Ограничения договорной свободы 7 страница

Во-первых, предписывающая норма может предусматривать или подразумевать, что содержащееся в ней правило может быть исключено или изменено только в пользу одной из сторон (например, потребителя), но не может быть модифицировано в пользу другой стороны (например, коммерческой организации, с которой потребитель заключает договор). Некоторые европейские авторы называют такие нормы односторонне императивными <1>. Этот подход хорошо известен европейскому потребительскому праву <2>. В принципе схожим образом устроены и нормы российского потребительского законодательства: в силу ст. 16 Закона о защите прав потребителей все условия договора, ухудшающие права потребителя по сравнению с тем, что предусмотрено потребительским законодательством, недействительны. Аналогичный законодательный прием можно встретить и в ГК РФ. Так, например, уже упомянутая норма п. 7 ст. 358 ГК признает ничтожным соглашение сторон, ограничивающее права залогодателя по договору, заключенному с ломбардом, по сравнению с тем, как они прописаны в законодательстве, но не затрагивает право сторон отойти от законодательных правил в сторону улучшения положения залогодателя. Норма п. 2 ст. 400 ГК запрещает соглашение об ограничении предусмотренной законом ответственности, заключенное с потребителем, если это соглашение ограничивает ответственность контрагента потребителя. Иначе говоря, данная норма превращает все нормы законодательства об ответственности сторон конкретных договоров в полуимперативные применительно к тем случаям, когда речь идет о потребительских договорах.

--------------------------------

<1> Wagner G. Mandatory Contract Law: Functions and Principles in Light of the Proposal for a Directive on Consumer Rights // Erasmus Law Review. Vol. 3. Issue 1. 2010. P. 48.

<2> Ibidem.

Но еще чаще подобный дифференцированный подход будет проявляться при толковании судами норм, прямо не устанавливающих пределы свободы договора. Так, например, при анализе политико-правовых соображений, оправдывающих ту или иную квалификацию некой общей предписывающей нормы договорного права (не специальной нормы потребительского законодательства), суды могут прийти к выводу о том, что диспозитивность спорной нормы вполне оправданна применительно к ситуациям, когда согласование сторонами иного направлено в пользу интересов потребителя, но не оправданна тогда, когда стороны такого договора пытаются согласовать иное в пользу коммерческой компании. В подобных случаях судам следует прямо уточнять эту дифференциацию в мотивировочной части решения.

Во-вторых, вышеуказанная дифференциация может проводиться не только на основе того, кто является бенефициаром соответствующей попытки сторон отойти от нормы, но и в целом в зависимости от вида сделки. Иначе говоря, одна и та же норма может быть либо прямо установлена, либо истолкована судом одновременно как императивная для одного круга сделок и диспозитивная - для другого. Например, закон может запретить то или иное условие договора, но оговорить, что этот запрет не касается сделок между предпринимателями. Пример - уже упоминавшаяся выше норма ст. 310 ГК, которая ограничивает право сторон оговорить в договоре возможность одностороннего отказа от исполнения обязательства, но допускает исключение на случай сделки между предпринимателями. Аналогичный прием могут использовать и суды, интерпретируя конкретную норму с прямо не определенным в законе статусом. Они могут придать норме императивный характер, например, применительно к сделкам с потребителями или между гражданами и одновременно считать норму диспозитивной в отношении сугубо коммерческих договоров.

В-третьих, дифференциация может проявляться и в том, что соглашение об ином признается возможным при соблюдении тех или иных дополнительных условий. В качестве примера можно привести все тот же п. 2 ст. 400 ГК, который уточняет, что описанный выше запрет на условие договора об ограничении ответственности перед потребителем не действует тогда, когда данное соглашение подписано уже после того, как произошло соответствующее нарушение договора. Похожую норму содержит ст. (IV) 2:309 DCFR, согласно которой в договоре купли-продажи с потребителем не будет иметь юридическую силу соглашение, ограничивающее права покупателя в связи с выявлением дефектов в товаре, если оно заключено до того, как эти дефекты были выявлены.

В-четвертых, норма может предусматривать или подразумевать, что соответствующее правило может быть уточнено, но не исключено полностью. В нашем законодательстве такие примеры найти сложно. Но достаточно легко обнаружить их в качестве подразумеваемых законодательством. Как пример можно привести ст. 450 ГК РФ, которая предусматривает принцип существенности нарушения как основание для расторжения нарушенного договора и дает определение существенного нарушения, не оговаривая при этом, что иное может быть предусмотрено в договоре. Очевидно, что стороны вправе уточнить критерий существенности нарушения (например, установив длительность просрочки, рассматривающейся сторонами в качестве существенной), как это широко распространено во всем мире и в российской договорной практике. Но крайне сомнительно, что в договоре между коммерческой организацией и потребителем стороны вправе вовсе исключить критерий существенности, когда речь идет о нарушении договора потребителем.

Как мы видим, реальность оказывается намного сложнее упрощенного разделения норм на императивные и диспозитивные.

Нормы, предусматривающие возможность их неприменения

Отдельная проблема возникает в тех случаях, когда закон вводит норму, устанавливая при этом, что данная норма не применяется в силу тех или иных обстоятельств. Здесь законодатель использует модель, крайне похожую на то, как выглядят диспозитивные нормы, но в качестве соответствующего "отменительного условия", дезавуирующего действие нормы, указывает не на волю сторон, а на иные факторы. Так, встречаются нормы, в которых указывается, что иное может следовать из обычаев делового оборота, существа правоотношений, существа обязательства, характера прав и иных подобных обстоятельств. При этом в ряде случаев упоминается также, что иное может быть предусмотрено в договоре, а в ряде других случаев такое указание отсутствует. Например, ст. 316 ГК РФ устанавливает правила о месте исполнения обязательства, указывая, что иное может быть предусмотрено в договоре или вытекать из существа обязательства или обычаев делового оборота. Аналогичный прием мы встречаем в отношении норм о последствиях передачи некомплектного товара (п. 3 ст. 480 ГК) или о таре и упаковке (п. 1 ст. 481 ГК). Норма п. 4 ст. 454 ГК устанавливает, что все общие нормы о купле-продаже применяются к продаже имущественных прав, если иное не вытекает из содержания или характера этих прав. Норма п. 2 ст. 455 ГК разрешает заключение договора купли-продажи товара, как имеющегося у продавца, так и того, который будет создан или приобретен им в будущем, если иное не вытекает из характера товара. Наша гражданская кодификация знает и множество иных подобных примеров, как касающихся регулирования договорных отношений, так и относящихся к другим сферам гражданского права. Далее нас будут интересовать только те случаи, когда такая фразеология используется в отношении норм договорного права.

Все подобные приемы законодательной техники можно условно разделить на два вида.

Во-первых, законодатель может в качестве "отменительного условия", наличие которого дезавуирует действие нормы, указать на нормы права другого характера или уровня. Например, сплошь и рядом встречаются законодательные нормы, указывающие на то, что иное может следовать из других норм Кодекса, других законов или иных нормативно-правовых актов. Встречаются и такие случаи, когда в норме указывается на то, что иное может вытекать из обычаев делового оборота.

В случае с указанием на возможность установления иного в других нормах ГК РФ ситуация вполне понятна: норма не применяется при наличии в тексте Кодекса специального регулирования. Здесь мы имеем достаточно простой и бесспорный прием законодательной техники, подсказывающий правоприменителям, что соответствующая норма носит общий характер и может быть перекрыта специальными нормами Кодекса.

В случае указания на то, что иное может следовать из норм других законов, законодатель переворачивает действие правила о приоритете норм ГК РФ (п. 2 ст. 3) и невозможности противоречия норм других законов положениям Кодекса. Безотносительно к тому, насколько вообще конституционно установление приоритета норм одного федерального закона (Гражданского кодекса) перед другими законами того же уровня иерархии, цель законодателя вполне ясна. Если по общему правилу ГК РФ отдает приоритет своим нормам, то в случае прямого указания на то в тексте самой нормы приоритет имеет специальное законодательство.

Когда норма Кодекса указывает на то, что иное может вытекать из норм других нормативно-правовых актов, мы имеем аналогичный разворот общего правила. Здесь в силу прямого указания в законе применительно к конкретной норме принцип иерархии нормативных актов дезавуируется, и нормы подзаконных актов получают приоритет.

Наконец, аналогичная по сути ситуация имеется и тогда, когда в силу указания в законе иное может вытекать из обычаев делового оборота. Последние являются источником права, но в силу ст. 5 и п. 5 ст. 421 ГК применяются в случаях, не урегулированных в законе. Когда законодатель устанавливает, что соответствующая норма не действует, если иное вытекает из обычаев делового оборота, он "переворачивает" эту иерархию.

Во всех подобных случаях цель соответствующей оговорки состоит либо в простом напоминании о принципе lex specialis derogat generali, либо в инверсии общих правил иерархии источников права.

Во-вторых, куда более интересная ситуация имеет место тогда, когда законодатель в качестве "отменительного условия", открывающего дорогу для легального игнорирования соответствующего правила, указывает на факторы, не имеющие статуса источников права (например, на существо отношений, природу обязательства, характер предмета и т.п.). Введение подобных норм обычно является реакцией на потенциальные издержки индукции. Формирование общих норм всегда чревато тем, что в отдельных конкретных ситуациях формальное их применение может оказаться неадекватным с политико-правовой точки зрения. В ответ на это законодатель пытается дать судам возможность легально не применять соответствующую норму, указывая на то или иное условие, соблюдение которого дает суду такое право. Причем степень допускаемой нормой свободы ее игнорирования судом может различаться в зависимости от характера указанного в норме "отменительного условия". Если оно достаточно широко (например, как в случае указания на неприменение нормы, если того требует характер правоотношения или обязательства), то мы, по сути, имеем предоставление судам максимально широкой дискреции, превращающей законодательную норму в простую презумпцию. Если соответствующее "отменительное условие" более конкретно (как в случае указания на характер товара), то дискреция все равно имеется, но носит более ограниченный характер. В любом случае использование подобного законотворческого приема установления норм-презумпций, по сути, делегирует судам свободу конкретизации самих норм и сферы их применения или даже отхода от самой нормы в принципе.

Данный прием, на наш взгляд, во многих случаях может быть оправдан. Некоторые зарубежные страны (например, Голландия) довели эту стратегию до своего логического завершения, предусмотрев в своих кодексах, что любая норма кодекса не применяется судом, если того требуют соображения справедливости и разумности (ст. 6:248 ГК Голландии). В принципе ничего революционного в этом шаге нет, так как и без этого европейские суды давно воспринимают нормы своих национальных гражданских кодексов, зачастую принятых десятки и сотни лет назад, в качестве обязательных лишь презумптивно и при большой необходимости используют правотворчество contra legem. Этот не вполне удобный для классической теории разделения властей и идеологии верховенства закона факт давно прямо признается высшими судами таких стран, как Германия или Голландия, и фиксируется в стандартных учебниках по гражданскому праву. Так что, если говорить вполне откровенно, никакие нормы гражданского законодательства не являются a priori абсолютно обязательными: их обязательность - это вопрос степени и носит относительный характер.

Для российской теории права все это может казаться крамолой, что, впрочем, никак не мешает высшим судам при большой необходимости или явной политико-правовой неадекватности того результата, к которому приводит буквальное применение законодательных норм, этот смысл закона кардинально менять под прикрытием его толкования. Тем не менее такой "судебный активизм" все же является скрытым, и высшие суды в России (в отличие, например, от Германии) никогда честно в этом не признавались. В этих условиях прямой отход от недвусмысленной буквы закона в российском праве является мерой экстраординарной и является по факту исключительной прерогативой высших судов. В то же время наличие в самой законодательной норме прямого указания на право суда ее не применять, если то вытекает, например, из природы правоотношения, прямо легитимирует свободу судебного усмотрения. Поэтому теоретически наличие в норме такой оговорки может стимулировать суды более решительно отступать от следования норме при наличии убедительных политико-правовых оснований. Сказанное не означает, что российские суды активно этой возможностью пользуются. Многократно описанная здесь логика работы суда нижестоящей инстанции подразумевает, что такой суд будет крайне редко брать на себя инициативу по оценке "природы правоотношений" и в подавляющем большинстве случаев будет просто механически применять само законодательное правило. Именно это и происходит на практике. Тем не менее допустимо предположить, что частота отхода от текста нормы при наличии в ней такой прямой делегации судам свободы не следовать ее смыслу должна быть выше.

Теперь нам стоит вернуться к обсуждаемой здесь дихотомии норм. К какой из двух категорий норм (императивным или диспозитивным) следует отнести подобные нормы презумптивного типа?

Ответ на этот вопрос достаточно прост. Сам факт наличия в норме описанных выше "отменительных условий" никак не влияет на квалификацию нормы в качестве императивной или диспозитивной. Эти нормы могут быть как императивными, так и диспозитивными. Все должно зависеть от наличия в норме прямого указания на возможность или невозможность оговорить иное именно в договоре, телеологического толкования судом природы нормы в случае ее неопределенного статуса и той или иной применимой презумпции. При этом, думается, разумно предположить, что указание в норме с неопределенным прямо статусом на то, что иное может вытекать из существа отношений, является одним из возможных признаков того, что норма является диспозитивной. Наличие такой оговорки свидетельствует о том, что суд не уверен в политико-правовой оправданности самого вводимого правила во всех возможных случаях. Соответственно, это косвенно намекает и на то, что норма, скорее всего, носит диспозитивный характер. Конечно же, вряд ли стоит эту закономерность абсолютизировать и считать данный признак достаточным для квалификации нормы в качестве диспозитивной. Разумнее считать наличие в норме такого "отменительного условия" одним из факторов, которые могут свидетельствовать в пользу варианта диспозитивной интерпретации нормы.

Но здесь возникает несколько более сложный вопрос: если законодатель в конкретной норме указывает на то, что иное может вытекать из закона или иных источников права, и при этом одновременно прямо допускает установление иного в договоре, означает ли это, что право сторон оговорить иное ограничивается тогда, когда в развитие этой нормы принято специальное регулирование соответствующего вопроса или сложился обычай делового оборота?

Если законодательная норма одновременно с фразой о праве сторон оговорить иное упоминает также и то, что иное может следовать из обычаев делового оборота, ситуация относительно ясна. Обычай делового оборота не может ограничить договорную свободу. Соответственно, если сложившийся обычай противоречит тому, что стороны оговорили в договоре, отойдя от регулирования предписанного данной диспозитивной нормой, то превалирует текст договора. Более сложная ситуация возникает в случае наличия в диспозитивной норме одновременного указания на то, что иное может быть указано в кодексе, законе или ином нормативно-правовом акте. Здесь, думается, все должно зависеть от императивного или диспозитивного характера специальной нормы, если, конечно, такая принята. Если, например, в ст. 316 ГК РФ указывается, что иные правила определения места исполнения обязательств могут вытекать из закона или договора и в отношении какого-то типа договоров принята специальная диспозитивная законодательная норма, конкретизирующая место исполнения обязательства, стороны все равно вправе оговорить иное в своем соглашении. Но допустимо себе представить ситуацию, когда соответствующая специальная норма закона является императивной (в силу прямого в ней указания или ее природы). Судя по всему, в этом случае предусмотренная в общей норме опция оговорить иное в договоре исключается тогда, когда договор попадает в сферу действия данной специальной нормы.

Размывание дихотомии императивных/диспозитивных норм

в судебной практике

Описанная выше картина реализации в отечественном праве дихотомии диспозитивных/императивных норм усложняется, если мы признаем, что суды имеют возможность сужения прямо выраженной императивности нормы или, наоборот, придания императивного значения прямо диспозитивным нормам. А именно это и происходит на практике.

Для начала представим себе обычную императивную норму, вводящую ограничение свободы определения содержания договоров. Это либо прямой законодательный запрет того или иного договорного условия или сделки, либо такой же прямой или имплицитный запрет, сопровождающий некую предписывающую норму, которая устанавливает то или иное соотношение прав и обязанностей сторон договора. В конкретной ситуации может выясниться, что ограничение свободы договора является избыточным и с точки зрения политики права неоправданно лишает силы ряд договорных условий, т.е. имеет место "ошибка первого типа". В такой ситуации суды могут использовать традиционную и широко признанную в праве любой страны интерпретивную методологию - ограничительное телеологическое толкование (телеологическую редукцию). Тем самым сфера действия соответствующей нормы сужается по сравнению с тем, как она подана в самом тексте нормы.

Приведем такой пример. Согласно п. п. 2 и 5 ст. 426 ГК РФ считается ничтожным условие публичного договора, которое устанавливает различные цены и иные условия для разных категорий потребителей, за исключением случаев, предусмотренных в законах и иных нормативно-правовых актах. Теперь представим себе достаточно распространенную ситуацию, когда та или иная компания в маркетинговых, благотворительных или иных целях объявляет особые ценовые условия для граждан, родившихся в день учреждения компании, молодоженов, детей, студентов, пенсионеров, многодетных родителей или иных категорий граждан. Представим, например, ситуацию, когда авиакомпания объявляет о предоставлении скидки или права бесплатного пролета на своих рейсах тысячному пассажиру или пострадавшим в той или иной катастрофе, а платная школа принимает на бесплатной основе детей, пострадавших во время террористического акта. Современная история зарубежных стран и России знает массу такого рода примеров. При этом очевидно, что далеко не все такие льготы будут предусмотрены в каких-либо отраслевых законах или подзаконных актах. Неужели все такие льготные условия договоров с потребителями должны признаваться ничтожными? Для любого разумного человека ответ очевиден, и он отрицателен. Законодатель, устанавливая запрет на дискриминацию, имел в виду вполне конкретные случаи, когда общественная мораль не может оправдать разницу в договорных условиях (например, когда скидки предоставляются представителям той или иной расы или религии). Но было бы странно предполагать, что разумный законодатель имел в виду ограничить по сути благотворительные или абсолютно безобидные льготы, устанавливаемые коммерческими компаниями в пользу тех или иных категорий потребителей без какого-либо вреда для конституционных и этических ценностей нашей страны. В таких условиях суды вполне компетентны придать норме ограничительное толкование и вывести из-под угрозы ничтожности подобные случаи этически оправданной дифференциации условий договоров с потребителями.

Иначе говоря, в некоторых ситуациях, когда очевидные политико-правовые соображения того требуют, сфера императивности конкретной нормы может быть сужена на уровне судебной практики. Это может как минимум в некоторых случаях разрешить проблему избыточности императивного содержания нормы и избежать "ошибок первого типа", формально не меняя сам закон. Конечно, возможности ограничительной интерпретации закона не безграничны, и многие избыточно императивные нормы невозможно истолковать так, чтобы полностью исключить возможность возникновения "ошибок первого типа".

Но верно и обратное. В принципе некая императивная норма, ограничивающая свободу договора, может быть истолкована расширительно и "покрыть" тем самым те случаи, которые буквальный смысл нормы не покрывает. Априори отвергать такую возможность нельзя.

Дискреция суда по ограничительному или расширительному толкованию императивных норм лишь усиливает то значение, которое судебное политико-правовое усмотрение имеет в сфере ограничений свободы договора. В области ex post контроля, основанного на применении судами таких оценочных критериев, как добросовестность или добрые нравы, это усмотрение в принципе имеет решающее значение. Но, как мы видим, и там, где речь идет о вполне конкретных императивных нормах, роль судебного усмотрения очень значительна.

Сравнительный анализ "стратегии неопределенности"

У законодателя при установлении регулирования договорных отношений имеется выбор. Он может установить соответствующую запретительную норму, если уверен в политико-правовой оправданности ограничения свободы договора. Он также может прямо указать в предписывающей норме на право сторон оговорить иное, тем самым недвусмысленно заявив о том, что норма функционально направлена лишь на заполнение пробела в договоре. Но в равной степени законодатель может установить предписывающую норму, диктующую то или иное распределение прав и обязанностей сторон, не уточняя, могут ли стороны исключить ее применение или изменить ее содержание в договоре. Как уже не раз отмечалось, в последнем случае происходит скрытая делегация компетенции по квалификации нормы судам. Мы называем этот подход "стратегией неопределенности". В каких ситуациях эта стратегия оправдана, а в каких - нет?

"Стратегия неопределенности" имеет свои существенные издержки, к которым можно отнести: 1) нестабильность судебной практики и непредсказуемость правового режима как минимум на период до формирования руководящих разъяснений и прецедентов высших судов; 2) потерю времени и средств налогоплательщиков на выбор соответствующей интерпретации судом; 3) возможные просчеты в квалификации, вызванные отсутствием у судов низших инстанций опыта, желания и времени для погружения в анализ политико-правовых вопросов; 4) злоупотребления судебной дискрецией, особенно опасные в условиях не самой эффективной и беспристрастной судебной системы. Эти издержки снижаются благодаря установлению описанных выше презумпций диспозитивности или императивности, но не устраняются в полной мере. Соответственно, там, где этих издержек можно было избежать и цель нормы очевидна, разумно использовать и предусматривать четкую квалификацию нормы в самом ее тексте.

Тем не менее в ряде случаев "стратегия неопределенности" может быть оправдана.

Во-первых, чем менее законодателю очевидно, заслуживает ли норма того или иного статуса, тем более оправданна делегация соответствующей функции судам. Если сам законодатель не уверен в том, стоит ли придавать императивный или диспозитивный статус той или иной предписывающей норме, так или иначе распределяющей права и обязанности между контрагентами, то он может оставить вопрос не решенным в тексте закона и делегировать этот вопрос на разрешение судам. В реальности законодатель иногда принимает комплексное регулирование того или иного договора "с нуля", без опоры на накопленную за десятилетия судебную практику, а иногда и без ясного знания практики совершения соответствующих трансакций. Это очень характерно для стран "догоняющего развития", пытающихся создавать формальные законодательные институты для стимуляции возникновения и развития соответствующих экономических отношений и не имеющих времени на ожидание эволюционного формирования необходимых правовых режимов на уровне судебной практики. Так, в частности, писались многие специальные нормы Особенной части ГК РФ о таких договорах, как факторинг, франчайзинг, лизинг и т.п. В таких условиях неуверенность законодателя вполне понятна. Осознавая ее, он пытается "перестраховаться", не только указывая в норме, устанавливающей наиболее разумное и справедливое, на его взгляд, правило, "отменительные условия" в духе ссылки на существо правоотношений, но и просто оставляя умышленный законодательный пробел в отношении вопроса о природе нормы. Думается, в ряде случаев такая реакция может быть более оправданной, чем самонадеянные попытки дать исчерпывающие ответы на все вопросы в самом тексте закона.

Во-вторых, следует принимать во внимание социально-экономическую динамику. Чем быстрее и динамичнее меняются социально-экономический контекст и условия бизнеса, в которых соответствующая сделка обычно заключается, тем больше вероятности, что жестко зафиксированная квалификация нормы быстро устареет и придет в противоречие с потребностями оборота или иными утилитарными и этическими соображениями. Соответственно, иногда "стратегия неопределенности" может быть оправдана желанием придать регулированию большую гибкость. В одном периоде суды могут квалифицировать норму в качестве императивной, осознавая те или иные риски, связанные с реализацией свободы договора, но в другом периоде эти опасения могут потерять актуальность, и суды изменят свой подход. Как учит нас вся история развития частного права континентально-европейских стран, судебная практика намного гибче и мобильнее законодательных реформ и позволяет осуществлять плавную подстройку правового режима под колебания в социально-экономическом и культурном базисе.

В-третьих, решение оставить статус нормы неопределенным может быть вызвано тем, что законодатель осознает невозможность отразить в законодательной норме многочисленные случаи, когда норме стоит быть императивной, и не менее разнообразные контексты, в которых норма должна рассматриваться как диспозитивная. Выше мы уже показали, что современное зарубежное право исходит из того, что одна и та же норма может квалифицироваться по-разному в зависимости от ряда условий, субъектного состава контрагентов, способа согласования иного, конечного бенефициара такой девиации и других факторов. Когда законодатель осознает, что учесть все эти нюансы в самой норме достаточно сложно с точки зрения законодательной техники или по причине сложностей в абстрактных оценках политико-правовой желательности тех или иных дифференциаций в отрыве от конкретных примеров, он может выбрать "стратегию неопределенности" и делегировать компетенцию по проведению соответствующих уточнений и разграничений судам.

Оценивая все эти замечания, следует сделать следующий вывод. Как нам представляется, взвешивая все за и против "стратегии неопределенности", следует прийти к выводу о том, что законодателю стоит стремиться четко фиксировать императивность или диспозитивность норм в законе как минимум тогда, когда он уверен в правильности своей оценки, какое-то существенное изменение социально-экономического контекста в ближайшей перспективе не предвидится и не возникает сложностей с определением и дифференциацией сферы применения императивности или диспозитивности нормы. В таких случаях использование "стратегии неопределенности" в российских условиях было бы неоправданной дестабилизацией правового регулирования. Но в тех случаях, когда законодатель не уверен в своей оценке, предвидит колебания в политико-правовом контексте или осознает необходимость проведения серьезного уточнения сферы применения закладываемого в норму заряда императивности или диспозитивности, он может осознанно использовать "стратегию неопределенности" и оставлять предписывающую норму без соответствующих атрибутов императивности или диспозитивности. В последнем случае компетенция по определению природы нормы делегируется судам.

Диспозитивные нормы как альтернатива императивным

Выше, в разделе о политико-правовых основаниях ограничения свободы договора, мы обращали внимание на ряд случаев, когда праву необходимо ограничивать свободу договора из патерналистских соображений, т.е. ограждая контрагентов от возможности совершить ошибку в оценке собственных интересов и установить явно несправедливые или неэффективные договорные условия.

Как мы показали, право большинства стран в ряде случаев осторожно вводит патерналистские ограничения свободы договора. При этом подобные ограничения традиционно выражаются в том числе путем установления на уровне законодательства или судебного правотворчества императивных норм.

Дата добавления: 2015-06-04