Любовь. 11 страница

— Но согласитесь, за всю историю человечества тысячи, а может быть, и миллионы людей рассуждали о подобных вещах. Они, по всей видимости, тоже пришли к определенным выводам, которые считали полезными для потомков.

— Что мне до тех миллиардов людей, которые жили тысячелетия до меня и будут жить после? Каждому живущему человеку важен прежде всего тот временной отрезок человеческой истории, который составляет его жизнь. В нее не может уместиться весь опыт предыдущих поколений, ведь жизнь человека это как бы история, начатая сначала. Да, есть опыт предков, но я хочу сам разобраться, что в нем мне необходимо, а что нет. Ведь невозможно, на самом деле, жить, лишь реализуя чужие сентенции, даже если они принадлежат мудрецам. И опять же, не в накоплении знаний, а в их использовании заключен смысл познания. Иначе зачем нам новые открытия, если они не делают жизнь лучше? К тому же, если почитать древних мудрецов, написанное ими настолько совершенно, что, казалось бы, внедряй их рекомендации — и жизнь сразу улучшится.

— Значит, вы не хотите прислушиваться к чужому жизненному опыту?

— Чужой опыт никого не учит. Сокровища мудрости лежат на книжных полках, а люди предпочитают руководствоваться лишь тем знанием, которое проверили на собственной шкуре. Разве мое краткое пребывание на земле, которое, вдобавок, может оборваться в любой момент, может вместить опыт всех предшествующих поколений? Нет, конечно. Я живу в условиях, при каких прежде никто не жил, а значит, чужой опыт мне мало в чем может пригодиться. Вся история человечества не в состоянии вместиться в одну жизнь. Но даже то, что укладывается в рамки моего краткого жизненного отрезка, вполне достаточно, чтобы, соотнеся свои обобщения с чужими взглядами на историю, увидеть и выделить главное, повторяющееся, вечное — что было, есть и будет. Главным здесь является не чья-то философия истории, а история и философия своей собственной жизни. Когда я пользуюсь чужим знанием, это каждый раз эксперимент. Но чаще непосредственным руководством к действию служит собственный, пусть даже ограниченный опыт. Это лишний раз доказывает, что он важнее чужих правильных наставлений. Поэтому додуматься самому до извечной мудрости гораздо важнее, чем пытаться вычитать ее в чьей-то книге.

— Но если не учитывать опыт прошлых поколений, то никакой прогресс не будет возможен.

— А на основании чего я должен верить в прогресс человечества? Лишь доверяя историкам, пытающимся проанализировать столетние периоды? Но ведь их обобщения есть все та же вера летописцам и случайно дошедшим до нас отрывочным фактам. В этом доверии источникам ученые мало чем отличаются от меня, неискушенного человека. А если вдруг обнаружится рукопись двухтысячелетней давности, не имеющая автора, в которой будет бесспорно доказано, что, например, тело Иисуса Христа было спрятано учениками? Поверят этой рукописи или постараются забыть ее? Вся история построена на мифах, а значит, безусловно верить мы можем только собственному опыту. Вера в прогресс базируется на предположении, что некий прогресс существует. Единственно доступное достоверное знание — это своя жизнь. Только собственный опыт является проверенным источником фактов для определения наличия прогресса и предположения о существовании смысла истории. Все остальное базируется на вере, что раньше было хуже, чем сегодня. Таким образом, философия истории есть всего лишь экстраполяция своего личного опыта и собственных представлений о жизни и прогрессе. Это обыкновенная житейская философия. А то, что понимают под прогрессом, есть не что иное, как все та же надежда, что моя жизнь изменится к лучшему. Но если она изменяется к худшему, то у меня не меньше оснований предполагать, что наступает Армагеддон.

— Вы просто пессимист. А я вот верю, что жизнь меняется к лучшему.

— Если что-то и меняется, то скорее условия жизни, ее внешняя сторона в форме технических достижений цивилизации. Содержание же бытия, составляющее переживания людей в процессе поиска ответов на вечные вопросы, их чувства и страдания, — оно неизменно. Успехи цивилизации еще не все, равно как и культура составляет лишь пласт одного из отражений жизни. Есть что-то вечное в человеке, что позволяет нам сегодняшним представлять жизнь людей далекого прошлого. Если бы все дело было в культуре, то мы бы не смогли понять древних мудрецов, не зная особенностей их жизни. Но именно благодаря чувственному сопереживанию мы их понимаем. А все потому, что человек по сути своей неизменен.

— Вы что же, не верите в прогресс человечества?

— Сама идея прогресса есть цивилизованная форма веры в бессмертие или, точнее, цивилизованное понимание вечности. Но идея вечности и идея прогресса несовместимы, поскольку прогресс это некое линейное представление о реальности, тогда как Вечность можно уподобить замкнутой спирали, которую, как ни крути, не определишь, где начало, а где конец, где верх, а где низ. Трудно ответить на вопрос: существует ли прогресс, верить или не верить историкам. Определенно можно сказать лишь одно: то, что мы видим вокруг и что происходит с нами, более чем что-либо убеждает нас в том, как развивались события в давние времена, побеждает добро или зло, и способно ли что-либо победить, торжествует ли истина в борьбе с неправдой, и возможно ли вообще изменить жизнь к лучшему. Я убежден: история человечества заключена в нашей собственной жизни, и потому ответить на вопрос о сути всемирной истории можно, проанализировав окружающую действительность. Все изменения существуют прежде всего на уровне отдельно взятого человека. Человек и есть тот мир, который является масштабом, измеряющим мир окружающий. Каким будет мир, зависит от того, какой будет моя жизнь, сделаю я ее лучше или уничтожу себя. Таким образом, каждый конкретный человек задает прогресс или регресс человечества в целом. Весь прогресс человечества можно измерить тем, как меняется жизнь каждого конкретного человека. А потому убийство ребенка не стоит счастья всего человечества. Прогресс — это не возрастание удобств, это свобода от удобств. Нет прогресса человечества, есть прогресс жизни конкретного человека. Из миллиардов конкретных жизней слагается развитие всего человечества. Мы не можем изменить весь мир, но мы в состоянии изменить собственную жизнь, тем самым повлияв на мир в целом. Примером тому служат великие люди. Осчастливить мир мы можем только сделав счастливой свою жизнь и жизнь своих близких.

— И какой же вы делаете вывод?

— Прогресс человеческого общества — это иллюзия. Возможен лишь прогресс каждого конкретного индивида, заключающийся в его духовном совершенствовании. Это единственно реальное пространство для личности. Все остальное, в том числе время эпох, есть лишь отрывок пространства, захватываемый индивидуальной жизнью. Духовное самосовершенствование — это личный неповторимый опыт, практически не связанный с чужими ошибками. Но если человек способен учиться на своих ошибках, то человечество повторяет их вновь и вновь. А все потому, что человечество это каждый конкретный человек. Духовный прогресс человечества слагается из духовного совершенствования отдельных личностей. То, о чем все так пекутся, осуществляется скорее в каждом конкретном человеке, нежели во всех сразу. Одним словом, прогресс — дело индивидуальное!

После долгой паузы Виктор Ильич сказал:

— В чем же лично вы видите счастье человеческой жизни?

— В том, что делает жизнь свободнее и радостнее одновременно.

— И что же это? — тихо, как бы из вежливости, спросил учитель ученика.

— Каждый решает сам, поскольку универсальность истины отмечается в неповторимости путей к ней.

— Что ж, — улыбнулся Виктор Ильич, — я рад, что вы в прекрасной форме. Желаю вам поскорее выздороветь и все-таки защитить диссертацию. До свидания.

Как только за Виктором Ильичом закрылась дверь, в палату вошел Женя.

— Нет, ты только посмотри, что они вытворяют, — сказал он возмущенным тоном.

— Что там такое? — спросил Борис, поворачиваясь в постели.

— Как это что? — воскликнул Женя. — Позор на весь мир! Просто кошмар какой-то!

— Что произошло? — пробурчал Александр Иванович, не отрываясь от чтения газеты.

— Да он все об этом, — сказал Саша равнодушным голосом. — Чего ты так волнуешься, будто не видел этого раньше.

— Такое я вижу впервые, — все тем же возмущенным тоном произнес Женя, стоя посреди палаты и ища понимания у присутствующих. — Но как, как они могли? И это на глазах у всего мира! Нет, я не понимаю. Что хотите со мной делайте, не понимаю.

— Что ты удивляешься, — равнодушно произнес Саша. — Будто бы не знаешь: плевать они на нас хотели. Они не остановятся, даже если для этого понадобится расстрелять половину населения. Так было, есть и будет. Такова уж человеческая природа.

— При чем здесь природа? Это власть так на людей действует. Нет такого человека, которого бы власть не испортила. Дело в том, что, будучи наверху, можно хорошо жить за чужой счет.

— А я полагаю, что для некоторых людей обладание властью само по себе наслаждение. Но что еще важнее — для многих это просто мечта. Мало кто в детстве не мечтал стать главой государства, но лишь для немногих это становится смыслом жизни. Цель добиться власти, а затем и удержать ее оправдывает любые средства. А разве ты не хотел бы стать самым главным?

— Я сумасшедший, что ли? Опозориться на весь свет, чтобы потом свои же дети возненавидели? По мне, лучше проживу в нищете, чем царствовать короткий срок, а потом не знать куда от стыда деться.

— Нет, что не говори, а есть среди них интеллигентные люди. Во всяком случае, с виду многие из них порядочные. А если судить по тому, что говорят, то вроде бы искренне хотят сделать благо окружающим.

— Для того, чтобы делать добро, вовсе не обязательно лезть во власть. Стремление достичь как можно большей власти, чтобы осчастливить как можно больше людей, это неправильное, я бы даже сказал — извращенное представление о смысле жизни. Хотя, когда не удается изменить собственное бытие, хочется изменить мир.

— Но согласись, есть среди них и умные люди.

— Умный человек не полезет в политику, поскольку видит лучшее применение своим способностям.

— Но если умные и порядочные люди не будут нами командовать, то придут дураки или подлецы, и тогда уж точно жизни не будет.

— Мне кажется, жизнь определяется не властителями, а талантами. Талантливый человек не стремится в кресло администратора, поскольку может выразить себя в творчестве, тогда как правители лишь используют то, что создано другими людьми. Для кого власть только средство реализации благих намерений, тот никогда не опустится до недостойных приемов, ставящих под сомнение цель его прихода к власти.

— Раньше, когда мы не знали, было лучше. Предполагали, что наверху честные и умные люди. А когда иллюзии рассеялись, то обнаружилось, что правители напоминают тараканов в банке. Нет, что ни говори, а простые люди не лезут наверх. Они живут тихо и счастливо, не стремясь никому доказать, что они умнее или лучше.

— Грязные политиканы! Они готовы на все, лишь бы удержаться у власти, — сказал Женя. — А еще кричат о нравственности! Какая, к черту, нравственность, когда речь идет о власти?!

— Политика — это аморализм в его крайних формах, который столь же рьяно прикрывается моралью, — заметил Дмитрий. — Я убежден, что политика — грязное дело и что порядочный человек, даже если и пойдет во власть, искренне желая принести пользу людям, рано или поздно уйдет, как только увидит, с какой безнравственностью власть связана. Ведь соглашаться со злом, даже если оно неизбежно, значит самому стать безнравственным человеком. Если же уважающий себя человек не покинет свой властный пост, то необходимость принимать определенные решения заставит его искать компромисс между своими моральными принципами и безнравственностью политики. Власть — это зло. А хождение во власть — духовное самоубийство. Тот, кто это понимает, добровольно подает в отставку.

— Это ты чего-то замудрил. Все гораздо проще, — сказал Александр Иванович. — Политики всегда лишь прикрываются интересами народа, чтобы пробраться к власти, но как только становятся руководителями, так забывают об интересах тех, кто их выбрал. А все потому, что главное для правителей — сохранение власти. Ведь если не сумеешь удержать власть, значит, не будет возможности и сделать что-то. Поэтому начальники думают прежде всего о том, как сохранить свои полномочия, а потом уже обо всем остальном.

— Я тоже так полагаю. Психология любого профессионального политика и чиновника такова, что он в своей деятельности все подчиняет интересам собственного выживания и продвижения. Чтобы понять тайный смысл запутанных действий властителей, нужно осознать, что все свои действия и реформы они проводят прежде всего в своих собственных интересах.

— А я считаю, что власть нужна уже потому, что необходимо бороться с внутренними, да и с внешними врагами.

— Неужели ты думаешь, что это простые люди воюют между собой? Ведь даже дураку ясно, что народ используют как пушечное мясо. Правители всегда решали свои проблемы с помощью нашей крови. И ненависть для этого разжигают, потому что просто так никто никого убивать не станет. Разве мало было в мире войн, причины которых трудно объяснить? Может даже сложиться впечатление, будто люди не хотят спокойной жизни, а потому и воюют. Что, например, мешает христианам и мусульманам жить в мире? Да ничего. Разве трудно жить дружно одной семьей представителям разных национальностей? Без проблем. Все эти межнациональные конфликты провоцируются властителями, их расчетами или ошибками. Ведь именно во время войны легче всего удержаться у власти, доказав необходимость своего правления.

— Но, согласись, надо же и с преступностью бороться?

— А откуда она берется, преступность? Разве преступниками рождаются? Нет, ими становятся. И если власти создают такой порядок, при котором одни грабят других, когда невыгодно или невозможно жить честно, разве не властители ответственны за нарушение закона? Они и законы издают для нас, простых людей, а вовсе не для себя. Ведь это они подталкивают людей к совершению преступлений, создав невыносимые условия жизни. Конечно, всегда есть исключительные случаи, когда преступления неизбежны. Но я полагаю, что сплоченное общество способно самоочиститься без физических расправ. Только властителям это не нужно. Им выгодно использовать преступность в своих политических целях, устрашать ею и тем самым доказывать необходимость усиления власти. Это тот же прием, когда пугают внешним врагом, готовым напасть на страну. Если врага нет, то его выдумывают и внушают людям страх. А все потому, что наличие опасного противника помогает властителям поддерживать миф о своей якобы неизбежной необходимости. Любая власть требует своего оправдания или объяснения. Война — это всегда результат борьбы за передел власти и к тому же наилучший способ ее укрепления, поскольку именно в состоянии войны без диктатуры не обойтись. Так всегда было, есть и будет, когда в борьбе за влияние людей будут одурачивать, называя бойню межнациональными конфликтами, борьбой за суверенитет или обороной от агрессора. Войны, как и любые другие конфликты, происходят потому, что кто-то начинает считать себя лучше, обосновывая этим необходимость эксплуатации менее развитых народов.

— Нет, все дело в том, что рано или поздно сильные начинают главенствовать над слабыми. Может, кому и удобна демократия, а меня лично устраивает диктатура. Надоел беспорядок.

— Ты прав, всякая власть, всякий политический режим соответствует потребностям людей.

— Стрелять надо этих демократов!

— Но как же отличить их от не демократов?

— В особенности вешать тех, кто с бородой.

— Значит, и меня?

Возникла пауза.

— Пусть лучше будет один правитель на земле, а то передеремся и перебьем друг дружку, власть-то деля. Может тогда только войн не будет.

— Брось, все равно драться будут, потому как примирить всех людей на земле невозможно — каждый хочет быть лучше другого. Поддерживать мир можно только с помощью силы.

— Победить народы невозможно, но можно их объединить.

— Само по себе объединение благо, только где гарантия, что оно будет основано не на превосходстве одного над другим?

— Объединить людей может не сила меча, но идея. И только та идея завоюет мир, которая в наибольшей степени будет соответствовать представлениям большинства о справедливости. А — справедливость это равенство, братство и любовь.

— Какое может быть братство, если сосед соседу готов глотку за пустяк перегрызть. Нет, справедливость — это представления каждого о должном. Только перед угрозой глобальной катастрофы народы смогут объединиться.

— Нет, нужна идея, которая бы сделала всех братьями, общее дело, необходимое всем и каждому, как, например, защита окружающей среды. Людей соединяет не страх, а любовь.

— А я считаю, что самая большая трудность на пути к объединению — это личная собственность. Потому что для большинства людей собственность — это свобода и независимость, а также воплощение страха перед смертью и голодом, но что важнее — выражение себя. Поэтому отказ от права владения для них означает потерю личности. Хотя лишь тот, кто сможет отказаться от права на собственность, только и есть личность, поскольку она — личность, не зависит от вещественных атрибутов ее выражения.

— Ну, ты замудрил. Нужно ли вообще объединяться? Ежели я, к примеру, не согласен с вашей идеей, значит, должен буду подчиниться. А это уже насилие, лишение свободы выбора. Всех исправить невозможно. Изменяется каждый в отдельности сам. А захочет ли — это его личное дело. Не может быть универсального рецепта. Ведь даже принимая лекарство, каждый по-своему вылечивается; иначе это были бы уже не люди, а машины. В сложном механизме трудно разобраться, а каково в человеке, который сам не знает, чего хочет. Навязывать общее для всех дело, даже тысячу раз полезное, значит убивать индивидуальность.

— Что же, по-твоему, важнее: интересы общества или личности?

— Общество с личности начинается и ее развитием измеряется. Каждый человек людям служить хочет. Но только добровольно, осознав, что с него все начинается, и что каждый отвечает за происходящее. Нужно, чтобы эта идея пришла ко всем, но через каждого! Всеобщее примирение вряд ли возможно. И дело не в цивилизации, не в прогрессе, а в природе человеческой, в психологии. Человек хочет быть одновременно и частью всеобщего, и принадлежать к особенным, при этом оставаясь самим собой. При всем желании человек не сможет полностью раствориться во всеобщем братстве людей, потому что он неповторимая индивидуальность. Так и с народами. Каждый народ неповторим, в каждой нации есть то бесценное, чего нет у других. Человек среди себе подобных хочет найти своих, чтобы не потерять себя. Объединиться люди, наверно, и смогут, а вот примириться едва ли.

— Почему же?

— А почему люди ссорятся, а иногда и убивают друг друга? Причины мировых конфликтов те же, что и ссоры двух влюбленных. Будет всемирное правительство, сохраняющее мир и безопасность на земле, но будут и убийства из-за ревности. И ничего с этим не поделаешь.

— Но почему? Почему?

— Наверно, потому, что каждый хочет оставаться самим собой, верить в свои идеальные мечты и надеяться, что когда-то они сбудутся. Человек не может без сказок. Сказки есть особая форма веры в лучшее, в исполнение своих желаний. Однако не все желания на пользу человеку. Человек никогда не перестанет верить, потому как иначе умрет! Вера душу жизнью наполняет!

— Я многое могу понять, — сказал Женя, — но как можно убивать ни в чем не повинных людей и при этом называть себя приверженцами свободы и демократии?

— Я бы тебе сказал, кто они такие, да ругаться не хочется. Это чистые оборотни. Они готовы назвать себя кем угодно, лишь бы пролезть наверх. Ведь они ничего не умеют делать, кроме как давать указания. А потому, чтобы прийти к власти и удержать ее во что бы то ни стало, любые средства для них хороши.

— Цель всегда оправдывает средства. Важно лишь, какая это цель! Тот, кто хоть однажды поступился своими нравственными принципами ради власти, тот уже сам никогда от нее не откажется.

— Лично меня больше всего возмущает, когда те, кто называет себя хранителями законности, призывают расстреливать ни в чем неповинных людей.

— Всегда страдают невинные.

— Сволочи, сволочи! Ведь для каждого очевидно, что этими бомбежками они пытаются лишь укрепить свою власть.

— Всегда убивали и будут убивать неугодных. И прежде всего тех, кто претендует на власть, будь то власть над умами или душами людей.

— Но меня возмущает, что при этом они имеют наглость объявлять, будто отстаивают демократию и свободу, цинично спекулируя этими понятиями. Кричат, что пекутся об интересах народа, и при этом расстреливают этот самый народ. Ты только сам посмотри.

Женя уменьшил звучание магнитофона и включил телевизор.

На экране возникло горящее здание. Всюду метались люди, слышны были разрывы бомб. Появилась надпись “прямое включение”.

— Ну что, убедился?

Это было непостижимо! Под аккомпанемент прекрасной музыки Моцарта люди убивали друг друга!

Но самое ужасное для Дмитрия было в другом — он лежал на кровати и смотрел на экран телевизора, а в это самое мгновение разорвался снаряд и находящегося рядом человека разнесло на куски.

Вынести это было невозможно!

Божественная музыка сопровождала уничтожение ни в чем неповинных людей. Показали искалеченного ребенка, который лежал весь окровавленный на больничной койке с оторванной взрывом ногой, трупы людей.

Дмитрий почувствовал, что его сейчас вырвет.

— Нет, не могу на это смотреть, — сказал он и выключил телевизор.

В образовавшейся тишине продолжала звучать музыка бессмертного Моцарта.

“Мир погубит равнодушие”, — промелькнула мысль.

Резко стукнув по клавише “стоп”, Дмитрий выключил магнитофон.

— Можно ли наводить порядок такой ценой? — спросил он сам себя.

— Что же делать, если ничего не остается и приходится решать проблему таким образом?

— Нет проблемы, решение которой оправдывало бы убийство человека.

— А война?

— Война — признак интеллектуального бессилия или коварства властителей. Таким образом они решают задачу повышения собственного рейтинга за счет чужих жизней. Властители, развязывающие войну, не любят свой народ, если они вообще кого-то любят. Ведь политиком, как и любым человеком, в конечном итоге управляет либо ненависть, либо любовь.

— А я знаю много желающих повоевать, причем все равно где и с кем, и даже не за деньги.

— Для таких людей война — просто выход из жизненного тупика, способ избавиться от пустоты существования. Фактически это самоубийцы.

— Чем же тогда отличается убийство на войне от обычного убийства?

— На войне посылают убивать, обосновывая это государственными интересами. При этом солдат уверяют, что “с нами Бог” и что, мол, они находятся под защитой закона. Таким образом властители хотят избавить убийц от угрызений совести. Ведь убивают-то не они! Да и умирать приходится не им. Как себя оправдать, когда, сам того не желая, убьешь ни в чем не повинного ребенка?

— На войне как на войне.

— Да, все дело в цене. Вот только сколько стоит жизнь человека? И что является эквивалентом оценки? Разве можно человеческую жизнь оценить? Она бесценна!

— Все имеет свою цену там, где все продается и покупается.

— Для правителей она ничего не стоит.

— Что же это за весы такие, на которых определяют, справедливо или несправедливо платить жизнью невинного ребенка за чьи-то политические просчеты?

— Лес рубят, щепки летят.

— Однако вряд ли ты согласишься, чтобы этой щепкой была голова твоего сына или дочери. Я убежден, заповедь “не убий” — не пустое установление, а некий закон, за нарушение которого обязательно придет расплата.

— Ну, а если на меня нападают и собираются убить? Разве я не имею право на самозащиту, даже если при этом умрет тот, кто покушается на мою жизнь?

— Никто не нападает просто так. Чтобы понять это, нужно вникнуть в мотивы и причины агрессивного поведения. Убийство часто — всего лишь средство или отомстить, или заработать, или защитить себя. Причины такого поступка должны быть очень весомы, ведь убивая другого, человек убивает и сам себя. Никто не имеет права лишать жизни другое живое существо.

— Это я уже где-то слышал. Неужели ты будешь совестить того, кто тебя грабит или насилует?

— А что лучше, пострадать или совершить ответное, быть может, худшее насилие?

— Если на меня кто-то первым напал, то я буду защищаться, тем более что имею на это право. Если же кто-то убьет моего ребенка, то буду мстить, пока не добьюсь справедливости.

— Когда человек совершает преступление, его мало смущает наказание. Каждый поступает сообразно своему представлению о справедливости. Даже закоренелый убийца оправдывает свои действия, полагая, что совершаемое им убийство есть проявление справедливости. Самый кровожадный насильник имеет свои мотивы поступать так, как он поступает. А все потому, что редко кто считает себя хуже других.

— Так можно оправдать что угодно. Вон недавно один расстрелял ни в чем неповинных детей. Так что же, его тоже оправдать?

— Надо прежде постараться понять, почему он это сделал, где находится источник зла: в самом человеке или вне его? Достоевский не верил, что зло является нормальным состоянием людей.

— Это какой Достоевский? — спросил Саша. — Который в сборной по футболу играл? Теперь понятно, почему наши проиграли.

— Это Сатана всех путает, — сказал Александр Иванович.

— Но ведь конкретное зло осуществляет человек. Лично я причины преступности вижу прежде всего в нарушении справедливости.

— Но ведь каждый понимает справедливость по-своему. Оттого и конфликты.

— Никто не пожелает себе зла. А потому не делай другому того, чего себе не желаешь.

— Тогда получается, “око за око, кровь за кровь”?

— Убивая другого, ты убиваешь себя, поскольку зло не исчезает, а всегда возвращается к своему источнику, даже если содеянного вначале не узнают. Поэтому, если не хочешь попасть в замкнутый круг кровной мести, ты должен простить. Но почему-то прощение воспринимается как проявление слабости. Возможно, преступность потому и существует, что люди, сами, придумывая для себя законы, всегда оставляют возможность их обойти.

— Нет совершенного закона.

— Есть.

— Это какой же?

— Тот, что внутри нас, по которому мы созданы. Только он может обеспечить справедливый порядок в интересах всех. Необходимо только, чтобы каждый имел то, что ему нужно, а не то, что ему хочется.

— А мне много что нужно.

— Единственное, что нужно всем — это любовь.

— Опять ты о своем, демагог.

— Я убежден, справедливость существует. Справедливость — это своего рода уравновешивание добра и зла. Содеянное зло, как и добро, никогда не исчезает бесследно. Скажем, сделал ты человеку приятное, он сделает другому, другой третьему, а этот третий, может быть, сделает приятное тебе. Точно также и со злом. Любая пролитая кровь не забывается. Расплата за содеянное зло всегда наступает, даже после смерти. И тогда оставленный греховный след на земле превращается в кару для детей. Любой тиран в конце концов становится жертвой творимого им беспредела, потому что всякому террору противостоит бесстрашие тех, кто ради торжества справедливости готов принять смерть.

— Но почему человек совершает преступления, даже когда у него есть все?

— Возможно, те, кто совершают преступления, считают себя в чем-то обиженными, раз они сознательно отвергли известные каждому общепринятые представления о добре. Я убежден, люди творят зло от отчаяния, оттого что не могут творить добро, или просто от обиды за нелюбовь и непонимание. Вряд ли нормальный человек испытывает радость при виде чужой боли. В человеческом организме существует инстинктивное неприятие убийства. Преступление — это не произвольное установление властителей, а противоестественное природе человека и вредное общежитию людей.

— Но если жажда убийства это патология, то почему она возникла?

— В этом мало кто хочет разобраться. А потому зло твориться вновь и вновь. И никто, никто не хочет понять, почему человек совершает насилие, в душе желая любви. А ведь в любви нуждается каждый, причем более, чем в ненависти. Да и что такое ненависть? Это всего лишь невостребованная любовь, любовь, которая не может себя выразить. Люди заводят домашних животных, потому что хотят заботиться о ком-то, быть ласковыми и проявлять нежность. Им просто не хватает любви. Мало кто задумывается о том, что сама жертва часто провоцирует преступника на более тяжкое преступление, чем то, которое он готовился совершить.

— Дима, ты противоречишь сам себе. Ну, а на войне? Если не будешь убивать, то убьют тебя.

— А что тебе кажется легче: убить человека или умереть самому?

— Никто умирать не хочет.

— Но стоит ли цепляться за жизнь, покупая ее ценой подлости и предательства?

— Другой-то не будет.

— А вот я думаю, что мы живем не один раз. Наверно, в этом и состоит наше с тобой различие. Если жизнь дается несколько раз, то не просто же так, а для чего-то. Вот как ты думаешь, зачем?

— Я полагаю, что раз самое дорогое у человека — его жизнь, то и все проблемы должны решаться с позиций ее наивысшей ценности. Ради жизни можно пожертвовать всем.

— Бросьте, просто своя дороже, чем чужая. В этом все и дело.

— Мне кажется, что ты, Дима, крайний индивидуалист. Живешь сам по себе, и наплевать тебе на весь мир, даже если рядом с тобой кто-то страдает. Ты любишь разглагольствовать, но никогда не поможешь ближнему.

Дата добавления: 2015-05-09