Мидраш и неокантианство на фоне Русской поэзии и Филологии 6 страница

Есть ли все это следствие отсталости или, напротив — стре­мительного движения? Что означало превращение народа в толпу? Иосиф Флавий, не выезжая из Иерусалима, оказался в Афинах. Та же борьба партий, те же народные собрания. Типич­ное для Фукидида выражение «как любит поступать толпа»² ха­рактерно и для Иосифа³. При пересказе библейских сюжетов, где в Септуагинте — народ, у Иосифа масса (плетос) или граждан­ская община (демос!)*. Вторжение масс в историю, восстание масс — таков очевидный факт. Падение батей авот (кланы — «до­ма отцов»), рост городского населения — все это выталкивало толпу и индивида из прежде единого «всего народа». Из хора за сценой, из сонма славящих Господа, из собрания двенадцати ко­леи парод Израиля стал тем, чем были римский и афинский на­роды в пору бурных общественных страстей.

¹ J. D. M. Derett. Law and Society injesus's World // Aufstieg und Niedergang der Romischen Welt: Geschichte und Kultur Roms im Spiegel der neueren Forschimg. Berlin - N. Y., 1982. T. 2. Principal. Bd. 25, Hlbd. 1. S. 521. ² Thuc. II, 65, 2; IV, 28, 3; V, 63, 2. Ср.: С. Г. Карпюк. Цит. соч. С. 41. *Jos. Ant. XVII, 156, 204, 216; XIX, 130.

⁴ «Плетос» —Ant. IX, 9, 11, 156, 169; X, 43: XIII, 21, 205, 214- Ср.: II Хрон. 2О, 15, i8; 23. 16, 20; I Макк. 13, 7~8, 17. 42. «Демос» — Ant. IX, 8; XIII, 197. Ср.: II Хрон. 20, 13; Иер. 36, д; I Макк. 13, 1-3.

8о

8i

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

С одним, но существенным различием. Ни плебс времен ран­ней и поздней республики, ни демос времен архаики и классики не мучились проблемами религии, не делились на партии по признаку веры или неверия в бессмертие души. Афинские орато­ры собирали народ для решения вопросов войны и мира. Толпа была аудиторией по преимуществу политической. В Земле Изра­иля толпу собирали проповедники и учителя, синагога была к I в. до н.э. самым важным общественным зданием. Важнее толь­ко Храм, но он был разрушен в 70 г. Не только в синагоге высту­пали с проповедями учителя, но и за ее стенами. Возникло ори­ентированное на обучение общество¹, ориентированная на религиозную проповедь толпа. А с провалом восстания Бар-Кох-бы толпа забросила политику.

Но и в прочей части империи толпа постепенно стала пуб­ликой. Ушли в прошлое народные собрания. Перестали соби­раться граждане по зову демагогов и подстрекателей. Зато теат­ральные представления и колесничные бега собирали массу поклонников и болельщиков. Великий артист Нерон, бывший к тому же императором, устроил для себя целую театральную кла­ку августиан. Обожатели танцора Париса в Помпеях объедини­лись в корпорацию паридиан. А последователи Иисуса в Антиохии приняли имя христиан. Все они — евреи, христиане, философы, театральные клакеры и актеры — регулярно пресле­довались, изгонялись из Рима и Италии. Вокруг них наблюда­лись беспорядки и толпы.

Жажда зрелищ и жажда проповеди шли рука об руку. И вряд ли их вызвали падение политических свобод или обнищание. Среди относительного комфорта и спокойствия устремилась к религиям и зрелищам Италия. Да и экономика Иудеи при Ироде и Агриппе I переживала расцвет. Не есть ли рождение публики, распространение охлоса — признак прогресса и материального довольствия? Пусть даже результат такого события — безумное восстание, охлократия, падение вкуса и нравственности.

¹ The Jewish People in the First Century: Historical Geography, Political
History and Religious Life and Institution. Ed. by S. Safrai and M. Stern. Assen,
Amsterdam, 1976. Vol. 2. P. 946.

² A. Cameron. Op. cit. P. 78.

толпа и мудрецы талмуда

С тех пор как Полибий отделил добрый демос от злого ох­лоса, переход народа в толпу равен победе смерти над жизнью. И по следам печальных событий нашего столетия К. Ясперс описывает этот процесс так: «Массу следует отличать от народа. Народ структурирован, осознает себя в своих жизненных усто­ях, в своем мышлении и традициях. Народ — это нечто субстан­циальное и квалитативное, в его сообществе есть некая атмо­сфера, человек из народа обладает личными чертами характера также благодаря силе народа, которая служит ему основой. Мас­са, напротив, не структурирована, не обладает самосознанием, однородна и квантитативна, она лишена каких-либо отличи­тельных свойств, традиций, почвы — она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания... Массу следует отли­чать от публики. Публика составляет первую стадию на пути превращения народа в массу. Как эхо, отвечающее поэзии, жи­вописи, литературе. Как только народ перестает жить полной жизнью, черпая силы в своем сообществе, возникает множест­во, составляющее публику, необъятное, подобно массе, но во­площающее в себе общественное мнение о духовных ценностях в их свободной конкуренции...»¹

Превращение евреев в массу, и римлян в толпу, и всех их в публику — очевидный факт имперской эпохи. Но так ли ужасна пустота массы? Не есть ли она признак гениальности? «Пустота — содержимое Пушкина. Без нее он был бы не полон, его бы не бы­ло, как не бывает огня без воздуха, вдоха без выдоха»². Пустота — иное название для духовной жажды и восприимчивости («Бла­женны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» — Мф. 5, 6). Пока Израиль был народом, правды алкали пророки, когда же он стал массой — толпы людей устремились за учителями и проповедниками.

Чем наполнялась пустота? Уже отмечено, что александрий­ский погром 38 г. был победой интеллигенции над инертностью массы. До римской эпохи ненависть к евреям выражалась в уче-

¹ К. Ясперс. Смысл и назначение истории. М., 1991- С. 142-143.

² А. Терц. Прогулки с Пушкиным // Октябрь. 1989. №4. С. 196.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

ных теориях, в философской критике. И только в 38 г. народ проникся ею до такой степени, чтобы приступить к уничтоже­нию сынов Иакова¹. Но и лекционные залы, и философы на пе­рекрестках Александрии, и выступления риторов в амфитеат­рах — тоже заполнение пустоты. И христианство, пришедшее к толпе не просто с культом и мистерией, но и с книгой и учени­ем — тоже соблазнение массы. И синагога, вступившая в борьбу с театром и цирком за привлечение публики, — и она воплощает в себе «общественное мнение о духовных ценностях в их свобод­ной конкуренции». Толпа стала соблазном и вызовом для тех, кто не принадлежал к ней. От эскапизма и ненависти до попыт­ки повести за собой — все ходы и возможности были испробова­ны поздней античностью. По одному из путей пошел Иисус.

Уклоняясь за большинством

«Нетрудно устоять перед уговорами и влиянием одного зло­дея, но когда множество несется под уклон с неудержимой стре­мительностью, то не оказаться в потоке есть признак души бла­городной и разума, воспитанного мужеством. Иные, рассуждая неверно, считают мнения большинства, хотя бы и наибеззакон-нейшие, справедливыми. Хорошо следовать природе, а ведь это противоположно устремлениям толпы. К бунтарям, собравшим­ся в сообщества и многолюдные сонмы, не следует присоеди­няться» (Philo. De spec. leg. IV, 45-47).

Сия философическая фраза Филона — не что иное, как мидраш к библейской заповеди: «Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, уклоняясь за большинством, чтобы из­вратить суд» (Исх. 23, 2). Филон осовременил заповедь сразу двумя путями. Во-первых, он прикрепил ее к александрийской почве. «Бунтари, собравшиеся в сообщества и многолюдные

¹ Corpus papyrorum judaicorum. Vol. i. Cambridge (Mass.). 1957. P. 25; L.H. Feldman. Jew and Gentile in the Ancient World: Attitudes and Inter­actions from Alexander to Justinian. Princeton, 1993. P. 175-176.

толпа и мудрецы талмуда

сонмы» много потрудились в 38 г. во время знаменитого еврей­ского погрома, о чем сам Филон и свидетельствует: «Есть в Александрии сообщества, весьма многочисленные и выросшие не на здоровой почве, но на пьяных возлияниях, хмельной гуль­бе и порождаемой всем этим похоти. Жители называют их «сходками» и «ложами» (Flacc. 136.). Во-вторых, Филон перево­дит библейский язык в платонический. Под «большинством» (многими) разумеется, конечно, толпа. В другом трактате он так разъясняет ту же заповедь: «Многообразно зло в человеческих душах, а добро малочисленно. И полезнейший совет — водиться не с многими ради совершения несправедливости, а с немноги­ми ради добрых дел» (De erb. 26).

Не следовать за большинством на зло, когда большинство стремительно несется под уклон, поглощая волю индивида, — к этому призывал еще Платон. В Афинах «густой толпой заседают в народных собраниях либо в судах или в театрах». «И какое вос­питание, полученное частным образом, может перед этим усто­ять? Разве оно не будет смыто этой бранью и похвалой и унесе­но их потоком?» (Resp. VI, 492 в-с). Сенека в 7"^м письме к Луцилию пишет правила поведения перед толпой: не быть смя­тым массой, не поддаваться ее влиянию (особенно на трибунах цирка, где толпа неистова и кровожадна) и одновременно не презирать массу, не ненавидеть ее. А для этого надо обратиться к немногим друзьям и к самому себе (рецепт, подхваченный Марком Аврелием). Вслед за Сенекой Тертуллиан, Лактанций и Августин обращаются к тому, что современная психология на­зывает циркулярной реакцией. На трибунах театра и цирка да­же люди самые кроткие делаются зверьми, возбужденные не столько азартом, видом и запахом крови из гладиаторских тел, сколько самим возбуждением массы, сдавливающей и несущей каждого. Рецепт отцов церкви — обратиться к Богу и в нем най­ти точку опоры¹.

Неистовство толпы направлено не против аристократии и угрожает не только евреям и гладиаторам. Толпа сминает инди-

¹ F. Luhr. Zur Darstellung und Bewertung von Massenreaktionen in der lateinischen Literatur // Hermes. Wiesbaden, 1979. Bd. 107. S. 92-114.

8₄

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

вида внутри себя, толпа враждебна личности как таковой. «Не оказаться в потоке есть признак души благородной и разума, воспитанного мужеством». Так толкует библейский текст Филон. И ту же заповедь таннаи и амораи вывернули в обратную сторону. Именно вывернули, изменив самый смысл и суть ее. Есть в трактате «Бава Мция» (596) знаменитый рассказ о споре рабби Элиезера бен Гурканоса с мудрецами. Спорили о чистом и нечистом. РаббиЭлиезер ответил на все возражения, но мудрецы не согласились с ним. РаббиЭлиезер призвал в свидетели рожко­вое дерево, акведук и стены бейт-мидраша. Те подтвердили чуде­сами его правоту, но мудрецы не согласились. Рабби Элиезер об­ратился к Небу, и с Неба прозвучал Бат Коль (эхо, глас Божий): «Всегда галаха — по мнению рабби Элиезера». И тогда встал раб­би Иехошуа и сказал: «Мы не обращаем внимания на Бат Коль. Ибо Ты уже написал в Торе на горе Синай: «уклоняясь за боль­шинством» (Исх. 23, г)». Ни логика, ни чудеса, ни даже глас Бо­жий недействительны против большинства при обсуждении галахи — таково толкование заповеди. Каково же было давление действительности, перевернувшей значение библейского текста! За несогласие с большинством рабби Элиезер бен Гурка-нос — величайший в своем поколении — был отлучен и лишен общения с мудрецами. Только смерть сняла отлучение. Глава си­недриона раббан Гамлиэль бен Шимон оправдывался потом пе­ред Господом: «Не для чести своей или чести дома своего я сде­лал это, но чтобы не множились раздоры во Израиле» (там же). Действительность давила на мудрецов самым жестоким обра­зом: не следование большинству могло вызвать раздоры, новый раскол на секты (через сотню лет после рождения Иисуса!), но­вые восстания и гражданские войны (через несколько десятков лет после разрушения Храма!). «Уклоняясь за большинством» стало правилом и в судебных решениях (ТВ, Хул. 11а и др.), и в ученых дискуссиях. Вплоть до вопроса язычника к рабби Иехо­шуа бен Карха, который мы уже приводили: «Написано в вашей Торе: «Уклоняясь за большинством». Нас больше, чем вас. Поче­му же вы не сравниваетесь с нами в языческом служении?» (Ваикра Рабба 4, 6).

толпа и мудрецы талмуда

Для Филона такого вопроса не существует. Присоединяться к большинству, к толпе — дурно a priori. И потому нет прощения тем, кто убеждает еврейский народ «сорадоваться большинству (многим), входить в те же храмы, к тем же возлияниям и жерт­вам» (De spec. leg. I, 315). Нет для Филона и авторитета колле­гии: «Я не удивляюсь, когда ветреная и пестрая толпа рабствует законам и обычаям, неизвестно как введенным... но если и мно­жество так называемых философов... делится по отрядам и под­разделениям!..» (De erb. 198). Не то чтобы Филон поощрял сек­тантство, отказывался от еврейской солидарности. Он осуждает крайних аллегористов (в толковании Торы), отделивших себя от общества¹. Но Филон, при всей вовлеченности в дела общест­венные (крайне для него тягостной), — философ по духу и про­фессии, человек, стоящий в стороне от толпы. Таннаи не могли стоять в стороне. Вся тяжесть национального целого зависела от мелочных деталей «чистого и нечистого», утверждаемых боль­шинством их голосов.

Синедрион, даже лишенный прав уголовного суда, — все же не философская кафедра, а глава его — князь («наси»), пусть и нет у князя прав казнить, миловать и вести войну. На своеволие личности наложены ограничения и в этом, и в будущем мире: «отделяющиеся от путей общества» переданы геенне на веки ве­ков вместе с сектантами, безбожниками и перешедшими в язы­ческую веру (Тос. Сан. 13, 5)- Гиллель со всем его индивидуализ­мом («Если я не за себя, то кто за меня?» — Ав. 1, 14) требовал все лее: «Не отделяйся от общества и не полагайся на самого се­бя до дня смерти своей» (Ав. 2, 5)-

Кто не может вместить свою личность в корпоративное це­лое, выходит из него. Из карьерных соображений — Тиберий Юлий Александр, племянник Филона Александрийского. Из любви к эллинской культуре и из разочарования в Господе — учи­тель рабби Меира, знаменитый Ахер (Элиша бен Авуйя). Своим путем ушел бывший фарисей Шауль — апостол Павел. Но и те, кто остались, — череда блестящих личностей. Не просто блестя-

¹ L. H. Feldman. Op.cit. P. 75-76.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

щих в смысле превосходства над остальными, но противопос­тавлявших себя остальным, утверждавших необычность себя и своих мыслей.

Ограничить своеволие личности пыталось и римское обще­ство. Император Август создал новый тип правителя — первого гражданина, образца добродетели. Старый тип — эллинистиче­ский владыка был примером для Антония — соперника Августа. Столкнулись «дионисийское начало» — внеморальное и стихий­ное с началом «аполлоническим» — упорядоченным и строгим. Аполлон — покровитель Октавиана Августа — одержал верх над Дионисом — покровителем Антония¹. Прорывом в системе ока­зались фигуры типа Нерона и Калигулы. Принято считать их воскрешением эллинистических правителей. Так ли это? Вот что пишет Фил он, по-видимому, о Калигуле: «До краев полный ложной мудростью и кичливый, он считает себя «не мужем, не полубогом, но божеством воистину» (по словам Пиндара), до­стойным перейти границы человеческой природы... Слуги для него — скот, свободные — слуги, родственники — чужаки, друзья — паразиты, граждане — иностранцы. Он полагает, что превосхо­дит всех богатством, почестями, красотой, силой, разумом, бла­горазумием, справедливостью, красноречием, знаниями. В дру­гих же он видит бедняков, людей бесславных, неуважаемых, безумных, несправедливых, необразованных...» (De virt. 172). И согласно Светонию (IV, 30-31), Калигула уличал сенаторов во взаимных доносах, трусости и клевете. Всадническое сословие поносил за страсть к театру и цирку. И чернь, с коей он иногда заигрывал, была противна ему. «Когда в обиду императору она рукоплескала другим возницам, он воскликнул: О, если бы у римского народа была только одна шея!»

Эллинистический царь не мог поступать и говорить подоб­ным образом, видеть в добрых подданных низкую и грязную толпу. Царь не был моралистом. Его обожествление не предпо­лагало унижения остальных. Иное дело — тиран. Калликл у Пла­тона — моралист с тираническими наклонностями. «Вот почему

¹ P. Zanher. The Power of Images in the Age of Augustus. Ann Arbor, 1990. P. 33-73.

толпа и мудрецы талмуда

обычай объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою... Но конечно, большинству это недо­ступно, и потому толпа поносит таких людей, стыдясь, скрывая свою немощь, и объявляет своеволие позором, и, как я уже гово­рил раньше, старается поработить лучших по природе...» (Gorg. 483б, 492а)- Сократ, также недолюбливающий толпу, отвечает Калликлу следующим образом: «Если же ты полагаешь, что хоть кто-нибудь в целом мире может выучить тебя искусству, которое даст тебе большую силу в городе, меж тем как ты отличен от все­го общества, его правил и порядков, — ты, по-моему, заблужда­ешься, Калликл. Да, потому что не подражать надо, а уродиться таким же, как они, если хочешь достигнуть подлинной дружбы с афинянами» (Gorg. 513 a-b).

Есть подозрительное сходство между философом и тира­ном. Оба презирают толпу, оба считают людей принадлежащими к другой породе. Для Филона «восхитителен тот, кто отличается от своего поколения» (De Abr. 38). Но омерзителен Флакк, кото­рый, «будучи человеком, кажется себе отличным от всех других существ» (De somn. II, 132). Тиран у Филона «полагает, что пре­восходит всех в богатстве, уважении, красоте, силе, разуме...» (De virt. 172). Но и о мудреце Сенека писал: «Мудрец знает, что все люди ниже его» (De const, sap. XI, 2). Мудрец, по Сенеке, «не идет вместе с толпой. Как звезды вращаются в сторону, противо­положную Земле, так и он шествует наперекор общему мнению» (Ibid. XIV, 3). Но разве не то же твердил Калигула: «Пусть нена­видят, лишь бы боялись» (Suet. IV, 30, 1)? Тиран и философ — де­ти толпы. Без нее их существование лишается смысла. Только противопоставив себя толпе, ее низости и стадности, они могут утвердить себя. Птолемей Филадельф, благосклонно управляю­щий «пестрыми толпами», не относится к этой компании.

Империя направляла развитие личности в сторону старо­римских добродетелей и уникальных, но клонящихся к общему благу деяний¹. Евреи создали тип мудреца и пастыря. Но ни в од­ном случае личность не вмещалась в рамки. Стремления учить

¹ G. Alfdldy. Die Rolle des Einzelnen in der Gesellschaft des Romischen Kaiserreiches. Erwartungen und Wertmafistabe. Heidelberg, 1980.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

толпу, повелевать толпой и в то же время быть другим и жить иначе разрывали людей этой эпохи. И наверное, лучшее свиде­тельство такого разрыва — печальная исповедь Филона Алексан­дрийского (De spec. leg. Ill, 1):

Было некогда время, когда я предавался философии, созер­цанию мироздания и всего прекрасного, вожделенного и бла­женного в нем. Поистине, я возделывал мой разум, всегда при­частный божественным словесам и мнениям. Собирая их ненасытно и безудержно, я радовался. Не помышлял я о низ­ком, не ползал в грязи ради славы, богатства и услаждений пло­ти... Увы, тогда-то, тогда я выглянул из эфирной области вниз, устремил глаза рассудка как бы с вершины и принялся исследо­вать бесконечную пестроту дольной жизни, почитая себя счаст­ливым и надежно защищенным от ее бедствий. Но злейшее из зол подстерегало меня и обрушилось внезапно — зависть, нена­вистница прекрасного. Она погрузила меня в море обществен­ных забот, в коем ношусь, не имея сил выплыть.

Стеная, я все же не оставляю сопротивления, ибо в душе от молодых ногтей укоренилась страсть к просвещению. Она-то, душа, слыша мои вопли и жалобы, подбадривает и утешает ме­ня. Вот почему случается мне поднять голову и очами души, зор­кость которых замутнена мглой страшных событий, жадно уст­ремиться к чистой и беспримесной жизни. Если же выдается счастливый миг и утихают валы общественного смятения, я ок­рыляюсь и разве что не лечу, вдохновленный дуновениями зна­ния. Часто оно убеждает меня бежать вместе с ним, как бегут от жестоких хозяев...

Уже за то следует мне благодарить Бога, что, хотя и объя­тый пучиной, я не поглощен ею. Очи моей души — я, отчаяв­шись, уже считал их ослепшими — раскрываются и видят свет мудрости, не вся моя жизнь отдана тьме. И вот я осмеливаюсь не только соучаствовать божественным толкованиям Моисея, но и любовно вглядываться в каждое, а то, что непонятно, — разъяс­нять и раскрывать многим.

толпа и мудрецы талмуда

Заключение

Бытие — главное свойство толпы. Толпа существует реально и зримо: на площади, на Храмовом дворе, на рынке. Толпа отно­сится к народу как конкретное к абстрактному. У Горького есть спор народника с легальным марксистом (конечно, евреем). Ев­рей говорит: нет народа, есть классы. Народник замечает (по поводу евреев вообще): забыли, как их громили. Оба правы: на­род и классы — понятия абстрактные, они не могут громить. Но толпа погромщиков — все же народ.

То, что Платон называл толпой, было народом и не было им. Народ своевольный и самодержавный, не слушающий бла­городных правителей, голосующий в собраниях, существовал со всей энергией реальности. Против своевольного народа под­нялась своевольная личность со своими запросами и претензи­ями. Тиран и философ — в равной мере порождения толпы.

В мире идей реальной толпе соответствовала чистая сущ­ность: Человечество — толпа. Она состояла из индивидов, веду­щих себя наподобие стада, следующих за большинством, подчи­няющихся страстям. Критика человека вообще и защита человека вообще стали возможны в виду многочисленных толп.

Со смертью народных собраний и народных страстей толпа превратилась в публику. Из философских школ и бейт-мидрашей на потребу толпе выносились слова и идеи в упрощенном и разукрашенном виде. Проповедники говорили притчами и диа­трибами. Что-то вроде «массовой культуры» — от цирка до сина­гоги — охватило империю. С популярной риторикой осуждение толпы проникло в народ. Стало модным казаться добродетель­ным и непохожим на «всех». Толпы философов в униформе, толпы болельщиков и клакеров, христиане и митраисты — все они покидали «всех», чтобы стать «немногими», умножая при этом царство толпы.

Было бы странно, когда бы идея толпы не проникла в духов­ный мир палестинских евреев. Перед таннаями и амораями стоя­ла еврейская толпа и требовала ответа. Мудрецы не писали фило­софских дискурсов, не выстраивали концепций, не отличались

9¹

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

последовательностью. В их высказываниях можно найти все — от презрения к «народу земли» до чувства долга перед ремесленни­ками и земледельцами, от разрушительной критики «твари» до приказа любить «каждого человека». Вместе с философами они видели в толпе стадо, в отличие же от них усматривали в себе па­стухов.

Отношения пастыря и паствы наложили печать на путь му­дреца и на облик толпы. Философская резкость и независи­мость (а заодно и откровенность пророка) заменились стремле­нием быть приятным в глазах людей. На месте равнодушия к молве — гласность, лишающая слухи пищи. На месте бегства от толпы — отеческая забота о ней. Сама по себе толпа и сам по се­бе человек в толпе не осуждались бесповоротно (и не оправды­вались этим родовым осуждением). В будущем мире будет толпа, но не будет суеты и давки, перспектива разомкнута в будущий век, и толпе там уготовано спасение. А потому просвещение многих и совращение многих — тягчайшая заслуга и тягчайший грех. И даже правила о чистом и нечистом иногда заслоняются основным: заботой о «тварях», «очищением тварей».

Христианство прошло этот путь до конца. Мешающие спасе­нию «неразумных» и «малых сих» заповеди были сняты и забыты. Закон уступил путь благодати. «Смешанные толпы», перешагнув через поверженный барьер, устремились в лоно вселенской церкви. Иудаизм сохранил препятствия. Бейт-мидраш оказался важнее синагоги, ученые споры и галаха — важнее проповеди и аггады. Но оба они — и иудаизм, и христианство — сумели укро­тить и личность, и толпу. Своевольная личность, не желавшая следовать за большинством, покорилась авторитету церкви, при­менявшей такой еврейский метод, как отлучение. Своевольные толпы опять сплотились в народ (еврейский народ, христиан­ский народ), закованный в обычаи и уставы, традиции и дисцип­лину. Умер театр, и публика удалилась с трибун. От риторов и рабби всему средневековому миру осталась церковная проповедь, регулярно вновь превращавшая народ в публику. Когда же наста­ли Новые времена, проповедников сменили ораторы на площа­дях, публицисты и демагоги. Толпа призывалась на сцену.

От логоса к мифу.

египетские прошения V-VII вв. н. э.¹

Близ медлительного Нила, там, где озе­ро Мерида, в царстве пламенного Ра, Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра! И клонила пирамида тень на наши ве­чера.

В. Брюсов. Встреча

Этот эпиграф - запоздалая дань Брюсову, аллюзией на стих которого было название моей первой книги: «Риторика в тени пирамид». Статья «От логоса к мифу» могла бы стать последней главой этой книги, но родилась после того, как книга вышла в свет. Удивительный облик риторики на римском Востоке и ее эволюция в византийскую эпоху - предмет этой статьи.

В оппозициях «Восток-Запад» риторика занимает странное место. Казалось бы, она - дитя Эллады, родины западной цивили­зации. В эпоху второй софистики (II в. н. э.) подъем риторики -признак «греческого возрождения», оживления греческой лите­ратуры. Но стоит той же риторике спуститься с литературных не-

¹ Опубликовано в журнале «Восток», 1992. № 2. С. 67-77.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

бес в документальные папирусы (жалобы, письма, контракты), как отношение к ней историков и филологов разительно меняет­ся. Риторический стиль в папирусах II-VII вв. числится проявле­нием восточного раболепия и христианского смирения. Призна­ки стиля (многословие, поэтизмы, архаизмы) свидетельствуют якобы о падении цены слова в атмосфере, когда законность и по­рядок не гарантируют каждую букву документа. Субстантивиро­ванные формы призваны, по мнению исследователей, ослабить ответственность за слово или поступок. Все это — результат паде­ния античного духа, падения чувства собственного достоинства, результат влияния египетских, персидских, вавилонских тради­ций, победы византийских начал¹.

С такой постановкой вопроса трудно согласиться. Если счи­тать рационализм античной чертой, то риторика, безусловно, не «восточное» явление. Ибо именно рационализм, рефлексия, стремление все типизировать и классифицировать — родовые черты риторики².

Как мы пытались доказать³, риторический стиль в папиру­сах II-IV вв. отражал стремление масс к рационализму и рефлек­сии, к абстрактному мышлению. В птолемеевских и раннерим-ских прошениях (III в. до н. э. — I в н. э.) излагалось лишь существо дела. Каждый конфликт жалобщика и обидчика пред­ставлял собой частный случай. Во II-TV вв. конфликт типизиру­ется. Жалобщик всегда «умеренный» (μέτριος), добродетельный бедняк. Обидчик всегда «сильный» (δυνατός). Перечислялись в

¹ Е. Vernay. Note sur le charigement de style dans les constitutions imperiales de Diocletien a Constantin // Etudes d'histoire juridique offerte a P. F. Girard. P., 1913. P. 263 ff.; W. Schubart. Justinian imd Theodora. Mimchen, 1943. S. 245-248; H. Zilliacus. Untersuchungen zu den abstrakten Anredenformen und Hoflichkeitslisten im Griechischen // Societas scientiarum fennica. Commentationes humanarum litterarum. 1949. Bd. 15, H. 3; Idem. Zum Stil und Wortschatz der byzantinischen Urkunden und Briefe // Internationaler Kongress fur Papyrologie 8-e. Wien, 1955. Akten. Wien, 1956. S. 157-165.

² /. Straux. Romische Rechtswissenschaft und Rhetorik. Potsdam, 1949. S. 59-
61, 105; С. С. Аверинцев. Риторика как подход к обобщению действительно­
сти // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 15-16; он же.
Риторические принципы как фактор непрерывности на переходе от ан­
тичности к Средневековью и от Средневековья к Возрождению // Запад­
ноевропейская средневековая словесность. М., 1985- С. 6-д.

³ А. Б. Ковелъман. Риторика в тени пирамид.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

духе вульгарной греческой философии добродетели бедняка и пороки «сильного». Абстрактный закон, долг чиновника также появились в прошениях.

Но если рационализм — родовая черта стиля, почему рито­рика не сходит со сцены в ранневизантийскую эпоху (V-VII вв.)? Более того, стиль резко усложняется («риторизируется») и за­хватывает новые типы документов (завещания, контракты). В римскую эпоху распространение риторического стиля означало пробуждение масс, появление элементов классового сознания. В византийскую, судя по приведенным выше мнениям историков, следует говорить о сервилизме, падении чувства собственного достоинства и т. п. Как правило, эти мнения основаны не на ана­лизе стиля в целом, а на изучении вводных и заключительных формул прошений. Действительно, жалобщик униженно обра­щается к чиновнику, пресмыкается перед ним. Однако корпус прошения (основная часть) говорит не о сервилизме, а о смело­сти и откровенности автора. На что жаловались египетские кре­стьяне в римское время? На злоупотребления, оскорбления и т. п. Их обидчики — такие же земледельцы или мелкие чиновни­ки (хотя их и называют «сильными» — динатами). В византий­скую эпоху обидчики — крупные чиновника и магнаты, а от пре­ступлений кровь стынет в жилах, настолько они масштабны и неординарны.

Дата добавления: 2015-05-09