История всемирной литературы 66 страница. Обратившись к жанру готического романа, Браун заметно трансформировал его

Обратившись к жанру готического романа, Браун заметно трансформировал его. Наиболее ценной стороной таких произведений писатель, несомненно, считал их повышенный драматизм, связанный с элементами таинственности. Однако, произведя соответствующую переакцентировку, он исключил из своих книг объяснения, так или иначе связанные с вмешательством потусторонних сил, предложив сугубо рационалистическое истолкование таинственных событий и роковых обстоятельств. В то же время можно говорить о воздействии на творчество Брауна отдельных произведений современных немецких писателей («Вертер» Гете), хотя в целом увлечение ими в Америке осталось скорее фактом литературной жизни, нежели литературы.

Романы Брауна сосредоточены на исследовании темных сторон человеческой психики, и хотя его описания внутреннего мира персонажей недостаточно тонки, он демонстрирует завидное разнообразие приемов, используя в этих целях воспоминания героев, догадки, ассоциации,

441

обрывки разговоров, сомнамбулические состояния и особенно удачно — сны. С наибольшей силой проявилась незаурядная литературная одаренность Брауна в передаче кризисных состояний, приводящих к распаду личности. Подобная ситуация положена в основу первого и, по мнению части исследователей, лучшего его романа — «Виланд». Охваченный неистовым желанием обрести милость божию, его герой, Виланд, пытается доказать беспредельность своей любви к господу и, приняв голос чревовещателя за повеление свыше, убивает жену и детей.

Не порывая с идеями Просвещения, Браун отдает дань настроениям предромантизма, заостряя внимание на соотношении рационального и иррационального в человеческой природе. Проявляется связь с Просвещением и в трактовке проблемы веры. Хотя автор не выдвигает перед собой специальной задачи разоблачения религиозного фанатизма, в романе, особенно в катастрофическом финале, звучит скепсис по отношению к пуританской доктрине, которой противостоит разум как единственная основа душевно и нравственно здоровой личности.

В предисловии к «Эдгару Хантли», достойному наравне с «Виландом» именоваться лучшим его романом, Браун излагает свое понимание искусства романа. Открыто отмежевываясь от готического направления, он утверждает, что причины кровавых развязок следует искать не в действии сверхъестественных сил или фантазии автора, а в окружающей действительности, прежде всего американской. В последней он выделяет два момента: девственную природу Америки, готовящую человеку тяжкие испытания, и соседство индейских племен. В соответствии с намеченной программой Браун вводит оба эти момента в действие романа. Захватывающе описаны скитания Эдгара Хантли в горах и лесных дебрях. Попав в незнакомые места в лунатическом состоянии, он каждый миг стоит лицом к лицу с неведомой опасностью, ожидание которой повышает накал драматизма. Он может погибнуть от голода, и сорваться в бездну с крутого обрыва, и встретиться с дикими зверями, но самое страшное — с индейцами, которые в жажде мщения не оставляют никого в живых, разоряют поселения белых, в неравной борьбе лишивших их исконных земель.

Но реальная сложность исторической обстановки, связанная с драматическим конфликтом колонистов и коренного населения, осталась недоступна Брауну. Как и в «Виланде», наиболее впечатляет в романе обрисовка индивидуальной психологии. С этой точки зрения очень интересен образ второго героя книги, Клитероу. Он бежит из Англии, так как считает, что стал причиной гибели своих благодетелей. Клитероу ищет спасения от преследователей в Америке, но муки совести доводят его до полного помешательства, и, когда выявляется его невиновность, ему уже никто не в силах помочь. Следует отметить, что фактура английской части романа, рассказывающая предысторию Клитероу, человека из низов, бессильного в мире жесткой сословной регламентации, неизмеримо плотнее американской. Очевидно, работая над ней, писатель использовал богатую традицию английского просветительского романа, в изображении же действительности американской опереться пока было не на что. Браун первым приблизился к ней, поражаясь обилию и разнообразию явлений. И хотя, подобно Брекенриджу, он не смог достичь целостной картины мира, основанной на синтезе индивидуального и общего, многомерного изображения личности и панорамного изображения общества, созданный им образ величественной американской природы стал важным шагом на пути освоения литературой своеобразия национального бытия.

Браун первым среди американцев пытался добиться положения профессионального литератора. Постигшая его неудача была обусловлена общественным укладом, а не отсутствием стараний с его стороны или недостатком таланта. За несколько лет напряженного труда писатель создал шесть романов, связь с которыми прослеживается в творчестве Ф. Купера, Э. По и других американских романтиков. По даже положил одну из глав «Эдгара Хантли» в основу своего рассказа «Колодец и маятник». Американская литература обязана Брауну и основанием первого в США литературного журнала. Сделав его своей трибуной, он призывал к созданию национальной литературы, одним из первых осознав важность этой задачи. Личная судьба Брауна явилась как бы прообразом судеб многих американских писателей, подобно ему кончивших жизнь в забвении и нищете.

Литература Канады [XVIII в.]

442

Существование в современной Канаде двух национальных литератур восходит своими истоками к XVIII в. Начавшееся столетием раньше формирование франкоканадской культурной традиции продолжалось и после 1763 г., когда Новая Франция стала английской колонией. Но параллельно этой традиции со второй половины XVIII в. появляются первые ростки англоканадской литературы, создаваемой значительно возросшим к концу столетия англоязычным населением колонии. Языковый барьер, ориентация на разные литературные метрополии, заметные различия в общественном сознании завоевателей и завоеванных определили разобщенность франко-канадской и англо-канадской словесности с первых же шагов развития.

442

ЛИТЕРАТУРА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

XVIII век — сложный и трудный период в духовном развитии французской Канады, в становлении национального самосознания жителей колонии, в формировании самостоятельной культурной традиции, подготавливавшей почву для возникновения собственно национальной литературы.

Духовный облик первой половины века, вплоть до 1763 г., определяется по-прежнему существованием французско-канадской литературы, представленной главным образом хрониками, путешествиями, историческими сочинениями, печатавшимися во Франции. Тенденции, свойственные французской культуре того времени, переплетались в них с образами, материалом, темами, идущими от канадской действительности. Однако дневниковые записи, столь характерные для литературы этого типа в XVII в., постепенно уступают место более обширным историческим повествованиям, в которых намечается тяга к синтетическому осмыслению действительности и временами появляются антиклерикальные и антиколониальные настроения.

Симптоматичны в этом отношении весьма популярные в первой половине XVIII в. сочинения Луи-Армана де Ла Онтана (1666—1715?) «Новые путешествия в Северную Америку г-на барона де Ла Онтана», «Записки о Северной Америке, или Продолжение путешествий г-на барона де Ла Онтана», «Дополнение к путешествиям г-на барона де Ла Онтана, или Диалоги автора с разумным дикарем» (1703).

Успех этих произведений (первая книга выдержана в характерном для эпохи эпистолярном жанре) объясняется увлекательностью повествования, где сведения об экзотических нравах индейских племен Северной Америки переплетались с рассказом о жизни колониальной верхушки, о приключениях, пережитых автором и изложенных то патетично, то с юмором и с элементами романического вымысла. Популярность сочинений Ла Онтана связана и с тем, что в них он выразил идеи, которые прочно вошли в сознание эпохи. Последняя часть «Путешествий» Ла Онтана построена как диалог автора, защищающего европейские порядки, с гуроном Адарио, «разумным дикарем», осуждающим корыстолюбие европейских колонизаторов и их цивилизацию: законы, противоречащие изначально доброй человеческой природе, институт частной собственности, политические порядки, церковь, наконец, науку и искусство, развитие которых создало искусственные потребности и приучило к ненужной роскоши. При этом если барон не слишком убедительно аргументирует свои позиции, то Адарио, напротив, выступает во всеоружии логики и красноречия. Европейской цивилизации Адарио противопоставляет жизнь индейцев, не знающих, что значит «твое» и «мое», чуждых наукам и свободных от законов, но живущих в мире и согласии, жизнью, близкой к природе — единственному источнику подлинного счастья, личных и гражданских добродетелей.

Сочинения Ла Онтана, отразившие распространение вольномыслия и зарождение просветительских тенденций в Европе и Новой Франции, вызвали враждебное отношение со стороны католических авторов. Иезуит Франсуа-Ксавье де Шарльвуа (1682—1761), создатель самой обширной и наиболее документированной истории Новой Франции («История и общее описание Новой Франции», 1744), открывает свое повествование полемикой с Ла Онтаном. Требованию свободы мысли Шарльвуа противопоставляет сетования на «чудовищные домыслы, опасную приправу из сатиры, вольнодумства и неверия», которую «не следовало делать достоянием широкой публики». Он называет Ла Онтана «дурным наставником», обвиняет его в искажении фактов и ненависти к духовенству. Однако, несмотря на известную тенденциозность автора, стремящегося прославить великую, с его точки зрения, миссию иезуитского ордена в Америке, книга Шарльвуа была для своего времени наиболее полным источником сведений о жизни Новой Франции. Уделяя основное внимание деятельности монашеских орденов

443

Иллюстрация: Квебек после завоевания

Рисунок капитана Г. Смита. 1760 г.

в Северной Америке, Шарльвуа тщательно описывает систему административного управления колонии, политику, которую проводили ее губернаторы, путешествия, предпринимавшиеся с целью дальнейшего освоения страны, и т. д. В книге есть географические сведения о Канаде, ее флоре и фауне, планы городов и фортификационных сооружений и даже статистические данные. Шарльвуа ведет повествование в форме непринужденной беседы с читателем, оживляя ее живописной деталью, размышлением, моральной сентенцией.

Помимо исторических сочинений, литература Новой Франции в XVIII в. включала образцы эпистолярной прозы (письма Элизабет Бегон, содержащие ценные сведения о состоянии канадского общества накануне английского завоевания), ораторского красноречия (проповеди Франсуа-Ксавье Дюплесси, уроженца Канады, выступавшего с успехом на церковных кафедрах Франции, Германии, Фландрии) и поэзии (ироикомическая поэма Этьена Маршана «Волнения в лоне канадской церкви в 1728 году», написанная по случаю смерти архиепископа де Сент-Валье).

Все эти произведения, не составляя еще национальной франко-канадской литературы, наряду с развитой народной поэзией, свидетельствовали о процессе постепенного формирования франкоязычной культурной традиции, которая оказалась достаточно сильной и жизнеспособной, чтобы после 1763 г. не только не погибнуть, но и стать основой возникновения подлинно национальной франко-канадской словесности. В обстановке настойчиво проводимой британским правительством политики «расфранцуживания» франко-канадцам, отрезанным от Франции и ее культуры, пришлось почти все начинать как бы заново. Но они смогли это сделать потому, что имели за своими плечами почти полтора века существования франкоязычной культурной традиции.

Медленный и трудный путь к созданию самостоятельной франко-канадской словесности начинался в атмосфере сопротивления и борьбы. Неудивительно поэтому, что первыми — и единственными до конца века — видами литературной продукции, предваряющей появление собственно литературы, была газетная проза, политический памфлет и парламентское красноречие.

Газеты появились в Канаде сразу же после завоевания. В 1764 г. англичане Уильям Браун и Томас Джилмор основали первую канадскую

444

типографию, в которой в том же году была отпечатана первая канадская газета — «Ла Газет де Кебек». Вслед за «Ла Газет де Кебек», являвшейся официальным органом губернатора и выходившей на французском и английском языках, стали возникать и другие периодические издания. Поначалу они носили чисто информационный характер, перепечатывали новости из европейских и американских газет, публиковали отрывки из произведений французских авторов. Но постепенно франко-канадская периодика насыщалась местным материалом и становилась важным средством в борьбе, которая развертывалась между патриотами и представителями британских властей, между либерально настроенной интеллигенцией и преданным монархическим учреждениям духовенством.

Хотя наиболее славный период в развитии франко-канадской журналистики относится к началу XIX столетия и связан с деятельностью газеты «Ле Канадьен», несомненный интерес представляет такое издание, как «Газет литерер» (1778). Ее основателями были переселившиеся в Канаду французы Валантен Жотар и Флери Меспле. Отражая распространение вольномыслия среди канадской интеллигенции, газета выступила с пропагандой идей французских просветителей. Она публиковала отрывки из произведений Вольтера, Дидро и других энциклопедистов, широко их комментируя. Сотрудники газеты, печатавшие статьи под различными псевдонимами, требовали свободы мысли и печати, обличали религию, порождающую нетерпимость и фанатизм, критиковали схоластическую философию, противопоставляя ей философскую мысль просветителей, выступали против невежества и суеверий, требовали реформы школьного образования. Газета просуществовала около года, после чего по приказу губернатора была закрыта, а редакторы ее посажены в тюрьму.

Начало политической публицистике Канады положил памфлет-брошюра Дю Кальве «Апелляция к правосудию государства...» (1784). Заключенный в тюрьму за либеральные убеждения, Дю Кальве после освобождения и безуспешного обращения к правосудию английской короны издает этот памфлет, где, используя иронию и сарказм, прибегая к ораторским фигурам, воссоздает общую картину нравов эпохи — систему произвола, поборов, шпионажа. Выступая от имени населения колонии, Дю Кальве требует отставки губернатора и введения конституционных прав и демократических свобод.

Наконец, последнее десятилетие века отмечено расцветом политического красноречия. В ожесточенных парламентских дебатах формируется плеяда блестящих ораторов, — например Пьер Бедар (1762—1829) и др., — использовавших в борьбе за права своего народа идеи Великой французской революции и американской Войны за независимость.

В обстановке начинающейся борьбы за национальные права и сложного переплетения новых веяний и преданности старым традициям складывалась та специфическая духовная атмосфера, в которой предстояло возникнуть франко-канадской литературе.

444

ЛИТЕРАТУРА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

У истоков англоязычной канадской литературы, возникшей еще до 1763 г., так же как у истоков франко-канадской словесности, — записки путешественников, открывавших неведомые земли Нового Света. Относить их к канадской литературе можно лишь с большими оговорками: они принадлежали, как правило, не канадцам. В числе именитых гостей Канады находился, например, Джеймс Кук, чьи записки о третьем плавании (1776—1780) были опубликованы посмертно (1784).

Среди тех путешественников, которые не только писали о Канаде, но и связали с ней свою дальнейшую жизнь, следует назвать Александра Маккензи. Его записки «Путешествие из Монреаля по реке Св. Лаврентия через Североамериканский континент к Ледовитому и Тихому океанам в 1789 и 1793 гг.» были написаны в конце XVIII в. (изд. 1801). Автор записок, деятельный, волевой человек, хорошо сознавал свою цель — присоединить новые земли к британским владениям. Его «Путешествие» быстро приобрело популярность в Европе.

Наиболее значительным явлением англо-канадской литературы XVIII в. справедливо считается роман в письмах Фрэнсис Брук (1724—1789) «История Эмилии Монтегю» (1769, 4 т.). Англичанка по происхождению, Брук несколько лет прожила в Канаде, где и развертывается действие большей части ее произведения, которое принято называть первым канадским романом. Главная сюжетная линия книги связана с историей любви молодых англичан — Эмилии Монтегю и полковника Риверса, повстречавшихся в Канаде. В письмах Эмилии, ее будущего мужа и их друзей сквозит живой интерес к неведомой стране, восхищение величественной и суровой красотой ее природы.

Канадские критики не без основания замечали, что щедрое введение описаний природы и чужеземного быта, в которых романтическая патетика идет бок о бок с сухим деловитым слогом

445

путеводителя, сближает роман Брук с записками путешественников. Подобно авторам путешествий, писательница стремится прежде всего дать людям Старого Света понятие о жизни в Северной Америке. Вера Брук в будущее Канады выражена в словах одного из ее героев: «Америка переживает период младенчества. Европа же — старости».

В юные годы Брук была членом литературного кружка С. Ричардсона, там, по всей вероятности, прониклась она идеями английского просветительства. Подобно просветителям, Брук прославляет добродетель, утверждает, что человек создан от природы слабым, но не порочным, ее герои рассуждают о решающей роли воспитания, которое развивает в человеке нравственные начала. Писательница осуждает всякого рода насилие над личностью (деспотизм правителей, самодурство отцов, религиозный гнет). Отшельничество, уход в монастырь, с ее точки зрения, противоречит самой природе человека, естественному стремлению к радости жизни. Герои Брук, осуждая абсолютную монархию и демократические формы правления, восхищаются умеренностью английских конституционных порядков и превозносят англиканскую религию как наиболее человечную.

Хотя возникновение и развитие сентиментализма в английской литературе не прошло бесследно для писательницы, в целом Брук ближе к Ричардсону, чем к сентиментализму. Подобно действующим лицам «Памелы» и «Клариссы», персонажи ее романа в достаточной мере рассудительны. Вместе с тем Брук делает шаг в сторону от нравственного ригоризма своего учителя. Ее положительные герои лишены чопорности ричардсоновских. Подлинная доброта великодушного, отзывчивого Риверса, человека не вполне безупречной нравственности, резко противостоит в романе показной добродетели сэра Джорджа, первого жениха Эмилии.

Особый интерес в книге Брук представляют страницы, посвященные аборигенам. В четвертом письме полковник Риверс рассказывает о нравах индейцев, к которым он случайно попал. Риверс очарован их песнями, музыкальностью языка. Большое впечатление производит на него отказ индейцев подчиняться предписаниям церкви новопришельцев. В другом письме Риверс цитирует разговор гурона с европейцем. На слова последнего, что ныне гуроны — подданные Франции, индеец гордо возражает: «Вы ошибаетесь, брат, мы не являемся ничьими подданными. Дикарь — самый свободный человек в мире». «И он сказал сущую правду, — комментирует Риверс, — ибо индейцы не благоговеют ни перед рангом, ни перед богатством».

Восхищаясь простотой и естественностью нравов аборигенов Америки, разумностью их правления («Нам бы в Англии такую систему», — шутливо восклицает Риверс), писательница, однако, не склонна идеализировать состояние первобытной дикости.

Таким образом, в первом англо-канадском романе, наряду с сильным европейским влиянием, появляются мотивы, которые в дальнейшем станут прочной принадлежностью литературной традиции: описание местной природы и сочувственное изображение коренных обитателей страны.

Описательность была свойственна не только прозе. В конце века появляются поэмы о канадской природе, созданные в соответствии с привычными образцами английской литературы. Таково, например, произведение Томаса Кери «Авраамовы поля» (1789, Квебек), где автор живописует край великих озер. В предисловии к поэме Кери признается, что подражал «Временам года» Дж. Томсона.

Особую ветвь англо-канадской словесности представляла литература областей, расположенных на побережье Атлантики, большая часть которых лишь со второй половины XIX в. стала провинциями Канады. После того как в 1755 г. французские фермеры-поселенцы были насильственно выселены из Акадии (ныне приморские провинции, главным образом Новая Шотландия), в этих краях появилось немало эмигрантов из Новой Англии. Приток новых поселенцев резко усилился после окончания войны американских колоний за свою независимость за счет лоялистов, т. е. тех, кто сохранял верность британской короне.

Лоялисты писали англофильские верноподданнические стихи и памфлеты, исполненные ненависти к американским революционерам. Потомки пуритан, покинувших в начале XVII в. родину, они отреклись от республиканских идеалов своих предков и оставались верными лишь догматике массачусетских «теократов» с их суровой кальвинистской доктриной порочности человека и учением о предопределении.

В поэзии лоялистов изредка возникают картины канадской природы, но чаще лоялисты обращаются к сатире и пытаются свести счеты с вождями американской революции. Характерным образцом такой сатиры, переходящей в пасквиль, является поэма Джекобса Бейли (1731—1808) «Джек Рейбл» (1776). Написанная стихами, напоминающими русский раешный стих, поэма насыщена выпадами против республиканцев, и особенно против Франклина, которого автор изображает богохульником и самодовольным шарлатаном.

446

Самой колоритной фигурой среди поэтов-лоялистов был Джонатан Оделл (1737—1818). Выходец из пуританской семьи, воспитанник университета, морской хирург, ставший позднее приходским священником, Оделл связал свою судьбу с противниками американской революции. В Новой Шотландии Оделл написал четыре сатирические поэмы, среди которых наиболее известная и наиболее злая озаглавлена «Американские времена» (1780). Стихи ее проникнуты яростной непримиримостью к убеждениям противника и грубыми выпадами против Вашингтона, Пейна и Джефферсона.

Таким образом, в течение XVIII в. англоканадская словесность остается на стадии подражания образцам высокоразвитой литературы метрополии и еще только начинает намечать свой круг тем и свою художественную манеру.

446

ЛИТЕРАТУРЫ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ

В колониальную эпоху литературы стран Латинской Америки развиваются спорадически, толчками. Плавного, непрерывного литературного процесса быть еще не может: слишком мало образованных людей в колониях, скудна культурная жизнь, и множество препон ей возводятся колониальными властями. Испания, как известно, запретила в своих заморских колониях публикацию романов. В Бразилии до начала XIX в. не было типографий, газет, журналов, университетов. Только достаточно богатый человек мог напечатать свою книгу в метрополии. Стихи бразильских поэтов распространялись в списках, терялись, забывались (так произошло со стихами интереснейшего поэта XVII в. Грегорио де Матоса, обнаруженными лишь в XIX в.). Поэтому история литературы имеет теперь в своем распоряжении сравнительно немногочисленные факты, разрозненные, отделенные друг от друга десятилетиями и огромными пространствами Нового Света.

Исторические обстоятельства сложились таким образом, что в XVIII в. только в португальской Бразилии смогло появиться оформившееся литературное течение, выдвинувшее поэтов мирового масштаба. В Испанской Америке литературное развитие задержалось и в XVIII в. проходило лишь подготовительные стадии, весьма важные для дальнейшего формирования национальных литератур, но еще не давшие художественных достижений.

Во второй половине XVIII в. немногие литературные произведения, написанные в испанских колониях, принадлежали главным образом к различным публицистическим жанрам и были связаны с движением за раскрепощение латиноамериканской мысли, с выработкой программы антиколониальной войны. Бунт разума против католической схоластики соединялся с борьбой за политическую независимость. Просветительские идеи в книгах ученых, историков, философов из испанских колоний служили приготовлению умов к будущей освободительной революции. Такой характер носила деятельность философов А. Альсате и Диаса де Гоморы (из провинции Новая Испания — т. е. будущая Мексика), пропагандистов европейской просветительской литературы Пабло де Олавиде (Перу) и Антонио Нариньо (Колумбия), осуществившего перевод «Общественного договора» Руссо.

Среди поэтов, связанных с этим философским движением, выделяется уроженец Гватемалы Рафаэль Ландивар (1731—1793). Его поэма «Сельская Мексика» (опубликована в Модене в 1781 г.), созданная на латыни, дает детальное описание естественного мира Нового Света: фауны, флоры, гор, рек, озер, водопадов, а также занятий и обычаев обитателей этих земель. Им особенно отмечены все те традиции, что сохранились в жизни Мексики и Гватемалы от доколониального прошлого. Классицистический жанр дидактической поэмы служит у Ландивара средством утверждения национальной самобытности его родины.

Бразилия в XVIII в. развивалась более быстрыми темпами, нежели испанские колонии. Открытие залежей драгоценных металлов и алмазов усилило приток иммигрантов в эту страну. Интенсивной становилась общественная жизнь. Многие колонисты посылали сыновей учиться в знаменитый португальский университет Коимбру, и те возвращались на родину, приобщившись к культурной атмосфере Европы. В свою очередь, молодые португальцы стремились получить назначение в колонию, о богатстве которой ходили легенды. В Бразилии не было инквизиции, и туда перебирались семьи, преследуемые инквизицией, свирепствовавшей в метрополии.

Освоение новых земель, защита их от нападений французов и голландцев способствовали сплочению населения колонии. Разумеется, общность интересов не могла сгладить и отменить

447

социальные (прежде всего между рабовладельцами и рабами) и расовые (между белым, негритянским и индейским населением) противоречия. Но власть португальской администрации, налоги, уплачиваемые короне, вовсе не заботящейся о благосостоянии своих заморских подданных, воспринимались как тяжелое бремя людьми самых разных сословий. На протяжении всего XVIII в. в разных уголках Бразилии вспыхивают пока еще не объединенные и быстро подавленные очаги возмущения. Самым серьезным выражением стремления к освобождению от португальской тирании был заговор в провинции Минас-Жераис, известный под названием «Инконфиденсия минейра», в котором участвовали крупнейшие бразильские писатели XVIII в. Томас Антонио Гонзага и Клаудио Мануэл да Коста.

Нарастание освободительного движения в стране сопровождается формированием нового человеческого характера, нового типа — бразильца. В языке жителей колонии все больше накапливается слов из индейских и негритянских диалектов, и фонетически, и лексически бразильский диалект португальского языка все больше отдаляется от языка, на котором говорят в метрополии. Взаимопроникают и сплавляются обряды, обычаи, фольклор, принесенные белыми поселенцами из Европы, неграми — из Африки, индейцами — из родной сельвы. Появляются уже новые, чисто бразильские, праздники, обряды, песни, сказки, народные массовые театральные представления, соединяющие в себе пережитки европейского средневекового площадного театра и ритуальных игр негритянских и индейских племен. Под воздействием могучей и такой непохожей на европейскую природу Бразилии формируется новый эмоциональный склад. Жители Бразилии все острее чувствуют себя не португальцами, а людьми нового мира. Характерный факт: когда в 1724 г. в Бразилии была создана первая Академия (в городе Салвадоре-да-Баия), она была названа «Бразильской Академией забытых». Этим ее члены подчеркнули и свою особость, и неравноправное положение в сравнении с интеллигенцией метрополии. Своей задачей Академия сочла создание первой полной истории Бразилии. Иными словами, начинался медленный и трудный процесс самосознания складывающейся нации. Этот процесс и отражен в творчестве бразильских писателей, выдвинувшихся в конце XVIII в. В поэзии этого периода, если брать эту поэзию как целое, уже проступают черты особого, бразильского мироощущения.

Бразильских писателей второй половины XVIII в. (памятников литературы первой половины XVIII в. не сохранилось) обычно объединяют термином «Аркадия». Литературные общества «Аркадии», созданные по образцу римской Аркадии, существовали в Португалии и, возможно, в Бразилии. (Мнения исследователей относительно оформленности и сроков существования бразильской, так называемой «Заокеанской

Иллюстрация: Деталь алтаря. Церковь Зачатия

Ресифи. 1725 г.

Иллюстрация: «Солнце», «Луна». Детали арки.
Церковь Зачатия

Ресифи. 1725 г.

448

Аркадии», расходятся: некоторые историки полагают, что бразильская Аркадия «была не более чем узким дружеским кружком литераторов».) Независимо от формальной принадлежности к обществам Аркадии, все бразильские писатели воспринимали классицизм сквозь призму эстетики Аркадии. Собственно, эстетические нормы Аркадии и были в их представлении новой, классицистической эстетикой, борющейся с «темным стилем» барокко.

Важной и специфической чертой бразильской литературы этой эпохи была нерасчлененность эстетических тенденций. Нельзя выделить в бразильской литературе те направления, которые сталкиваются, борются, сменяют друг друга в европейских литературах: классицизм, сентиментализм, просветительский реализм, литература рококо, предромантизм, — хотя в бразильской поэзии есть следы влияний всех этих эстетических систем, иногда в зародышевой, иногда в более развернутой форме. Но речь может идти не об оформившихся литературных направлениях, а только о тенденциях, сталкивающихся, борющихся (чаще сосуществующих) или сменяющих друг друга в творчестве одного поэта. Это явление, причина которого коренится в недостаточной развитости художественного сознания, мы проследим далее на примере поэтического творчества Томаса Антонио Гонзаги.

Дата добавления: 2015-06-04