Любовь. 10 страница

— Это уж точно. Но как можно верить, не зная во что? Я лично хочу знать, во что я верю.

— Никакое знание не может так мобилизовать человека, как вера. И на смерть люди идут ради веры, а не ради знания. Потому что стоит только убедиться на своем опыте, что вера есть Закон, благодаря которому открывается все совершенство Творения, частью которого мы являемся, как сразу же вера становится не просто частью мировоззрения, но самой жизнью. Только с помощью веры человек научается познавать мир, открывая неведомое. Без веры никакое познание невозможно. Нужно лишь верить, даже не всегда понимая суть того, во что веришь.

— Странно ты говоришь. Как можно верить, понимая или не понимая?

— Очень просто. Вера — это ключ к постижению Тайного. Но не надев очки веры, вы никогда не увидите истины и не прочитаете того, что она гласит.

— А как же наша официальная религия?

— Нельзя требовать от людей слепой веры. Отсутствие веры идет от непонимания того, что Закон Божий существует и будет действовать, как и закон всемирного тяготения, независимо от нашего к нему отношения.

— Вот раньше в школах преподавали Закон Божий, так люди знали. А теперь как разобраться, кто правду говорит, а кто обманывает?

— На самом деле, все очень просто. Божий закон — это счастье любви. Вот только принять это как руководство к действию непросто. Многие не верят в Бога, как в совершенство определенной Программы или Замысла, только потому, что недовольны им. Когда же случается нечто “неожиданное”, что рушит все планы и ломает логические представления о вероятном, когда спасение приходит, откуда вовсе и не ожидал его, — разве это не есть вмешательство Господа? Отрицание происходит оттого, что Бог непостижим для нас во всей своей полноте. Но это не означает, что Он непостижим вообще, поскольку мы не можем познать суть его благодати и механизм свершения.

Дима говорил, и сам удивлялся тому, какие слова срываются с его языка, словно это не он, а кто-то другой говорил с его помощью.

— Как-то ехал я в автобусе, — стал рассказывать дядя Сережа. — Молодой парень развалился на сиденье, а я перед ним стою. Стою-стою, ну и решил усовестить: “Место пожилым уступите”. А он мне — “Умирать нужно раньше”. Я растерялся, даже не знал, что ответить. А парень этот, осклабившись, добавляет: “Я бы сказал спасибо, если бы меня убили в младенчестве”. Я так и остолбенел! Мы с матерью жили для детей, все отдавали им, мечтали, что они поживут, раз нам не пришлось. А теперь мой родной сын пьет, да еще руку на меня поднимает. Спрашивается, чем я заслужил такое? Разве тем, что отдавал детям лучший кусок? Зачем я жил, если мой жизненный опыт ничего не значит, а сын не слушает моих советов, словно я ему зла желаю? Он не верит мне и все старается сделать по-своему, во всем хочет убедиться на своем собственном опыте. А мать его защищает и никак не может понять, что я ему блага желаю.

— Это естественно. Нельзя упрекать Фому неверующего, а тем более осуждать его за то, что он хотел получить доказательства. Только убедившись, человек начинает понимать, а значит, еще более верить, даже пока не очевидному.

— Но если веришь, зачем еще убеждаться?

— Чтобы начать действовать. А для этого необходимо пробиться сквозь инстинктивные механизмы защиты от внушения и убедиться в истинности того, во что предлагают поверить. На самом деле, не абстрактная вера движет людьми, а личное убеждение. Без убеждения нет веры. Убеждение — это процесс доказательства и поиск аргументов в пользу веры и в то же время это уясненная часть того, во что мы верим. Лишь когда я убедюсь, только тогда смогу поверить в то, что пока еще недоступно для познания. У веры есть и своя противоположность — неверие, когда, даже убедившись, человек не хочет верить. Но жить, не веря никому и ни во что, просто невозможно.

— Я вот тут слышал, что некоторые люди кончали жизнь самоубийством, после того как разоблачили их кумиров, оказавшихся простыми обманщиками.

— Лишить человека веры, все равно что убить его. Обманувшись однажды, он больше никому никогда не поверит. Поэтому люди справедливо хотят убедиться в том, что требуют от них принять на веру.

— А если это невозможно?

— Всегда есть то, в чем невозможно убедиться на собственном опыте. Но наличие сомнений не означает отсутствие веры. Скорее, это выражение желания поверить. Во всякой тайне всегда есть то, что можно проверить, и таким образом поверить в пока недоступное для понимания. Веришь в любовь — люби. Я вот по несколько раз на дню невольно проверяю то, во что верю, убеждаясь, что мои взгляды на окружающий мир верны и что мир именно такой, каким я его вижу, слышу и представляю. Мало того, в одном и том же, казалось бы, уже неоднократно проверенном, мне нужно убеждаться вновь и вновь. Если я верю в Бога, то своими поступками доказываю, что Бог есть любовь, и что заповеди Его истинны.

— Я вот тоже, люблю своего сына, а он мне не верит, — посетовал дядя Сережа. — Говорит, что это только слова. И ничего ему доказать невозможно.

— А все потому, что слова не могут выразить меняющегося состояния любви. Каждый знает, насколько чувство любви переменчиво, и потому каждый постоянно нуждается в доказательствах, что его любят. Причем не просто в словах, а в конкретных действиях, подтверждающих искренность произносимых слов. Вера является таким же живым состоянием, требуя непременного проявления в делах, которые подтверждают истинность того, во что мы верим. Истинная вера та, которая требует действия, заставляя достигать то, во что веришь. Быть может, это даже закон такой, когда для того, чтобы понять, нужно первоначально поверить. Закон веры. Проще говоря, пока не поверишь — не поймешь. Без веры не может быть ни познания, ни сознательной жизни вообще.

— Все хорошо ты говоришь, только вот я никак не могу избавиться от сомнений.

— А и не надо. Вера соседствует с сомнениями и открыта сомнениям. Иногда, чтобы поверить, нужно вначале усомниться, дабы проверить и убедиться в том, что вера твоя истинна. Все то знание, каким располагает человек, даже если это аргументы неверия, есть результат веры. Да, знание это и есть результат процесса убеждения в том, во что человек верит. Можно даже сказать, что вера — источник знаний. Но чтобы чужое знание стало твоим, нужно непременно в нем убедиться. Не потому ли ребенок так упорно проверяет все, что говорят ему родители. Он нуждается в вере; но поверив однажды, будет доверять лишь до того момента, пока родитель или наставник не обманет его, или когда ребенок убедиться, что полученное знание ложно. Верить — не значит выполнять, внутренне не соглашаясь. Вера — это всегда согласие, даже с тем, что недоступно для проверки. Если не соглашаешься, значит, и не веришь. Но не согласие само по себе составляет суть веры. Вера есть не слепое исполнение и не просто согласие без действия, но исполнение по внутреннему убеждению. Мне кажется, что сомнения возникают время от времени как потребность в тех живых конкретных делах, без которых вера мертва. Дела эти и есть воплощение того, во что веришь. Ведь вера это не застывшая догма, а вечно меняющееся состояние, тайна, наподобие “черного ящика”, требующая постоянных усилий и самосовершенствования в процессе ее постижения.

— Здорово ты говоришь. Только больно уж мудрено. Не все мне понятно, или, может быть, я просто не могу поверить. Но даже когда верил, столько, как ты, не понимал.

— Для меня самого это откровение.

— Ладно, пора мне, — сказал дядя Сережа. — Выздоравливай поскорее. Вернешься домой, я к тебе обязательно в гости зайду.

— Спасибо, что навестили. Никто меня так не понимает, как вы. Спасибо за все. Вы мне просто как отец. Правда. Из всех родственников вы самый близкий мне по духу человек.

От этих слов Дмитрия дядя Сережа прослезился и, смахнув слезы рукой, сказал:

— Спасибо.

Как только дверь за дядей Сережей закрылась, в палату вошел новый посетитель.

— Здравствуйте, Дмитрий Валентинович, — произнес он мягким грудным голосом.

Увидев знакомое интеллигентное лицо с бородкой и пару сочувствующих глаз, Дмитрий радостно воскликнул:

— Здравствуйте, Виктор Ильич.

Посмотрев на Димины ноги, посетитель вздохнул, и участливым голосом спросил:

— Как самочувствие?

— Нормально, — усмехнувшись, ответил Дима, — Главное, жив остался.

— Ничего-ничего, не расстраивайтесь. Будем надеяться на лучшее, — сказал по-отечески заботливо Виктор Ильич. — А что говорят доктора?

— Говорят, что я счастливчик и легко отделался. Могло быть хуже. Уверяют, что буду даже бегать. Но мне почему-то не верится.

— А вы верьте, и тогда все будет хорошо, — с какой-то особой настойчивостью сказал Виктор Ильич. — Вот я тут вам фруктов привез, кушайте, поправляйтесь. Надеюсь, вы скоро сможете вернуться к привычной работе.

— Вряд ли, — задумчиво произнес Дмитрий.

— Почему же? Без вас многое трудно будет сделать. К тому же ваша диссертация...

— Незаменимых людей нет. А что касается диссертации, то теперь, после всего, что я пережил, она мне кажется абсолютно ненужной.

— Вы не правы, — возразил Виктор Ильич. — Тема у вас актуальная, я бы даже сказал — злободневная. Ведь то, о чем вы пишете, было, и, по всей видимости, будет всегда, пока существует конфликт поколений. Так что я бы на вашем месте не унывал и думал о предстоящей защите диссертации.

— К сожалению, не могу разделить вашего оптимизма, — уныло произнес Дмитрий. — Ведь вы же знаете, сколько я потратил сил на то, чтобы достучаться до власть предержащих и заинтересовать их результатами проведенных исследований. Но даже когда мне удавалось поговорить с высокопоставленными чиновниками, они лишь кивали головами, соглашались, признавали актуальность и злободневность моих исследований, но ровным счетом ничего не делали. А ведь они могли и должны были по роду своей деятельности воспользоваться рекомендациями ученых, чтобы изменить ситуацию к лучшему.

— Ну, я, пожалуй, побольше вашего обивал пороги различных кабинетов.

— Тем более. Значит, вам это знакомо лучше, чем мне. К тому же, в самой диссертации должен решаться вопрос о практической значимости проведенной работы. А если она никому не нужна, то и цена ее ноль.

— Дорогой Дмитрий Валентинович, вы заблуждаетесь по поводу практической значимости науки. Я тридцать лет занимаюсь проблемами преступности, и ни разу не видел, чтобы результаты научных исследований воплощались в соответствии с нашими рекомендациями. Никому ничего не нужно!

— Тем более!

— Но это не означает, что наука должна ориентироваться на практический результат.

— Я не признаю познания ради познания.

— Наука развивается по своим собственным законам и жива приращением нового знания, независимо от того, используют его в данный момент или нет, — весьма настойчиво произнес Виктор Ильич.

— Но вы не можете не видеть, что та отрасль социального знания, которой мы занимаемся, даже при самом счастливом стечении обстоятельств, если используется, то почти всегда сугубо в политических целях. Причем, когда результаты наших исследований угодны, их печатают, когда же правда невыгодна, то в целях самосохранения лучше помалкивать. А с чем я уж никак не могу согласиться, так это с тем, что данные науки используются не только для политической и социальной демагогии, но даже для манипулирования массовым сознанием: преступностью пугают, желая получить еще больше денег и полномочий, якобы для борьбы с нарастающим валом правонарушений. Криминология всегда была лицемерной маской властителей, которые чаще других нарушают закон, не неся при этом никакой ответственности, и фактически являясь инициаторами преступности. Вы посмотрите, что творится в момент выборов: никакая ложь не смущает рвущихся к власти. И желающих исполнять социальный заказ, выдавая желаемое за действительное, среди наших коллег более чем достаточно.

— Всегда была, есть и будет проституция, причем не только физическая, но и интеллектуальная. Однако вы же не относите себя к числу тех, кто подтасовывает результаты ради корыстных интересов.

— Хотелось бы так думать. Но, к сожалению, очень редко когда власти нужна правда. Чаще происходит наоборот: готовы платить, лишь бы правда не выплескивалась наружу. Целые научные институты содержатся для того, чтобы постараться зарыть истину поглубже. Ведь так?

Виктор Ильич промолчал. Возможно, потому, что сам был директором научно-исследовательского института.

— К тому же, — продолжил Дмитрий, не получив ответа, — научную деятельность я всегда рассматривал прежде всего как средство самопознания. Однако для многих наука просто способ заработать на жизнь, и эти люди готовы лгать, лишь бы не потерять работу. Из тех немногих, кого нельзя отнести к категории откровенных циников и продажных писак, большинство составляют те, для кого наука просто игра в проценты и цифры, которой можно забавляться всю жизнь.

— Ну, этим вы меня не удивили, — спокойно возразил Виктор Ильич. — Еще Шекспир сказал: весь мир театр, все люди в нем актеры.

— Но я всегда хотел открыть что-то новое, даже если это оказывалось давно забытым старым. Главное — сделать это самостоятельно. Однако вскоре убедился, что новое знание, которое мы с трудом отыскивали и стремились подарить окружающим, никому не нужно. Люди скорее склонны поступать так, как им подсказывает свой собственный, пусть даже ограниченный опыт, нежели воспользоваться давно известной мудростью. Чужие ошибки никого не учат.

— И вас тоже?

— Да, наверно, и меня. Хотя, в отличие от других, я в большей мере хочу учиться, нежели учить.

— Вот видите. Значит, не стоит так переживать.

— Не стоит, но я переживаю. Дело в том, что меня всегда влекло к истине. Наука была для меня не целью, а скорее средством постижения той тайны, которая, как я теперь понимаю, сокрыта не вовне, а внутри меня. Я хотел познать себя, но чем более углублялся в предмет своих исследований, тем более убеждался, что природа социальных явлений лежит далеко за пределами сознательного и даже бессознательного. Каждый раз, когда мне казалось, что я близок к истине, она ускользала от меня, приобретая совершенно иной облик и заставляя все начинать сначала. Вскоре я убедился, что множество путей ведут к истине, но ни один из них не может помочь ее достигнуть. Не трудно было таким образом прийти к выводу, что наука не способна дать удовлетворяющего ответа на вопрос “Что есть истина”, поскольку занимается собиранием разрозненных фактов, из которых получается мозаичная картинка, не дающая целостного видения. Это скорее мир, который нам представляется, но отнюдь не тот, который есть на самом деле. И вот однажды я подумал: зачем обманывать себя, ради чего, если меня интересует сама истина, а не звания и награды. Каждый раз, давая объяснение тому или иному феномену и делая выводы, я отчетливо ощущал, что это самообман, но не хотел себе в этом признаться. Я чувствовал, что всякое объяснение отрицает истину, потому что истина лежит не на уровне словесных объяснений, а гораздо глубже, в самой жизни, в нашем субъективном переживании. И как невозможно прозой выразить точность и объемность стиха, так и словами невозможно выразить всю глубину переживаний. Человеческий язык так беден, что даже самое совершенное слово есть лишь застывший слепок промелькнувшего чувства. Предугадать чувство столь же невозможно, как и предсказать форму расплавленного воска, пролитого в воду. Мне кажется, что существует нечто большее, чем наши разрозненные представления о вечно меняющейся истине. И это лишний раз доказывает ее неуловимость. Однако даже если на эмпирическом уровне истина в форме замеченных закономерностей никому не нужна, то тем более не нужна она в своих высших проявлениях — в откровениях произведений искусства. Люди заняты своими проблемами, им не до истины.

— А сами-то вы не забыли, что являетесь моим аспирантом?

— Нет, конечно. Я ведь, знаете, буквально в последние дни перед случившимся пришел к поразительным выводам. Оказывается, молодежные группировки существуют и среди животных. Молодые особи, преимущественно мужского пола, объединяются в группы, чтобы противостоять диктату взрослых. Таким образом, появление и существование группировок молодежи есть результат целенаправленной деятельности взрослых по обособлению и отчуждению той части молодых людей, которые ратуют за изменение существующего порядка, претендуя на более значимое положение в социальной структуре. Я не особо удивился, когда узнал, что изучаемый нами феномен был попросту сфабрикован властями, для того чтобы контролировать ситуацию, а в нужное время списывать на молодежные группировки различные преступления. Влиятельные взрослые создают обществу врага в лице непримиримых юношей и девушек, не желающих приспосабливаться к устоявшимся традициям и быть конформистами. Молодые люди, выступающие против лжи и лицемерия, становятся чужаками в своей семье, в школе, в собственной стране, все более противопоставляя себя обществу и даже вступая с ним в открытый конфликт. Чувствуя невозможность бороться поодиночке, они объединяются в группировки, внушая страх обывателям, что придает подросткам ощущение собственной значимости. Вчерашние подростки еще не поняли и не разобрались, где правда, а где ложь, а потому остро нуждаются в жизненных ориентирах. Это-то и побуждает молодых искать истину, выступая против лицемерия общества, дезориентирующего их в мире. Возникающая агрессивность подростков проистекает от неприятия ими лицемерного общества, которое не может правильно сориентировать молодого человека в жизненной реальности, сохранив при этом его веру в усвоенные в процессе воспитания идеалы. Неприятие всего и вся и возникающие на этой почве конфликты с окружающими у молодых оттого, что, сохраняя привычное уважение к авторитету отцов, юноши и девушки люди видят, что в жизни нет той правды и той веры, потребность в которой они испытывают. Сталкиваясь с реальностью, молодые начинают понимать, что жизнь управляется по совсем иным законами, нежели те, о которых им рассказывали в школе и дома. Именно неприятие лицемерия взрослых порождает конфликты среди отцов и детей. Желание молодых жить по-своему и иметь свой опыт наталкивается на жесткий контроль со стороны взрослых, которые узаконили свои представления о действительности в форме общественных стереотипов и различных табу. Но невозможно самостоятельно жить по чужим представлениям, даже если они абсолютно правильные. Существует даже научная гипотеза, согласно которой люди расселились по земле благодаря нежеланию подчиняться чужому влиянию, стремясь во всем оставаться самими собой. Поиски истины перерастают в бунт, который подавляется с помощью таких известных приемов как семья, общественное положение, деньги.

— Но ведь власть отцов и сохранение традиций это не всегда плохо.

— Да, конечно. Но даже самый совершенный закон можно выхолостить и превратить в набор внешних ритуалов, а при необходимости использовать как оружие против бунтовщиков, желающих изменить мир к лучшему.

— Однако, согласитесь, не всякое новшество, равно как изменение веками выработанных традиций, идет на пользу.

— Возможно. Но меня в большей степени интересует, как и почему происходит отчуждение тех, кто хочет изменить мир к лучшему. И хотя они не борются за власть, однако на деле борются против власти.

— А почему вы думаете, что любая борьба против существующей власти несет людям благо? Не всякая изобличающая правда есть истина. Весь вопрос, какие цели ставят эти ниспровергатели лицемерных властолюбцев. Можно ли верить провозглашаемым лозунгам, если за ними скрывается откровенная или хорошо замаскированная демагогия, служащая средством прихода к власти? Очень удобно критиковать существующую власть, тем более что всегда есть недовольные. Но где гарантия, что новая власть будет лучше старой? Разве сохранение мира и стабильности не есть благая цель? Разве в традициях, как концентрированном опыте поколений, не сосредоточено лучшее? Молодежь часто стремится к ниспровержению основ, будучи неспособной отделить хорошее от плохого, а вечное — от злонамеренных искажений и пороков, присущих любой власти. Молодые не имеют необходимого опыта и могут повторить старые ошибки, известные с давних времен.

— А мне кажется, история вообще никого не учит, потому что люди учатся не у истории, а прежде всего у самих себя. Я вообще не вижу во всемирной истории какого-либо смысла или, если хотите, не усматриваю прогресса. Насилия и войн не стало меньше, земля не становится краше, а жизнь миллионов людей в расчете на душу населения не становится лучше. Конечно, невозможно отрицать истории как некой связующей череды жизни поколений. Однако человеческая история это не есть постоянная смена революций и войн, а скорее непрекращающаяся борьба любви и ненависти.

— Я не замечал раньше, что вы интересуетесь историей.

— Всемирная история — это прежде всего судьбы людей, и интересует она меня лишь постольку, поскольку помогает понять собственную жизнь в череде других жизней, которые были до и будут после меня. Однако можно ли представить историю как некую сумму миллиардов человеческих судеб? Нет, конечно. Даже квинтэссенция человеческой мудрости не позволяет понять этот сплав индивидуального опыта. Не есть ли история одна и та же жизнь в неповторимых вариациях, повторяющаяся миллиарды раз: рождение — надежды — разочарования — страдания — смерть?

— Прежде чем рассуждать о философии истории, нужно хотя бы изучить ее. Поэтому вначале необходимо посвятить жизнь научению, а затем осуществлению того смысла, который вы усмотрели для себя в истории человечества.

— Могу ли я вообще понять смысл истории, и что для этого нужно? Я или должен верить ученым-историкам, или должен предположить, что моя жизнь во многом похожа на жизнь миллионов людей, живших до меня. Я могу не верить историкам, но и не могу не верить себе, а потому выводы о прогрессе человечества, о том, господствует в мире добро или зло, делаю лишь на основе личного опыта. И этот опыт убеждает меня больше, чем пример тысяч других чужих жизней и чьи-то летописи. Я верю лишь в то, что созвучно моему собственному опыту. Но если я поверю историкам, это не сделает для меня более понятной жизнь миллиардов людей, живших до меня, а значит, и не объяснит цель моего рождения. Даже опытом своей жизни я вряд ли смогу измерить опыт миллиардов предыдущих жизней. Невозможно меньшим измерить большее, лишь предположив, что это однородные явления. Поэтому я убежден: только анализ собственной жизни может сделать понятным смысл истории, если таковой, в принципе, существует.

— Вряд ли возможно одной жизнью измерить всю историю человечества.

— Не измерить, но выявить вечное, как нечто повторяющееся в каждой человеческой жизни, по всей видимости, можно. Основной вопрос, которым мучается смертный человек с момента рождения, — это проблема личного бессмертия, а в более общем плане — представление о Вечности. К истории можно относиться по-разному: видеть в ней непонятное, труднообъяснимое, отдаленное по времени и труднопроверяемое описание чего-то чужого, или же извечное повторение все тех же проблем, которые были, будут и есть в твоей собственной жизни. Лишь во втором случае история делается доступной для анализа, а сам анализ является выражением потребности в осмыслении как нахождении вечного. Именно тогда индивидуальное существование становится не просто частью истории, но самой историей, ограниченной рамками временного отрезка под названием “моя жизнь”. Тогда лишь собственная жизнь кажется не чем-то преходящим, но частью вечного, самой Вечностью, в которой нет ни времени, ни смысла, ни начала, ни конца, а лишь бесконечное неповторимое повторение вариаций одного и того же — индивидуальной человеческой жизни. Понимание того, что вся история воплощена в твоей жизни, приводит к осознанию некой связи, в которой ощущаешь себя звеном в цепи бесконечного изменения. Все было, и все будет, и все неповторимо повторяется, и во всем этом присутствует некая закономерность. Это означает, что вся история сбывается в тебе и что тебе все дано, не хуже и не лучше, чем было до или будет после тебя. Важно лишь ответить на самый главный вопрос: в чем суть вечного в этом отрезке под названием жизнь, и что есть Вечность? К сожалению, мы привыкли мерить жизнь людей судьбами страны, тогда как нужно наоборот — это история страны измеряется судьбами ее великих сынов.

— Значит, вы предполагаете наличие единой закономерности в кратком отрезке своей жизни и тысячелетней истории человечества?

— Безусловно, что-то общее есть. И на мой взгляд, это чувства.

— Чувства?

— Да, именно повторяемость неповторимых человеческих переживаний составляет вечное.

— Простите, не понимаю. Ваши рассуждения кажутся мне всего лишь попыткой чем-то занять себя. Естественное существование, подобное тому, как живут миллионы, более счастливое, чем бесконечная беготня в поисках смысла. Что вас больше беспокоит: прогресс человечества или личная обустроенность? Большинство людей предпочитают второе, и лишь очень немногие предпочитают мучиться в поисках смысла своего пребывания на земле. Разве я могу своей короткой по продолжительности и непредсказуемой жизни определить ход развития человечества? К тому же, если вы не видите смысла истории, то это не означает, что он отсутствует или его невозможно выдумать.

— Что толку рассуждать о смысле истории, если это не помогает разобраться в проблемах собственного существования? Совершенно естественно, что человек скорее соотносит собственную жизнь с мировой историей, чем ищет смысл истории в своем бытии. Эгоизм столь же естественен, как инстинкт самосохранения. Поэтому понятно, почему люди более заботятся о том, чтобы их жизнь становилась счастливее. Ведь только так они могут помочь и всему миру стать лучше. Невозможно заботится о мире, не заботясь о своих ближних. А заботясь о ближних, мы тем самым изменяем мир вокруг нас. И хотя в каждом человеке живет приоритет личного благополучия, нельзя не понимать, что невозможно быть счастливым, если рядом бедствуют ближние. Не в этом ли находится связь кратковременной жизни личности с тысячелетней историей мира? В конце концов, все сводится лишь к одному: мы свободны и счастливы, когда делаем окружающих людей счастливыми. И если трудно порой разглядеть прогресс человечества сквозь непрекращающуюся череду войн и страданий миллионов, то каждый из нас, вероятно, сможет, поразмыслив, ответить на вопрос: изменяется ли его жизнь к лучшему и становится ли она более свободной и счастливой? Мы можем быть свободны и счастливы независимо от мира, но счастье в мире — зависит от нас. Таким образом, я пришел к выводу: прогресс человечества есть прогресс нашей собственной жизни. Изменить мир возможно, только изменив себя. А мир и есть то, что нас окружает —что мы видим и на что можем воздействовать.

— Вы заблуждаетесь, дорогой Дмитрий Валентинович, — снисходительно промолвил Виктор Ильич.

— Возможно. Но мне кажется, что так называемый прогресс человечества всего лишь мираж, к которому мы, не замечая ничего вокруг и не задумываясь, стремимся. Разве цель прогресса в том, чтобы люди жили лучше, если имеется в виду прежде всего материальный комфорт? Если цель прогресса свобода, то ведь она не зависит ни от каких условий. Человек может чувствовать себя более свободным в тюрьме, нежели в собственном доме.

— Вы просто никогда не были в тюрьме, — улыбнулся Виктор Ильич. — Ведь не будете же вы отрицать, что наличие материальных благ делает нашу жизнь устроеннее, а деньги дают определенную независимость.

— Я вообще не буду спорить, поскольку истина рождается не в споре. Она просто существует, причем вне всяких дискуссий. Я только убежден, что свобода — самое большое богатство и подлинное условие счастья. Конечно, каждый хочет жить лучше, но главное состоит в том, что он под этим подразумевает. Если имеется в виду рост материального комфорта, то это в лучшем случае тупик, а в худшем — путь в пропасть. Если человек свободен, то он свободен независимо ни от каких материальных или политических условий. Он может быть свободен всегда и везде несмотря ни на что. А когда для свободы требуются какие-то условия, то это уже не свобода. Если хотите, свобода свободна! Потому что наличие условий предполагает и отсутствие таковых. Тот, кто ставит собственное понимание свободы в зависимость от обстоятельств, тот несвободен. Поэтому единственная цель познания — это обретение свободы.

— Но ведь свобода не может быть целью человеческого существования. Она скорее средство. Не так ли?

— Вы правы, никакая власть не делает человека свободнее, потому что любая власть — это несвобода. И для тех, кто этой властью обладает, и для тех, кто по наивности ждет от нее большей свободы. Свобода не даруется и не завоевывается. Тот, кто хочет быть свободным, свободен, и все.

— Так просто?

— И да, и нет. Истина проста, путь к ней сложен. Познание не самоцель. Представьте, что мы будем делать, если, скажем, в тридцать лет постигнем Истину? Что же дальше, умирать? Нет, конечно. Значит, не познание является целью человеческого существования.

— Но разве Истина не делает нас свободными?

— Мы можем догадываться о том, что есть Истина, но каждый знает, что такое свобода.

— Ну и как же вы ее понимаете?

— Свобода — это ощущение приобретения, когда теряешь все! Однако вы правы, Виктор Ильич, свобода всего лишь условие. Человек рождается для счастья, а свобода, обретаемая в процессе познания, является первым и непременным условием человеческого счастья.

— Но ведь миллионы людей живут заботами об улучшении своего материального положения и при этом считают себя счастливыми.

— Мне кажется, такие люди находятся в постоянной погоне за счастьем, испытывая радость лишь в редкие минуты обретения желаемого. Потому-то многие из них справедливо полагают, что счастье это мгновения. Оно кажется неуловимым, поскольку люди гоняются за условиями счастья, хотя для того, чтобы быть счастливым, нужно просто освободиться от желаний. Не всегда успех это соответствие ожиданиям. Иногда это прямо противоположное. Но мы находимся в плену стереотипов, а потому полагаем, что счастье это когда исполняются мечты. Лежа здесь, я осознал, что никогда бы не мог назвать счастьем возможность оказаться в таком положении. Но попав сюда, понял — это настоящая удача! Жизнь большинства людей — погоня за миражами того, что они в данный момент называют счастьем. Нет счастья или несчастья, есть лишь наши оценки происходящего.

Дата добавления: 2015-05-09