Политическому масонству 1 страница

Общая оценка положения историографии по российскому

Подводя итоги разбора отечественной историографии по поводу российского политического масонства, следует отметить ряд фактов. Во-первых, критика концепции предреволюционного масонского заговора или, хотя бы, значимого участия масонов в революции, появилась в СССР как ответ на работы историков-эмигрантов – Мельгунова, Аронсона, Каткова. Уровень этой критики был не самый высокий, так как основывалась она, в немалой степени, на догматической марксистско-ленинской идеологии. Марксизм, во многом, актуален и в наше время, в частности он до сих пор является важным нарративом, имеющим законное место в пространстве гуманитарных наук. Однако, во-первых, в СССР господствовала локальная версия марксизма, обладающая некоторым объективным и субъективным своеобразием, излишним догматизмом, излишней консервацией данного учения, не позволяющей развивать его, и некоторыми другими особенностями, а во-вторых, применение и употребление этой советской версии марксизма по отношению к научной сфере было в нашей стране достаточно грубым и не всегда корректным.

Основным источником подобной слабо адекватной критики в советское время был академик Минц и его приспешники. Историки разных поколений – Аврех, Соловьёв, Серков – вполне попадают под звание продолжателей дела Минца. У такого положения вещей имеется несколько объяснений. Во-первых, имеет место быть продолжение научной школы, продолжение историографического и, может быть, даже в некоторой степени, историософского направления. Россия уже давно не страна “единственно верного учения”, но призрак этого учения до сих пор влияет на науку. Во-вторых, и марксизм и либерализм – это политические теории Запада эпохи модерна, то есть, они имеют общие корни и, соответственно, некоторые общие социокультурные особенности. Только что было сказано, что Россия – это не страна “единственно верного учения”, вот только вопрос, когда она перестала быть таковой – в начале 90-ых или в начале нулевых – это вопрос актуальный, так как 90-ые годы прошли у нас под знаком либерального фашизма, не терпимого к никаким другим мнениям, кроме своего личного. Частично, этот либеральный фашизм жив у нас до сих пор, хотя и в гораздо меньшей степени, нежели в 90-ые. Близость марксистской и либеральной историософии по масонскому вопросу отмечает и Брачев: “Здесь надо иметь в виду, что историки-либералы, вполне солидаризируясь в этом отношении с марксистской историографией, старательно доказывали и доказывают, что никаких масонов в XX веке в России не было, а если и были, то ненастоящие, и сколько-нибудь серьезного влияния на революционные события 1917 года они не оказали. Характерны в этом отношении такие, казалось бы, маститые исследователи, как доктора наук Г. И. Злоказов и Г. 3. Иоффе. “В формировании Временного правительства, — пишут они, — определенную роль, возможно, сыграла негласная организация политического масонства, возникшая приблизительно в 1905—1907 годах”.

Вот так-то, уважаемый читатель. Возможно, политические масоны все-таки сыграли определенную роль в событиях 1917 года, а возможно, и нет. Ничего конкретного по этому вопросу сказать нам господа Злоказов и Иоффе не могут или, вернее, не хотят”[147].

И в третьих, возможно имеет место быть – банальная коньюктура, к примеру, исследователи масонства Карпачев, Серков, Кузьмишин (псевдоним - Щукин) являются действующими масонами. Это, конечно, автоматически не делает их априори ангажированными исследователями, однако, учитывая, как неистово Карпачев с Серковым нахваливают масонов, сглаживают острые углы в истории данного ордена, мысль об их некоторой предвзятости – всё же приходит в голову.

Если же взять в рассмотрение контекстные проблемы не отечественной историографии по масонскому вопросу, а зарубежной, то вспомним слова Старцева о том, что книге Мельгунова тамошние либералы устроили холодный приём. Это, с точки зрения Старцева, является одной из причин, почему Николаевский медлил со своей публикацией – он не хотел оказаться в том же положении. Как мы видели, Николаевский достаточно подробно описал заговорщическую деятельность масонов. И при этом он умудряется в тексте своей работы написать, в том числе, такие вещи: “… не следует делать вывода, что масонские организации, как целое, играли активную роль в практических шагах по созданию и проведению заговорщических планов. Наоборот, относительно Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что там, например, вопросы о таких конкретных мероприятиях даже не ставились”[148]. Как совместить подробное описание Николаевским заговорщической деятельности масонов и только что приведённые его слова – один Бог ведает. С другой стороны, прямо в самом начале рукописи он изрядно критикует право-консервативную эмигрантскую печать, всячески отмежёвывая свою работу от какого-либо подобия с публикациями данного направления. То есть, очевидно, что меньшевик Николаевский очень не хочет, чтоб его рукопись как-либо, даже минимально ассоциировалась с правой публицистикой, а во-вторых, он, возможно, боится остракизма в свою сторону, боится маргинализации себя и своей работы со стороны либералов. Поэтому он абсолютно верно и корректно описывает фактическую сторону вопроса, но при этом свои личные выводы иногда делает невероятно осторожными, дабы, не дай Бог, его не обвинили в апологии “жидомасонского заговора”. Хотя чаще его выводы вполне себе корректны.

Второй причиной медлительности Николаевского Старцев называет уже непосредственной масонский фактор, то есть, нежелание масонов открытия правды о своей деятельности. Яковлев по этому поводу писал: “Гучков и Керенский начисто отрицали существование масонской организации. Тогда сама Кускова устояла перед “истерикой и шантажом”, как она называла методы сбора информации Мельгуновым, и, как мы видели, разомкнула уста только во второй половине пятидесятых годов, после опубликования книги Милюкова...”[149]

Кроме того, имел место быть и фактор холодной войны и, соответственно, фактор противоборства в идеологическом плане. Масоны являлись лево-либеральной прозападной силой, которую вытеснили большевики, то есть для Запада российские масоны были своими, посему особой нужды в их критике Запад, мягко говоря, не испытывал. Яковлев пишет: “Западная историография уделила этой проблеме [масонского предреволюционного заговора] определенное внимание, с тем, однако, чтобы в конечном итоге с годами свести значение масонов до минимума. Этому не приходится удивляться. Указание на существование тайных организаций, безусловно враждебных народу, <…> едва ли соответствует видам антикоммунистической пропаганды, пытающейся изображать тех, кто шел против большевиков, апостольской общиной прекраснодушных либералов”[150]. С учётом подобной геополитической и информационно-пропагандистской подоплёки разбирает книгу американского политолога и историка Уолтера (Вальтера) Лакера “Черная сотня. Происхождение русского фашизма” Вадим Кожинов, он указывает, что данная книга издана в Москве “при поддержке” пресловутого “Фонда Сороса”. Кожинов пишет: “Благодаря этой “поддержке” книга вышла немалым в нынешних условиях тиражом и продается по весьма низкой цене. <…> Лакер не отрицает (да это и невозможно) существование масонов в революционной России, но без всяких аргументов утверждает, что они не играли хоть сколько-нибудь существенной роли. Их “миссия” в Феврале - это-де выдумка нескольких эмигрантов и современных русских историков”[151]. Кожинов оспаривает мнение (характерное для Яковлева, как было только что показано) о том, что западная историография свела до минимума влияние масонов на события Февраля; критикуя Лакера, он пишет: “Трудно поверить, что Лакер ничего не знает о целом ряде работ западных историков (Л. Хаймсон, Б. Нортон, Н. Смит, Б. Элкин и др.) <…>, пришедших, в сущности, к тем же выводам, что и их русские коллеги. Словом, перед нами опять заведомая ложь”[152]. Кожинов задаётся вопросом: “… на каких же основаниях Лакер отвергает все многочисленные исследования о роли масонства в Февральской революции?”[153] - и приходит к достаточно курьёзным выводам касательно этих оснований: “… он (Лакер) ссылается на написанную еще в 1981 году книгу воинствующего советского историка А.Я. Авреха “Масонство и революция”, которая якобы содержит истину в последней инстанции (с. 20). Из книги Авреха можно узнать, что историки, говорящие о роли масонства, “практически отвергают марксистско-ленинскую концепцию развития революционного процесса в России” <…>. Это в самом деле так, и Аврех - вслед за “академиком И. И. Минцем”, на статью которого он почтительно ссылается в своей книге, - ринулся отстаивать сию концепцию”[154]. То есть перед нами забавная, практически буффонадная картина, когда ярый антисоветчик делает выводы, основываясь на публикации ортодоксального марксиста советского разлива, в которой тот выстраивает картину, основываясь именно на советско-марксисткой историософии. Кожинов пишет: “Так что Лакер - хочет он того или не хочет - оказывается единомышленникам Авреха и Минца. Могут возразить, что в книге Лакера есть нападки на тех или иных коммунистов. Это действительно так, но с одним в высшей степени многозначительным уточнением: Лакеру не нравятся те коммунисты, которые хоть в какой-либо мере склонны к патриотизму. Истинный враг для Лакера - вовсе не коммунизм (в любом смысле этого слова), но Россия”[155].

В одной из предыдущих глав данной работы цитировался отрывок из дореволюционной статьи (1912-ого года) мартиниста[156] Антошевского, который писал, что, мол, в России никаких масонов нет и не предвидится, а те, кто считает их революционной угрозой, то есть, деятели право-консервативного и патриотического толка – те нелепы и т.д. Брачев пишет по этому поводу: “Так что при всем уважении к И. К. Антошевскому приходится признать, что “вопли”, как он изящно выразился, “публицистов и политиков известного толка” о масонской угрозе России были не так уж безосновательны. А вот уверения самого Антошевского о полном якобы отсутствии каких-либо масонских лож в его время в России, по меньшей мере, выглядят странными. Впрочем, не будем слишком строги к И. К. Антошевскому” – иронично резюмирует Брачев, продолжая: “Масонского присутствия в России стараются не замечать и многие профессиональные историки. Значение масонского фактора в общем раскладе политических сил накануне и в ходе Февральской революции 1917 года было так мало и ничтожно, уверял, например, в 1990 году своих читателей А. Я. Аврех, что историки имеют полное право сбросить со счетов русское политическое масонство за последние 10 лет существования царизма”[157]. На данный момент марксистско-догматическая и примкнувшая к ней либеральная линия Минца-Иоффе-Авреха-Черменского-Соловьёва-Серкова-Карпачева и др. имеет очень сильное влияние в отечественной историогафии. Но есть и работы других историков и публицистов – Мельгунова, Аронсона, Каткова, Укшуйника, Яковлева, Генри, Брачева, Бегуна, Замойского, Кожинова, Назарова (иногда, правда, он несколько скатывается в право-консервативную конспирологию, но в целом уровень его работ заметно выше, чем у большинства право-консервативных конспирологов), Мультатули (к нему также несколько применима подобная претензия, и это несмотря на то, что Мультатули профессиональный историк, защитивший диссертацию как раз по предреволюционному периоду, потому в теме разбирается), отчасти Старцева и Николаевского – работы, которые в ином виде раскрывают вопрос участия масонства в трагических революционных событиях 1917-ого года.

Впрочем, говоря о перечисленных номинальных марксистах и либералах, стоит отметить, что было бы полемическим преувеличением сводить строго воедино их взгляды и, шире, их историографию, то есть, стоит отметить, что полное радикальное отрицание некоторыми из них влияния масонства на политическую жизнь страны в то время, на свержение самодержавия – осталось далеко в советском прошлом. К примеру, к концу жизни даже Минц несколько скорректировал свои взгляды, Старцев пишет: “Кстати, академик Минц, начавший в 1980 г. свое “вступление” в масонскую тему с отрицания существования масонов, поскольку Ленин о них ничего не писал, кончил тем, что незадолго до смерти подписал введение к монографии Соловьева “Масонство в России в XVIII-XX вв.”, где уже признавалось и существование масонов, и их влияние”[158]. Также, определённое такое влияние масонства признаёт и сам Соловьёв: “Разумеется, нельзя отрицать определённого значения масонов в подготовке краха самодержавия, которое, по существу, сводилось к поддержке планов дворцового переворота и к “обкатке” в своей среде кандидатов на правительственные посты и видные должности в местных органах власти предполагаемого нового демократического режима”[159].

Масонство как “пятая колонна”

Крупный военный стратег, геополитик, генерал-майор А.Е. Вандам писал в 1912-ом году: “… считаю необходимым сказать несколько слов о так называемой стратегии “передовых баз”. Собираясь, например, воевать с тою или другой страной, римляне заблаговременно поселяли в ней своих людей, которые посредством связей с населением и близкого знакомства с краем оказывали большие услуги римским армиям при вторжении их в эту страну”[160].

Масонство Вандам относит именно к подвиду использования стратегии “передовых баз” Западом, точнее атлантистски ориентированной его частью, которую до конца первой половины 20-ого столетия олицетворяла Британская империя, он пишет: “… целью <…> [масонства] было <…> “нравственное самоусовершенствование, равносильное возведению символического храма” - или, правильнее, создание британского могущества!

Первая, или “великая ложа” основана была в Лондоне в 1717 году и, чтобы сделать новое масонство вопросом моды, на должность мастера выбрано было высокопоставленное лицо, а распространение нового масонства по другим странам взяли на себя английские аристократы. Вслед за новыми ложами в Англии, лорд Дервенсватер, дворянин Момелон, сэр Гентри и несколько других английских джентльменов устроили ложи во Франции. Великий мастер граф Стратмор дал посвященным в Лондоне одиннадцати немецким господам и добрым братьям разрешение на открытие лож в Германии. Секретарь английского посольства в Стокгольме Фулман получил приказание лорда Банлея организовать ложи в Швеции. Лорд Гамильтон открыл ложу в Женеве; герцог Мидлэссекский - во Флоренции, Милане, Вероне, Падуе, Венеции и Неаполе; лорд Калейран - в Гибралтаре и Мадриде; Гордон - в Лиссабоне, Миних - в Копенгагене; капитан Филипс - в Петербурге, Москве, Ярославле и Архангельске.

Как общее правило, в члены лож принимались только лица, наиболее влиятельные по своему общественному или служебному положению. Затем для заведования ложами в каждой стране назначалась своя “великая ложа”, великий мастер которой, нося звание провинциального, в свою очередь подчинялся английской ложе. Таким образом, все государства Европы превращены были в своего рода английские провинции. На ритуалах лож читалась особая молитва за английского короля. Местные английские дипломаты были наиболее почетными членами лож, а наезжавшие из Лондона члены ложи-родоначальницы - наиболее почетными гостями.

<…>

Направившись по стопам англичан и распространив сначала, благодаря организаторскому таланту Альберта Пайка, сеть своих наблюдательных треугольников на четыре пятых земного шара, американцы перешли затем к образованию в чужих странах таких передовых баз, на которых они могли производить уже формирование революционных армий, как, например, в Мексике, на Кубе и Филиппинах”[161].

Во времена Вандама у “передовых баз” ещё не было устойчивого названия, позже такое обозначение появилось, подобное явление стали звать “пятой колонной”.

Пятая колонна — наименование агентуры генерала Франко, действовавшей в Испанской Республике во время Гражданской войны в Испании 1936—1939 гг. Ныне обычно употребляется в значении “агентов влияния”, то есть людей, сознательно лоббирующих интересы одного государства (или, к примеру, корпорации) в ущерб другому государству, причём не с внешней стороны, а изнутри его. Иногда употребляется в понимании людей, проводящих подобное лоббирование несознательно, к примеру, в силу каких-либо симпатий, социокультурной обработки, попадания во власть манипуляции сознанием и других факторов. То есть, агент влияния – это человек, который вредит какой-либо стране не с внешней стороны, но с внутренней, вредит сознательно или несознательно (чаще подразумевается, что сознательно), вредит непременно в интересах какого-то внешнего актора, то есть, другой страны или какой-либо наднациональной структуры.

О том, что Февральская революция частично была детищем пятой колонны – писал даже Ленин[162]: “Весь ход событий февральско-мартовской революции показывает ясно, что английское и французское посольства с их агентами и “связями”, давно делавшие самые отчаянные усилия, чтобы помешать сепаратным соглашениям и сепаратному миру Николая Второго с Вильгельмом IV, непосредственно организовывали заговор вместе с октябристами и кадетами, вместе с частью генералитета и офицерского состава армии и петербургского гарнизона особенно для смещения Николая Романова”[163]. Масонство Ленин не упоминает, но более чем вероятно, что под агентами и “связями” он здесь его подразумевает в числе прочих.

Про то, что русское масонство в предреволюционное и послереволюционное время (в виде Временного правительства) напрямую было именно пятой колонной, то есть, что оно напрямую действовало в интересах внешних акторов, пишет Замойский: “Следует подчеркнуть, что, спуская российский масонский корабль со стапелей, упрощая для большей эффективности обрядность и ритуал, творцы “Верховного совета народов России” [Верховного совета “Великого Востока Народов России”] позаботились о том, чтобы связать свой русский филиал вассальными обязательствами. В парижских архивах хранится “Обязательство”, в котором члены ведущей в то время ложи “Полярная звезда” во главе с Великим мастером А. Орловым-Давыдовым клянутся хранить верность Великому Востоку Франции, его высшему совету. Фотокопия документа имеется в книге Н. Берберовой. Французские наставники согласились на передачу координирующей роли петербургской ложе “Малая Медведица”, тогда как важный для Антанты армейский рычаг был расположен по соседству в “Военной ложе”. Первая создалась в 1910, вторая — в 1909 году. В 1912 году в “Малую Медведицу” был включен А. Керенский. Здесь уже находились А. Колюбакин, Л. Гальперн, И. Ефремов, чьи имена вместе с именем руководителя “Военной ложи” А. Гучкова и ряда других позже вошли в постоянную “обойму” Временного правительства. Скупо, избегая деталей, умалчивая о пружинах этого механизма, писал много лет спустя (в 1965 г.) об этом периоде сам А. Керенский”[164].

Как уже указывалось, историки либерального толка пытаются снять с масонства ответственность с революционных событий, потому часто пытаются указать на то, что предволюционное политическое масонство “Великого Востока Народов России” было ненастоящим, то есть не имевшим связей с материнскими заграничными ложами, не работавшим в их интересах. Вот что по этому поводу отмечает Замойский: “Как пишет Н. Берберова, он [Керенский] “обошел молчанием причины, по которым между январем и августом 1917 г. в Россию приезжали члены французской радикально-социалистической партии, которая во Франции в это время быстрым шагом шла к власти. Эти люди приезжали к нему напомнить о клятве, данной при принятии его в члены тайного общества в 1912 г., в случае войны никогда не бросать союзников и братьев по Великому Востоку, тем самым не давая ему абсолютно никакой возможности не только стать соучастником тех, кто желал сепаратного мира, но и обещать его”.

Умный враг Советской власти, шпион и заговорщик Локкарт высказал в своих воспоминаниях предельно ясно то, чего не решался произнести вслух А. Керенский: “Он выжил бы только при одном условии: если бы французское и британское правительства летом — осенью 1917 года дали ему возможность заключить сепаратный мир… Чтобы скрыть свою связь с масонами и сдержать клятву, данную Великому Востоку, Керенский говорил после 1918 года в Лондоне, что он потому хотел продолжать войну, что якобы царский режим хотел сепаратного мира. Мельгунов считает, что царский режим этого никогда не хотел, но выдумка Керенского очень удобно помогла ему скрыть действительную причину желания продолжать войну во что бы то ни стало: связь с масонами Франции и Англии и масонская клятва”[165].

Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник РИСИ П.В. Мультатули пишет: “Русское масонство никогда не было самостоятельным и единым явлением. Оно было производным от масонства западного. Ничего своего, нового русские масоны не изобрели, а лишь слепо копировали уставы и обряды многочисленных лож Западной Европы, добавляя к ним свойственные русской интеллигенции несобранность и болтливость. Для западного масонства русские “братья” были нужны только в качестве “пятой колонны”, той силы, которая должна была расшатать русский императорский строй и сделать возможным масонскую революцию”[166].

Либеральные авторы всячески это отрицают, стараясь, как выше было сказано, снять с масонства ответственность, к примеру, Серков пишет: “Очевидно лишь одно – что ни дворцовый заговор, ни Февральская революция не были подготовлены тайным масонским центром”[167]. Казалось бы, после всех историографических наработок по этой теме уже невозможно делать столь однобокие и безапеляционные выводы. Одно дело писать такие вещи во времена академика Минца, но другое дело сейчас. Каким же образом Серков оправдывает это своё утверждение? Таким: “По существу, деятельность лож Великого Востока Народов России прекратилась, осталась лишь политическая группа”[168]. Софистика этого вывода просто поражает. Не согласен с ним даже Соловьёв, он пишет: “Последний вывод не представляется нам обоснованным, ибо первичные ячейки никуда не исчезли, а лидеры начали действовать лишь более конспиративно в прежнем направлении”[169]. Однако и Соловьёв снимает с отечественных масонов часть ответственности, говоря что: “Тайное общество [Великий Восток Народов России] не имело постоянных рабочих контактов с зарубежными орденскими послушаниями и не ставило задачей легализацию в международном масонстве”[170]. То есть, по Соловьёву, напрямую масоны де юре не работали против своей Родины в чужих интересах.

Отметим, что наличие или отсутствие связей российского политического масонства с зарубежными центрами, собственно и не так принципиально. Как известно, Данилевский связывал каждую цивилизацию с уникальным культурно-историческим типом. С. Г. Кара-Мурза проводит ревизию Данилевского и выдаёт собственное видение вопроса: “История ХХ века заставляет отказаться от концепции Данилевского-Шпенглера. И русская революция, и перестройка конца ХХ века с последующей реформой показали, что в действительности цивилизация является ареной конкуренции (или борьбы, даже вплоть до гражданской войны) нескольких культурно-исторических типов, предлагающих разные цивилизационные проекты”[171]. Данный вывод представляется очень спорным, так как у представителей одного и того же народа имеется, к примеру, общее коллективное бессознательное. Объясняя данное понятие, Дугин пишет: “Сначала Фрейд, затем “психология глубин” его ученика Юнга, а затем, через несколько десятилетий, и “социология глубин” Ж. Дюрана, а также многие другие направления современной науки обнаружили одно обстоятельство, осмысление которого вошло в нашу педагогику, в отличие от европейской, еще лишь отчасти. Это открытие еще одного этажа вглубь человеческого сознания (Гурвич), измерения, которое <…> представляет собой то, что Юнг назвал “коллективным бессознательным”. В отличие от довольно плоской модели Фрейда, который населил бессознательное (“Оно”) сексуальными комплексамии с их помощью толковал рациональную структуру человеческого разума, человеческого общества, Карл Густав Юнг, основатель психологии глубин, более широко, более сложно понимал бессознательное. С его точки зрения, бессознательное населено архетипами, которые являются не индивидуальными, как у Фрейда, а коллективными и к тому же врожденными. <…> И здесь, на уровне коллективного бессознательного, параллельно рациональному процессу, накоплению знаний, секуляризации, человечество продолжает жить в мифе. Архетипы складываются в мифы.

Если с точки зрения <…> рассудочной истории человечество меняется, создает новые социально-политические институты и стратегии, новые модели отношений и социальные системы, новые страты и технологические атрибуты, то на уровне коллективного бессознательного все остается по-прежнему[172].

Дугин отмечает, что коллективное бессознательное является культурообразующим фактором: “… коллективное бессознательное активно изучалось Юнгом, который написал об этом десятки книг. Психоаналитическая традиция, во фрейдовском варианте воспринявшая коллективное бессознательное упрощенно и индивидуально, тем не менее предлагала толковать с помощью тех или иных вытесненных комплексов содержание человеческой культуры вообще. Юнг продолжил и систематизировал это, возвел в статус систематизированного научного знания”[173].

Но кроме воздействия на культуру коллективное бессознательное является также фактором, на основе которого возникают и многие другие явления человеческой жизнедеятельности, вплоть до социального и политического функционирования общества и государства: “Оно [коллективное бессознательное] обладает тремя группами архетипов, фундаментальных имагинативных схем, установок, которые предопределяют траектории множества психических и социальных процессов — образование социальных институтов, структуру психики, поведенческие паттерны и т. д. Все социальное (рациональное, логическое, организованное, упорядоченное — относящееся к миру бодрствования) — государственное устройство и устройство общества — покоится на трех невидимых китах, на трех комплексах архетипов. <…>

Доминация одного из этих трех начал, или неравное сочетание некоторых из них, или, наконец, пропорции между всеми тремя — предопределяют культуру и социум, их глубинную матрицу. Социокультурная топика, в свою очередь, предопределяет государственно-политическое и экономическое устройство”[174].

Потому, даже если человек на уровне сознания делает выбор в пользу инородной культуры, инородной цивилизации, - всё равно на уровне бессознательного он остаётся представителем аутентичной цивилизации, представителем своего аутентичного народа. То есть, нам представляется, что в рамках одной цивилизации существует только один единый культурно-исторический тип (который, впрочем, несколько видоизменяется под действием времени, конечно, при этом оставляя неизменным своё ядро; кроме того, в разных частях цивилизации культурно-исторический тип также может несколько разнится, сохраняя при этом свои основные идентифицирующие черты, вытекающие из коллективного бессознательного; более или менее существенно отличаться от аутентичного культурно-исторический тип начинает лишь в лимитрофных территориях), другое дело, что в рамках этого единого типа возможно существование групп людей, страдающих социокультурными перверсиями, то есть болезненными социокультурными и психокультурными повреждениями. Данные группы, будучи представителями одной цивилизации, склонны преклоняться при этом перед другой цивилизацией, отрицая свои корни и идентичность, - а это всё равно, что отрицать свой пол, возраст, социальное положение и т.д., равняясь при этом на нормы, характерные для внешнего вида и поведения другого пола, возраста, социального положения и т.д., что является однозначной девиацией.

В рамках своей концепции С.Г. Кара-Мурза пишет: “Модернизация и развитие капитализма во второй половине ХIХ века вызвали усиление другого [культурно-исторического типа], вырастающего на матрице современных буржуазно-либеральных ценностей”[175]. То есть, переводя эту иллюстрацию подобной ситуации с языка концепции Кара-Мурзы на язык описанного нами положения вещей, стоит сказать, что во второй половине века в российском обществе усиливается группа людей, страдающая социокультурными и психокультурными отклонениями. То, что это были не аутентичные либералы, отмечает и сам Кара-Мурза: “Это было новое поколение российских западников, но вовсе не клон западных либералов (о “самобытности” российских либералов начала ХХ века писал М. Вебер)”[176]. Действительно, данное течение никак не могло быть клоном западных либералов, так как это были представители одной цивилизации, которые в силу своего социокультурного недуга страдали цивилизационной дезориентацией, ассоциируя себя с эталонами цивилизации чуждой. Кара-Мурза пишет: “На короткое время именно этот культурно-исторический тип возглавил общественные процессы в России и даже осуществил бескровную Февральскую революцию 1917 г. Но он был сметен гораздо более мощной волной советской революции”[177]. То есть, в социокультурном плане российское масонство – это безусловная пятая колонна, вне зависимости от признания или непризнания его заграничными центрами. Кожинов уточняет: “Прежде необходимо осознать, что российские масоны были до мозга костей “западниками”. <…> И Россию они всецело мерили чисто западными мерками”[178], Аронсон пишет в том же русле: “Русские масоны как бы светили заемным светом с Запада”[179]. То есть, представители отечественного масонства страдали указанным социокультурным недугом, потому мнили себя носителями инородной цивилизационной идентичности, то есть, во-первых, они сознательно пытались работать в рамках этой чуждой цивилизационной идентичности, а во-вторых, хотели выстроить русское общество, исходя из своего больного социокультурного восприятия действительности.

Дабы показать пример подобных проблем с цивилизационной самоидентификацией, проиллюстрировать эту социокультурную перверсию, приведём слова историка-масона Карпачева, который, комментируя современное постсоветское положение отечественного масонства, говорит об “… отторжении российской действительностью чуждых ей идеалов высокоразвитой западной цивилизации, неспособности российских этносов к восприятию её элементов”[180]. Эти строчки настолько ярко говорят о внутреннем мире их автора, что далее можно было бы и не продолжать. Однако, дабы уж полностью, так сказать во всей красе, показать описанное положение, до конца процитируем дискурсивную цепочку мыслей историка: “В целом масонство является социокультурным элементом западной цивилизации, и, очевидно, его успехи в иных условиях зависят от степени их приближения к европейским основам и ценностям. Современный интеллектуальный, идейный, моральный уровень российского общества не даёт оснований надеяться на широкое развитие королевского искусства на просторах Отечества в ближайшем будущем”[181]. В данном контексте написание слова “отечество” с большой буквы – иначе как стёбом и не выглядит.

Дата добавления: 2015-06-26