребителей», и ни одна потребность не возникает спон-

¹ Конечно, именно на уровне второго аспекта (система социальной дифференциации) потребление приобретает безграничный характер. На уровне первого аспекта (система коммуникации и обмена), где его можно уподобить языку, конечное количество благ и услуг (как и конечное число лингвистических знаков) может быть вполне достаточным, как это наблюдается в примитивных обществах. Язык не размножается, так как в этом плане нет амбивалентности знака, основанной на социальной иерархии и одновременном двойном определении. Зато некоторый уровень слова и стиля вновь становится местом различительного размножения.

танно от низового потребителя: она имеет шанс появиться в «standard package»¹ потребностей, только если она уже прошла че­рез «select package»². Движение потребностей, так же как вещей и благ, изначально, а значит, социально избирательно: потребности и их удовлетворение проникают вниз в силу абсолютного принципа, своего рода категорического социального императива, каким являет­ся удержание дистанции и дифференциации с помощью знаков. Этот закон заставляет видеть во всякой инновации объектов потребления социальный различительный материал. Именно этот закон обновле­ния различительного материала «сверху вниз» подчиняет себе всю вселенную потребления, а не возрастание доходов (снизу вверх, к общей уравнительности).

Ни один продукт не имеет шанса стать широко распространенным, ни одна потребность не имеет шанса быть удовлетворенной в массо­вом порядке, если только они не были уже частью высшей модели и не были там заменены каким-нибудь другим благом или различительной потребностью - так, чтобы дистанция была сохранена. Распростране­ние блага вниз происходит только в зависимости от избирательной ин­новации наверху. А она осуществляется, конечно, в зависимости от «растущей степени различающей отдачи» вещей и благ в обществе роста. Здесь еще нужно пересмотреть некоторые донаучные понятия: будто распространение благ имеет свою собственную механику (СМИ и т. д.), но не имеет собственной содержательной логики. Именно сверху, в качестве реакции на утрату прежних различительных знаков, осуществляется инновация, для того чтобы восстановить социальную дистанцию. Так что потребности средних и низших классов, как и объекты этих потребностей, всегда приходят с запозданием, с разры­вом во времени и с культурным разрывом по отношению к потребнос­тям высших классов. Это является одной из не самых мелких форм сегрегации в «демократическом» обществе.

Одно из противоречий роста состоит в том, что он производит в одно и то же время блага и потребности, но производит их не в одном и том же ритме - ритм производства благ определяется индустриаль­ной и экономической производительностью, а ритм производства по­требностей зависит от логики социальной дифференциации. Таким образом, увеличивающаяся и необратимая подвижность потребностей, «либерализованных» ростом (то есть произведенных промышленной системой в соответствии с ее внутренней логической необходимос­тью)³, имеет свою собственную динамику, иную, чем динамика про­изводства материальных и культурных благ, предназначенных их удов-

¹ стандартный набор (англ.). - Пер.

² изысканный набор (англ.). - Пер.

³ По этому вопросу см. далее: «Потребление как место выхода наружу производительных сил».

89летворять. Начиная с некоторого порога городской социализации, статусной конкуренции и психологического «take-off»¹ желание ока­зывается необратимым и безграничным и увеличивается в соответ­ствии с ритмом ускоренной социодифференциации, общей взаимной соотносительности. Отсюда и специфические проблемы, связанные с «дифференцированной» динамикой потребления. Если бы желания просто совпадали с производительностью, подчинялись ей, не было бы проблемы. Фактически в силу их собственной логики, логики различия, они составляют неконтролируемую переменную - не про­сто еще одну переменную в экономическом исчислении, социокуль­турную переменную ситуации или контекста, но решающую струк­турную переменную, управляющую всеми другими.

Следует, разумеется, согласиться (в соответствии с различны­ми исследованиями этого вопроса, в особенности касающимися культурных потребностей), что существует некоторая социологи­ческая инерция потребностей, то есть некоторая индексация по­требностей и желаний в отношении достигнутой социальной си­туации (а совсем не в отношении предложенных благ, как думают теоретики обусловленности). На этом уровне встречаются те же самые процессы, что и в области социальной мобильности. Неко­торый «реализм» приводит к тому, что люди в той или иной соци­альной ситуации никогда не стремятся во многом за пределы того, что они могут здраво пожелать. Стремясь несколько далее за пре­делы своих объективных возможностей, они осваивают реальные нормы экспансии общества роста (мальтузианского в самой своей экспансии), которая никогда не переходит за границы возможного. Чем меньше они имеют, тем меньше желают (по крайней мере вплоть до некоторого порога, где тотальный ирреализм компенси­рует бедность). Таким образом, сам процесс производства жела­ний имеет неэгалитарный характер, так как смирение внизу лест­ницы и более свободное выражение желания наверху усиливают объективные возможности удовлетворения. Однако проблема здесь должна быть еще взята в целом, так как очень возможно, что соб­ственно потребительские желания (материальные и культурные), которые обнаруживают гораздо большую степень эластичности, чем профессиональные или культурные стремления, фактически компенсируют для некоторых классов серьезные ограничения в об­ласти социальной мобильности. Жажда потребления может ко'м-пенсировать несовершенство вертикальной социальной лестницы. В то время как выражение статусного требования, «надпотреби-тельское» стремление (в особенности низших классов) означало бы реальное поражение этого требования.

Итак, потребности и стремления, усиленные социальной диф­ференциацией и статусным требованием, имеют в обществе роста тенденцию увеличиваться все время немного быстрее, чем имею­щиеся в наличии блага или объективные шансы. И между прочим, сама индустриальная система, предполагающая рост потребностей, предполагает также и постоянное превышение потребностей по от­ношению к предложению благ (совсем так же, как она спекулирует на маховике безработицы, чтобы максимизировать извлекаемую ею из рабочей силы прибыль: здесь существует глубокая аналогия между потребностями и производительными силами¹). Спекули­руя на существующем разрыве между благами и потребностями, система вместе с тем сталкивается с противоречием, которое со­стоит в том, что рост включает не только рост потребностей и не­которое неравновесие между благами и потребностями, но ирост самого этого неравновесия между ростом потребностей и ростом производительности. Отсюда «психологическая пауперизация» и состояние скрытого хронического кризиса, функционально свя­занного с ростом, но могущего привести к порогу разрыва, к взрыв­чатому противоречию.

Столкновение между ростом потребностей и ростом производ­ства обнаруживает решающую «посредствующую» переменную, ка­ковой является дифференциация. Значит, именно между растущей дифференциацией продуктов и растущей дифференциацией пре­стижного социального спроса и нужно установить соотношение². Однако растущая дифференциация продуктов ограничена, а диффе­ренциация социального спроса - нет. Нет границ у «потребностей» человека в качестве социального существа (то есть как производите­ля смысла, как того, кто относится к другим соответственно ценнос­ти). Количественное поглощение питания ограничено, пищеваритель­ная система ограничена, но культурная система питания бесконечна. Она еще является относительно второстепенной системой. Страте­гическое значение и хитроумие рекламы проявляются именно в сле­дующем: она хочет дойти до каждого в его отношении к другим, в его стремлении к овеществленному социальному статусу. Реклама никогда не обращается к одинокому человеку, она рассматривает его в разнообразных отношениях, и даже тогда, когда она как будто каса­ется его «глубинных» мотиваций, она всегда делает это зрелищно, то есть она всегда приглашает близких, группу, все иерархизированное

подражание (англ.). - Пер.

¹ Это «резервная армия» потребностей.

² Растущая дифференциация не означает обязательно роста дистанции от верха до низа лестницы, «веерного расхождения», она означает растущее различие, усиление различительных знаков внутри самой иерархии, суженной в ее крайних пунктах. Уравнительность, относительная «демократизация» сопровождается в результате более острой статусной конкуренцией.

91общество в процесс восприятия и интерпретации, в начатый ею про­цесс производства желания.

В маленькой группе и потребности, и конкуренция могут, конеч­но, стабилизироваться. В ней эскалация статусных признаков и раз­личительного материала менее сильна. Это можно наблюдать в тра­диционных обществах или в микрогруппах. Но в нашем обществе с характерной для него индустриальной и городской концентрацией, с гораздо большими плотностью и скученностью населения требова­ние дифференциации увеличивается еще быстрее, чем материальная производительность. Когда вся социальная вселенная урбанизирует­ся, когда коммуникация делается всеобъемлющей, потребности рас­тут в соответствии с вертикальной асимптотой - не вследствие аппе­тита, а вследствие конкуренции.

Город - геометрическое место этой эскалации, этой дифференци­рующей «цепной реакции», которую санкционирует тотальная дик­татура моды. (Однако указанный процесс усиливает в свою очередь городскую концентрацию посредством усиленной аккультурации сельских или маргинальных зон. Поэтому он необратим. Всякая по­пытка воспрепятствовать ему наивна.) Человеческая плотность сама по себе производит впечатление, но особенно так влияет городская система понятий, конкуренция; мотивы, желания, встречи, стиму­лы, непрекращающееся осуждение других, непрерывная эротизация, информация, рекламное воздействие - все это составляет малопо­нятную судьбу коллективного соучастия на реальной основе всеоб­щей конкуренции.

Точно так же как индустриальная концентрация сказывается на постоянном росте благ, так и городская концентрация сказывается на безграничном росте потребностей. Но хотя два типа концентрации одновременны, они, однако, имеют каждый, как мы видели, свою собственную динамику и не совпадают в своих результатах. Городс­кая концентрация (а значит, и дифференциация) растет быстрее, чем производительность. В этом основа городского помешательства. Между тем в конце концов устанавливается невротическое равнове­сие между ними в пользу более связной системы производства - ум­ножение потребностей отступает перед законами роста продуктов производства, чтобы интегрироваться в него с грехом пополам.

Все сказанное характеризует общество роста как противополож­ность общества изобилия. В силу постоянного напряжения между конкурирующими потребностями и производством, в силу напряже­ния нищеты, «психологической пауперизации» система производ­ства организуется так, чтобы способствовать возникновению и «удов­летворению» только тех потребностей, которые ей адекватны. Согласно этой логике в системе роста нет и не может быть независи­мых потребностей, существуют только потребности роста. В этой

теме _{нет М}еста для индивидуальных целей, существуют только _еЛи системы. Все дисфункции системы, на которые обратили вни­мание Гэлбрейт, Бертран де Жувенель* и др., логичны. Автомобили и втодороги - это потребности системы, это почти ясно; то же можно сказать и о привилегии университетского образования для средних пуководителей, а значит, «демократизация» университета является в той же степени потребностью системы, что и производство автомо­билей¹. Так как система обеспечивает производство только для своих собственных потребностей, она тем более систематически скрывает­ся позади алиби из индивидуальных потребностей. Отсюда гигантс­кое увеличение частного потребления сравнительно с коллективны­ми службами (Гэлбрейт). Это не случайно. Культ индивидуальной спонтанности и естественных потребностей составляет тяжкий груз продуктивистской идеологии. Даже самые «рациональные» потреб­ности (обучение, культура, здоровье, транспорт, отдых), будучи от­делены от их реального коллективного значения, включаются в той же степени, что и производные от роста потребности, в систему сти­мулирования роста.

С другой стороны, общество изобилия противоположно обществу роста и в более глубоком смысле. А именно в том, что, прежде чем быть обществом, производящим блага, оно является обществом, про­изводящим привилегии. Однако существует необходимое, социоло­гически определенное отношение между привилегией и нищетой. Нельзя (в каком бы то ни было обществе) иметь привилегию без ни­щеты, обе структурно связаны. Поэтому рост в силу своей социаль­ной логики парадоксально характеризуется производством структур­ной нищеты. Эта нищета не имеет того же самого смысла, какой она имела первоначально (нехватка благ); последняя могла бы рассмат­риваться как временная, и она частично устранена в наших обще­ствах, но структурная нищета, которая заменила ее собой, стала оп­ределяющей, так как она включена как функция подъема и стратегия власти в саму логику системы роста.

В заключение скажем, что существует, во всяком случае, логи­ческое противоречие между идеологической оболочкой общества роста, каковая состоит в указании на самую большую социальную

В этом смысле ложной является проблема различия между «естест­венными» и «искусственными» потребностями. Конечно, «искусственные ютребности» маскируют недостаточное удовлетворение «существенных» потребностей (телевидение вместо образования). Но это является торостепенным по отношению к общей детерминации роста (расширенное оспроизводство капитала), в соответствии с которой нет ни «естественного», «искусственного». И даже та противоположность естественного и ид ^{ственного}> какую включает теория человеческих целей, сама оказывается Алогическим продуктом роста. Она им воспроизводится и функционально с ним связана.

93уравнительность, и его конкретной социальной логикой, основанной на структурной дифференциации, - это логическое противоречие лежит в основе глобальной стратегии.

И еще раз укажем в заключение на главную иллюзию, на карди­нальную мифологию этого фальшивого общества изобилия: оно ве­рит в то, что распределение может осуществиться в соответствии с идеалистической схемой «сообщающихся сосудов». Приток благ и продуктов не уравнивается наподобие уровня морей. Социальная инерция, в противоположность природной инерции, ведет к состоя­нию разрыва, диспаритета и привилегии. Рост - не демократия. Изо­билие выполняет функцию различения. Как бы оно могло быть его коррективом?

Дата добавления: 2015-05-06