Историографии

Появление и развитие концепции предреволюционного

масонского заговора в академической

Конкретным примером деструктивного влияния масонов на русскую государственность является их деятельность, повлиявшая на возникновение революционных событий 1917-ого года. Как только что говорилось, иллюстрация этой деятельности была бы некорректной, если б основывалась на книгах Платонова и ему подобных. Посему в данной части этой работы мы будем опираться в большей степени на работы солидных исследователей.

Кожинов пишет: “В СССР эта тема до 1970-х годов в сущности не изучалась (хотя еще в 1930 году были опубликованы весьма многозначительные - пусть и предельно лаконичные - высказывания хорошо информированного В. Д. Бонч-Бруевича)”[18]. Доктор исторических наук, профессор Б.Ф. Ливчак в конце 70-ых аналогично описывал подобное положение вещей, цитируя именно Бонч-Бруевича: “Роль масонов в февральском движении по свержению самодержавия еще подлежит всестороннему исследованию”. Это замечание активного участника революции, близкого сотрудника В. И. Ленина, знатока сектантских движений в предреволюционной России Д. В. Бонч-Бруевича в свое время не привлекло внимания историков. В советской историографии Февральской революции масоны до последнего времени не получали не только рассмотрения, но и упоминания.

Бонч-Бруевич узнал о влиятельности масонов и их возможной роли в грядущей революции еще в 1899 г. от П. А. Кропоткина. Впоследствии он лично убедился в причастности масонов к пpoтивоправительственному движению. “Оппозиционная деятельность русских либералов имела непосредственную связь с масонами, через них проникала всюду и везде, в самые потаенные места самодержавного механизма... Мне доподлинно теперь известно, писал он в 1930 г., — что такие общественные деятели, как М. М. Ковалевский...- Струве и целый ряд трудовиков, и лиц, принадлежавших к конституционно-демократической, (к-д) и народно-демократической партии, а также принадлежавших, к так называемой народно-социалистической партии — действительно принадлежали к масонским разветвлениям различных их групп, лож, братств и орденов... они даже принимали деятельное участие в февральском движении”[19].

Брачев пишет: “Собственно то, что масоны в России в предреволюционные годы были, знали, кажется, все. Да и персоналии русских вольных каменщиков были у всех на слуху; о них чуть ли не ежедневно напоминала правительству национально-консервативная печать”[20]. Отметим, что подобная публицистическая направленность патриотической печати предавалась мощному остракизму и высмеиванию со стороны либеральных кругов. То есть, слова Брачева, что о масонах тогда знали все, - не совсем верны, так как люди, всерьёз говорившие о масонской угрозе, подвергались социальной маргинализации, а сама масонская тематика высмеивалась и объявлялась нелепой. Кожинов указывает: “… о масонстве еще до 1917 года немало писали и говорили “черносотенцы” [и люди, близкие им по духу]; в этом, как и во многом другом, выразилось их превосходство над любыми тогдашними идеологами, которые “не замечали” никаких признаков существования масонства в России или даже решительно оспаривали суждения на этот счет “черносотенцев”, более того, высмеивали их”[21]. К примеру, в духе подобного остракизма писал в 1912 году И. К. Антошевский: “Масонский вопрос, — <…> вопрос не только исторический, экономический или социальный; но в России еще и политический. В России, где масонство официально запрещено, оно является в глазах публицистов и политиков известного толка вместилищем всяческих ужасов, гидрой революции, социализма, неверия[22] и пр., и пр. На самом деле все вопли о масонском засилье в России просто нелепы”[23]. Давал Антошевский и свои прогнозы в отношении судьбы масонства в России: “Русское масонство если и возродится, то, во всяком случае, не скоро …”[24], как мы теперь знаем, прогноз этот не имел с действительностью вообще ничего общего[25]. Пример маргинализации людей, относящихся к масонству как с реальной политической силе, мы видим в словах одного из крупнейших деятелей символизма серебряного века А. Белого: “… Мысль о тайных организациях во мне оживала… Заработала мысль о масонстве, которое ненавидел я; будучи в целом неправ, кое в чем был я прав. Но попробуй в те годы заговорить о масонстве как темной силе с кадетами? В лучшем случае получил бы я дурака: какие такие масоны? - Их нет. В худшем случае меня заподозрили бы в бреде Шмакова. Теперь, из 1933 года все знают: Милюков, Ковалевский, Кокошкин, Терещенко, Керенский, Карташев, братья Астровы, Баженов… оказались реальными деятелями моих бредней, хотя вероятно, играли в них такую пассивную роль[26].

Теперь обнаружено документально: мировая война и секретные планы готовились в масонской кухне”[27].

Брачев: “О каких документальных данных о масонах писал А.Белый, мы можем только догадываться. Одно несомненно: ни само русское масонство начала века (см. доклад М.С.Маргулиеса “О возрождении масонства “Великого Востока Франции” в России 1906-1908 гг.”), ни его секретные планы более позднего времени действительно большим секретом уже в 1920-е годы ни для кого не являлись. Все было, как говорится, на виду.

Надо было только собрать и профессионально обобщить имевшийся на этот счет материал.

Сделал это уже давно интересовавшийся масонством С.П.Мельгунов”[28].

Один из крупнейших отечественных исследователей масонства, доктор исторических наук, профессор В.И. Старцев менее благодушно настроен к гносеологическому состоянию домельгуновских публикаций и, шире, общественных знаний и представлений о масонстве в 20-ых годах, в частности он пишет: “…еще в начале 20-х гг., <…> представители черносотенно-монархического крыла русской эмиграции начали травлю ее социалистической и либеральной части под знаменем “разоблачения” “жидо-масонского заговора”[29]. Данный историк указывает, что среди этих разоблачений действительно были элементы реальных фактов, элементы качественных исследований, но во много раз больше было желтизны и истеричной конспирологии: “Десятки подлинных свидетельств, опубликованных правыми, утопали в сотнях вымышленных “фактов”, вроде участия в масонском заговоре В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого, П.Н. Милюкова и С.Ю. Витте, а то и П.А. Столыпина. Сенсационные разоблачения обошли журнал “Двуглавый орел”, десятки правых и монархических эмигрантских газет”[30]. При этом Старцев так же отмечает, что первым, кто написал, не жёлтое, а качественное исследование о российском политическом масонстве, был Мельгунов: “Но более или менее объективную информацию сумел за рубежом собрать только С.П. Мельгунов …”[31]

“В вышедшей в 1931 году в Париже книге “На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года”[32] этот известный эмигрантский историк пришел к твердому выводу о существовании масонского заговора накануне и в феврале 1917 года. Вопреки распространенному тогда мнению, отнюдь не так называемый “Прогрессивный блок” (1915) был центром, вокруг которого объединялись буржуазные заговорщики. Центром таким, утверждал С.П.Мельгунов, была тщательно законспирированная масонская организация”[33].

Ливчак по этому поводу пишет: “Тема “Роль масонов в Февральской революции” оставалась в руках белоэмигрантских публицистов и историков. Наиболее; обобщенно она дана С. Н. Мельгуновым в книге “На путях к дворцовому перевороту” (Париж, 1931), где ей отведена глава “Масоны”. Мельгунов и ранее занимался масонами: под его редакцией вышли в 1914—1915 гг. два тома “Масонство в его прошлом и настоящем”. По Мельгунову, русское масонство, пережившее свой расцвет в последней трети XVIII и двух первых десятилетиях XIX в., возродилось в девятисотых годах. Масонские ложи были тогда нелегальными и действовали в условиях строгой конспирации. Но догадка о том, что полиции стала известна тайна их организации, понудила “братьев-каменщиков” в 1911 т. “уснуть”. Тем не менее масоны проникли во многие сферы и оказывали заметное влияние на общественное мнение. В 1915 г. масонство активизировалось, но теперь оно ставило перед собой не характерную для своих предшественников политическую цель — преодоление межпартийных разногласий и объединение “левой” общественности, представителей оппозиционных самодержавию течений. Руководителями движения Мельгунов считает Н. В. Некрасова (депутата Государственной думы, члена ЦК кадетской партии), М. И. Терещенко (миллионера-сахарозаводчика) и А. Ф. Керенского. К осени 1916 г. в масонском руководстве оказались (в дополнение к названным) прогрессисты И. Н. Ефремов и А. И. Коновалов. Квартира Коновалова сделалась центром всех оппозиционных совещаний — отсюда, по словам Мельгунова, идет “штурм власти”, здесь закладывается мост между кадетами и левее стоящими группировками. <…> Такова вкратце версия о русских масонах 1915—1917 гг., предложенная Мельгуновым <…>. Она резюмируется словами автора: “Масонство оказалось большой революционной силой”[34].

Брачев: “Книга С.П.Мельгунова пробила первую брешь в стене молчания в среде либеральной эмиграции во Франции вокруг политического масонства и его роли в революционных событиях 1917 года. Правда о заговоре как таковом старались прямо не говорить, сводя все дело к роли негласных масонских связей в событиях этого времени <…>

Лед, тем не менее, тронулся, хотя понадобилось еще несколько десятилетий, прежде чем верная по своей сути версия С.П.Мельгунова стала обретать, наконец, в исследованиях историков зримые, осязаемые черты.

Следующий шаг в этом направлении сделал Григорий Аронсон. В октябре 1959 года в эмигрантской газете “Новое русское слово” он опубликовал подборку из четырех статей под общим названием “Масоны в русской политике”. Проблема масонского заговора накануне февральской революции 1917 года получила у Г.Я.Аронсона свое дальнейшее развитие. <…>

Переломными в буквальном смысле этого слова в историографии русского политического масонства начала века стали, несомненно, 1960-е годы: издание в 1966 году Борисом Элькиным подлинных масонских документов начала века[35], публикации на масонскую тему Натана Смита (1968), Л.Хаимсона (1965), выход книг Джорджа Каткова “Россия 1917: Февральская революция” (Лондон, 1967) и Григория Аронсона “Россия накануне революции” (Нью-Йорк, 1962), воспоминаний А.Ф.Керенского (Нью-Йорк, 1965), В.А.Оболенского сделали свое дело и то, что так долго и тщательно скрывалось, стало наконец явным”[36].

О книге “Россия 1917: Февральская революция[37]” стоит сказать несколько отдельных слов. Её автор, Георгий (Джордж) Катков – историк-эмигрант, профессор Оксфордского университета. Как уже было показано, исходной работой, показывающей наличие масонского участия в Февральской революции, общераспространённо считается книга Мельгунова, однако, Катков в своей публикации писал о революционной деятельности масонов более ярко и уверенно. К примеру, Борис Виттенберг, автор, критично настроенный к версии значимого участия масонов в революции, в своей статье и вовсе считает именно книгу Каткова публикацией, оказавшей наиболее глобальное влияние на развитие в академической историографии масонского сюжета революции. Он пишет: “Исходной точкой его [масонского сюжета] развития стало издание в Великобритании в “юбилейном” для СССР, 1967 г. книги известного русского эмигрантского историка Г.М. Каткова о Февральской революции. Автор, заметим, вовсе не был пионером в разработке темы масонства в русской революции — еще в 1931 г. начало ей положила книга другого видного историка-эмигранта С.П. Мельгунова “На путях к дворцовому перевороту”. Катков же пошел намного дальше своего предшественника, выдвинув весьма впечатляющий тезис о том, что “на революцию в России работала широкая сеть тайных организаций, по образцу масонских лож, и что эти организации играли решающую роль в образовании первого Временного правительства”[38].

“Историография деятельности предреволюционного политического масонства особо укрепилась “…в 1980-е и 1990-е годы, когда усилиями ряда исследователей (Н.Смит, Б.Нортон, Л.Хасс, Х.Кайлер) удалось подвергнуть своеобразной инвентаризации источниковую базу по теме. Ощутимые успехи, достигнутые в это время западной историографией в исследовании русского политического масонства начала века, способствовали тому, что за разработку этой проблемы поневоле вынуждены были взяться и советские историки. Правда, на первых порах они попытались было подвергнуть сомнению сам факт существования русских политических масонов в начале XX века. Показательна в этом отношении разгромная рецензия Ю.И. Игрицкого на книгу Джорджа Каткова, опубликованная в 1968 году на страницах журнала “История СССР”.

Однако уже в начале 1970-х годов тема эта (в разоблачительном по отношению к масонам контексте, конечно) получила неожиданную прописку и в советской историографии. В 1974 году издательство “Молодая гвардия” массовым тиражом напечатало книгу историка-американиста Н.Н.Яковлева “1 августа 1914 года”, наиболее интересными страницами которой, собственно, и стали те из них, которые были посвящены роли масонов в событиях “победоносного” Февраля 1917 года”[39].

Один из главных критиков подобной “масонской версии” А.Я. Аврех так описывает ситуацию с книгой Яковлева: “На протяжении пятидесяти с лишним лет тема о масонах, действовавших и России и начале XX в., в советской историографии не существовала. <…> Но вот в первой половине 70-х гг. советский историк И. Яковлев положил конец этому историографическому благодушию в самой решительной форме. В книге, посвященной России в годы первой мировой войны, он показал, что советские историки упустили из виду не просто важную, но ключевую проблему, в корне меняющую паши представления о характере политической деятельности и целях русской буржуазии в этот период. В немногих словах концепция Н. Яковлева сводится к двум пунктам:

1) буржуазия в 1914—1917 гг. занимала не ура-патриотическую позицию по отношению к войне, выраженную в лозунге “Война до победы”, как считали и до сих пор считают все советские исследователи, а, наоборот, пораженческую, направленную против царизма, с тем чтобы таким путем вырвать у него и захватить в свои руки политическую власть <…>

2) главным политическим штабом буржуазии, где планировалась, координировалась и осуществлялась эта стратегическая задача, были не ее традиционные партии и организации, а тайная и мощная масонская организация, возникшая в 1915 г. и объединившая под своим руководством не только кадетов, прогрессистов и октябристов, но и меньшевистских и эсеровских лидеров. Именно эта организация сыграла большую роль в формировании первого состава Временного правительства, и такую же роль она играла и в дальнейшем, направляя и определяя его политику в коалиционный период”[40].

Брачев: “Опираясь как на уже известные к тому времени источники, так и источники новые, впервые введенные им в научный оборот (показания бывшего генерального секретаря Верховного совета “Великого Востока народов России” Н.В.Некрасова, данные им в 1920-х - 1930-х гг. в ОГПУ-НКВД СССР), Н.Н.Яковлев не только показал реальность самого факта существования думского масонства в России, но и впервые в советской историографии четко определил его роль и место в политической борьбе предреволюционных лет. Масонство, пришел к выводу Н.Н.Яковлев, играло роль “теневого штаба” либеральной буржуазии в борьбе за власть и, фактически, являлось руководящим центром в подготовке Февральской революции в России”[41].

Самым ярким элементом публикации Яковлева стали показания Некрасова. Брачев: “Ввиду высокого положения Н.В.Некрасова в масонской иерархии - генеральный секретарь Верховного совета “Великого Востока народов России” в 1910-1912 и 1915 гг. - показания его (а они достаточно подробны) поистине бесценны для историка.

Курьезными в этой связи выглядят дилетантские попытки ряда исследователей (В.В.Поликарпов, В.М.Панеях), никогда до этого историей масонства не занимавшихся, объявить показания Н.В.Некрасова в НКВД СССР от 13 июля 1939 года “полностью сфабрикованными”, а саму проблему политического масонства в дореволюционной России – “происками черносотенцев”. <…> Злорадства и апломба у В.М.Панеяха, таким образом, хоть отбавляй. Да и заявка, которую делают гг. В.В.Поликарпов и В.М.Панеях, одним росчерком пера перечеркивающие все достижения как отечественной, так и зарубежной историографии в этом вопросе, весьма и весьма, как видим, серьезна. К ней бы еще хотя бы мало-мальский источниковедческий анализ документа, объявленного ими “фальшивкой”. Но ничего этого у В.В.Поликарпова и В.М.Панеяха, конечно же, нет и в помине[42].

Брачев отмечает дилетантизм данных авторов: “Не тот, как говорится, уровень у господ критиков. Зато неприязни к нашему недавнему прошлому и несогласным с ними коллегам в их публицистически-историографических эссе хоть отбавляй. Нет, к сожалению, главного - удовлетворительного владения источниками и литературой вопроса.

“После прочтения введения Поликарпова, - возмущенно пишет в связи с этим один из старейших и знающих наших масоноведов либерального толка, петербургский профессор В.И.Старцев, - у неискушенного читателя может возникнуть впечатление, что собственноручные показания Некрасова есть единственный источник, доказывающий существование масонства в России, который на самом деле сфабрикован еще в 1939 году, а затем пущен в оборот КГБ”.

И далее почтенный ученый чуть ли не на пальцах вынужден доказывать дилетанту В.В.Поликарпову, что это совсем не так, что существует, причем достаточно много, и других источников, причем вполне достоверных”[43].

К примеру, Старцев отмечает: “На сегодняшний день известны многие десятки документов, хранящихся в архивах самых разных государств, включая Россию (Москва), которые вне всякой связи с НКВД, КГБ, Некрасовым и его показаниями свидетельствуют о существовании в России с 1906 по 1918 г. политически ориентированного против самодержавия масонства в виде лож французского обряда “Великого Востока Франции” (1906-1912 гг.), а затем с 1912 г.- лож “Великого Востока народов России”[44]. Далее в своей статье Старцев приводит внушительный список подобных документов.

При этом и сами показания Некрасова, как показал Старцев, подделкой не являются, Брачев по этому поводу пишет: “Но уж коли речь зашла конкретно о собственноручных показаниях Н.В.Некрасова 13 июля 1939 года, то “изюминка” их, и это не секрет для специалистов, как раз и состоит в том, что “они ни в чем не противоречат мемуарам и документам, обнаруженным в свободных странах. Сопоставление каждого факта, упоминаемого Некрасовым, с аналогичными материалами, опубликованными или хранящимися за рубежом, показывает полное их совпадение. Это я называю, - подчеркивает В.И.Старцев, - проверкой его (Н.В.Некрасова - Б.В.) показаний по первоисточникам”.

И проверка эта, от которой, по понятным причинам, уклонились гг. Поликарпов и Панеях, добавим мы от себя, неопровержимо свидетельствует, что масонские показания Н.В.Некрасова - это не фальшивка КГБ, а вполне полноценный, заслуживающий доверия исследователей исторический источник”[45].

То же самое отмечает профессор И.С. Розенталь: “К пессимистическому выводу пришел В.В.Поликарпов, оценивая публикуемые им фрагменты из следственных дел Н. В. Некрасова советского времени. По мнению публикатора, мы имеем дело с полностью сфабрикованными измышлениями; чтобы подобные документы заговорили, необходимо выработать особую методику анализа. Однако, в отдельных случаях могут быть эффективными и традиционные методы критики источников. Это относится и к показаниям Некрасова о масонской организации: сопоставление их со свидетельствами на ту же тему, достоверность которых вне сомнений, в частности, с неупомянутыми Поликарповым материалами, собранными в эмиграции Б. И. Николаевским (недоступными НКВД), не обнаруживает существенных расхождений. Легко заметить, что на этот раз Некрасов не выполнил требование следователя рассказать, какую роль играла масонская организация “в вооруженной борьбе с большевиками”; причастность “ежовских масоноведов” к ответу Некрасова на поставленный вопрос не просматривается. <…> Из сказанного следует также, что нельзя признать обоснованными упреки в адрес историков, находивших возможным ссылаться на масонскую часть показаний Некрасова, частично обнародованную Яковлевым”[46].

Бэкграунд книги Н.Н. Яковлева “1 августа 1914”

То есть, главной “бомбой” советской историографии, посвящённой деятельности российского политического масонства стала публикация Яковлева “1 августа 1914”. Вообще, история её возникновения, равно как и её планируемое предназначение - достаточно своеобразны (а с другой стороны, наоборот, выступают некоторым индикатором особенностей своего времени), потому есть смысл их описать. Тем более, что многие деятели либерального толка периодически нападают на Яковлева и на его данную работу, причём, иногда попросту передёргивая факты реального положения вещей.

Спустя 20 лет после первой публикации этой книги Яковлев выпустил приложение к ней, где поделился воспоминаниями о своём научном пути, о бэкграунде своей деятельности. В этой главе мы подробно его разберём. Оно, определённо, даёт интересную информацию к размышлению касательно позднесоветской научной полемики по поводу деятельности масонов в предреволюционное и революционное время. Данное приложение Яковлев начинает такими словами “Образно говоря, эта книга [1 августа 1914] лишь вершина айсберга жарких идеологических схваток по поводу нашего 1917 года, скрытых пружин тогдашних революций. Появлением ее на свет российская историческая наука обязана Ю.В.Андропову, начатым им и незавершенным политическим процессам. С книгой причудливо переплелась и личная судьба автора, который написал ее так, как виделись ему проблемы тех эпохальных лет на близких подступах к русской революции, перевернувшей страну и мир”[47].

В молодости Яковлев попал под репрессии, некоторое время находился в местах лишения свободы, после чего стал считаться “неблагонадёжным”, что напрямую отразилось на его дальнейшей деятельности, он пишет: “В 1968 г. [случился] новый конфликт, на этот раз инициативу преследования взяли умельцы из международного отдела ЦК КПСС. <…>

По издательствам дали команду (разумеется, по телефону): Яковлева не печатать. Распорядился среди прочих Мостовец, “курировавший” в международном отделе ЦК КПСС США. <…> Грозные признаки множились, в совокупности происходило до боли знакомое по повадкам наших партийных и карательных органов — компрометация неугодного. Коль скоро это происходило во второй раз после 1958 г. я сообразил, что, по-видимому, удостоился включения в список лиц, подлежащих плановому аресту, чему, как правило, и предшествует поливание грязью жертвы.

Пришлось прибегнуть к последнему средству, один из тогдашних вождей Д.Ф. Устинов знал меня с детства [Н.Н. Яковлев — сын маршала артиллерии Н.Д. Яковлева] …”[48] Спустя некоторое время Устинов свёл Яковлева с Бобковым и Андроповым.

Говоря о ходе мыслей последнего, почерпнутого из личных встреч, Яковлев пишет: “Не знаю, откуда, от чтения или размышлений на основе наблюдений, Юрий Владимирович вывел, что извечная российская традиция — противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Принципиально в этом не было решительно ничего нового, привычная поза нашего брата интеллигента держать кукиш в кармане против власти. Чем это обернулось к 1917 году для политической стабильности страны, не стоит объяснять.

С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком, стремительно набирал силу. Объявились диссиденты, многие из них изобретали политический велосипед. Андропов многократно повторял мне (судя по четким формулировкам, он постоянно делал это многократно в другой обстановке), что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны. <…>

Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми”[49].

Таким образом Яковлев стал работать в государственническом направлении, публикуя работы, которые, с точки зрения КГБ, отражали повестку дня того времени, помогали снизить уровень энтропии, или хотя бы уменьшить его возрастание. При этом, общие энтропийные процессы в ту пору начинали набирать глобальный оборот, к примеру, Яковлев так описывает тогдашние события в бюрократическом аппарате советской науки: “А со всех сторон в высшем чиновничьем мирке Москвы приходили вести о неслыханном расцвете науки поблизости от власть предержащих. Возникали институты, в кресла директоров которых по большей части усаживались вчерашние парт-чиновники. С середины семидесятых последовал залповый выброс в науку всех этих арбатовых, абалкиных, гвишиани, громыко, шаталиных и прочих, получивших академические звания. Думаю, по большей части вырвавших их у вождей. Какую “науку” там развивали, скажем, в области экономики, — а туда в первую очередь устремилась эта рать, — мы ощутили с развитием перестройки”[50].

Впрочем, в 70-ые данный процесс только запускался и набирал обороты, до его завершения “… было далеко, академики пока не добрались до рычагов управления, а занимались делами поскромнее, но от этого не менее пагубными. Именно тогда некие ловкачи убедили нашу геронтократию, что нашли философский камень, который откроет дорогу к верхам общества на Западе. Наипростейшим образом — звание “академик” — де уравняет его носителя с творящими там политику, а последние с открытыми ртами будут внимать рассуждениям московских гостей, делать надлежащие выводы, отчего воспоследствуют неслыханные блага для нашей державы. Так, долбили “академики” геронтократам, мы сможем оказывать влияние на действия Запада.

Получилось обратное. На Западе быстро рассмотрели сущность новоявленных “ученых” и превратили их в канализацию для спуска своих идей. Я получил возможность наблюдать за этим процессом вплотную, приняв в 1968 г. приглашение директора Института США и Канады Г.А. Арбатова работать в нем”[51].

Именно Арбатов, по словам Яковлева, в итоге сыграет крайне негативную роль в его судьбе. Начало же их конфликта было такое: “Схватился я с Арбатовым года через два после прихода в Институт — группа молодых людей под моим руководством сочинила исследование об американской “советологии”. Как оказалось, “Абраша[52]” ничего практически о ней не знал, но, просмотрев рукопись, уверенно заявил — “обидится” тогдашний идеолог Демичев. На это я резонно ответил, что Демичева отличает косоглазие, а не познания в идеологии. Итог был плачевным — рукопись отправилась в корзину”[53]. И это несмотря на то, что зелёный свет деятельности Яковлева дали Бобков и Андропов.

Началом же работы по написанию “1 августа 1914”, по словам автора, послужил его разговор с Бобковым: “Я выражал сильнейшее неудовлетворение трактовкой истории России в канун судьбоносного Года — 1917. “Boт и попробуйте силы на этом поприще”. — дружески заметил генерал, который охотно делился своими пугающе-громадными познаниями в этой области, в том числе о масонах. <…>

В 1974 г. в издательстве “Молодая гвардия” 200-тысячным тиражом вышла моя книга “1 августа 1914”, исправлявшая догматическую трактовку истории нашей страны на подступах к 1917 году”[54].

Именно эта работа послужила основным (формальным и не формальным) поводом для дальнейшей травли Яковлева, которую, как мы видели, начал Арбатов. Яковлев пишет: “В разгар баталии 1975 г. по поводу книги о США на подмогу Арбатову пришел другой академик, о котором с отвращением отзывались как Андропов, так и Устинов, Исаак Минц. В органе Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС “Вопросы истории КПСС” подготовили громадную разгромную рецензию на “1 августа 1914”. Ее сняли перед выходом номера на стадии сверки, т.е. схватили за считанные дни до его выхода в свет, и подарили мне. А за то, что автор занялся масонами, ему приклеили ярлык “черносотенца”.

В лучших традициях доносительства трое подписавших рецензентов принялись за выяснение того, “что характеризует идейные позиции автора”. “Освещение событий” Н.Яковлевым “находится в прямом противоречии с ленинской трактовкой истории”, оно “принципиально отличается от общепринятого в советской исторической науке”. В чем? Например, “да, очень хотелось бы царизму, чтобы положение в армии, было именно таким, каким оно представляется ныне Н.Яковлеву”. Завершая пасквиль[55] <…>, рецензенты (ЕД.Черменский, В.М.Шевырин, В.И.Бовыкин) протрубили тревогу: “Можно только удивляться тому, что эта книга <…> была издана массовым тиражом в расчете на широкого, преимущественно молодого читателя. Ничего, кроме вреда, она ему принести не может”[56].

В итоге Арбатов вытравил Яковлева из его тогдашнего места работы: “На исходе 1976 г. Арбатов разогнал наш сектор и заставил меня уйти из Института США. Меня приютили в отделе Института социологии АН СССР.

Наш русский великий ученый, гениальный математик Л.С.Понтрягин на годичном собрании АН СССР в 1980 г., указал на то, что Арбатов принадлежит к категории “проходимцев от журналистики без какого бы то ни было научного багажа… Удивительно ли, что академик Арбатов быстро уволил из своего института единственного человека, пытавшегося разобраться в масонстве — Н.Н.Яковлева”, — закончил Понтрягин, которого я лично не знал”[57].

После подобных гонений Яковлеву приходится даже брать псевдоним при публикации научных работ: “Уже в 1978 г. в книжке “Под железной пятой” <…> дал трактовку Уотергейта. Коль скоро Арбатов, Минц и К° ославили меня “черносотенцем” и пр., а власть открыто не взяла под защиту, я счел за благо напечатать ее под псевдонимом Н.Николаев. Куда важнее стотысячным тиражом донести суть дела, а не авторские претензии.

По весне 1980 г. вышло первое издание “ЦРУ против СССР”, получившее очень широкую известность. Последующие события оправдали и оправдывают на каждом шагу ее пророчества, начиная от названия. Разве не были усилия ЦРУ и К° направлены на распад СССР и победу в “холодной войне”?[58]

Выход этой книги ещё более усилил травлю Яковлева, но поскольку она напрямую не противоречила тогдашней идеологии, то отыгрывались на “1 августа 1914”: “Книга [ЦРУ против СССР] появилась поздней весной того года, а возмездие последовало уже в августе. Именно такой срок, около полугода, потребовался подручным зловещего старца Исаака Минца, чтобы изладить статью для августовского номера журнала “История СССР”. Разумеется, не о книге “ЦРУ против СССР”, а все о той же работе “1 августа 1914”. По словам писавших под псевдонимом академика И.И. Минца, “видный историк Н.Н.Яковлев” воспроизвел в своей книге “фальсификации, рассчитанные на компрометацию российского революционного движения”, попытался “возродить старый миф черносотенцев о масонах”. На эпитеты не скупились и ужасались: “в советской исторической литературе труд Н.Н.Яковлева был подвергнут резкой критике”. Между тем “несмотря на столь суровую критику” и то, что “советские историки, конечно, с презрением отвергают” его концепцию, Н.Н.Яковлев упорствует.

В заключение доносчики потребовали: “советские историки обязаны определить свое отношение” к яковлевской концепции, ибо “признать ее научной — значит, как мы уже отметили, сойти с классовых позиций, отказаться от единственно правильного научного подхода — марксистско-ленинского”. Минцевский призыв нашел, пожалуй, одного исполнителя — Арбатов в августе 1980 г. вывел “сошедшего с классовых позиций” Н.Н.Яковлева из редколегии подведомственного его Институту журнала “США”. (Судя по синхронности действий, Исаак и “Абраша” заранее сговорились.) Другие охотники репрессировать отступника “от единственно правильного научного подхода” пока не обнаружились”[59].

Яковлев приводит о “1 августа 1914” мнение маршала Ахромеева: “Он дотошно выспрашивал и безмерно удивлялся, как удалось издать ее, было совершенно невозможно назвать крестных отцов книги, а тем более ведомство. И поэтому пришлось отделаться простой версией — “пробил” и все! Эта невинная ложь придала мне ненужный лоск героизма в глазах маршала. Во всяком случае, С.Ф.Ахромеев заверил, что “1 августа 1914” — “давно настольная книга каждого мыслящего офицера Генштаба”[60].

Данная публикация не прошла незамеченной и на Западе: “За океаном советолог второго положения Дж. Данлоп в книге “Новый русский национализм” (1985) отчеканил — в СССР “писатели — начиная с неофашистов, таких как Валентин Пикуль, автор пресловутого советского халтурного романа “У последней черты”, и Николай Яковлев, автор книги “1 августа 1914”, …все сосредоточили внимание на царствовании Николая II” ибо они еще “национал-большевики”, к “недавним произведениям национал-большевистского толка можно отнести книгу Николая Яковлева “1 августа 1914”, выпущенную издательством “Молодая гвардия” в 1974 году тиражом в 100 тысяч экземпляров, и роман Валентина Пикуля “У последней черты”… Реализация национал-большевистских идей, вероятно, привела бы к тому, что Ален Безансон называет “панроссийской полицейской и военной империей”[61].

И это также было использовано в целях травли, Яковлев пишет: “Надо думать, Ю.В.Андропов пришел бы в ужас от такой интерпретации полюбившейся ему книги. Но Юрия Владимировича уже не было в живых, зато процветал Арбатов, который поторопился использовать Данлопа, благо был сделан служебный перевод (думаю, напрасно) американского графомана. В конце 1986 г. Арбатов выгнал из Института несколько сотрудников, в прошлом военных. Один из них, Ю.В. Катасонов, пожаловался, жалобы его, в которых на многих страницах рассказывалось о неприглядных деяниях академика, пришли, естественно, к нему на разбор.

Разумеется, провели партсобрание, на котором Арбатов обнародовал открытие — катасоновские обращения писал-де я. Хотя автор отрицал это, академик сообщил преданно внимавшим ему коммунистам (цитирую по протоколу партсобрания): “У Данлопа есть книга, где среди антисоветских элементов он называет тех, на кого американцы делают особую ставку. Яковлев вместе с Пикулем отнесены к группе неофашистов. По-моему, это довольно близко к истине… Все это мы должны серьезно и основательно обдумать. Американская разведка явно активизировалась, ситуацию нужно оценивать очень серьезно” и т.д. Оцепенело от ужаса партсобрание”[62].

Травля продолжилась: “Тут в рубрике “Мы родом из Октября” в “Советской культуре” (21 марта 1987 года) попробовал голос на союзной арене Юрий Афанасьев. Вознося до небес Великий Октябрь, партию, коммунизм и пр. историк известный отсутствием трудов звал не допустить “подмены классового” подхода обнаруженной им пагубной “идеологией”. Тогда коммунист до кончика ногтей Афанасьев негодующе указал на Н.Яковлева, книга которого венчает усилия ряда лиц, которые “взяли на себя вовсе не оригинальную задачу популяризации “общенациональной” миссии русских царей и вельмож, выдавая их за выразителей интересов всех классов”. В этой книге “1 августа 1914” Яковлев де занялся этим в отношении Николая II. Афанасьев прорезался очень своевременно, сообщив, кто мешает Арбатову взойти на политические высоты”[63].

А вскоре Арбатов обременился своей политической карьерой напрямую: “По весне 1989 г. он пробивался в народные депутаты СССР. Его провалили на выборах от СКЗМ, в “Открытом письме” избирателям, написанном тогда безработными интеллигентами, пострадавшими от арбатовых, помимо прочего говорилось: “Арбатов такой же академик, как вознесший его Брежнев — маршал, а Чурбанов армейский генерал-полковник”. Когда в мае 1989 г. в здании МГУ на Ленинских горах проходили довыборы от общественной организации АН СССР, академик подался туда со своей кандидатурой. О дальнейшем я написал уже в <…> статье в “Московском строителе” в августе 1990 г.:

“Академика у здания встретили ехидные плакаты с призывами голосовать против него по описанным причинам. Такое отличие было оказано только ему одному из 24 кандидатов. Милиция не вмешивалась. Чернее тучи прошел Арбатов в зал заседания.

При обсуждении “Открытое письмо” организаторы выборов не огласили. Тем не менее, последовали острые вопросы. Тут академик развернулся во всю. С высокой трибуны он изрек, что все это дело рук Н.Н.Яковлева, платного агента КГБ. Сделал внушительную паузу и доложил высокому собранию — Яковлева в свое время он изгнал за книгу “1 августа 1914”. Мораль ясна — о России хорошо не отзываться! Наверное, кое-кто в аудитории развесил уши, ибо Арбатов, хотя вторым от конца, прошел среди 12 выбранных на вакантные места. <…>

Когда до меня дошло, что академик перевел меня из агента западных спецслужб в платного сотрудника КГБ, я сообразил, куда он переориентировался. <…> Новые времена, новые песни. В 1986 году уместно было изобличать ЦРУ и К°, к 1989 году они приобрели некую респектабельность в глазах иных журналистов, пошли выпады против армии и КГБ”[64].

Всё это проходило на фоне продолжающейся травли по линии масонской тематики: “Минц и К° не убавили рвения, продолжая упорно твердить все восьмидесятые годы — масонства в России практически не было, а посему Н.Н.Яковлев должен быть отлучен от исторической науки. Вслед за М.К.Касвиновым объявился О.Ф.Соловьев, переосмысливший своеобразный стиль и подход матерого воителя сталинских времен Исаака Минца на современный квазиакадемический жаргон (ослиные уши минцевских домыслов все же торчат из их ученых сентенций). Они не преуспели. Увы, подоспело подкрепление со стороны журнала “Вопросы истории”, с тех пор, когда в последнее время его возглавил Ахмет Искендеров. Уже в 1988 году он гостеприимно приютил на страницах журнала оруженосца Минца — О.Ф.Соловьева, обрушившегося в № 10 с очередной филиппикой против “1 августа 1914”. А 1990-й год журнал открыл статьей польского профессора Л.Хасса “Еще раз о масонстве в России начала XX века” Хасс с легко различимым оттенком превосходства над не только советскими, но и русскими исследователями вообще объявил: Масонство является свободным союзом отдельных лиц, в какой-то степени даже индивидуалистов”. Желающих проникнуться этой истиной он отослал в никуда: “обо всем этом можно прочитать в богатейшей научной литературе о масонстве”. По совокупности ученый поляк всыпал по первое число В.И.Старцеву, В.Я.Бегуну, почтенной даме Н.Н.Берберовой и даже не оценил услуги минцевского подголоска О.Ф.Соловьева, обругав и его. Мне, слава богу, все же повезло, Хасс разве что обозвал “1 августа 1914” псевдонаучно-исторической брошюрой”. Вообще всем, занимавшимся в нашей стране и мире этой темой, европеец Хасс предписал: “Всякое концентрирование внимания на роли масонства в событиях марта-октября 1917 г. ведет в тупик”. Позиция, знакомая у русофобов. Удивляет не это, а то, что Ахмет Искендеров счел возможным открыть номер журнала описанными откровениями польского версификатора”[65].

Яковлев резюмирует: “В 1990 году в руководимом Ахметом Искендеровым журнале “Вопросы истории” возрожден жанр статьи-доноса тридцатых годов, который устарел уже в 1980 году, в упоминавшейся статье Исаака Минца в журнале “История СССР” № 4 “Метаморфозы масонской легенды”[66].

По поводу уже цитировавшегося Авреха Яковлев пишет: “Увы, в 1990 году Политиздат порадовал читателей порядочной (по размеру!) книжкой верного соратника Минца Арона Яковлевича Авреха “Масоны и революция”. Коль скоро Аврех скончался в ходе работы и не осуществилась его мечта, известная автору предисловия П.В.Волобуеву “подержать” бы эту книжку, а “там и умирать можно”, нравственно трудно вступать в полемику с этим сочинением. Стоит разве воспроизвести последнюю фразу: “Вывод о масонах как ничтожной величине в предфевральских, февральских и постфевральских событиях 1917 г. останется неизменным. Чего не было, того не было”.

Для чего и сочинена книжка на 352 страницах, в которой сотни раз на 60 страницах упоминается нередко с нелестными эпитетами Н.Н.Яковлев, куда больше, чем Романовы (императорская семья). Всех затмил (с “1 августа 1914”) Яковлев, разве А.Ф.Керенский и П.Н.Милюков кое-как удержались на его уровне в авторском внимании. А о В.И.Ленине и говорить не приходится — всего 3 упоминания. Оно понятно: книга Авреха — пространный комментарий к упомянутой статье Исаака Израилевича, которую Арон Яковлевич именует “весьма содержательной и убедительной”, ибо “Н.Яковлев изложил в своей книге черносотенную версию Февральской революции”. Вот так, и никак не меньше”![67]

Резюмируя причины появления “1 августа 1914” Виттенберг пишет: “Если поверить Н.Н. Яковлеву, то получается, что гипотетический предреволюционный “масонский заговор” был использован КГБ в середине 1970-х гг. для вразумления склонной к диссидентству части интеллигенции, с тем чтобы подвигнуть ее занять государственнические позиции”[68].

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы РАН Сергей Семанов описывал историю создания книги в том же русле: “Выходу книги Яковлева помог скандальный Солженицын. На Западе он издал книжку о начале Первой мировой войны. Книжка оказалась рыхлая, болтливая, с русофобским либерализмом. Идеологическое начальство той поры очень тревожилось революционизирующим влиянием Солженицына, поэтому была задумана “контрпропагандистская акция” против него. Поручили это пикантное дело, как водится, деятелям ЧК. <…> Для исполнения был привлечен талантливый публицист, плодовитый автор на исторические темы профессор Яковлев. <…> Яковлева снабдили кое-какими материалами, а воинственно патриотическую книгу отдали в издательство “Молодая гвардия”: они-то, мол, охотно и без сопротивления напечатают. Те, разумеется, издали, причем тиражом в 200 тысяч. И тут-то выяснилось, что простоватые чекисты оплошали. Яковлев написал о Февральской революции и о Временном правительстве не по советско-минцевской традиции, а именно так, как оно было. Он показал во всеоружии закрытых материалов, что эту революuию подготовили и разыграли масоны. В высших идеологических центрах “разрядки” эта публикация поначалу вызвала столбняк - они-то догадывались, что работа появилась с дозволения высокого начальства. Что происходит?! Неужели к власти прорвались скрытые противники “премудрых”?! Скоро, конечно, все разъяснилось: заказчиком скандальной книги оказалось лубянское ведомство, оно ошиблось по неопытности своей в этом вопросе, ему сделали внушение …”[69]

Стоит отметить, что данные воспоминания Яковлева проливают свет на коньюктурность некоторых представителей академической науки, пытающихся снять с масонов ответственность за события 1917-ого года. К этому вопросу мы ещё вернёмся, но для начала стоит закончить рассказ о содержании историографии по масонскому сюжету в революции.

Дата добавления: 2015-06-26