Промахи пациентов и аналитика

В психоаналитической практике нередко бывают слу­чаи, связанные с опозданием пациента на очередной ана­литический сеанс или с пропуском его. Как правило, па­циенты находят различного рода рациональные объясне­ния того, почему это произошло. Они ссылаются на объ­ективные обстоятельства, непредвиденные происшест­вия, не от них зависящие события. Однако в большинстве случаев оказывается, что за опозданиями или пропусками аналитической сессии скрываются глубинные мотивы са­мих пациентов, предопределяющие те или иные события, а также различного рода ошибочные действия.

Так, молодая женщина, впервые идущая ко мне на прием, приходит не к началу, а к концу аналитического сеанса. Накануне мы по телефону договорились о времени встречи. Я подробно рассказал, как лучше добраться ко мне от соответствующей стан­ции метро. Женщина записала адрес дома, маршрут следования и те достопримечательности, которые могли бы помочь ей сориен­тироваться в поисках нужного дома. Она вышла пораньше из своего дома, чтобы был достаточный запас времени до начала встречи. И тем не менее она опоздала на 40 минут. Как потом выя­снилось, женщина вышла на соответствующей станции метро, посмотрела на нумерацию домов, но неожиданно для себя поче­му-то пошла в обратную сторону. Времени было достаточно, что­бы усомниться в правильности выбранного ею маршрута и, обна­ружив свою ошибку, изменить направление следования. Но она упорно шла в противоположном направлении. И только когда стало ясно, что она уже опоздала, как бы спохватившись, она из­менила свой маршрут и пошла в нужном направлении.

В данном случае ошибочное действие объясняется тем, что первый визит к психоаналитику не может не сопро­вождаться различного рода волнениями и переживания-

*s о ■ 9 9 3 2

S5 g

III filli

33s *3\-

I rt I I I I ff" I 3:

i

g

л i w я "о я с g О Ш о» О О ё5§ЙР ^'gS^ | S ^ IIIII

? я я-5 taSS я

IpllislI Ili'f I! iillip! iiliiliilliisiilll! illilltilMii!

ниями с девушкой, ее бессознательное проделало так.,
работу, в результате которой было совершено ошибочно,,
действие. В процессе аналитической сессии она сама вы*
явила мотивы данного ошибочного действия и понял*
его смысл. д

Должен сказать, что наше собственное бессознатель*! ное подчас проделывает такие удивительные «выкрутасы»,! что оно не только подводит нас к свершению различного! рода ошибочных действий, но и ведет к поразительным] творческим находкам. Я сам неоднократно убеждался в| удивительной способности своего бессознательного легко! и свободно осуществлять такую работу, которая дается с | трудом и напряжением в том случае, когда подключается^ сознание. Причем в результате искусной работы бессозна-i тельного может возникнуть неожиданная для самого себя двусмысленность, граничащая одновременно с ошибоч-; ным действием и творческим созиданием.

Так, однажды, ко дню Восьмого марта я писал по­здравление коллеге, проходящей у меня личный анализ. Поскольку чаще всего я предпочитаю делать это в поэти­ческой форме, то и в тот раз на поздравительной открытке были написаны мною от руки стихи, которые представля­ли собой несколько четверостиший. Не буду приводить их полностью, поскольку суть не в самих стихах, а в том, ка­кую шутку сыграло со мной бессознательное. Начало по­здравления звучало так:

За окном стучится весна, Манит снова запах лесной. Если, Люба, тебе не до сна, Я тебя поздравляю с весной!

Я написал поздравление, перед Восьмым марта, когда была очередная сессия, поздравил проходившую личный анализ коллегу с весенним праздником и передал ей от­крытку. Каково же было мое удивление, когда на следую­щей сессии она мне сказала: «Значит, я по-вашему змея!». Вначале я не мог ничего понять, так как ничего подобного ей не говорил. Но еще больше я удивился тому, когда она обратила мое внимание на начальные буквы каждой стро­ки четверостишья, из которых, если читать их по вертика­ли, как раз и сложилось слово «змея». Одно время я увле­кался написанием акростихов, когда из начальных букв стихотворения можно было составить имя и фамилию че-

ловека. Примерно год тому назад я подарил коллеге акро­стих, написанный по случаю одной праздничной даты. Видимо, это и послужило причиной того, что она смогла прочитать по вертикали то, что обычно не бросается в гла­за.

Когда я писал поздравление с весной, то у меня и в мыслях не было прибегнуть к акростиху. Но бессознате­льное, действительно, сыграло со мной такую шутку, ко­торая в принципе могла бы привести к далеко идущим последствиям. Можно себе представить, какую обиду могла бы затаить женщина на мужчину, который сравни­вает ее со змеей! Причем он говорит это не вслух, а выска-, зывает в завуалированной форме. Разумеется, змея может восприниматься в качестве символа мудрости, здоровья. Но чаще всего обыденные представления о змее вызыва­ют ассоциации негативного характера, типа «подколод­ная змея». Аналитические отношения могут даже усугу­бить ситуацию, поскольку анализируемый человек рас­крывает перед аналитиком свои тайны, доверяет ему и* вдруг обнаруживает, что аналитик в душе считает его змеей. К счастью, ранее мы с коллегой проработали мно­го различных вопросов, связанных с тайнами анализиру­емого, откровением, доверием друг к другу и поэтому у нее не осталось какого-либо неприятного осадка по по­воду обнаруженного слова «змея». Более того, как вскоре выяснилось, коллеге даже понравилось сравнение со

змеей.

Но мне самому пришлось прибегнуть к самоанализу, чтобы убедиться в том, что ни на сознательном, ни на бес­сознательном уровне я не воспринимаю коллегу в качестве змеи. Мы вместе выявляли те или иные ее черты характе­ра, склонности, привязанности, образ мышления и пове­дения. Мы вместе использовали разные метафоры для ха­рактеристики отдельных черт характера. Однако среди них не было ассоциаций со змеей. Да и у меня самого ни разу не возникало подобное сравнение. Правда, у коллеги были сновидения, в которых фигурировали змеи. Но это, на мой взгляд, не имело отношения к тому, что обнаружилось при написании стихов. Единственный, пожалуй, мотив такого непреднамеренного действия с моей стороны состоял в том, что мое бессознательное подготовило новое испыта­ние для проверки на прочность наших с коллегой аналити­ческих отношений, поскольку некоторые ее друзья счита-

ли, что пора прекращать затянувшийся анализ, который давно вышел за рамки часов, отведенных на него обязате­льной учебной программой. И можно только лишь пора­жаться тому, какие возможности таит в себе бессознатель­ное, затягивающее человека в круговорот ошибочных дей­ствий и подвергающее его все новым и новым испытани­ям.

Вспоминаю другой случай, не потребовавший глубокого ана­лиза, поскольку мотив, лежащий в основе моего собственного про­маха, лежал на поверхности. Я ожидал прихода пациентки. В на­значенное для ее приема время раздался зуммер домофона. Подняв трубку и услышав голос пациентки, я автоматически сказал «пожа­луйста» и повесил трубку, не нажав на кнопку, дающую возмож­ность открыть входную дверь и тем самым пропустить пациентку в дом. Уверенный втом, что пациентка уже поднимается налифте, я поспешил в рабочий кабинет, чтобы выключить компьютер. В это время снова раздался зуммер домофона. Я вновь поднял трубку и услышал голос пациентки: «Извините, но что-то не сработало». Только тогда я понял, что бессознательно допустил именно такой промах, который впервые совершил в своей аналитической прак­тике. Разумеется, у меня были и иные оплошности, которые стано­вились предметом самоанализа. Но ни раньше, ни позднее в ответ на зуммер домофона мне не приходилось класть трубку таким об- ~-Ц разом, чтобы пациент не мог попасть в подъезд дома.

Пока пациентка поднималась ко мне на лифте, я осоз- | нал, что произошло. Дело в том, что в последние два меся­ца аналитическая работа с данной пациенткой не только не устраивала меня, но и казалась бессмысленной. Неод­нократно я ловил себя на том, что, в отличие от других па­циентов, эта пациентка ни в эмоциональном, ни в интел­лектуальном отношении мне не интересна. Бывают такие случаи, когда аналитик испытывает скуку от общения с пациентом. И хотя, как говорится, работа есть работа, тем не менее аналитик скорее отдаст предпочтение сложному, но интересному случаю, чем такому, который своей невы­разительностью не затрагивает его. Это как раз и был тот случай, который не представлял для меня ни исследовате­льского, ни терапевтического интереса. Проблема, с кото­рой пациентка обратилась ко мне, получила частичное разрешение. Через две недели пациентка должна была по-кинуть Россию. Ее самочувствие не вызывало опасений. Мысленно я уже расстался с пациенткой. Поэтому не было ничего неожиданного и удивительного в том ошибочном действии, которое было совершено мною в данном конк­ретном случае. Другое дело, что этот промах заставил меня

задуматься над своими собственными чувствами и моби­лизовать внутренние силы для осуществления терапевти­ческой работы.

Психоаналитический подход к ошибочным действиям основывается на исследовательской установке, согласно ко­торой необходимо не столько описывать и классифицировать всевозможные промахи человека, сколько выявлять и анали­зировать их с точки зрения проявления борьбы, сшибок и столкновений между внутрипсихическими силами и тенден­циями. Тем самым психоанализ ориентируется не на ста­тическое, а на динамическое понимание психических яв­лений.

Противоположные силы, стремления и тенденции на­столько часто действуют в психике человека, что ошибоч­ные действия становятся важной составной частью его жизни. И коль скоро, с точки зрения психоанализа, разно­образные ошибочные действия человека не являются слу­чайными и, как правило, имеют вполне определенную мо­тивацию, то тем самым сужается сфера значимости слу­чайности как таковой. То, что раньше приписывалось це­ликом и полностью случаю, теперь подлежит осмыслению под углом зрения действенности бессознательных влече­ний и желаний человека. В этом плане по-новому могут быть рассмотрены и те несчастные случаи, которые сопро­вождаются телесными повреждениями и даже ведут к смертельному исходу.

В одном из предшествующих разделов я попытался вы­явить мотивы того несчастного случая, который произо­шел с Фрейдом в ранние годы его жизни. Не буду повто­рять сказанного выше. Единственное, пожалуй, что следу­ет подчеркнуть, так это распространенный характер таких несчастных случаев, в основе которых лежит бессознате­льное стремление к самоповреждению и самоуничтоже­нию. Другое дело, что в своем подавляющем большинстве подобные несчастные случаи воспринимаются окружаю­щими людьми и самим пострадавшим как нечто неожи­данное и не имеющее под собой никаких разумных осно­ваний. На самом деле, наряду с сознательными самоубий­ствами существуют такие попытки бессознательного са­моуничтожения, которые завершаются самоповреждени­ем. При этом самоповреждение в качестве ошибочного действия оказывается ничем иным, как компромиссом

между самоуничтожением и силами, поддерживающими жизнь человека.

Один из моих пациентов, мужчина тридцати двух лет, расска­зал о том, что в детстве, месяц спустя после того, как начал ходить в школу, с ним произошел несчастный случай. Бегая со своими сверстниками на улице, он упал, ударился об острый камень и сломал ногу. После этого ему пришлось долгое время лежать дома в гипсе, и только по прошествии нескольких месяцев он смог пойти снова в школу. Вспоминая этот инцидент, пациент расска­зывал о том, какой заботливой была его мама в то время, как они с ней делали уроки, чтобы не отстать от других первоклашек, и ка­ким он был счастливым, несмотря на все неудобства^связанные с гипсом и невозможностью самостоятельно передвигаться по квартире.

Создавалось впечатление, что пациент нисколько не жалел о том, что в детстве сломал ногу. Правда, он сетовал на ограничения, которые впоследствии дали знать о себе,. поскольку ему долгое время не разрешали участвовать в подвижных играх со сверстниками, и это наложило отпе­чаток на его общую физическую подготовку. Однако его воспоминания о несчастном случае не сопровождались какими-либо сожалениями по поводу перелома ноги в детстве. Скорее, напротив, в них звучали некая теплота, связанная с заботой матери, и даже сожаление по поводу того, что позднее ему не уделялось достаточного внимания со стороны родителей, особенно со стороны матери, кото­рая, будучи поглощенной своей работой, поздно приходи­ла домой.

Когда я обратил внимание пациента на то, что он свя­зывает перелом ноги со счастливыми днями своей жизни, то он решительно возразил против такой трактовки. Он говорил о боли, которую испытал во время несчастного случая. Вспомнил о тех неудобствах, которые были связа­ны с хождением в туалет. Но еще более решительно он от­верг мое допущение, что его несчастный случай мог быть непредумышленным самоповреждением, компенсирую­щим его какое-то скрытое желание. Скажем, желание во что бы то ни стало удержать свою мать возле себя, иметь возможность постоянно общаться с ней и получать от нее необходимую ему ласку.

Время от времени я возвращался к рассмотрению тех событий жизни пациента, которые предшествовали не­счастному случаю. Он довольно неохотно вспоминал раз­личные эпизоды из его детства. Чаще всего говорил о том,

что практически ничего не помнит. Правда, он рассказал о том, что никак не хотел идти в школу, и первые дни учебы воспринимались им отнюдь не в розовом свете. При этом пациент сам высказал соображение, что, возможно, пере­лом ноги был связан с его нежеланием посещать школу. Судя по тому, как он обсуждал этот вопрос, создавалось впечатление, что подобное объяснение несчастного слу­чая его вполне устраивает. Я не настаивал на каком-то ином объяснении, сказав, что оно допустимо, но не иск­лючает чего-то другого, о чем, возможно, он сам имеет представление.

Прошло два с половиной месяца, и однажды сам па­циент вновь заговорил о несчастном случае, имевшим место в его детстве. Он встретился со своей матерью, ко­торая жила в другом городе, и расспросил подробности, связанные с детской травмой — переломом ноги. Она поведала ему о том, что очень переживала за него и ис­пытывала чувство вины за тот несчастный случай. Ока­зывается, за несколько дней до перелома ноги вечером в ее присутствии сын играл с котенком, бегал за ним по квартире и, несмотря на предупреждения матери не де­лать этого, никак не мог остановиться. Он настолько был возбужден, что при очередной попытке поймать ко­тенка упал, задел ногой журнальный столик, на котором стояла хрустальная ваза, и разбил ее. Хрустальная ваза была памятным подарком для матери. Она чуть было не расплакалась, в гневе больно отшлепала сына, постави­ла его в угол и сказала, что он будет стоять в углу всю ночь. Потом через какое-то время мать успокоилась и вслух произнесла, что, если сын не попросит прощения, то ему, действительно, придется стоять в углу до утра. История завершилась тем, что, так и не попросив про­щения, мальчик уснул уже не стоя, а сидя в углу, и мате­ри пришлось переносить его на кровать. Несколько дней мать не разговаривала с сыном, который замкнулся в себе. А еще через несколько дней произошел несчаст­ный случай — мальчик сломал ногу.

Пациент со слов матери пересказал эту историю, о ко­торой имел смутное представление. Правда, он вспомнил, что вроде бы, действительно, совершил что-то плохое, но что именно — не помнил. Потом была какая-то обида на мать. И наконец, он вспомнил, что хотел умереть, чтобы мама и все знакомые плакали оттого, что его уже нет в жи-

вых. В свете этого происшедший с ним несчастный случай как раз и может быть воспринят в качестве бессознатель­ного намерения к самоуничтожению, замещенного в ко­нечном счете не менее бессознательным самоповреждени­ем. В результате подобного несчастного случая было убито сразу как бы два зайца. С одной стороны, мальчик вновь обрел любовь матери, причем даже в большей степени, чем это было раньше, поскольку ей пришлось взять отпуск по уходу за больным ребенком. С другой стороны, он изба­вился от необходимости ходить в школу, которая с первых дней ее посещения ему не понравилась.

С точки зрения психоаналитического понимания, происшедший с мальчиком несчастный случай оказался закономерным результатом бессознательного желания смерти как наказания матери и искупления своей собст­венной вины перед ней. Интересно отметить то обстояте­льство, что мальчик сломал именно ногу, а не руку. Во вре­мя бурной игры с котенком он ногой задел журнальный столик, в результате чего разбилась хрустальная ваза. Во время игры со сверстниками он упал и подвернул ногу. Это перекликается с историей, рассказанной Фрейдом на страницах работы «Психопатология обыденной жизни», согласно которой, выпрыгнув из экипажа, женщина сло­мала ногу, тем самым как бы искупая вину за танец, не одобренный ее мужем [8. С. 271—272].

Я бы не удивился, если бы оказалось, что пациент в детстве сломал именно ту ногу, которой он нечаянно во время падения на пол задел за журнальный столик, в резу­льтате чего разбилась хрустальная ваза. Но пациент не по­мнил самого эпизода и поэтому не знал, какая нога повин­на в том, что ваза разбилась, а его мать тоже ничего не мог­ла сказать по этому поводу, так как, находясь в квартире, тем не менее не была свидетельницей непосредственного падения вазы и прибежала в комнату, услышав звон разби­того хрусталя. Но, как показывает практика самоанализа и психоанализа, наше бессознательное столь искусно и лов­ко обращается с нами, что просто не перестаешь удивлять­ся его виртуозной работе. Мое собственное бессознатель­ное написание акростиха со змеей — наглядный тому при­мер.

7. В недрах художественного творчества

Образные примеры ошибочных действий находят свое отражение в художественной литературе. Выдающиеся писатели и поэты не раз пользовались таким приемом, когда в их произведениях герои совершают обмолвки, на­глядно демонстрирующие подлинные мотивы их мышле­ния, поведения.

В своих работах Фрейд привел несколько примеров подобного рода. В частности, в «Психопатологии обы­денной жизни» он сослался на «Валленштейна» Шилле­ра, где в одном из разговоров между двумя действующи­ми лицами имела место обмолвка, когда Октавио хотел сказать, что нужно идти «к нему», к герцогу, но, в глуби­не души мечтая о дочери Валленштейна, оговорился и произнес «к ней». Во «Введении в психоанализ. Лекции» Фрейд, ссылаясь на Отто Ранка, обнаружившего тонко художественно мотивированную и технически блестяще использованную оговорку, привел пример из «Венеци­анского купца» Шекспира. Он'воспроизвел сцену, когда Порция пыталась успокоить влюбленного Бассанио, ко­торому предстояло осуществить выбор одного из трех ларцов. От этого выбора зависело, сможет ли Порция выйти за него замуж. Обращаясь к Бассанио и испыты­вая двойственность чувств, связанных с желанием под­сказать ему нужный ларец и данной отцу клятвой не де­лать этого, Порция произносит:

Две половины у меня: одна Вся Вам принадлежит; другая — Вам... Мне — я сказать хотела; значит Вам же, — Так Ваше все!..

Обращая внимание на то, как ловко Порция вышла из создавшегося вследствие ее оговорки положения, Фрейд подчеркнул: «Так мыслитель, далекий от медицины, ино­гда может раскрыть смысл ошибочного действия одним своим замечанием, избавив нас от выслушивания разъяс­нений» [9. С. 22].

Приведу, на мой взгляд, замечательный пример оши­бочных действий, содержащийся в художественной лите­ратуре. Я с удовольствием узнал о нем из небольшой рабо­ты, подготовленной одной из студенток Института психо­анализа. Дело в том, что, читая курс по истории и теории

психоанализа в данном Институте, я предлагаю студентам написать работу по ошибочным действиям. Это является обязательным заданием для всех студентов, которые, как правило, приводят и анализируют свои собственные про­махи. Для анализа ошибочных действий разрешается и ре­комендуется пользоваться примерами, почерпнутыми из художественной литературы. Не так часто, но студенты, действительно, находят интересные литературные сюже­ты, в которых писатели и поэты используют ошибочные действия в качестве иллюстрации психологии мышления и поведения героев своих произведений. Так, в одной из студенческих работ было обращено внимание на роман Диккенса «Холодный дом», в котором героиня Эстер в своем отзыве о муже недавно вступившей в брак ее подруге Кедди сказала, что «он, как всегда, такой противный.., то есть такой милый».

Пример же, который особенно привлек мое внимание, взят из рассказа Чехова «Дипломат». В студенческой рабо­те был не только приведен этот пример, но и осуществлен авторский анализ ошибочных действий. Впоследствии я рекомендовал эту работу к печати, и она была опубликова­на в журнале «Архетип», так что при желании читатель мо­жет обратиться к данному источнику [10. С. 153]. В данном тексте я приведу лишь содержание рассказа Чехова, в ко­тором с изящной иронией изображено то, как герой рас­сказа пытается выйти из трудного для себя положения и, не осознавая того, совершает одно за другим ошибочные действия.

В рассказе Чехова «Дипломат» идет диалог между дву­мя чиновниками. У одного из них, Кувалдина, умерла его бывшая жена. Находясь в разводе, он не знал о ее смерти. Его знакомые решили сообщить ему об этом несчастье и возложили столь не простую миссию на его близкого друга Пискарева. При этом они дали ему наставление, чтобы он не сразу говорил своему другу о смерти жены, а осторожно | и постепенно подготовил его к этому печальному изве­стию. Пискарев приходит к Кувалдину, и между ними за­вязывается следующий разговор:

— Здорово, голубчик! Шел, знаешь, мимо и думаю: а ведь здесь
служит! Дай зайду!

— Посидите, Аристарх Иванович... Я работу через часик кончу,
тогда и потолкуем...

— Пиши, пиши... Я только два словечка скажу... Душно у вас
здесь, а на улице рай... Весна! Иду себе по бульвару, и так мне хоро­
шо!.. Человек я независимый, вдовый... Куда хочу, туда и иду... Сам
себе хозяин... Хорошо, если жена попадется не дьяволица, ну а ежели
сатана в юбке?.. Взвоешь! Взять хотя бы тебя к примеру... Пока холост
был, на человека похож был, а как женился на своей, и захирел, в ме­
ланхолию ударился... Осрамила она тебя на весь город... из дому про­
гнала.

— В нашем разрыве я виноват, а не она, — вздохнул Кувалдин.

— Оставь, пожалуйста! Знаю я ее! Злющая, своенравная, лукавая!
Что ни слово, то жало ядовитое, что ни взгляд, то нож острый... А что в
ней, в покойнице, ехидства этого было, так и выразить невозможно!

— То есть как в покойнице? — сделал большие глаза Кувалдин.

— Да нешто я сказал: в покойнице? — спохватился Пискарев,
краснея. — И вовсе я этого не говорил... Что ты, бог с тобой... Уже и
побледнел! Не хмурься! Я ведь так только, по-стариковски... По мне,
как знаешь... Хочешь — люби, хочешь — не люби, а я все равно счи­
таю, что акроме ехидства ты от нее ничего не видел. Бог с ней! Царство
■ей небесное, вечный покой...

— Послушайте, Аристарх Иванович... — побледнел Кувалдин. —
Вы уже во второй раз проговариваетесь... Умерла она, что ли?

— То есть кто умерла? Никто не умирал, а только не любил я ее,
покойницу... тьфу! То есть не покойницу, а ее... Аннушку-то твою...

— Да она умерла, что ли? Аристарх Иванович, не мучайте меня!

— Кто тебе сказал, что она померла! Поди, полюбуйся — живехо­
нька! Когда заходил к ней, с теткой бранилась... Тут отец Матвей па­
нихиду служит, а она на весь дом орет.

— Какую панихиду?

— Панихиду-то? То есть... никакой панихиды не было, что это я
говорю. — Кувалдин поднялся, неверно заходил около стола и запла­
кал... — Почему же ты сразу не сказал о ее смерти?

— Миша, да ты в своем уме! Ведь не умерла же еще! Кто тебе ска­
зал, что она умерла? Напротив, доктора говорят, что есть еще надежда!
Говорю тебе, что не померла! Хочешь, вместе к ней съездим? Как раз и
к панихиде поспеем... то есть, что я говорю...?

Вся эта часть юмористического рассказа Чехова по­строена на постоянных оговорках одного из действую­щих лиц. Именно эти оговорки придают рассказу юмо­ристический характер, и читатель не воспринимает со­общение о смерти в качестве драмы и трагедии. Писа­тель использует литературный прием, благодаря которо­му оговорки не только смягчают известие о смерти близ­кого человека, но и превращают драму и трагедию в не­кое подобие комедии. Художественными средствами Чехов изящно и непринужденно продемонстрировал тонкую работу бессознательного, превратившую суро­вую правду жизни в юмористическое восприятие чита­телем того, как трагедия смерти может воздействовать на человека и каким образом столкновение между собой

разнонаправленных внутрипсихических тенденций; приводит к ошибочным действиям, совершаемым чело-' веком помимо его воли и желания.

Рассказ Чехова иллюстрирует, пожалуй, наилучшим образом мысль Фрейда о том, что ошибочные действия представляют собой своего рода компромиссы, свидетельст­вующие о частичных удачах и неудачах противостоящих друг другу намерений. Неприемлемое для сознания намерение подавляется, но его подавление далеко не всегда оказыва­ется полным, в результате чего оно не может всецело проя­виться и в то же время оставаться таким, чтобы не дать знать о себе в какой-либо форме.

«Психоаналитическое объяснение промахов, — писал Фрейд, — приводит к незаметному изменению образа мира, как бы малы не были рассматриваемые явления» [11. С. 10]. Возможно, это слишком сильно сказано, если иметь в виду образ природного и социального мира как та­кового. И мир, и его образ действительно изменяются под воздействием человеческой деятельности. И все же Фрейд имел в виду скорее всего то, что психоаналитическое объ­яснение ошибочных действий способствует переосмысле­нию взглядов на соотношение между причинностью и слу­чайностью и, следовательно, изменению образа мира, с точки зрения сужения рамокдействия случая. Но не вызы­вает сомнения то, что психоаналитическое понимание оши­бочных действий привело к изменению образа человека как исключительно сознательного существа. В этом, на мой взгляд, состоит заслуга Фрейда, наглядно продемонстри­ровавшего возможности психоанализа при работе с эмпи­рическим материалом, включающим в себя реалии бессоз­нательного психического.

Ошибочные действия — это одна из трех сфер, где бес­сознательное заявляет о себе в своих конкретных проявле­ниях и где можно не только фиксировать его, но и работать с ним. Сновидения являются второй, не менее, а быть мо­жет, более важной сферой деятельности человека, в недрах которой бессознательное во весь голос заявляет о себе. Поэтому, после разбора ошибочных действий можно при­ступить к непосредственному рассмотрению психоанали­тического понимания и толкования сновидений.

Глава 10 СНОВИДЕНИЯ И ИХ ТОЛКОВАНИЕ

1. Возвращение к древней традиции

Примерно треть своей жизни человек проводит не в бодрственном состоянии, а во сне. Казалось бы, столь зна­чительное во временном отношении состояние человека должно вызывать особый интерес у ученых. И тем не ме­нее, сны и сновидения не привлекают к себе внимание многих исследователей, считающих, что существуют бо­лее достойные для научного изучения объекты и процес­сы. Более того, широко распространено мнение, что тол­кование сновидений — это удел людей, не имеющих ника­кого отношения к научному знанию и подвизающихся на ниве различного рода гаданий и предсказаний, нередко граничащих с шарлатанством. Поэтому, на первый взгляд, кажется довольно странным, что Фрейд как исследователь и врач, претендовавший на научное познание человека и использовавший свои знания при лечении нервноболь­ных, вдруг обратился к сновидениям, которые не отлича­ются ни ясностью своего объекта, ни строго логическими критериями их осмысления, ни общепризнанными и под­дающимися эмпирической проверке результатами их ин­терпретации.

Однако, несмотря на сомнительность, с точки зрения строго научного знания, и на возможность подорвать свой авторитет в глазах сообщества медиков, Фрейд не только посвящает свой первый фундаментальный труд сновиде­ниям и их интерпретациям, но и рассматривает его в каче­стве единственного и достойного увековечивания вклада в мировую сокровищницу знаний о человеке. Это само по себе говорит уже о многом. Во всяком случае понимание истории, теории и практики психоанализа вряд ли воз­можно без осмысления того, что было сделано Фрейдом в области изучения сновидений и их толковании.

Нельзя сказать, что до Фрейда никто не обращался [ рассмотрению сновидений. Напротив, существовал! давняя традиция, согласно которой сновидениям при! давалось большое значение. Так, в древности сновиде| ния воспринимались в качестве таинственных посла! ний, значимость которых для человека оценивалась ^ сьма высоко. В них усматривали знаки будущего и раз*| личного рода предостережения. Стоило человеку уви! деть в сновидении угрозу его собственной жизни, как т> же по пробуждении он мог предпринять все для того| чтобы исключить подобный исход. Аналогичное отно-| шение было и к сновидениям других людей. Известно^ что один римский император приказал казнить своег подданого только за то, что тому приснился сон, в кото^ ром он отрубил голову императору.

Разумеется, далеко не каждый человек был способе!¹ увидеть в своем сновидении знаки будущего. Но толкова^ тели сновидений находили в них различные предзнамено-* вания. Сами толкователи сновидений высоко почитались и, фактически, многие правители держали при себе л» дей, чье основное занятие состояло в истолковании сно­видений. Оттого, как истолковывалось то или иное снови* дение правителя, подчас зависела судьба народов, поско-¹ льку принимаемые решения, будь то военный поход, свя­занный с завоеванием чужих земель, сооружение пирам» или передача наследования, нередко непосредственно со­относились с трактовкой сновидения.

Известно, например, что в свите Александра Македон-1 ского всегда были знаменитые толкователи сновидений,! которые оказывали воздействие на принимаемые им ре-| шения по завоеванию земель и народов. По свидетельству Артемидора из Далдиса, оставившего после себя один из| первых трудов по сновидениям, завоевание города Тира,! жители которого столь успешно оборонялись против| войск чужеземцев, что Александр Македонский подумы­вал о снятии осады, было предопределено соответствую-! щим толкованием сновидения. Во время осады непокор-1 ного города царю приснился сон с пляшущим на его щите! сатиром. Проснувшись, Александр Македонский расска-1 зал толкователю сновидений Аристандру об увиденной им ] во сне картине с пляшущим.сатиром. Тот истолковал сно-' видение в качестве предзнаменования триумфальной* победы над осажденным городом, поскольку пляшущий

на щите сатир означал, по его мнению, нечто иное, как указание на то, что «са-тир» означает «твой Тир». Вдох­новленный подобным истолкованием своего сновидения, Александр Македонский принял решение, в соответствии с которым было подготовлено и осуществлено новое на­ступление на осажденный город. Наступление войск было успешным, и город Тир был завоеван Александром Маке­донским.

У древних народов всегда было почтительное отно­шение к толкованию сновидений. Искусство их толко­вания считалось уделом избранных, наделенных особым даром предвидения. Однако со временем античное тол­кование сновидений уступило место иным предсказани­ям, а с развитием научного знания оно вообще оказалось преданным забвению. Кое-где сохранившийся интерес к сновидениям и их толкованию стал ассоциироваться с суеверием и шарлатанством. Это не означало, что сно­видения как объект исследования вообще не привлека­ли внимание исследователей последующих столетий. В XIX веке существовали работы, посвященные рас­смотрению сновидений. Однако, как правило, отдель­ные работы о сновидениях относились или к философ­скому их осмыслению или * физиологическому их объ­яснению. Наука в лице физиологии вновь обратила вни­мание на сновидения. Появились экспериментальные исследования, целью которых стало определение влия­ния физических воздействий на содержание сновиде­ний. Но идущая с древних времен традиция по искусству толкования сновидений оказалась прерванной. Занима­ться толкованием сновидений стало считаться делом за­зорным и недостойным. Во всяком случае, если ученые и медики и уделяли внимание рассмотрению сновиде­ний, то это делалось с целью подчеркивания тех нега­тивных процессов и состояний, которые наблюдались у спящего человека, по сравнению с его бодрствованием.

Издревле существовали различные, часто противопо­ложные друг другу точки зрения на сновидения. Согласно одной из них, сновидения являются божественными по своему происхождению. Согласно другой, сновидения — это порождения дьявола. Те, кто придерживался первой точки зрения, считали, что сновидения ниспосланы спя­щему свыше и служат предостережением или предсказа­нием будущего. Для тех, кто разделял вторую точку зре-

ния, сновидения воспринимались в качестве искушени* которому подвергался сновидящий со стороны дьявола И в том, и в другом случае сновидения рассматривались Щ точки зрения их сверхъестественного происхождения! Правда, с развитием научного знания стали появляться работы, в которых высказывалась мысль, что сновидени* не являются чем-то сверхъестественным, а представля* собой результат внутренней работы души. В исследований ях XIX века учитывались различные источники возникно­вения сновидений. Обращалось внимание на такие источи! ники сновидений, как внешние (объективные) и внутрен*! ние (субъективные) чувственные раздражения, внутрен4 ние физические (органические) и чисто психические ра竧 дражения. Однако и в этом случае толкование сновидений по-прежнему рассматривалось как занятие, не достойнс серьезного внимания ученого и врача.

В отличие от многих своих современников, изучав-| ших сновидения с физиологической точки зренияМ Фрейд прежде всего задался целью показать, что снови-|| дения доступны толкованию. Но тем самым он поставил! себя в довольно двусмысленное положение. С одно* стороны, рассматривая психоанализ как науку, Фрейд! предпринял такую попытку осмысления сновидений;! которая могла бы быть отнесена к научному знанию;] С другой стороны, выдвигая постулат о том, что снови­дения доступны толкованию, он фактически порывал с| предшествующими научными теориями, согласно кото-| рым сновидения являются соматическим, а не душев-| ным актом, и, следовательно, проблема толкования их| не может считаться научной.

Понимая двусмысленность своего положения, Фрейд! все же предпочел следовать обыденным представлениям о-| сновидениях как имеющих важное значение в жизни чело-' века. При этом он исходил из того, что, подобно ошибоч- ] ным действиям, сновидения имеют смысл и их толкование способствует пониманию душевной жизни людей. В этом от­ношении Фрейд как бы отошел от предшествующих науч-1 ных концепций, авторы которых не придавали значения смыслу сновидений, и вернулся к древней традиции, в со­ответствии с которой толкование сновидений представля­лось важным и необходимым для человека. По этому по­воду он писал: «Если ошибочные действия могут иметь смысл, то и сновидения тоже, а ошибочные действия в

очень многих случаях имеют смысл, который ускользает от исследования точными методами. Признаем же себя то­лько сторонниками предрассудков древних и простого на­рода и пойдем по стопам античных толкований сновиде­ний» [1. С. 53].

Казалось бы, возвращение к древней традиции, к ан­тичному толкованию сновидений должно было означать своего рода регресс по сравнению с научными исследова­ниями сновидений, имевшими место во второй половине XIX века. Когда в 1900 году был опубликован, посвящен­ный сновидениям, труд Фрейда, то в медицинском мире именно так и было воспринято его обращение к толкова­нию сновидений. И это было бы справедливо, если бы Фрейд, действительно, пошел по стопам античных толко­вателей сновидений, в точности воспроизводя и копируя те методы толкования, которые использовались в древнем мире. Но в том-то и дело, что, возвращаясь к античной традиции, он попытался по-новому подойти к толкова­нию сновидений. Возвращение к традиции прошлого со­провождалось реабилитацией значимости сновидений как таковых. Толкование сновидений стало восприниматься вновь как выявление их смысла. Однако при рассмотре­нии сновидений и их толковании Фрейд избрал иной путь, чем это имело место в древности.

2. Методы толкования сновидений

Если в древнем мире сновидения рассматривались с точки зрения их божественного или дьявольского проис­хождения, то Фрейд подходил к осмыслению сновидений с позиций их психического источника возникновения и содержания. Если предшествующие толкователи сновиде­ний усматривали в сновидениях знаки будущего, то Фрейд исходил из того, что в них находят свое отражение, в пер­вую очередь, смыслозначимые состояния и влечения дале­кого или недавнего прошлого. Если в древнем мире толко­вания сновидений основывались на интуиции и умении снотолкователей ориентироваться в трудной для себя си­туации, то Фрейд сделал ставку на использование такого метода толкования, которое, не обладая точностью эмпи­рических методик исследования, все же давало, на его

взгляд, возможность научного познания сновидений раскрытия их смысла.

Начиная с древних времен широкое распространен» на уровне обыденного сознания получили два метода • кования сновидений.

Первый метод может быть назван «символическим»! В соответствии с этим методом сновидение воспринимав ется в качестве целостного образования. Задача толкова-! ния заключается в том, чтобы содержание сновидения ка целого воспроизвести в других понятиях, доступных понимания тех, от кого ускользает содержательный смыс сновидения. Коль скоро сновидение воспринимается че|| рез призму знаков будущего, то символическое толкова| ние нацелено на поиск и изложение его смысла в перспек|§ тивном плане.

Второй метод толкования можно назвать «расшифровы-1 ванием». Согласно этому методу, сновидение являете^ своеобразным шифром. Задача толкования состоит том, чтобы к этому шифру подобрать определенный! ключ, с помощью которвго на место каждого элемента шифра поставить иной значок, соответствующий подо-! бранному ключу, в результате чего сновидение оказыва-1 ется расшифрованным и доступным для понимания erbl смысла. Ключ к расшифровыванию — это сонник, в ко-| тором содержатся соответствующие значения, позволяю-! щие усматривать, скажем, за черным покрывалом гряду-1 щую смерть, за разбитой чашкой — ожидаемый развод, за| подъемом на вершину горы — предстоящую победу. При-| чем расшифровка осуществляется, как правило, с ориен-1 тацией на будущее.

Фрейд считал, что символический метод толкования^ сновидений не отличается надежностью. Он слишком! субъективен, допускает произвол, и многое зависит от) того, насколько ловко им может оперировать снотолко­ватель. Достоинством метода расшифровывания являет-! ся то, что во внимание принимается не все сновидение! целиком, а составляющие его элементы. Это позволяет-находить отдельные значения элементов сновидения, но; используемые толкователями сонники не дают гарантии того, что будет выявлен действительный смысл сновиде­ния.

Дата добавления: 2015-06-04