Что такое история?

Чтобы не впести произвола в определение истории, чтобы не принадлежать ни к какой партии (ученой или неученой, т. е. народной) и, главное, чтобы не при­своить себе права полагать границы труду человеческо­му, нужно сказать, что история есть всегда воскреше­ние, а не суд, так как предмет истории не оюивущие, а умершие, и, чтобы судить, нужно прежде воскре­сить — хотя бы и не в прямом смысле,— нужно воскре­сить их, умерших, т. е. понесших уже высшую степень наказания, смертную казнь. Но для мыслящих история есть лишь словесное воскрешение, воскрешение в смыс­ле метафоры; для одаренных воображением история есть воскрешение художественное, для тех же, которые сильнее чувствуют, чем мыслят, история будет помино­вением, плачем, или представлением, принимаемым за действительность, т. е. самообольщением. Что для уче­ных история, то для неученых поминовение; история, как воскрешение, обнимает и ученых, и «подлый на­род», и даже дикарей, которые пишут историю, т. е. поминанье, на собственной коже (татуировка). Разли­чие в понимании истории есть следствие сословного разъединения, т. е. распадения на отдельные сословия; точно так же как истории местные, народные, запад­ные или восточные суть результат распадения рода человеческого на отдельные народы. (А народ, как обособившаяся часть распавшейся семьи человеческой, есть выражение не общей славы этой части в прошлом, а общего тщеславия и общей воли, т. е. желания остаться и в настоящем при этом тщеславии; истинный же культ предков не в славе, а в деле. Если же поня­тие «народ», вообще нация, не поддается определению, то это показывает, что для народов нужно не отделе­ние, а соединение.)

История, как рассказ чисто объективный, или по­вествование, есть вызов умерших ради праздного любо­пытства; история же как памфлет, т. е. когда вызыва­ют умерших для того только, чтобы свидетельствовать в пользу какой-либо частной мысли, политической или экономической, как, например, в пользу мысли, что конституция, федерация или т. п. суть благо,— такая история есть профанация и может быть произведением только людей, искусственною жизнью живущих, утра­тивших естественный смысл или цель жизни, это уже история не сынов, а если и сынов, то забывших отцов, т. е. сынов блудных. Если имя Божие не следует употреблять всуе, то и имен умерших не следует при­зывать всуе, а история как памфлет и есть нарушение этой заповеди; но нужно отказаться не от истории, а от суеты! Наконец, есть еще история как раскрытие смысла, значения жизни; искание смысла жизни есть философия истории, которая также не лишена памфлет­ного свойства или вообще субъективного характера; философия истории и сама имеет уже очень длинную историю, хотя смысла жизни еще не отыскала и даже отчаялась найти его. Смысла в истории и быть не мо­жет, пока человек не пришел в разум истинный, но ес­ли нет смысла, то будут нелепости, и эти нелености имеют постоянство, повторяемость, т. е. они будут иметь вид законов; статистическая история и констати­рует их. Смысла в истории человеческого рода не бу­дет, пока история, как это очевидно, не есть наше дей­ствие, не есть произведение нашего совокупного разума и воли, пока она явление бессознательное и неволь­ное. Но история и не может быть нашим действием, нашим произведением, пока мы живем в розни; даже и при соединении наша родовая жизнь не будет делом разума, пока человек зависит от слепой силы природы, пока он не сделает ее орудием своего совокупного ра­зума и единой совокупной воли. Искание смысла есть искание цели, дела — единого общего дела; для недо­пускающих же такового остается или допустить внеш­нее для нас, т. е. трансцендентное существование (это религиозная философия истории), или же сделаться гооморфистами (это секулярная философия истории), признающими преобразование видов (прогресс) или же не допускающими их изменения; и первое будет транс­формизм, эволюционизм, или же развитие, а второе бу­дет учение о культурно-исторических типах или кастах ².

Только цель дает смысл жизни; человеку же нет надобности искать цель жизни, если он сознает себя сыном и смертным, т. е. сыном умерших отцов; да и сама история скажет ему, что она, как повесть о прош­лом, есть воскрешение, но воскрешение только мнимое, а потому и не имеет смысла, и не будет его иметь, по­ка не станет действительным; действительное же вос­крешение есть уже полная, всесторонняя история, и это так же верно, как и то, что восстановленная только в слове она есть не действительная, мнимая. История и не может быть действительной, пока люди живут в розни сословной, народной, личной, а потому содержа­нием ее может быть только объединение живущих для воскрешения умерших. Объединение, или соединение живущих для воскрешения умерших, есть общество не по типу организма, а по образу и подобию Пресвятой Троицы; воскрешение же есть полное торжество нрав­

ственного закона над физическою необходимостью. От­казываясь от воскрешения, от управления слепою си­лою природы, человек отдает себя во власть последней· И бессознательная история имеет смысл, если воскре­шение, не совершаясь сознательно и вольно, будет со­вершаться бессознательно и невольно, т. е. если род

человеческий будет принужден, приведен к тому, чтобы сделать воскрешение своим сознательным, свободным делом. И тогда будет очевидно, что человек есть лишь исполнитель воли высшего разума, воли, очевидно, бла­гой; а что это воля благая, будет понятно, если мы захо­тим только представить себе радость воскрешающих и воскресающих, в которой заключается и благо, и истина, и прекрасное в их полном единстве несовершенстве.

Всеобщее воскрешение (т. е. соединение живущих для воскрешения умерших), совершаясь бессознатель­но, неудовлетворительностью мнимого воскрешения, а также страданиями и бедствиями, вытекающими из внешнего объединения или борьбы, приводит и приве­дёт к сознательному соединению для действительного воскрешения. Соединение для воскрешения становится братотворением, душетворением, оживотворением, тог­да как удаление сынов от праха отцов создает без­жизненные, бездушные общества. Если история есть психическая задача, то не в смысле только изучения, а в смысле пробуждения души, родственного чувства. Социология же есть наука о бездушном обществе. Объ­единение живущих, т. е. сынов, для воскрешения отцов есть положительное истинное совершеннолетие; тогда как освобождение, эмансипация, мнимая самостоятель­ность сынов и дочерей есть лишь отрицательное, об­манчивое совершеннолетие, замена отцов вечными опе­кунами, дядьками,— словом, чужими, замена отечества государством, братства — гражданством, замена воскре­шения искусством, т. е. забавами, играми; другими ело-· вами — это вечное несовершеннолетие или бесконечный прогресс. История как воспитание лишь, а не воскре­шение, есть наилучшее доказательство, что человек всегда будет школьником.

Отказавшись от сыновнего дела, воскрешения, ме­няют только прямой путь на окольный, очень длинный, если только слепота человека будет не вечна; но если она будет вечною, то мир будет не вечен, т. е. наступит конец мира. Отказавшись от сыновнего дела, т. е. во­скрешения, заменяют действительное воскрешение мнимым — в знании; недействительным, или только по­добным,— в искусстве; идолопоклонством — в религии, в смысле идеолатрии или идсмолатрии, и только в по­следнем виде (в виде идолопоклонства) воскрешение и доступно пока всем, тогда как в первых двух лишь немногим. Если же воскрешение, перестав быть общим делом всех, становится недействительным, то и соеди­нение людей, лишившись цели и того, что могло бы быть для всех одинаково дорогим делом, становится невыносимым для них, так что возможность, право разойтись (свобода) во всех союзах, от брачного до го­сударственного, становится в основу этого неродствен­ного общества (принцип 1789 г.), а между тем полный развод невозможен, вследствие чего борьба и преступ­ления становятся необходимыми принадлежностями общества, в коем жить вместе невыносимо, а жить врознь невозможно. Но не сварливость, будто бы при­сущая человеку, причина этой борьбы, а отречение от общего дела, в котором силы, ныне растрачиваемые в борьбе, могли бы найти естественный исход. Не про­клятие ли лежит на этом бесцельно соединенпом об­ществе? Оно судит и наказывает, а преступления не прекращаются; оно устанавливает порядок, а порядок вечно нарушается!.. И война, и торговый обман воз­можны и неизбежны только в обществах, не имеющих общего дела, забывших отцов, не для них живущих. Но этими наказаниями за отречение от воскрешения дело не ограничивается; воспоминание об умерших от­цах будет также наказанием, мучением совести, ибо совесть есть невольное воспоминание, невольное вос­становление отцов и предков в памяти, которые дол­жны бы быть восстановляемы сознательно и вольно ц против которых, не исполняя сего, мы, следовательно, виновны. Но если воспоминания не будут муками со­вести, то умершие явятся в виде миазмов: смерть как разложение тел умерших, в виде заразы, есть естест-» венное наказание живущих, отказавшихся от воскре* шения, т. е. от сложения разлагающегося в живое тело. Будем жечь умерших, жечь все принадлежавшее им, все, к чему они прикасались,— тогда будем иметь го­лод, нужды! Болезни прозябения, произращения, волчцы и терние (вредные растения), болезни клима­та, засухи и ливни — все это наказания за оставление природы, земли (праха отцов), за уклонение в город­скую жизнь, за эксплуатацию и утилизацию вместо ре­гуляции. Болезни рождения для одного пола и собо­лезнование для другого есть начальное и постоянное наказание и указание на воскрешение. Если объедине­ние живущих для всеобщего воскрешения не совер­шается сознательно, то объединение сынов превраща­ется в цивилизацию, в чуждость, враждебность, в раз­рушение, а вместо воскрешения является культура, т. е. перерождение, вырождение и наконец вымирание. Усиление органов знания на счет органов внешних чувств и действий и есть перерождение, или культура в физиологическом отношении. Перерождение и вы­рождение не ограничиваются человеком, а распростра­няются и на растения и животных. Вся эксплуатация и утилизация входят в историю культуры. Вырожде­ние, болезни растений и животных — культурных — болезни самого человека, особенно нервные, как спе­циальная принадлежность культурности его, и истоще­ние, как естественное последствие эксплуатации,— вот естественные наказания за неестественное употребле­ние и распоряжение силами природы. Истощение и вы­рождение указывают на регуляцию и воскрешение как на естественное дело человеческого рода. Если человек, вкушая хлеб и вино, забывает отцов, то наказанием этого забвения будут недостаток хлеба, болезни вино­града. Поэтому при всяком вкушении хлеба недоста­точно помнить о тех живущих, которые терпят недо­статок в нем, в этом необходимом условии жизни, не­обходимо помнить и о всех лишившихся жизни, ибо одно только средство и есть как для обеспечения жизни живущих, так и для возвращения жизни умершим — это регуляция живоносной силы.

Христианство есть объединение живущих для во­скрешения умерших, т. е. соединения в любви яду-» щих и пьющих для возвращения к трапезе любви от­шедших; затем и едят и пьют, чтобы иметь силу возвра­тить к жизни умерших. Христос, соединив при своем отшествии поминовение, или любовь к Себе (что зна­чит ко всем отшедшим), с питанием, с тем, что дает жизнь и силу на труд, заповедал собрать всех живу­щих к этой вечери любви, любви к Нему, как ко всем умершим, такой любви, которая отдает все силы жиз­ни для того, чтобы увидеть и услышать Его со всеми отшедшими. И у язычников жертвенник отцам был в то же время очагом для приготовления пищи сынам. Жилище не отделялось от кладбища, т. е. сыны, сколь­ко могли, не отделялись от отцов, хотя само погребение есть уже отделение; наибольшее же отделение клад­бища от жилища выразилось в превращении очага, жертвенника отцам, в орудие кулинарного искусства. Когда же род человеческий станет союзом всех сынов, служащих всем отцам, как одному отцу, тогда очагом этой семьи будет само солнце.

В объединении живущих для воскрешения умер­ших предметом действия будет умирающее, разлагаю­щееся, прах отцов. Когда же этот предмет действия изменяется, когда на место умирающих, разлагающих­ся ставится расцветающее, льстящее всем чувствам, тогда соединение живущих превращается в раздор, в борьбу, а воскрешение умерших заменяется умерщв­лением живущих. Если же за предмет действия при­нимают естественные богатства Индии или соблазни­тельную наружность искусственных произведений про­мышленности, тогда соединение сынов, превратившись в торговые общества, будет кровопролитною войною за богатства Индии, и победитель, обладатель ею, станет эксплуататором всех народов, обращенных им в орудия своего обогащения, т. е. мир получит форму организ­ма, излюбленную всеми нынешними зооморфнстами, форму, приводящую к смерти, так как всякий организм смертен, обречен на то, чтобы умереть.

Дата добавления: 2015-07-02