Нежелание мира, достижимого единственно на тех ус­ловиях, которые мы себе представляем, когда говорим о Триедином Боге. 2 страница

Но, ведя прения и борясь с Византией, латыпяне, т. е. собственно итальянцы, боролись также и между собою, отнимали друг у друга византийский торг, ры­нок; амальфитяие, прежде других сделавшиеся кня­зьями этого рынка, были побиты пизанцами, пизанцев побили генуэзцы, а сих последних вытеснили венеци­анцы.

Венецианцы воспользовались войною генуэзцев с пи­занцами и завладели Константинополем, генуэзцы по­могли Палеологам вытеснить венецениан. Турки отняли у генуэзцев все их колонии. Из Генуи вышел также Ко­ломб, хотя открытия его и не принесли пользы его со­отечественникам, а помогли испанцам. Такое вытесне­ние, побиение одного народа другим никого не удив­ляет, считается нормальным, как считается нормаль­ным вытеснение одного поколения другим, т. е. смерт­ность.

Вся история есть такая же цепь истребления. Греки победили Восток, сами были побиты римляна­ми, римляне — германцами, а германцы?.. Но прежде надо поставить вопрос, ведали или не ведали эти наро­ды, что они творят? Были ли эти завоевания делом свободного выбора? Если народ, имея возможность про­должить этот ряд, не захочет быть орудием слепой силы природы, то, конечно, всякий назовет такое дело дей­ствительно свободным, кроме, разве, одних философов, которые по своей профессии мысли придают более зна­чения, чем действию. Что же удивительного, если в истории человеческой мысли одна система вытесняет другую?

Истины нет, пока существует вытеснение, смерть, но истина, т. е. благо, будет, когда не будет смер­ти.

С появлением магометанства, объявившего меч ключом к раю, возведшего войну в религию, началась и его борьба с христианством. [...]

Всю борьбу магометанства с христианством можно представить себе как одну битву, и весь мир — как одну позицию. Распространение исламизма вне хри­стианских земель было как бы в громадных размерах рекрутский набор. Широкая полоса степей и пустынь, тянущихся от Атлантического океана до Великого че­рез Африку и Азию, доставляла и доставляет бесчис­ленный контингент исламизму для борьбы его с хри­стианством.

Кочевые народы по своему образу жизни и по ха­рактеру могут назваться по природе магометанами, почему нередко эти два потока, южный магометан­ский и северный кочевой, сходились в своем стрем­лении к одной цели; так перед первым крестовым по­ходом печенеги с севера, а турки с юга подошли к Константинополю и едва не овладели им. Как кочев­ники по природе — магометане, так горожане по при­роде — язычники, и только земледельцы — природные христиане.

Хотя на Западе крестьянин составляет си­ноним язычника, но это потому, что там христианство лишь внутреннее, личное дело каждого; у нас же крестьянин синоним христианина.

Иерусалим, как бы аванпост, пал почти первым; затем подверглась нападению и Византия, составляв-»

шая центр позиции. Встретив неудачу в Константино­поле, магометанство двинулось на Запад и на Востсн, ибо Византия, став одной ногой на европейский, дру­гой на азиатский берег, опираясь на два моря, требует для завоевания и для прочного утверждения в нем обходных движений. Правый фланг, хотя и защищен­ный Средиземным морем, был оттеснен за Лоару; но самое трудное дело выпало на долю левого фланга, не имевшего никакой естественной защиты. На этом флан­ге стояло славянство, которому и пришлось выдержать борьбу не только с арабским исламом, но и с монголь­ским монотеизмом, имевшим свой коран, т. н. «Ясу», в которой война делается особым видом охоты, облавами на отдельные народы. Запад видит в монголах выхода цев из Тартара, а буддизм признает в Чингизе осо-· бое воплощение для искоренения неправд на земле,(Алтан-Толбчи — Золотое сокращение)⁵⁰. После пер­вых успехов магометан почти по всей линии наступает затишье, во время которого разрешился иконоборче­ский спор и произошло разделение церквей. В VII ве­ке, когда ислам торжествовал на Западе, в это время на Дальнем Востоке Китай, усилившийся при династии Тан, поражал Восточный Туран, к концу же X века Византия победила ислам, отвоевала Палестину, гро­зила самой Аравии; в это время турки явились на по­мощь исламу, и явились они потому, что Памир, ук­репленный Александром, не был удержан греками, по был возвращен и римлянами, как желал этого Цезарь. Вышеозначенный факт торжества Византии благодаря мизовизантизму ученых не выставляется в надлежа­щем свете и потому мало кому известен. Тогда-то и начинается наступление со стороны западных христи­ан, которые при первом натиске успели выбить маго­метан даже из Иерусалима. Но магометане скоро опра­вились и отбили все отнятое было у них западными христианами; эти последние делали потом еще не­сколько атак, но все они кончились неудачно. В это же время магометане имели большой успех и на левом фланге христиан, где они покорили своему игу всю Россию (собственно татары, покорившие Россию, не были сначала магометанами, но они были кочевники). Вследствие движения на помощь исламу тюркских племен, живших в восточных степях на западе и на юге, а потом и на севере от пустыни Щамо, поднима­

ются, наконец, и монголы (Темучин). В самом Китае (в X веке) центр политического тяготения мира пере­носится с Запада на Восток, из Чин-Аня в Пекин (этот поворот Китая к Востоку, приближение его к морю, облегчал доступ к нему с океана и с севера через Сибирь; удаление от запада на самый край востока, трудность сухопутного странствования на этот дальний восток не могли не возбудить мысли о морском пути и даже о достижении Китая с Запада). Монголы хотя и безразлично относились и к исламу и к христианству, но при движении на Запад обращались в магометан­ство, потому мы и должны смотреть на них как на союзников ислама. Когда западные христиане должны были отступить, оставить все свои завоевания перед центром позиции, магометане, как и вначале, опять стали направлять свои удары на самый центр ее, на Византию; но прорвать центр, взять Константинополь, а также подчинить себе Индию (Тимур, Бабер) маго­метане могли только после продолжительных и громад­ных усилий, которые как бы ослабили их фланги, по­тому что около этого же времени магометане были от­теснены, с одной стороны, западными христианами за Гибралтар, а с другой — Россия освободилась от их ига. К[онстантино]поль мог быть взят благодаря лишь тому, что магометанство завладело всем востоком Ев­ропы, а Запад был бессилен по причине разъединения, так что Турция нашла в нем даже союзников в лице протестантов и французов. Взятие Константинополя имело важные последствия на весь дальнейший ход битвы: оно затруднило прямое сообщение Запада с Востоком и Севера с Югом; поэтому с этого момента и начинается движение западных христиан на юг, запад (и даже север), которые и привели их двумя путями, вокруг Африки и чрез Америку, к Индии, т. е. к тому же магометанству, только с другой уже стороны, с тыла.

Таким образом, на все эти движения можно смот­реть как на обход позиции магометан с тыла, каковы­ми они вначале и были, причем на Америку следует смотреть как на станцию по пути к магометанскому востоку, как на резерв для осуществления христиан­ского единства, как на новую Европу, идущую рука об руку со старою к той же общей цели, которая вырази­лась в постоянной борьбе с магометанством.

Сам Колумб объяснял свое путешествие в Индию с Запада необходимостью открыть всю землю для нро­иоведания Евангелия и чтобы возвратить Св. Град церкви; во имя того же и папы призывали на помощь к португальцам, открывшим свой поход против мавров Африки, который и привел их потом к Индии; и когда египетский султан грозил португальцам разорением Святых мест, если они не оставят своих завоеваний, португальцы грозили тем же Мекке и Медине.

Исламизм, опираясь одним флангом на Западный, а другим на Восточный океаны, для своего обхода тре­бовал кругосветного плавания; таким образом, завое­ванием центра, т. е. К[онстантино]поля, исламизм вызвал открытие всего земного шара; открытие же это должно было прекратить искание на земле ада и рая, жилища предков, и самые крестовые походы в смысле освобождения душ из чистилища. Но что же должно было сделаться с этим исконным (существую­щим в народе еще до сих нор и извращенном в выс­шем сословии), изначальным стремлением, которое во всех путешествиях в отдаленные страны видело хож-< дение в страну умерших, которое и в крестовых похо­дах, и во всяком деле видело отеческое дело? Что должпо было сделаться с этим стремлением, которое не может же исчезнуть, пока существуют смерть и утраты?

С открытием земного шара негде больше ис­кать страны умерших, в которой они находились бы в полуживом или каком бы то ни было состоянии; нам остается искать их в жизни, которую они передали нам, и в оставшемся от них прахе, возвращенном земле, которая теперь открыта со всех сторон для со­вокупного нашего на нее действия; иначе сказать, искание страны умерших должно бы превратиться в собирание для воскрешения их, крестовые же походы должны получить прямое значение освобождения того центра, где должен выработаться проект сказанного действия на земной шар и где необходимо сосредото­чить направление этих действий. Таким образом, от­крытие земного шара указывало человечеству деятель­ность, недостаток которой делает христианство теориею и, ограничивая победу его над язычеством областью мысли, олицетворения, не давал места христианству в жизни.

Такое умозрительное направление и было поражено в падении Константинополя, чем не окончился, одна­ко, ни тысячелетний теологический диспут, ни тысяче­летнее ожидание кончины мира.

Результат означенного обходного движения — от­крытие земного шара — есть исполнение завещания древнего мира, хранившегося в Константинополе, этом последнем его представителе. Древний мир, остановив­шись у Атлантического океана, был твердо убежден в возможности кругосветного обхода и если не совершил его сам, то лишь по причине начавшихся варварских нашествий. Завещание древнего мира тем более обя­зательно, что оно не имеет юридического, т. е. внеш­непринудительного характера; только верность отцам и братьям требует исполнения этого завещания. Нашему веку, ограничивающему себя мелкими делами, т. е. частными или общественными, покажется странным, наивным подчинять свою судьбу, определять деятель­ность народов (то, что называется политикою) заве­щанием, покажется наивным принимать участие в об­щем деле, признавать, что единство имеет не отвлечен­ное значение, что христианство, или единство, не пустое слово, не космополитизм, т. е. дешевый, легкий способ сознавать себя гражданином всего мира, не бу­дучи им в действительности, — покажется наивным видеть в христианстве общее дело, которое в отноше­нии варваров, задержавших древний мир на пути к от­крытию нового и положивших конец древнему миру взятием Константинополя, должно быть, согласно за­вещанию, действием против варваров, кочевников. Однако такое действие не может быть оскорблением об­щих наших с кочевыми, или магометанскими, племе­нами предков, потому что оно есть содействие только к обезоружению этих племен и к освобождению Кон­стантинополя. Ни Америка, ни Австралия не могут, не должны отказываться от исполнения завещания, оставленного древним миром, потому что в нем заклю­чается общее, т. е. праотеческое, дело, а никакая отда­ленность не избавляет от участия в таковом, т. е. от исполнения долга. Название «Новый» Свет вовсе не значит отречение от старого; «новый» значит сынов­ний, т. е. выражает долг к старому, отцовскому конти­ненту; и этот долг не ограничивается отношением колоний к метрополии, а если ближайшие предки ж и­телей Нового Света (для Америки пуритане) и виде­ли в христианстве только свободу, т. е. отречение от прошедшего, разрушение связи, соединявшей их со Старым Светом, то на их потомках лежит обязан­ность восстановить эту связь, а не поддерживать учение, очевидно, не согласное с христианством, ибо христианство есть собирание, а не разъединение, а также и не подчинение, которого добивается католи­цизм.

Католическое дело, или литургия, понимая под этим словом и то, что совершается внутри храма (мо­литвы, покаяние и самая месса) и вне храма (дела, имеющие искупительную силу, заслуги, как-то: кре­стовые походы, войны против еретиков, борьба против светской власти для возвышения папской, строение храмов, монастырей и вообще все средневековое ис­кусство), есть вся история Запада до XVI века, когда все эти дела, насколько возможно, заменились денеж­ными пожертвованиями, которым приписывалась сила искупительной жертвы, дававшей индульгенцию, про­щение. Теория этой литургии есть вся богословская система католицизма, обнимавшая не только внешнюю, но и внутреннюю историю Запада, признававшая за исчисленными делами спасительную силу заслуги; а из этого догмата вытекали все другие; из него же следо­вало и представление Бога как правосудного, о кото­ром Лютер говорил: «Я не мог выносить этого слова — «правосудие Божие»; я не любил этого Бога справед­ливого и святого, который наказывает грешника. Я тайно негодовал на него, ненавидел его за то, что, не довольствуясь запугиванием законом и бедствиями жизни нас, его бедных творений, уже сгубленных пер­вородным грехом, он увеличивал наши страдания еще Евангелием»⁵¹. Из того же догмата вытекает и учение о лице Иисуса Христа; чтобы понять, как представлен был Христос в этом учении, основанном на требовании заслуг, достаточно привести слова Лютера, что он в детстве бледнел от страха при имени только Христа. Учение об аде, чистилище, рае —- все это было также в теснейшей связи с учением о заслугах. Но как ни велико было влияние папизма, всегда были и на самом Западе не подчинявшиеся или протестовавшие против него. Можно даже сказать, что в каждом западном человеке оставалось что-то не удовлетворявшееся этим

делом, протестовавшее против пего. Эту литургию мож­но назвать литургиею заслуги, которая дает спасение; но она не была сама делом спасительным, не была литургиею восстановления, воскрешения. Протестан­тизм начал с литургии внешней, почти сократившейся в индульгенции, несмотря на турецкую грозу (кото­рая потому и не могла соединить против себя весь Запад, что нашли более легкий способ спасения, чем борьба с турками), и только затем уже приступил к преобразованию, или, вернее, к отрицанию мессы. «Но если месса,— говорит протестант-историк,— уни­жала Господа, то она возвышала священника, облекая его неиссякаемым могуществом воспроизводить по своему желанию, собственными руками, Господа Твор­ца. Церковь, казалось, существовала тогда не дляпро­поведания Евангелия, а единственно для воспроизведе­ния в ней телесно Христа. Римский первосвященник, самые незначительные служители которого создавали по своему произволу тело Бога, присвоил себе духов­ное сокровище, из которого он извлекал также произ­вольно индульгенции для прощения душ». С этим отрицанием мессы связано совершенное изменение бо­гословского учения, полагавшего теперь спасение только в одной вере и ставившего, таким образом, вне спасения всех, кто не имел веры или не признавал ее единственно спасительною, т. е. весь языческий мир, древний и новый, и даже весь христианский, не со­гласный с протестантами. Протестантство с своим оправданием одною только верою не могло в конце концов не прийти к самообожанию. «В этом одном слове (credo),—говорит Гегель,—высказана широкая мысль о свободе субъективного сознания и о блажен­стве внутренней сознательной жизни. Этим «credo» ниспровергнут всякий внешний авторитет. Человек оправдывается верою, а не делами, следовательно, не внешним, а внутренним образом и без всякого внеш­него посредства». Христос мой действительный Спа­ситель, если его заслуги становятся предметом моего чувства или, вернее, моей мысли. «Мысли о деле спи­сения, и оно будет твоим достоянием!» Останавливаясь исключительно на своем личном, внутреннем, проте­стант естественно замыкался в нем и строил из него целый мир, перенося в себя и видимую природу, и само Божество.

Протестантский субъективизм превратился в абсо­лютизм личного мышления, а христианская идея — в пантеизм или антронотеизм (право разума и личного воззрения; неприкосновенность права личности в об­ласти религии).

Но вера сама по себе не может быть спасительна: только дело, захватывающее всю душу, может произ­вести нравственный переворот и своекорыстного пре­вратить в самоотверженного. И в протестантизме не вера вдохновляла, увлекала, оживляла; у самого Лю­тера существенною была не мысль, что праведный верою будет жив, а то, что проповедание этой мысли он сделал «делом» своей жизни, что и подтверждается даже собственными его словами: «Если вы не будете всем сердцем противоборствовать нечестивому пап­скому правительству, вы не можете спастись». Было, следовательно, и протестантское дело, только оно со­стояло из отрицания, из борьбы, отделения и внутрен­него разъединения личностей. Католическое дело было искажением общего, или литургии; по отрицая, не со­глашаясь на искажение, нельзя же было отрицать самого дела. Проповедание означенной мысли (что праведный жив будет верою) только казалось делом, ибо состояло лишь в отрицании всей католической внешности, обрядов, таинств, постов, монашеского ас­кетизма, состояло в освобождении человека от общего дела, в лишении его общей цели. Доказательством того, что имелось в виду не спасение только верою, может служить уничтожение праздников и монашества, т. е. того, что наиболее могло послужить к спасению верою, чрез одно созерцание. «О человек,— говорит Лютер,— представь себе Христа и созерцай, как в Нем Бог по­казывает тебе свое милосердие без всякой с твоей сто­роны заслуги». Если от такого представления, созер­цания, зависит спасение человека, то человек должен вполне отдаться созерцанию или же как можно чаще отдаваться ему; впрочем, даже и такое ограничение не может быть допущено и доказывает лишь противо­речие, заключающееся в самом учепни о спасении ве­рою.

Спасепшо всецело отдаваться можно лишь тогда, когда всякое дело обращено будет в средство спасе­ния; отдаваться же спасению только слегка — значит лишить его всякого значения. А между тем Лютер ста­рается отнять у человека время, уничтожить празд­ники, когда человек мог бы отдаться единственно этому спасительному созерцанию, и уничтожает монашество, т. е. такое состояние людей, в котором человек и мо­жет только поставить своею исключительною целью созерцание, ведущее ко спасению.

Вышедшее из Константинополя, по падении его, возрожденное знание подрывало учение о Троице как теорию, а также и учение о воскресении, но о воскре­сении трансцендентном, так как другого еще не знали; о трансцендентном же воскресении полагалось, что оно произойдет не тогда, когда воля человеческая подчи­нит себя воле Божественной, а наоборот, когда про­тивление Божественной воле достигнет высшей сте­пени, т. е. думали, что воскрешение должно явиться как наказание, а потому оно и возбуждало страх. Им­манентное же воскресение необходимым условием по­ставляет подчинение человеческой воли воле Божест­венной, и при этом воскрешении не может быть такой странности, как при трансцендентном, при коем воскре­шение, т. е. избавление от всех зол, возвращение всех утрат, является карою.

Мысль западноевропейская берет свое начало в Константинополе; она выходит оттуда в виде теории сперва догматической, а потом критической, и когда, по естественному ходу, сознает себя проектом, в кото­ром объединится догматическая мысль с критической, тогда почувствуется нужда в центре, или средоточии для общей деятельности, и тогда никакая сила не в со­стоянии будет уже удержать Царьград в руках турок. Нужно признать лишь, что наука не мысль только, и тогда сознание, что история Константинополя есть история всего мира, будет и сознательным действием и все мыслящие, даже в самой Турции, будут тогда за освобождение К[онстантино]поля от турок и за предотвращение на него всяких покушений со стороны Востока, Запада, Севера и проч. Пока же с Константи­нополем мы соединяем понятие о метафизических пре­ниях, о мертвой обрядности, до тех пор оп не будет представлять для нас ничего привлекательного и едва ли будет освобожден. Если Греция освобождена, то не обязана ли она этим той симпатии, которую судьба древней Эллады возбуждала в западных европейцах, образ и подобие которой Западная Европа носит на самой себе. Но обходные движения западных христиан, приведшие их к открытию земного шара, привели их также и к богатым странам Индии, которые соблаз­нили, подкупили Запад. Крестовые походы обращаются тогда в торговые, из рыцарских в меркантильные (под именем Запада разумеется верхний слой, город; собст­венно, земледельческий слой был совершенно подавлен и не мог подавать своего голоса в этом деле). Кресто­вые походы, служившие выражением всего средневе­кового миросозерцания, сделались в XVIII веке пред­метом едких насмешек. Таким переходом Европа от­рекалась от своей юности, делалась положитель­ною.

С того момента, как обходные движения привели за­падных христиан к Индии, на первом плане вместо общего дела были поставлены выгода и польза, личный и народный интерес, свобода мысли, свобода действия, il все это было лишь освобождением от долга, изменою христианскому союзу, единству; традиции, предания порваны, обозваны предрассудками, потому что напо­минали об измене, в которой хотели оправдаться; но под именем предрассудков изгонялись собственно со­весть и долг. Понятно, что реформация (протестан­тизм) и революция, возведшие либерализм, иначе осво­бождение от общего, отеческого долга и совести, в принцип, суть величайшие преступления. (Хотя и феодализм, вызвавший революцию, и папство, против которого восстал протестантизм, не были благом, но таково уже свойство слепого развития — переходить от одной крайности в другую, от одного зла к другому, еще горшему.) Протестантизм, т. е. оправдание только верою (оправдание верою, искупление, есть отвлечен­ная форма воскрешения), мог касаться только лич­ности, взятой в отдельности. Такое оправдание могло быть только для себя и достигалось внутренним лишь расположением, оно не могло простираться на отцов и вообще на прошедшие поколения, а потому делало ненужными индульгенции, чем бы они ни приобрета­лись, денежною ли то платою или крестовыми похо­дами; таким образом, протестантизм делал невозмож­ными и самые эти походы.

Возрождение наук и искусств, или освобождение человеческой мысли и художественного чувства от служения религии (изменившей, правда, в лице католицизма единству и не возвратившейся к нему в лице протестантизма) повергло человеческую мысль в новое рабство, несравненно худшее прежнего, в рабство торгово-промышленному духу, сделало из нее служанку роскоши, чувственных наслаждений, обратило в адво­ката всяческих измен. Словом, возрождение в таком виде наук и искусств есть профанация человеческого разума и чувства.

Управление вышесказанными обходными движе­ниями переходило из рук испанцев и португальцев в руки французов и голландцев и наконец перешло в руки англичан. Слабые португальцы не могли, ко­нечно, думать о полном обеспечении за собою пути в Индию покорением Константинополя и в видах та­кого обеспечения мечтали обратить течение Нила в Чермное море (Альбукерк) ⁵². Несмотря на то что пор­тугальцы заняли выходы Аравийского и Персидского заливов, вступили в союз с врагом константинопольско­го падишаха шахом персидским, они не избавились от нашествия турецкого флота, осаждавшего даже Диу. Не имея сил обеспечить за собой обладание своими индийскими владениями покорением Константинополя, португальцы вскоре потеряли всякое значение, и боль­шая часть их владений, а также и сама Португалия, была присоединена к Испании, которая и проложила себе путь к Индии вокруг Америки, тогда как порту­гальцы владели путем лишь вокруг Африки. Магелла­новский путь вокруг Америки хотя и длиннее сравни­тельно с васко-да-гамовским, но на последнем со времени завоевания турками Египта выступил магоме­танский флот; первый же был совершенно свободен. Однако даже Молуккские острова, по словам Пига­феты, участника Магеллановской экспедиции, лет за 50 до нее (1520) были заняты магометанами, или мав­рами, как он их называет, которые и ввели там свою религию. Подойдя к Молуккским островам с другой стороны, Магеллан на основапии папской буллы дока­зывал, что они должны принадлежать Испании, а не Португалии. Испанцы после победы при Лепанто ду­мали идти на Константинополь, обладание коим укре­пило бы их значение, но это не могло быть осуществ­лено (по мнению герцога Альбы, высказанному по поводу победы при Лепанто, всякое предприятие про­тив Константинополя окончится неудачею, если не

будет поддержано общею коалицией) христианских держав), и Испания уступает свое первенство голланд­цам и французам. Французы хотя и вели войны не­посредственно с Голландией) и Англнею из-за облада­ния путями в Индию, однако созназали, что полная победа может быть одержана только на востоке; так, по проекту Лейбница, Голландию можно победить лишь в Египте, и Франция не раз помышляла об ис­полнении этого проекта (Шуазель) ⁵³; к практическому же осуществлению его решился приступить только Бо­напарт; и когда первый полководец Европы отправлялся в Египет, первый дипломат Европы назначался в Кон­стантинополь, ибо, только обеспечив себя союзом с Ви­зантией), или Стамбулом, если уже не покорив его, можно было предпринять крестовые походы на Па­лестину и торговые па Египет. Преследуя торговые, эгоистические цели, забыв первоначальный смысл крестовых походов, западные народы вынуждаются, од­нако, политическою, если уже пе религиозною, необ­ходимостью постоянно обращать взоры на Константи­нополь. Совершая обходные движения, нельзя, ко­нечно, было не позаботиться о сохранении сообщений со своим базисом, со своим отечеством, т. е. о сухопут­ной дороге, которая могла идти только чрез Констан­тинополь. Константинополь был центром, куда всо стремилось, где сходились самые разнообразные на­правления. Сюда направлялся и исламизм с самого своего зарождения, а завоевав Константинополь, он назвал его, хотя и преждевременно, «полнотою ис­лама» (Стамбул). И папство надеялось достигнуть полноты чрез порабощение себе Константинополя; пап­ство и достигло высшей степени своего могущества, когда завладело в лице крестоносцев Константинопо­лем, но удержаться в нем оно не смогло. В восстанов­лении или, правильнее, в узурпации западом импера­торского достоинства также скрывались притязания на Царьград, законных прав на который гораздо больше имеет Россия и вообще славянский мир, законных нрав, впрочем, не на обладание им, а на освобождение его. Нераздельное обладание Константинополем было бы также венцом и торгово-промышленного могуще­ства Англии. Однако и Англия не удержалась бы в пем... Прочного, бесспорного обладания над Царьгра­дом не может получить ни Восток (напр., ислам),

потому что против него будет Запад, ни Запад. Констан­тинополь, бесспорно, может принадлежать только всем народам, миру всего мира, той истине, которую Визан­тия знала лишь в виде догмата.

Англия, взяв в свои руки морские пути сообщения, овладев всеми почти колониями Франции, лишила по­следнюю возможности отдавать избыток населения в свои колонии, в Новые, так сказать, Франции, и тем самым сделалась виновницею всех революционных смут, порожденных именно скоплением населения, не­возможностью выделять из него самые беспокойные элементы, для которых колонизация могла бы быть отводом. Наполеон, подавив революционную смуту, на­правил всю свою деятельность на борьбу с Англией, поставил своею целью уничтожить ее морское могу­щество, и этим, конечно, была бы достигнута Фран­циею возможность избавиться от новых революций, устроив колонизацию. Бонапарт, как и Талейран, чтобы избавиться от внутренних смут, считал нужным дать исход деятельности наиболее беспокойных элементов населения, указав им на цели вне страны; так смот­рела на это и Директория, даже удаляя в Египет са­мого Бонапарта, как наиболее беспокойного. Но заме­нить внешними войнами войны внутренние, значит ли разрешить вопрос? Египетский поход не мог иметь успеха, пока Англия владела морями, а Франция не овладела еще сухопутною дорогою в Египет и далее в Индию, которая, как сказано, могла идти только чрез Константинополь, так как эта дорога, будучи кратчай­шею, вместе с тем господствует над дорогами чрез Сирию и Египет, чрез Аравийский и Персидский за­ливы. (Бонапарт думал о завоевании Египта, откуда мог подать помощь врагам англичан в Индии, в каче­стве друга турок; и, объявляя себя почитателем Маго­мета, он был вынужден, однако, идти на турок и подви­гаться к Константинополю. По иронии судьбы торговый поход обратился в крестовый; к счастью Бонапар­та, победа на этот раз оставила его и он не сделался невольпым освободителем Иерусалима.) Но чтобы овладеть Константинополем, нужно было покорить не только всю Европу, но и Россию, которая, как и Египет, могла бы быть вместе и станциею к Индии. Таким образом, на все войны Наполеона можно смотреть как на авангардные дела, ведшие его к Константинополю,

вторжение же в Россию было генерального битвою, ко­торая должна была открыть ему дорогу, если не самые ворота Константинополя, обладание которым могло бы дать ему окончательный перевес над Англиею и воз­можность удержать за собой Индию,

При совершении обходного движения образовался повый взгляд, новые воззрения, т. е. философия За­пада. Учение о падении заменилось учением о про­грессе, хотя этот прогресс и был падением. Языческий взгляд, происшедший из знакомства с древним миром, получил новую силу, новые орудия для борьбы с ка­толицизмом и протестантизмом или вообще с запад­ным христианством. Восточное же христианство, визан­тийское, считалось ниже всякой критики. Естествен­ная религия, естественное право были плодом первых впечатлений, первого поверхностного знакомства с яв­лениями жизни, встреченными на новооткрытых пу­тях, с жизнью дикарей, этих невинных, как казалось, детей природы. Китайский деизм, индифферентизм, терпимость, индийская тримурти, аватары (воплоще­ния), буддийская нравственность — все это сделалось орудием для борьбы с религиею и старым порядком. Результатом этого поверхностного знакомства был пе­риод, начавшийся 1789 годом, который, однако, не был почином переворота, революциею, а лишь заключением переворота, начавшегося выделением из народа клас­сов мыслящих, отделением их от действующих. Озна­ченный период видел зло в предрассудках и суевериях и в основанном на них общественном устройстве, а по­тому задачею его было казнить суеверие, но при этом казнилось и основательное знание. Легковерие и лег­комыслие лежали в основе всего этого переворота; это же легкомыслие было и «богинею разума» террористов.

Дата добавления: 2015-07-02