Мидраш и неокантианство на фоне Русской поэзии и Филологии 7 страница

Таковы прошения VI в. из архива Диоскора, нотариуса де­ревни Афродито¹. Два поколения жителей деревни ведут борь­бу с пагархами — главными финансовыми чиновниками нома. Ставка в борьбе — автопрагия, право самостоятельно (минуя па-гарха) собирать налоги и вносить их в казну. Формально такое право у Афродито есть. Фактически же пагарх Юлиан и его пре­емник Мина непрерывно вымогают деньги, захватывают скот, бросают людей в тюрьму и подвергают пыткам, врываются в де­ревню с вооруженным отрядом и бесчестят девиц и т. п.

Некий Сарапаммон в ранге illustris (сиятельный) взыскива­ет золото с жителей Афродито и организует убийство двух чело-

¹ Об архиве Диоскора см.: L. S. В. MacCmil. Dioscorus of Aphrodito: His Work and His World. Berkley, Los Angeles, London. 1988.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

век¹. Граждане города Антейополя жалуются на военачальника Флоренция, прибегая к самым отборным ругательствам (срав­нивая его речи с ночным сиянием навоза)². Женщина обвиняет некоего магната Сенуфиса в том, что он убил ее мужа, отнял ре­бенка, бросил ее самое в тюрьму и приказал пытать — все дабы склонить ее к сожительству³. И наконец, верх смелости и откро­венности: свою деревню, свой город, даже свою провинцию (Фиваиду) жалобщики объявляют несчастной⁴. Четыреста лет императорская пропаганда твердила о благоденствии и процве­тании. Прошения I-IV вв. не расходились с этой концепцией: они сообщали лишь об отдельных нарушениях закона. И вот в разгар «раболепия» и «византинизма» — вопли о «несчастной стране»!

Конечно, египетские писцы не одиноки в своей откровен­ности. Еще на рубеже IV и V вв. Синесий Пентаполит сначала как языческий философ, а затем как христианский епископ пуб­лично объявил несчастной Кирену — провинцию, ближайшую к Египту. Тексты Синесия и Диоскора перекликаются. Оба живо­писуют набеги варваров и злодеяния чиновников. Легче всего списать изменившийся тон прошений на ужасы эпохи: пока Ки-рена процветала, ее не называли пустыней, пока не было част­ных тюрем, букцелляриев, дикого произвола, не было и нужды объявлять Фиваиду несчастной страной. Но ведь прошения -документ официальный! Они адресованы властям (как и речи Синесия, кстати говоря). Следовательно, власти должны разре­шить разоблачение высоких чиновников, мрачное изображе­ние империи. Да и сознание масс должно воспринять несчастья как нечто неординарное, отклоняющееся от нормы. Вовсе не всегда реальные несчастья порождали явное и откровенное изображение катастрофы.

Требовалось осмысление ситуации, причем осмысление, не оскорблявшее чувств высокого начальства. И здесь риторика с

¹ P. Mich. 660-661. Это не прошение, а протокол судебного заседания, но
выступления истцов аналогичны текстам жалоб.

² P. Cairo Masp. 67009.

³ P. Cairo Masp. 67005.

⁴ P. Cairo Masp. 67004, 3; 67005, 4, 5-6; 67009, 2-13, 12; 67279, 8-10 и др.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

ее рационализмом оказалась при деле. Правда, прежние при­емы осмысления — типизация, классификация — уже не годи­лись, ибо исчез поддающийся классификации стабильный мир. Это можно сравнить разве что с исчезновением мира позитиви­стов, собиравшихся улучшить общество посредством система­тизации и классификации. Появляются новые приемы: анало­гия и аллегория. Чиновники уподобляются варварам, а их приезды — варварским набегам¹. Жители Антейополя сравнива­ют действия военачальника Флоренция с нашествием блеммиев, некогда захвативших и страшно разграбивших город². Пастухи деревни Фтла ежегодно собирают урожай с поля Диоскора по­добно мадианитянам, ежегодно отбиравшим урожай у сынов Израилевых³. Некий Коллут уподобляется Иеровоаму. Как Иеровоам отделился от царства и поклонялся двум тельцам, так и Коллут, сговорившись с блеммиями, шествует путем «дурной ав­тономии»⁴. И наконец, «как в аду ожидали пришествия Христо­ва», так и жалобщики ждут милостей от дука Фиваиды⁵.

Будущее подобится не менее прошлого. Конечный пункт ис­тории для жалобщиков — пришествие (παρουσία) дука Фиваиды или иного чиновника. Старейшины деревни Омбой прямо заяв­ляют дуку, что «надежду и путь к спасению» они имеют от его «прославленного и всеславного пришествия», ибо дело «не бу­дет спасено и искуплено, если не Ваше превосходительство»⁶. Его превосходительство Флавий Мариан — спаситель и искупи­тель! Понятно, почему старейшины осмеливаются называть вверенную Мариану провинцию «несчастной страной». Это лишь аллегория мира до пришествия Иисуса Христа.

Аналогии касаются и прошлого. В прошлом расположен Эдем, рай земной. Предки обитателей Афродито «ради бога проводили жизнь в большом богатстве, благонамеренно и ис­полнительно поставляя причитавшиеся с них царские пода-

¹ P. Cairo Masp. 67002, II, 24, HI, 3; 67283, 5; Е Lond. 1674. 22.

² P. Cairo Masp. 67009, vo 12-14.

³ P. Cairo Masp. 67002, I, 18.

⁴ P. Cairo Masp. 67004, 11-12.

⁵ P. Cairo Masp. 67002, I, 2; 67009, vo 3-4; P. Lond. 1675, 6.

⁶ P. Cairo Masp. 67004, 3-5.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

ти»¹. «Проводимая благородно и свободно» жизнь резко ухуд­шилась из-за тех, «кто с завистью смотрел» на нее. Пагархи «стремились обратить нас в рабство и, конечно, так и сделали... помешали приобретать нам необходимое пропитание... Задав­ленные до горечи, с тех пор мы пробавляемся работой»². Поте­рянный рай еще вернется в конце времен, «чтобы могли обита­тели мирно жить и смиренно вносить священные налоги»³, «жить с животными, орудиями и со всем добром»⁴, «жить, про­являя усердие в несении обычных своих повинностей, и пребы­вать в спокойствии, поклоняясь усердно Господу Богу, стражу спасения и благоденствия»⁵.

Что же происходило с Афродито, с Омбой, с Антейополем, со всей Фиваидой? Происходила типичная перипетия, «пере­лом от несчастья к счастью или от счастья к несчастью»⁶, «пере­мена делаемого в свою противоположность»⁷. Сам нотариус из Афродито Диоскор, сын Аполлоса, дважды употребил этот тер­мин⁸. А разве не перипетия совершалась со всей империей ромеев в V-VII вв.? Но как раз для описания перипетии прием классификации социальных типов, пороков и добродетелей ре­шительно не подходил. Еще Аристотель писал, что ни правди­вое изображение характеров, ни характерные речи не заменя­ют в трагедии сказания, суть которого как раз составляет перипетия⁹. На место типологии («умеренный» — «сильный») по необходимости встает аналогия (некогда — теперь), более со­ответствующая текучему историческому восприятию жизни. Социальные типы, характеры сменились ролями. Типы рожде­ны стабильностью, они всегда равны себе. Праведный бедняк всегда беден и праведен. Неправедный богач всегда нагл и богат. Напротив, роли текучи. Раскаявшаяся блудница проделывает

¹ P. Cairo Masp. 67002, III, 4-8; 67019, 1-6.

² P. Lond. 1674, 15-21.

³ P. Cairo Masp. 67019, 26-27; 67002, 23.

⁴ P. Cairo. Masp. 67283, 7-18, 14.

⁵ P. Cairo Masp. 67004, 19-20.

⁶ Aristot., Poet. 1451 a 15.
⁷'ibid. 1452 a 22.

⁸ P. Cairo Masp. 67002,1, 7-8; 67009, 7-9.

⁹ Aristot., Poet. 1450 a 34.

путь от богатства к бедности, от добродетели к пороку. В этом —

суть перипетии.

Самой популярной ролью в V-VII вв. оказалась роль мучени­ка. Уже опыт Иисуса показал возможность мученичества для ма­ленького человека (не Сенеки и не александрийского гимнаси-арха). Но опыт этот никак не отразился в сознании египетских жалобщиков II-IV вв. Лишь в V-VII вв. описания мук и страстей вторгаются в документальные папирусы. Или до византийской эпохи маленький человек не имел шансов безвинно попасть на крест, или об этом не принято было писать. Только через четы­ре столетия после Иисуса писцы рискнули изображать в муче­ническом венце простых обывателей Фиваиды.

Вот как женщина Мария описывает на суде убийство мужа своего Ираклия, совершенное по наущению воина Мины и сия­тельного Сарапаммона: «Кефалеоты Афродито, моей деревни... схватив моего мужа Ираклия, бросили его в тюрьму моей дерев­ни Афродито, и, принеся вино в ту же тюрьму, выпили его вме­сте с ним, и, когда наступил вечер, изрубив моего мужа Ираклия мечами, прикончили его и предали останки огню. Это соверши­ли они с ним восьмого числа месяца фаофи прошедшего шесто­го индикта на заходе солнца. Когда же их спросили, зачем они убили мужа моего, те ответили: «Сиятельный Сарапаммон и Мина написали нам, чтобы мы убили его». Убив Ираклия, моего несчастного мужа, а останки его бросив в огонь, чтобы сжечь их, эти люди вновь полили останки водой, и бросили кости в корзину для съестных припасов, и не знаю куда спрятали ее. Я прошу теперь выдать мне останки, чтобы найти место, где похо­ронить их. По этому делу я обращалась к сиятельному Сарапам-мону, и было решено устроить так, чтобы останки были выданы мне, и вот — не выданы мне»¹.

Евангельские мотивы просвечивают сквозь ткань рассказа. Перед смертью Ираклию дали вина, Иисусу— уксус, смешанный с желчью². Ираклия убили, «когда наступил вечер». «Когда же настал вечер» («и как уже настал вечер»), Иосиф Аримафей-

¹ P. Mich. 660-661, 13-19.

² Matth. 27, 34.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

ский приходит за телом Иисуса¹. Сиятельный Сарапаммон, со своей стороны, довольно последовательно выдерживает роль первосвященника Каиафы. Сарапаммон на суде заявляет: «Я уз­нал, что некоторые из деревни Афродито составили заговор и захотели сделать деревню пустынной, чтобы вновь предаваться убийствам»². Но и Каиафа озабочен предотвращением загово­ров и восстаний, безопасностью страны и народа: лучше, «что­бы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ по­гиб»³. Естественно, «сиятельный» уподобляется Каиафе без всяких намерений со своей стороны. Просто он входит в логи­ку драмы, роли в которой расписаны и речи определены всем мышлением эпохи.

Наряду с Библией источником сюжетов и ролей становится греческий роман. С замиранием сердца многие поколения егип­тян перечитывали историю несчастных возлюбленных, их бедст­венные перипетии. Судьба разлучила Левкиппу и Клитофонта, Херея и Каллирою. Коварные насильники пытались убить Его и склонить к измене или принудить к сожительству Ее. Но вплоть до IV в. все это не выходило за сферу литературы, как бы не слу­чалось с самим читателем. В египетских прошениях II-IV вв. по­добные сюжеты отсутствуют. Но вот перед нами жалоба вдовы Софии, сочиненная все тем же Диоскором, сыном Аполлоса (VI в.)⁴. Первый муж Софии умер, оставив ей малолетнего ребенка. Братья покойного и деревенские сборщики налога сумели от­нять у вдовы наследство. Несчастная женщина вновь вступила в брак, но прожила с новым мужем недолго. Некий Сенуфис ро­дом из Панополя схватил ее избранника и, «предав смертным мукам, погубил его». Тут же выявились и мотивы Сенуфиса, ибо он стремился, как пишет София, «коварством мое вдовство и свободу разрушить и над моим благородством надругаться. Ко­гда же я не захотела уступить его уговорам и необузданной тяге к наслаждениям, он бросил меня в свою частную тюрьму, прика-

¹ Matth. 27, 57; Mark 15, 42.

² P. Mich. 660-661,5.

³ loann 11, 48, 50.

⁴ P. Cairo Masp. 67005.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

зав целый день бить палками, стегать по ногам и подвешивать

безжалостно».

Так и слышишь голос романной героини Левкиппы: «Начи­найте же пытки! Несите колесо! Вот руки, вытягивайте их! Не­сите и плети — вот спина — бейте»¹. Сенуфис, конечно, выступа­ет в роли Ферсандра, богатого и знатного гражданина Эфеса. Сей Ферсандр вначале, «надеясь добиться успеха, всецело был рабом Левкиппы, но, обманувшись в своих надеждах»², предал­ся гневу и пытками решил достичь взаимности. Вдобавок Фер­сандр пытался извести Клитофонта, возлюбленного Левкиппы, но тут ему удалось гораздо меньше, чем реально существовавше­му Сенуфису.

Сравним жалобу Софии с аналогичным прошением рим­ской эпохи. Чего добивается София? В сущности, весь рассказ о смерти первого мужа и кознях его родственников, вся любовная интрига и насилие Сенуфиса — не более чем риторические укра­шения, призванные растрогать дука Фиваиды. Ни наказания на­сильника и убийцы, ни возвращения первого наследства София явно не требует. Речь идет лишь о возвращении ее малолетнего сына и о наследстве от второго мужа.

Приблизительно того же добивалась в 300-301 гг. Аврелия Серенилла, дочь бывшего гимнасиарха и булевта (члена город­ского совета) Оксиринха³. Какие-то люди пытались помешать ей получить наследство, а теперь хотят взыскать с нее налоги за тот период, когда имущество ей фактически не принадлежало. К моменту написания жалобы Серенилла находится в заключе­нии за долги. Но напрасно было бы искать душераздирающих подробностей о пытках и тяготах тюремной жизни в прошении этой достойной женщины. Тем более нет здесь любовных при­ключений: дочь бывшего гимнасиарха никогда бы не вынесла их на публику. Зато есть у Серениллы малая толика социологии:

¹ Achillas Tat. VI, 21. Пер. В. Чемберджи в кн.: АхшиТатий. Левкиппа и Кли-тофонт. Лонг. Дафнис и Хлоя. Петроний. Сатирикон. Апулей. Метаморфо­зы, или Золотой осел. М., 1969. С. 132. –

² Achillas Tat. VI, 20.

³ Р. Оху. 3302.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

люди, захватившие ее имущество, названы «династами» — тер­мин, противоположный «умеренным», беднякам. Есть и сентен­ция: «Не подобает, чтобы в столь великих несчастьях судьбы моей кто-то мучительно применял ко мне насилие». Серенилла ориентируется на философский трактат, София — на роман.

Приведем еще одно сравнение. Жалобы на беспутство и дерзость мужей имелись во все эпохи. Но стиль жалоб разитель­но менялся. В 2ОО/2О1 г. Гераклея, дочь Дидима, сообщала цен­туриону Галлу: «Немного лет назад, о господин, я сочеталась браком с Гермесом... из деревни Теогониды еще при жизни мо­их родителей и, в соответствии с договором, при бракосочета­нии принесла приданое в размере 5 тысяч драхм, на каковую сумму и вырастила двух детей, не имея на уме никого другого; он же после смерти родителей моих, захватив все, оставшееся по­сле них, унес в свой дом в деревне Теогониде и сам использо­вал...»¹ Между 20 и 50 г. н. э. аналогичная жалоба поступила от Сиры, дочери Теона: «Я вышла замуж за Сарапиона, принеся ему приданое по договору в размере 200 серебряных драхм. Кроме того, я приняла его, совершенно нищего, в дом своих ро­дителей и вела себя во всем безупречно. Сарапион же, расходуя приданое по своему усмотрению, непрерывно мучил и оскорб­лял меня, и давал волю рукам, и лишал самого необходимого, и, наконец, оставил меня совершенно нищей»².

Здесь нет ни кровавых перипетий, ни пикантных подроб­ностей, ни разбушевавшихся страстей. Все это привнесла но­вая эпоха — византийская. Приведем прошение конца IV — нача­ла V в. н. э. «От Аврелии Аттиены из города Оксиринха. Павел некий, происходящий из того же города, безрассудно поступая, насилием и принуждением выкрал меня и женился на мне... Бросив меня с малой дочерью, он сошелся с другой женщиной, оставив меня соломенной вдовой. Но спустя некоторое время он обманул меня, ибо вел переговоры через старейшин до тех пор, пока я не впустила его снова в наш дом. При этом он под­писал со мной договор о сохранении брака, где обязался запла-

¹ P. Tebt. 344, 4-12.

² Р. Оху. 281, 6-23.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

тить две унции золота, если пожелает вновь совершать рабские поступки; и его отец письменно за него поручился. Когда же я впустила его в наш дом, он, презирая мое сиротство, пытался совершить нечто худшее предыдущих его деяний: не только превратил дом в пустыню, но и ограбил расквартированных у нас воинов и бежал. А я сносила оскорбления и обиды, пока жизнь не сделалась для меня невозможной. Опасаясь из-за него вновь подвергнуться опасности, я в согласии с царским законом послала ему через городского табулярия дело о разводе. И вновь, безрассудно поступая, содержа женщину у себя в доме, собрав множество беззаконных людей, он похитил меня и запер в доме своем на немалое число дней, а когда я забеременела, вновь бросил меня и сошелся с упомянутой своей женщиной; те­перь же он посылает мне письма с угрозой причинить какой-то ущерб»¹. По мнению издателя папируса, «детали этого случая напоминают сенсационную журналистику»². Нам они гораздо более напоминают античный роман с его бесконечными похи­щениями, насилиями, перипетиями.

Для античного романа характерен мотив бунта, нападения разбойников. Неудивительно встретить совершенно романное (по замечанию издателя) описание бунта ликополитов в визан­тийском письме: «Прежде всего, я еще вижу в своем воображе­нии мятеж и безумие ликополитов, еще, как на войне, представ­ляю себе мириад бросков разбойничьих копий. Подобно несчастному или подсудимому, я ошеломлен, а в разуме и рассуд­ке моем все смешалось...»³ Аналогичные письма предыдущей эпохи налегают не на сказочно-повествовательную, а на мораль­ную сторону дела. Так, в III в. некий Арей сообщает родителям об александрийских усобицах: «Случилось то, чего не случалось никогда. Ныне здесь людоедство, а не война»⁴.

Многие сюжеты прошений восходят к житийной литерату­ре. Таков, например, рассказ о сыне богатых и знатных родите-

¹Р. Оху. 3581, 1-21.

² Р. Оху., vol. 50, p. 2О2.

³Р. Оху. 1873. 1-5, конец V в. См. также: SB7436. IV в. (сообщение о волне­ниях крестьян).

⁴ Р. Оху. 3065, 7-9. См. также: P. Ross Georg III, 1.

1O2

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

лей, впавшем в нищету¹. Приведем образец подобной истории из жалобы VI в.: «Сообщаю вашей славной светлости, что мой блаженной памяти отец, еще будучи жив, оставил меня, несчаст­ного, еще ребенка, и, предпочтя жизнь монашескую жизни антейополитского дефенсора, отослал меня из Антейополя вмес­те с немногим имуществом к моему дяде с материнской стороны. Потом, когда я вошел в возраст, тот же дядя, став мо­им тестем, соединил меня со своей дочерью и подарил мне, как положено и по причине своей добродетели, некоторое имуще­ство. Через некоторое время, в соответствии с договором о приданом, имущество это было отделено, а с разделом и доходы с него перешли ко мне, и я удалился в свой дом вместе с дочерью дяди. Сам же мой вышеупомянутый тесть по имени Кол луг, сын Виктора Исиона, заболел тягчайшей болезнью, именуемой го­рячечной подагрой, в коей сделался полумертвым и совершен­но беспомощным, так что нуждался в необходимом пропитании вместе со слугами своими, не имея совсем попечителя для забо­ты о мизерном своем имуществе. Вероятно, беспокойство, суро­вейшее горячки, приключилось ему из-за злобы и козней сбор­щиков налогов, так что он до срока призывал смерть, видя всюду утеснения как для тела, в ужасных муках пребывающего, так и для души, от голода и жажды страдающей. К тому присое­динилась внешняя борьба с казенными тяготами. Предвидя ни­щету детей своих, в конце концов он был вынужден переписать большую часть своего имущества на Петра, сиятельного и слав­ного скринария...»² И далее следует (в немногих словах) суть де­ла: сиятельный Петр попытался переложить на плечи жалобщи­ка налоги с бывшего дядиного имущества.

Даже в сухую стихию договоров в V—VII вв. врываются «ро­манные», повествовательные мотивы, чего прежде решительно не наблюдалось. Контракт о разделе наследства составлен в ви­де автобиографической речи матери, ее апологии: «Прежде чем Апамий, мой счастливый муж и блаженный твой отец, о Ма-

¹ Ср. рассказ Иоанна Мосха «О хитроумной доброте» (С. С. Аверинцев. От
берегов Босфора до берегов Ефрата. М., 1987. С. 284).

² P. Lond. 1676, 1-31, 556-573 гг. н.э.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

рия, от него чадорожденная сладчайшая моя дочь, ушел из жиз­ни, он оставил тебя, перворожденную дочь нашу Марию, и Ан­ну, и Фебаммона, и Евхаристию, единоутробных сестер твоих и брата от обоих родителей. И я неустанно, со тщанием, не смы­кая глаз работала...»¹

В договоре о разводе муж заявляет жене: «Некогда я вступил в брак с тобой, полагая до конца исполнить с тобой мирное и приличное совместное домостроительство в верной надежде и чадородстве. Но не знаю, по какой причине и по дурной зависти какого демона, некое тягчайшее отвращение поселилось между нами и, обрушившись на нас, помешало общему нашему домост­роительству и долговременному сожительству»². И здесь малень­кий роман, маленький миф!

Но уже и романа, и Библии, и житий не хватало византийцу для самоотождествления, особенно если византиец был столь учен и искушен в поэзии, как Диоскор, сын Аполлоса. Диоскору принадлежит шедевр — прошение в стихах, где он явно претен­дует на сходство с Одиссеем и другими эпическими страдаль­цами:

Многие муки я вынес в волнах многошумного моря

Из-за насилий Феодора Пентаполита.

Вымогнул сей у меня четырехфунтовое злато

И из жилища изгнал, коим я прежде владел.

В землю вселенной царя вдали от чад я влачился <...>

Но сыновьям добываю своим с трудом пропитанье.

Чтоб ужаснувшийся взор гибель их видеть не мог.

Ныне колени твоей добродетели я обымаю.

Всем утесненным с детьми подающей помощную руку³.

Мы подходим к наиболее скользкому моменту наших иссле­дований. Большинство прошений, о которых шла речь, сочи­нил для себя и своих клиентов Диоскор, сын Аполлоса, нотари-

¹ P. Cairo Masp. 67156, 9-11, 570 г. н.э.

² P. Cairo Masp. 67158, 566 г. н. э. См. также: P. Cairo Masp. 67154 R. 7-11;
P. Flor. 93, 10-15, 597 г. н.э.

³ P. Cairo Masp. 67117, 19-28.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

ус и графоман, личность незаурядная¹. Можно ли на основе столь скудного и специфического материала делать какие-то вы­воды? Не предстает ли мышление египтян в преувеличенно ли­тературном виде сквозь призму Диоскоровых писаний?

Чтобы отвести это обвинение, нужно показать закономер­ность самой фигуры Диоскора. Случайно ли соединение в одном лице страсти к писанию стихов, составлению словарей, юриди­ческое образование — и все это в египетской «глубинке», в Фива-иде? Вероятно, нет, если, по словам Ж. Масперо, «в византий­ское время весь Египет, а особенно Фаваида, был театром курьезного литературного возрождения»². В V в. здесь творили Нонн Панополитанский, Олимпиодор Фиванский, Клавдиан Александрийский, Аммоний, Кир и многие другие. С. С. Аверин-цев пишет, что в конце римской эпохи эллинизация Египта впер­вые идет вглубь³. Расцвет поэзии сменил расцвет философской и богословской прозы. В I-IV вв. в Египте подвизались Филон Александрийский, Аммоний Саккас, Плотин, Климент, Ориген, Дионисий. Не случайно римские прошения похожи на трактат, а византийские — на роман или поэму.

Романтические кляузы Диоскора — явление не уникальное хотя бы потому, что они лишь подражание высоким образцам кляуз. В архиве нотариуса хранилось прошение рипарию (поли­цейскому чиновнику) деревни Фенебутис Панополитского нома от Гораполлона, сына Асклепиада⁴. Сей Гораполлон — не кто иной, как знаменитый автор трактата об иероглифах, профес­сор александрийской академии, сын философа и внук филосо­фа. Жалуется же он на свою жену, дочь его дяди (тоже филосо­фа!), сбежавшую с любовником, даже имя которого Гораполлону

¹ О Диоскоре см.: J. Maspew. Un dernier poete grec d'Egypte. Dioscore fils d'ApolIos // Revue des etudes grecques. 1911, T. 24; H. I. Bell. An Egyptian Village in the Age of Justinian //Journal of Hellenic Studies. 1944. Vol. 64; B. Balldwin. Dioscorus of Aphrodito and the Circus Factions // Zeitschrift fur Papyrologie und Epigraphik. 1981. Rd. 42; idem. Dioscorus of Aphrodito: the Worst Poet of Antiquity? // Atti del XVII Congresso internazionale di papirolo-gia. Napoli, 19-26 maggio 1983. Vol. 2. Napoli, 1984.

² Maspero. Op. cit. P. 458.

³ С. С. Аверинцев. Поэтика ранневизантийской литературы. М., с 134-135.

⁴ P. Cairo Masp. 67295, I-П, ок. 495 г. н.э.

От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э.

не известно. Суть дела — имущественный спор между александ­рийским профессором, с одной стороны, его бывшей женой и тестем — с другой. Проситель римской эпохи этой сутью и огра­ничился бы, прибавив пару сентенций о благодетельной роли за­кона. Но, как истый византиец, Гораполлон пишет целый роман, сюжет которого весьма напоминает некоторые сюжеты Апулея (коварные жены и обманутые мужья). Схема романа предвосхи­щает схему прошений Диоскора: золотой век (блаженное пребы­вание в Мусее, идеальные отношения и ученые занятия родст­венников), грехопадение, надежда на спасение. Философ отнюдь не стесняется перетряхивать собственное грязное бе­лье, делать из своей личной жизни чтиво для публики. Как не­когда Цицерон или Плиний Младший отдавали для публикации свои письма, так теперь к публикации и переписке предназначе­но прошение! Стоит ли удивляться тому, что прошения Диоско­ра литературны: ведь он специально переписывал образцы и подражал им. В его же архиве хранились образцы писем — имен­но образцы, а не письмовники с их сухими формулярами посла­ний¹. Собственно, образцы писем и прошение Гораполлона со­ставляли единую рукопись, одну антологию. Прошение, наряду с письмом, сделалось литературным жанром.

Именно как к литературе подходил к прошениям Диоскор. Направляя от имени жителей Афродито послание дуку, он уповал на способность этого чиновника «речь утонченную и перипетию целиком воспринять, вплоть до высшего понимания»². Другое творение нотариуса устами антейополитов гласит: «Когда мы предстали в первый раз перед Вашим высоким, внушающим страх судилищем, то, убоявшись величия Вашего, не сумели вы­сказать перипетию»³.

Перипетия требует профессионального, высокохудожест­венного изложения и тонкого восприятия. Благодаря ей стиль усложнился максимально. Проситель римской эпохи отожде­ствляет себя с социальным типом, а свой случай выводит из ста-

¹ P. Cairo Masp. 67295, III.

² P. Cairo Masp. 67002, I, 7-8.

³ P. Cairo Masp. 67009, 7-9.

Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности

бильной ситуации. Византиец же видит в себе ипостась, аллего­рию персонажа эпоса или драмы, в истории родной деревни ему видится повторение истории человечества. «Этот историзм сознания имеет стилистические точки соприкосновения с но­вой литературной манерой. Ничто не закономерно, а поэтому и невыразимо словами: текущее время неуловимо. Его может в из­вестной мере воспроизвести лишь поток речи, динамический и многоречивый стиль, нагромождение синонимов, обертоны смысла, ассоциативные ряды, создаваемые "плетением словес", а иногда и просто нарочито непонятные, но глубоко эмоцио­нальные нагромождения словесного материала»¹.

Мы привели слова Д. С. Лихачева, относящиеся совсем к иной литературе и иной эпохе (второе южнославянское влия­ние XTV-XV вв.). Но формальные признаки русского «плетения словес» (синонимия, эмоциональность, многоречие, абстракт­ные формы) практически полностью совпадают с формальны­ми признаками риторики V-VII вв., о которых шла речь в нача­ле нашей статьи. Совпадают, как мы пытались показать, и историзм восприятия, ассоциативность, стремление подняться над обыденностью бытия и за микромиром увидеть макромир, вечный, непреходящий смысл событий². В невинно убиенном жителе Афродито видится распятый Иисус, в бунтовщике Коллуге — Иеровоам, в пастухах деревни Фтла — мадианитяне. В своей личной жизни византиец находит то ли «страсти и жи­тие» святого, то ли приключения героя авантюрного романа.

Прием уподобления и аллегории позволяет человеку неви­данно возвыситься и ощутить почву под ногами как раз в тот мо­мент, когда она стремительно уходит из-под ног. В конечном счете сознание возвращалось к первобытной партиципации, сопричастию, отождествлению члена рода с тотемом. Правда, на месте тотема — литературный или библейский персонаж, на месте мифа — исторический или романный сюжет, житие свято­го или вся биография мира — от Эдема до тысячелетнего царст­ва. Главное же отличие от первобытности — рациональный, ре-

¹ Д. С. Лихачев. Избранные работы в трех томах. Т. 1. Л., 1987. С. 145.

Дата добавления: 2015-05-09