Зак. 494 5 страница

Первый свиток составляют песни под рубрикой «песни о разном» («дзока»), расположенные в основном в хронологиче­ском порядке, причем единицей временного измерения служит правление того или иного «императора» — от Юряку (456— 479) до Гэммзй (707—715). Содержание песен категории «раз­ное» действительно достаточно разнообразно и, с точки зрения человека современного, вряд ли сводимо в одну рубрику — здесь представлены песни любовные, исторические, воспевающие при­роду и т. д. Однако для японцев того времени дробная темати­ческая классификация являлась, видимо, не слишком уместной и нужной. Как мы убедимся позднее, им было более присуще построение классификаций, отталкивающихся от формальных признаков функционирования стихотворений. Собственно гово­ря, и хронологический принцип организации поэтического мате­риала в достаточной степени может быть интерпретирован как формальный. К тому же всякая хронологическая последователь­ность имела для японцев особый смысл, если учесть столь проч­но укоренившийся в их сознании и быту культ предков, одним из функциональных предназначений которого в историческое время является тотальная хронологическая разметка мира. Хро­нология пришла в поэтику не из исторических хроник. Здесь мы имеем дело с более универсальной закономерностью миро-видения, не ограниченной жанрами.

Большинство стихотворений первого свитка имеют не только временную, но также и авторскую атрибуцию, причем многие из них принадлежат кисти или самих «императоров», или же чле­нов правящего рода, сановников.

Таков же и состав авторов второго свитка. Среди его источ­ников— два личных сборника (Яманоуэ Окура и Каса Канаму-ра), а также анонимный сборник «старых песен». Кроме того, имеется отсылка к «одной книге» (подобные упоминания не известных нам сочинений неоднократно встречаются и в после­дующих свитках).

Во втором свитке собраны песни еще двух основных катего-

4 Ззк. 494

рий «Манъёсю»: песни-переклички и плачи, также расположен­ные в хронологическом порядке. В первой категории представ­лены произведения, имеющие непосредственный адресат. Неред­ко приводятся и ответные песни. Данный способ построения тек­ста имеет особенно большое значение для последующего разви­тия японской поэзии, в которой принципы диалогичности полу­чают усиленное развитие.

Принцип этот сформировался, вероятно, достаточно рано, как то видно хотя бы на примере весьма архаических погребальных песнопений, содержащих прямые мифологические аллюзии. Сре­ди плачей большинство произведений составляют нагаута вме­сте с примыкающими к ним «ханка» («ответная песня») в фор­ме танка. Ханка представляют собой вариации на мотивы, раз­рабатываемые в нагаута. И хотя в дальнейшем нагаута сла­гаться практически перестали, диалогичность остается чрезвы­чайно характерной особенностью японской поэзии на всем про­тяжении ее исторического развития.

В начале третьего свитка также собраны «песни о разном», однако здесь отсутствует деление по правлениям императоров. С другой стороны, в этом разделе, как и в двух других («песни-аллегории» и «плачи»), стихи все же подчиняются хронологиче­скому порядку их сочинения.

«Песни-аллегории» выделяются в отдельную категорию не по тематическому признаку, а по приему, который в них исполь­зован. Данная категория подтверждает, что классификация по содержательному принципу окончательно утвердиться еще не успела. Основное деление, проведенное составителями «Манъё­сю», относится к поэтической форме (нагаута, танка, сэдока, ханка). Главная, с точки зрения современного наблюдателя, те­ма— «любовь» — в рубриках антологии не названа, и любовные стихи разнесены по разным рубрикам. Рубрики же, представлен­ные в первых двух свитках («разное», «переклички» и «плачи»), заимствованы из китайской поэзии. Выделение «перекличек» к тому же явно проведено не по тематическому, а по формально­му признаку, чем, видимо, и обусловлено охотное признание их в качестве одной из основных рубрик «Манъёсю».

В составлении третьего свитка самое деятельное участие при­нял Отомо Якамоти (? — 785). В этом убеждает значительное число песен, принадлежащих ему самому (они датированы с точностью до дня), а также членам рода Отомо (датированы с точностью до месяца). Здесь же содержится и «сериал» Яка­моти из 13 песен, восхваляющих вино (№ 338—350). Ито Хи-роси вполне справедливо, вероятно, полагает, что последователь­ность эта обладает определенной структурой [Вака бунгаку, 1984, с. 9—15]. Данная серия не имеет монологического харак­тера. Структура последовательности, определяемая самим ис­следователем в терминах традиционной поэтики как «рэнга-об-разная» (т. е. такая, в которой каждая песня является продол­жением предыдущей; о жанре «рэнга» см. [Майнео. 1978]), об-

Г ладает, безусловно, диалогическим свойством: ни одно из сти­хотворений не может быть адекватно интерпретировано в от­рыве от соседствующих с ним — каждое является откликом на предыдущее.

Диалогичность, таким образом, может пониматься не только как обмен репликами между отдельными поэтами, но и как об­мен смыслом между самими произведениями, принадлежащими одному и тому же лицу.

Весь четвертый свиток занимают песни-переклички, с наи­большей полнотой реализующие диалогический потенциал япон­ской поэзии. Приводится несколько серий, представляющих со­бой обмен поэтическими посланиями (в большинстве своем — любовными). Песни расположены в основном в хронологическом порядке, хотя деление по правлениям императоров и не прово­дится. В свитке почти не содержится нагаута, и, следовательно, воспеванию ценностей, имеющих общегосударственное значение, уделяется меньшее- место, нежели в начальных свитках (эта тенденция просматривается уже в третьем свитке). Ранних пе­сен мало. Много произведений Якамоти и других членов его рода.

В пятый свиток входят «песни о разном», расположенные в хронологическом порядке. Исследователи, однако, отмечают, что в этом свитке фактически содержатся также «переклички» и «плачи». На этом основании некоторые из них придерживаются мнения об отсутствии рубрики «разное» в первоначальном ва­рианте рукописи пятого свитка [Манъёсю, 1960, т. 2, с. 26]. | Здесь мы имеем дело с достаточно распространенной тенден­цией: объяснить несообразное (с точки зрения современного исследователя), исходя не из внутренней логики построения текста, а с помощью якобы имевших место.интерполяций.

Рубрикация (какие бы претензии мы к ней ни предъявляли) является одним из основополагающих принципов построения «Манъёсю». При естественной в период начального этапа рас­пространения письменности ограниченности доступа к информа­ции, составитель каждого свитка пользовался источниками, име­ющими отношение к непосредственному кругу его общения. Корпус источников, с которыми работал составитель, был впол­не обозрим и конечен. Непривычность тематической в своей ос­нове классификации, навязываемой китайскими поэтологически-ми представлениями о гармонии, вызвала серьезные трудности в адаптации для малорасчлененного сознания того времени. С другой стороны, представление о хронологии как о структуро-формирующем принципе было хорошо осознано, как то видно из наиболее ранних источников японской письменности.

Реальный процесс создания пятого свитка происходил, види­мо, следующим образом: вначале составлялась хронологическая последовательность. Поскольку же тематическое расчленение временной последовательности явилось бы деформацией основ-I ного структурирующего принципа мировосприятия, то такая ра-

4*

I У 7

бота и не проводилась, так что составителям пришлось опреде­лить пятый свиток наиболее нейтральным образом — как «песий о разном».

В пятый свиток входят по преимуществу стихи, сочиненные в поэтическом кружке, сформировавшемся на Кюсю в VIII в. (подобных объединений, имеющих тенденцию к быстрому распа­ду и образовавшихся вокруг особенно склонных к сочинительст­ву чиновников, существовало на протяжении VIII в. по крайней мере семь [Вака бунгаку, 1984, с. 30]. Из известных поэтов в кружке участвовали Отомо Табито (665—731), Яманоуэ Окура (660—733). Примером коллективной деятельности кружка мо­жет послужить серия из 32 стихотворений (№№ 815—846), сло­женных 13-го дня 1-ой луны 730 г., когда чиновники собрались в доме губернатора Кюсю Отомо Табито. Обмениваясь чарками с вином, гости вместе с хозяином предались сочинению стихов, воспевающих цветение сливы (временное и пространственное совмещение сочинительства и этикетного винопития закреплено и в слове, обозначающем пир,— «утагэ»; где «ута»—«песня»). Каждый из участников (от губернатора до писца) сочинил по одному стихотворению. Расположение стихов отражает хроно­логическую доминанту мировосприятия японцев. На сей раз она реализуется тематически: виачале располагаются стихи, посвя­щенные началу цветения, затем цветы достигают полного цве­тения, потом — опадают. Порядок прочтения стихов на пиру нам неизвестен. Но, во всяком случае, в окончательном виде хроно­логия расположения стихов — тематическая: стихи подчиняются изменениям, происходящим в объекте описания.

Диалогичность сочинений «Манъёсю» была рассчитана не на преодоление межкультурных или же сословных границ. Стихи, зачастую имеющие прототипы в народной поэзии, обращены прежде всего к равным себе, что означало в тогдашних усло­виях обращение к тем, кто был причастен к государственной службе, т. е. грамотен. Стихи для поэтов эпохи Нара служили, в частности, средством социальной идентификации. С точки зрения поэтологической такая диалогическая последовательность служит вечным двигателем пространственно-временной экспан­сии стиха, а с точки зрения социальной — создает общи::: для участников «турниров» корпус текстов, этикетно подтверждаю­щих единство группы (формальной или неформальной).

Таким образом, диалогичность японской поэзии (а вместе с ней и культуры вообще), не имеет ничего общего с диалогич-ностью культур Древней Греции или Китая (о последней см. [Кроль, 1987]), которые можно было бы определить как «диа­лог диспута», имеющего основной целью наилучшее обоснова­ние собственной точки зрения. Диалогичность в ее японском истолковании ставит своей задачей прежде всего гармонизиро-вание собственного высказывания с высказыванием партнера по диалогу.

Так же как и в серии стихов о сливе, многим песням пято-

го свитка предшествуют вступления на китайском языке. И если в поэзии VIII в. наблюдается сосуществование китайского и японского языков (о китаеязычных антологиях будет рассказа­но ниже), то в прозе безраздельно господствует китайский ли­тературный язык.

Шестой свиток целиком посвящен «песням о разном». Он является логическим продолжением первого: круг его авторов ограничен столичными придворными, а наиболее раннее стихо­творение датировано 723 г. (последняя песня 1-го свитка отно­сится к 712 г.). В случае, если составителям не удавалось со­блюдать главный, хронологический, способ организации мате­риала, они помещали недатированные песни, исходя из их те­матики, после датированных. Так, несколько неатрибутирован­ных танка получают в этом свитке статус «ответных песен», создавая с предшествующей нагаута диалогическую пару.

В свитке содержится 21 недатированное стихотворение из личного сборника Танабэ Сакамаро. В целом же стихи шестого свитка покрывают период в семь лет.

Важной особенностью данного свитка является обилие песен, сложенных экспромтом. Большинство из них появились на свет в результате ситуации, определенной этикетом: на пиру, по по­велению императора. Показательно, что песни «по повелению» могут быть сложены преимущественно по приказу императора. Другое, пусть даже и чрезвычайно влиятельное лицо, такими полномочиями обладает в меньшей степени. Ритуальное проис­хождение поэзии, в том числе и японской, вряд ли может быть оспорено. В данной ситуации в ослабленной форме закрепляет­ся функция императора как верховного жреца. Поэты же вы­ступают в качестве «младших жрецов», выражающих с по­мощью песни покорность правителю (большинство песен, сло­женных по приказу, представляют собой подобие молитвы, со­держащей пожелание процветания и долгих лет жизни).

Однако в этом же свитке есть и экспромты, не связанные с этикетно обусловленной ситуацией, когда, например, сочинитель вспоминает о далеком дворце ёсино (№ 960) и немедленно, как это явствует из предисловия, слагает песню. Специальное под­черкивание в предисловии быстроты сочинения дает основания думать, что подобный способ сочинения не был единственно возможным. В исторической перспективе, однако, именно экс­промт получил усиленное развитие в средневековой поэзии.

Здесь уместно остановиться на примечаниях к стихам, заго­ловках, предисловиях и послесловиях («котобагаки», «хасига-ки»), в достаточном обилии имеющихся в тексте памятника. Проза является чрезвычайно значимым элементом стихотворе­ния, несмотря на ее внешне подчиненную функцию. В дополне­ниях (назовем их так для краткости) к стихам могут уточнять­ся авторство и датировка, приводятся обстоятельства создания стихотворения (эмоциональные и житейские).

Как мы уже отмечали в разделе, посвященном историогра-

I

фии, для произведений, ориентированных на устное творчество, более характерно указание на обстоятельства создания текста. нежели на формулирование побудительных мотивов к сочини­тельству. Сами обстоятельства служат в данном случае доста­точным оправданием бытия текста.

Из дополнений мы узнаем также некоторые подробности биографии поэта, хотя не личность создателя стоит в центре внимания дополнений. Дополнения представляют собой прежде всего «биографию стихотворения», но в условиях 'Незначительной дифференцированное™ индивидуальных стилевых различий они служат мощным средством индивидуализации поэзии. Не слу­чайно поэтому, что таких дополнений к стихам Какиномото Хи-томаро (наиболее крупного представителя полуавторской-по-луфольклорной поэзии) имеется значительно меньше, чем к произведениям поэтов, чье творчество несет больший отпечаток их личности.

В седьмом свитке, так же как и в третьем, собраны «песни о разном», «аллегории» и «плачи». Однако этим и исчерпы­вается сходство между двумя свитками, что лишний раз под­тверждает весьма внешний характер данного типа классифика­ции, заимствованной из Китая.

Подавляющее большинство песен свитка не имеют автор­ской и хронологической атрибуции, т. е. они являются продук­том фольклорного или же полуфольклорного творчества. 56 сти­хотворений взято из сборника Какиномото Хитомаро (вторая половина VII—начало VIII в.), 54 — из «старинного сборника» и «сборника старинных песен», т. е. собраний, в которых фоль­клорная поэзия представлена наилучшим образом. В свитке присутствует также самая большая в «Манъёсю» группа сэдо-ка — 24 песни.

Значительной части «песен о разном» свитка предпосланы заголовки, тематически определяющие объект стихотворства. Последовательность расположения песен в этом цикле не слу­чайна. Несомненно, что данный тип классификации намного ар­хаичнее принципа авторско-хронологического и, вероятно, представляет собой сколок древней космологической схемы. В начале цикла расположены песни, связанные с небом (небо, луна, облака, дождь). Затем, через воспевание гор и холмов поэтическая мысль «спускается» к рекам и переходит на мир растительный (цветы, листья, мох, трава), а потом и животный (птицы). Далее объектом стиха становится рукотворное окру­жение человека: село, колодец, цитра-кото (подробнее см [Ер­макова, 1988, с. 80—81]).

В «Аллегориях» также господствует «пространственный» принцип классификации, но с одной существенной разницей: движение направлено от человека к природе.

Поэтика «Манъёсю» запечатлела переходный этап от мифо­логического к историческому сознанию. Сосуществование двух однотипных, но противоположных по направленности движения

мысли классификаций как нельзя лучше свидетельствует об этом. Если в первом случае последовательность описания со­ответствует мифологической схеме, согласно которой рассказ раз­ворачивается по направлению природа ->• человек (извне -»-внутрь), то во втором эта последовательность приобретает «ли­рическое» движение — от человека.

Остается добавить, что многие другие стихотворения рубри­ки «разное» непосредственно связаны с конкретными локусами. О некоторых песнях утверждается, что они «сложены в Ёсино» или каком-либо другом месте. Таким образом, основным струк­турным принципом седьмого свитка был пространственно-гео­графический. Данный принцип, примененный для архитектони­ческого построения этого, а также четырнадцатого свитка, яв­лялся одновременно одним из основных поэтологических прие­мов «Манъёсю»: с его помощью актуализировался внутренний мир человека, о чем будет рассказано ниже.

Как уже стало, вероятно, понятно из вышеизложенного, со­ставители «Манъёсю» не выработали единого подхода к орга­низации поэтического материала. В восьмом свитке мы сталки­ваемся еще с одним принципом членения: по временам года (он встречается также в десятом свитке), который для «Манъёсю» является лишь одним из возможных, но получает преобладаю­щее значение в позднейших средневековых антологиях.

Повышенное внимание к смене времен года свойственно всем земледельческим народам — подобное членение достаточно арха­ично по своему происхождению. Характерная для земледельцев циклическая временная доминанта дополнена в «Манъёсю» ис­торическим пониманием течения «авторского» времени — стихк в сезонных разделах расположены в хронологическом порядке их написания. Весенних и осенних песен значительно больше, нежели летних и зимних. Это связано, по всей вероятности, с большим вниманием, которое уделяет аграрная обрядность синтоизма этим временам года — именно на них приходится большинство календарных обрядов.

В свою очередь, каждый из сезонных подразделов состоит из двух частей: «разные песни» и «песни-переклички» (первые чис­ленно превалируют). Для характеристики сознания поэтов «Манъёсю» весьма показательна привязка любовных песен (пес­ни-переклички) к сезонной цикличности: развитие любовной те­мы еще не создает собственных «внутренних» временных отно­шений (как это произойдет в позднейших антологиях, где лю­бовные стихи располагаются в соответствии с «любовной хро­нологией»— от зарождения чувства к его увяданию) и не эман­сипируется окончательно от «внешнего времени».

Девятый свиток обладает такой же трехчленной структурой («разное», «переклички», «плачи»), что и первый — второй свит­ки. В целом прослеживается намерение составителей располо­жить песни в хронологическом порядке. В данный свиток вошли стихи из всех личных сборников, представленных в начале анто-

логии. Кроме того, как то следует из примечаний, составителям было известно содержание по крайней мере еще двух свитков — третьего и седьмого, что свидетельствует, по всей вероятности, о сводном «редактировании», произведенном уже после оконча­ния работы по составлению отдельных свитков. В то же время каждый из свитков обладает достаточной обособленностью, что­бы функционировать в качестве самостоятельного текста. В этом смысле не случайна повторяющаяся трехчленная структура свит­ков, создающая определенную иллюзию изоморфности. Ввиду того что источники для составления первого—третьего свитков в целом совпадают, составители, вероятно, вполне могли бы собрать в один свиток все «плачи», в другой — «песни-переклич­ки», и т. д. Однако, похоже, такая задача не входила а их пла­ны. Для них было важнее продемонстрировать сводимость оби­лия поэтического материала к немногим закономерностям. Для средневекового сознания более свойственно ограничивать много­образие мира, а не демонстрировать его многоликость.

Десятый свиток обладает такой же структурой, что и вось­мой: времена года с подразделением на «разные песни» и «пере­клички». Однако на сей раз классификация более дробна: в ка­ждом подразделе последовательно применяется принцип, харак­терный для части седьмого свитка,— стихам предпосланы заго­ловки, определяющие объект данного стихотворения. Заголовки эти стандартизированны: в «песнях о разном» к объекту присо­единяется глагол «ему» — «петь, воспевать», т. е. получается заголовок «поется о...», а в «перекличках»—«сравнивается с...».

Классификация в десятом свитке проведена с большей по­следовательностью, чем в любом другом. Во многом это связа­но, вероятно, с тем, что большинство песен свитка анонимны, обстоятельства их создания неизвестны и к ним неприменим хро­нологический подход, что создавало возможности для более свободного оперирования с материалом без обращения к зкс-трапоэтическим факторам.

Одиннадцатый и двенадцатый свитки принято рассматривать вместе, поскольку они имеют сходную и весьма разработанную структуру построения, также обусловленную анонимностью включенных в них песен. Одиннадцатый свиток состоит из сле­дующих разделов: «сэдока»; «песни, в которых непосредственно высказываются чувства»; «песни, в которых высказываются чув­ства в сравнении с чем-либо»; «песни-диалоги» («песни вопросов и ответов»); «хиюка» (аллегории).

В двенадцатом свитке отсутствуют сэдока и аллегории, но выделены в отдельные категории «думы, навеянные странстви­ем» и «песни, в которых печалятся из-за разлуки». Разделы «песни чувства» и «песни-сравнения» (данные разделы в других свитках «Манъёсю» отсутствуют) встречаются в каждом свитке по два раза. Составители руководствовались, вероятно, тем, что в первом случае песни были взяты из сборника Хитомаро, а во втором их происхождение неизвестно.

Сходность структуры двух свитков еще раз подтверждает мысль о возможности самостоятельного бытования каждого из свитков «Манъёсю», что связано с мировоззренческими и поэто-логическими представлениями составителей о гармонии.

«Песни, в которых высказываются чувства в сравнении с чем-либо», имеют определенный порядок расположения круп­ными блоками: в зависимости от объекта сравнения. Так, в одиннадцатом свитке последовательность из сборника Хитома­ро такова: божественное и небесное, растительный мир, живот­ный мир, рукотворное. Стихи неизвестного происхождения: руко­творное, растения, божественное и небесное, растения, живот­ный мир.

Тринадцатый свиток — единственный в антологии, в кото­ром нагаута численно превосходят танка (66 и 60 соответст­венно). При этом все танка представляют собой ответные песни (ханка) к нагаута, т. е. не являются самостоятельными компо­зиционными единицами.

Песни этого свитка принадлежат в целом к наиболее древ­ним в памятнике. В этом убеждает и их ритмическая органи­зация, и плохая атрибуция произведений. Рубрикация не пред­ставляет собой ничего нового по сравнению с предыдущими свитками: «разное», «песни-переклички», «диалоги», «плачи».

Весь четырнадцатый свиток представляет собой «песни вос­точных провинций». Пожалуй, в этом свитке с наибольшей ясностью выступает интегрирующий смысл классификации. Гео­графический код, заключенный в самом названии свитка, рас­пространен на весь материал, в нем заключенный: анонимные стихи классифицированы по провинциям, в которых они были услышаны (за исключением тех случаев, когда атрибуция не представлялась возможной). Однако составители «Манъёсю» одновременно применяют к этим стихам и более общие катего­рии, встречаемые на протяжении всего текста антологии: «раз­ное», «переклички», «аллегории». Вновь вводится одна рубри­ка — «песни пограничных стражей».

В эпоху складывания централизованного государства оно берет на себя всеобъемлющие функции по структуризации. Эти усилия по унификации стремятся охватить все стороны эконо­мической, социальной и духовной жизни. В данном случае не имеет значения, что попытки эти не всегда носят внутренне непротиворечивый и последовательный характер (как это хо­рошо видно на материале «Манъёсю»), что, впрочем, вряд ли осознавалось самими носителями культуры. Важнее другое: го­сударство (в лице императора, придворных и чиновников) осо­знает необходимость в упорядочивании «хаоса» и начинает вы­полнять задачу по созданию канона (в частности, поэтического) достаточно быстро и успешно: материалы следующей, «импера­торской» антологии «Кокинсю», речь о которой еще впереди, свидетельствуют в пользу этого заключения.

Подавляющее большинство произведений четырнадцатого

свитка принадлежат к фольклорным. Неудивительно поэтому, что они лишены авторской и хронологической атрибуции. Образ­ность же песен демонстрирует тесную связь с бытом и хозяйст­венным укладом крестьян. Лексика свитка также обладает ря­дом особенностей.

Во времена составления «Манъёсю» стихотворному канону было далеко до своего завершения, и классификаторы еще не всегда умели сводить песенное многообразие к немногим обще­значимым рубрикам. Песни пятнадцатого свитка вообще не уместились в применяемые составителями критерии, поскольку их тематика и содержание оказались чересчур конкретны. Произ­ведения этого свитка четко распадаются на два «цикла». Пер­вый из них приурочен к посольству, отправленному в Силла в 736 г. и возвратившемуся на следующий год. К этому же циклу можно отнести и другие, более старые песни, сочиненные при расставании и во время путешествий. Второй цикл представляет собой стихотворную переписку между Накатоми Якамори, со­сланным за участие в мятеже в провинцию Этидзэн, с его воз­любленной Сапо Отогами.

Несмотря на отсутствие в данном свитке рубрикаций, совер­шенно ясно, что мотивы путешествия и связанной с ним разлу­ки послужили объединяющим началом для сведения двух цик­лов в одном свитке.

В шестнадцатом свитке—104 песни. Меньшее количество содержится лишь в первом. Свитку предпослано название: «Пес­ни, связанные с преданиями, и песни о разном». «Песни, связан­ные с преданиями» имеют прозаические вступления на китай­ском языке, в которых поясняется происхождение тех или иных поэтических произведений. Сцепление прозы и поэзии отражает весьма архаическую традицию, зафиксированную в «Кодзики» и «Нихон секи», где подобное соединение обычно маркирует ритуально отмеченную ситуацию. При этом поэтический текст не служит нарративным целям, а представляет собой эквивалент прямой речи.

Среди «песен о разном» встречаются произведения, не име­ющие аналогов в предыдущих свитках. Это и шуточные песни, и песни «на заданные слова», «песни, внушающие страх» и даже «песни, лишенные смысла», представляющие игровую сторону японской поэзии.

Чем ближе к концу «Манъёсю», тем лучше видно «сопротив­ление» поэтического материала тематическим рубрикациям, кото­рые с той или иной степенью последовательности проводились в начале памятника. Последние четыре свитка вообще лишены рубрикаций. Отомо Якамоти внес наибольший вклад в создание этих четырех свитков. Стихи же, не принадлежащие лично ему, так или иначе связаны с ним (стихи, посланные Якамоти, стихи, сочиненные на пиру, на котором он присутствовал, и т. п.).

В японском литературоведении свитки с семнадцатого по двадцатый принято определять как «поэтический дневник Яка-

моти» (стихи датированы и расположены в хронологическом порядке) и считать их прототипом «дневниковой литературы», получившей впоследствии столь значительное развитие. Нам же хотелось бы подчеркнуть, что четыре последних свитка антоло­гии представляют собой «персональный сборник», как он пони­мался в то время. В такой сборник включались (как это можно видеть хотя бы по распыленному в антологии сборнику Хито-маро) не только произведения «автора» сборника, но и сопут­ствующие его жизни сочинения других стихотворцев, вовлечен­ные в силовое поле судьбы поэта. Важно было не только то, что принадлежит кисти самого поэта, но и все то, что сочинено ради него и в его присутствии. Разумеется, это свидетель­ствует о неотчетливо выделившемся авторском сознании. С дру­гой стороны, такое обращение с текстами, принадлежащими к творчеству поэта, характеризует его окружение и время с боль­шей полнотой, чем персональные сборники европейской литера­туры нового времени.

Об интенсивности литературного творчества в нарской Япо­нии некоторое представление дает переписка между Якамоти и Отомо Икэнуси. За время с 29 дня 2-ой луны 747 г. до 2-го дня 5-ой луны Якамоти отправил своему корреспонденту четы­ре нагаута, одиннадцать танка и одно стихотворение на китай­ском языке (Икэнуси же отвечал в той же поэтической форме, которая была предложена ему Якамоти, но танка в результате оказалось девять). А ведь это далеко не все песни, сочиненные за это время авторами.

Обмен поэтическими посланиями свидетельствует не только о достаточно насыщенном процессе литературного творчества. Он свидетельствует и о развитии такого исторически обусловлен­ного понятия, как интимная дружба, потребность в которой в западной традиции осознается в эпоху античности [Кон, 1987]. Обмен посланиями в Японии заменяет собой древний и повсе­местно распространенный обычай обмена дарами. Показательно, что такие послания нередко прикреплялись к какой-нибудь «ве­щи» (ветке сливы, например) и так же, как и более материаль­ные дары, служили для проявления дружелюбных чувств.

«Манъёсю» стала первой антологией японоязычной поэзии, дошедшей до нас. Первой она оставалась еще весьма долго — более века. Уйдя на невидимую нам глубину, поэты вака про­должали оттачивать свое мастерство уже в другом измерении, малодоступном взгляду исследователя, ибо сочинение японских стихов потеряло прежний престиж, и роль передатчика обще­значимых, т. е. санкционированных государством (двором), эмо­ций стали выполнять стихи китайские — «камеи». Собственно говоря, первая антология канси под названием «Кайфусо» («Лю­бимые ветры и морские травы [поэзии]») появилась раньше «Манъёсю» — в 751 г.

Дата добавления: 2015-05-09