На революцию

Позиция в отношении влияния масонства

Историография В.И. Старцева как центристская

“Наибольшие разногласия вызывает у историков проблема масонского заговора в предреволюционные годы <…>. Собственно, факт самого заговора сомнений не вызывает.

Но вот был ли этот заговор масонским? Н.Н.Яковлев, В.Я.Бегун и О.А.Платонов считают, что да. Напротив, С.П.Карпачев и А.И.Серков, правда каждый по своим соображениям (первый исходя из того, что масоны де были не настоящие, то есть не признанные заграничными масонскими центрами, а второй (А.И.Серков), не соглашаясь с этим, доказывает, что кадетское масонство начала века, хотя и было настоящим, но к 1917 году перестало быть масонством и выродилось в некую политическую группу), отстаивают прямо противоположное мнение, вольно или невольно уводящее братьев-масонов от ответственности за крах исторической России.

Своеобразную позицию занял в этом споре В.И.Старцев. Не разделяя теории “масонского заговора”, он, тем не менее, признает огромную роль, которую играли масонские связи в консолидации сил либеральной буржуазии на пути к власти. Из историков-масоноведов либерального круга В.И.Старцев, не только самый крупный, но, пожалуй, и единственный, кто (правда, предварительно подстраховавшись утверждением, что “Великий Восток народов России” не был правильной масонской организацией) пытается, хотя и в очень осторожной форме, ставить вопрос о реальной роли масонов в событиях 1917 года”[70].

Для иллюстрации значимости историографии данного историка приведём мнение Кожинова: “Наиболее плодотворно исследовал российское масонство XX века историк В. И. Старцев, который вместе с тем является одним из лучших исследователей событий 1917 года в целом”[71].

Так описывает позицию Старцева Аврех: “В. И. Старцев не присоединился к столь суровой критике [Яковлева], высказав свою точку зрения, которая, как он подчеркивает, является результатом его собственного посильного изучения проблемы. Обратив “внимание читателя на имеющиеся факты”, автор приходит к следующему выводу: конечно, “не следует преувеличивать” влияние масонской организации (называвшей себя “Верховным советом народов России”[72]) “на политическую жизнь страны даже накануне Февральской революции, а тем более на массовое революционное движение. Однако существование этой организации дает нам дополнительные свидетельства степени организованности русской буржуазии перед революцией, ее гибкости перед лицом военно-полицейской машины самодержавия”. Деятельность этой организации интересна также и в плане попытки русской буржуазии подчинить своему влиянию и революционное движение в стране.

“Но,— сразу же предупреждает В. И. Старцев,— масонские связи быстро рвались под влиянием могучего дыхания революции”. Подлинным вождем революционных масс стали большевики. “Однако при анализе конкретной истории двоевластия нельзя сбрасывать со счетов и многолетние контакты и связи, налаженные в рамках “Верховного совета народов России” в 1912—1917 гг. Это относится и к созданию первого коалиционного правительства”.

В своей следующей книге В. И. Старцев почти дословно повторяет этот вывод, основываясь на тех же фактах, изложенных несколько подробнее. В обширной сноске перечисляется весь перечень источников, на которые опирается В. И. Старцев в своем изложении[73]. Как видим, В. И. Старцев занял некую среднюю линию между Н. Яковлевым и Е. Д. Черменским [выше упоминавшимся критиком Яковлева]. Он не разделяет вывода первого о масонском всемогуществе, но и не соглашается со вторым, отрицающим какое бы то ни было политическое значение русского масонства, его роли в подготовке Февральской революции и формировании первого состава Временного правительства. Определенную роль, которую не следует преувеличивать и тем более абсолютизировать, они тем не менее сыграли — таков конечный итог, сделанный В. И. Старцевым на базе изучения масонской проблемы в годы первой мировой войны”[74].

Витенберг рассматривает деятельность Старцева в свете противостояния разных “верхушек” советской системы, которое выше было описано в воспоминаниях Яковлева: “… эта затеянная властями возня вокруг “масонского заговора” дала возможность уже в 1970-е гг. поставить вопрос о российском политическом масонстве на повестку дня советской историографии. Пальма первенства здесь принадлежала видному специалисту по истории революции 1917 г. В.И. Старцеву, который занимался этой проблемой уже довольно давно. Еще в 1967 г. Старцев подал в академическое издательство “Наука” заявку на публикацию книги о российском дореволюционном масонстве, которая, разумеется, не получила хода, а в 1978 г., во многом благодаря тому, что “масонская” затея КГБ легализовала эту проблему и в СССР, получил возможность хотя бы сформулировать свой взгляд на нее в своей книге “Революция и власть” (см.: Старцев, с. 157, 294). Правда, Старцев вскоре подвергся атаке вступившего тут же — очевидно, если и не по указанию, то, во всяком случае, не без санкции идеологического начальства — в борьбу с “масонским мифом” главы официальной советской исторической школы исследований революции 1917 г. академика И.И. Минца: тот не преминул использовать ситуацию, чтобы обвинить Н.Н. Яковлева, а заодно и В.И. Старцева в повторении катковской версии происхождения русской революции”[75]. Кожинов пишет по этому поводу: “Работы В. И. Старцева, как и книга Н. Н. Яковлева, с самого момента их появления и вплоть до последнего времени подвергались очень резким нападкам; историков обвиняли главным образом в том, что они воскрешают “черносотенный миф” о масонах (особенно усердствовал “академик И. И. Минц”). Между тем историки с непреложными фактами в руках доказали (вольно или невольно), что “черносотенцы” были безусловно правы, говоря о существовании деятельнейшего масонства в России и об его огромном влиянии на события, - хотя при всем при том В. И. Старцев - и вполне понятно, почему он это делал - не раз “отмежевывался” от проклятых “черносотенцев”[76].

В конце 80-ых Старцев писал: “Слабым местом крайних точек зрения[77] [на степень влияния масонства на социально-политическую жизнь предреволюционной и революционной России] является незначительное число исторических источников, которые могли бы их подкрепить. То, что мы имели на сегодня, можно пересчитать по пальцам. Я лично старался в своих высказываниях о масонах соблюдать осторожность и держаться в рамках известных и поддающихся проверке любого заинтересованного исследователя документов. В этой связи значительный интерес представляют исследования американских ученых Натана Смита и Барбары Нортон. В их работах дается описание и тех источников, которые они имели возможность изучить, а советские историки еще не видели. Большой вклад в поиски (отчасти совместно с Н. Смитом) в интерпретацию документальных материалов по истории русского масонства начала века и особенно эмигрантского периода (1922-1970 гг.) внесла известная писательница и литературовед Н.Н. Берберова. Однако, составив уникальный список свыше 660 русских масонов XX в., она очень кратко обосновала участие каждого из них в ордене. Поэтому любая фамилия из этого списка нуждается в перекрестной проверке по существующим и доступным источникам. Пока этого не сделано, “масонофаги” в современной советской историографии будут по-прежнему оспаривать как наличие самой организации в 1906-1918 гг., так и ее роль в общественной жизни страны того времени”[78] – эти строчки написаны Старцевым в его вступительной статье к публикации им документов коллекции Б.И. Николаевского, посвящённых российскому политическому масонству, изученных Старцевым в архиве Гуверовского института войны, революции и мира в ноябре 1988 года. “… коллекция Б.И. Николаевского свидетельствует, что именно он обладал рядом ключевых источников еще в 1925-1928 гг., но не торопился публиковать их. Возможно книга Мельгунова и холодный прием, оказанный ей либералами, помешали ему сделать это. И все же Николаевский продолжал собирать материал”[79] – указывает Старцев.

Брачев пишет по этому поводу: “При дефиците архивного материала по теме важное значение в деле воссоздания истории политического масонства начала века приобретает мемуарная литература, дневники, письма и интервью масонов. Начало ее изданию в СССР было положено еще в 1920-е — начале 1930-х годов: воспоминания В. А. Поссе, В. Д Бонч-Бруевича, Андрея Белого. Но погоду здесь делали, разумеется, не отрывочные упоминания о масонах и масонстве советских мемуаристов, а письма, воспоминания и интервью масонов, оказавшихся после 1917 года на Западе. Правда, на публичные выступления на масонскую тему они, как правило, не шли, памятуя о клятве молчания, но в частных доверительных беседах и письмах могли рассказать, а в ряде случаев и рассказывали многое. Этим и воспользовался русский эмигрант Борис Иванович Николаевский. Собранные им в 1920-е годы воспоминания, письма и интервью бывших русских политических масонов начала века оказались после его смерти в архиве Гуверовского института при Стэнфордском университете в США. В 1989—1990 годах эти материалы были опубликованы в Москве Юрием Фельштинским и ленинградским профессором В. И. Старцевым. Они-то, собственно, и составляют основной блок источников по теме: воспоминания Д. И. Бебутова, интервью Н. С. Чхеидзе, Я. Гальперна, Е. П. Гегечкори, М.С. Маргулиеса, В. Я. Гуревича, М. Шаха и др.”[80]

В 1999-ом, полемизируя с Поликарповым и Панеях (точнее, ставя на место данных дилетантов), Старцев писал: “… небезызвестный Ю. Г. Фельштинский издал те же интервью и большое число других документов в своей книге “Б. И. Николаевский. Русские масоны и революция” (М. 1990). Кстати, там же напечатана рукопись самого Николаевского, написанная в начале 1930-х годов как реакция на неточные сведения о русских политических масонах в книге С. П. Мельгунова <…> Хотя история самой организации изложена им довольно точно, автор не назвал ни одной фамилии. Тем не менее ему пришлось отложить планы издания этой брошюры на целых сорок лет! Масоны, прежде всего А. Ф. Керенский, решительно воспротивились правдивому рассказу об их организации”[81].

Дата добавления: 2015-06-26