Психология оптимального переживания 13 страница

Основное творческое применение языка, уже неоднократно упомянутое ранее, — это, конечно же, поэзия. Стихотворения позволя­ют разуму сохранять переживания в видоиз­менённой и концентрированной форме и по­тому идеальны для упорядочивания созна­ния. Ежевечернее чтение стихов столь же по­лезно для ума, как гимнастика для тела. Не обязательно обращаться к «великим» поэтам, по крайней мере поначалу, и нет необходимо­сти читать всё произведение целиком. Важно найти хотя бы строчку или четверостишие, которое «запоёт». Подчас одного слова быва­ет достаточно, чтобы увидеть мир иначе и на­чать путешествие внутрь себя.

В поэзии, как и в любом другом деле, не стоит останавливаться на роли пассивного по­требителя. Приложив немного усилий и на­стойчивости, любой сможет облечь свои пе­реживания в стихотворную форму. Как по­казал Кеннет Кох, нью-йоркский поэт и со­циальный реформатор, даже дети из гетто и полуграмотные пожилые женщины в домах престарелых после непродолжительного обу­чения способны написать прекрасные и тро­гательные стихи. Нет никакого сомнения в том, что овладение этим навыком украсило их жизнь. Процесс стихосложения не только приносит им радость, но и значительно повы­шает их самооценку.

Сочинение прозы имеет те же преимуще­ства, и, хотя этому занятию не хватает по­рядка, свойственного рифмованным строкам, надо признать, что ему проще научиться. Ко­нечно же, речь идёт о чисто формальном ас­пекте — написать великое прозаическое про­изведение не менее трудно, чем великое сти­хотворение.

В современном мире умение писать утра­тило своё былое значение. На смену ему при­шли другие средства коммуникации и со­хранения информации. Телефоны, телефак­сы, различные записывающие и передающие устройства намного эффективнее человека справляются с потоком фактов и событий. Если бы единственной целью письма было зафиксировать и передать определённый на­бор фактов, оно, без сомнения, заслужило бы забвение. Однако письмо — это не про­сто средство для обмена информацией, это — способ её создания. Ещё относительно недав­но многие образованные люди использовали дневники и частную переписку для того, что­бы выразить в словах свои переживания, что позволяло им поразмышлять над произошед­шим за день. Удивительно подробные пись­ма викторианской эпохи представляют собой пример того, как люди создавали порядок из множества случайных событий, вторгавших­ся в их сознание. Содержание наших дневни­ков и личных писем не существует, пока не окажется на бумаге. Написание письма проис­ходит одновременно с неспешным, органично перетекающим в него процессом мышления, позволяющим идеям преображаться и разви­ваться.

Не так давно считалось вполне нормаль­ным быть поэтом-любителем или писать эссе в стол. В наши дни вас поднимут на смех, если вы не в состоянии заработать своими произведениями хотя бы пару долларов. Для человека старше двадцати считается чем-то постыдным писать стихи, если он не может продемонстрировать полученный за них чек. В самом деле, не имея большого таланта, не стоит писать в надежде на славу или при­быль, однако сочинительство никогда не бу­дет пустой тратой времени, если вы занимае­тесь им для себя. Прежде всего, это даёт разу­му упорядоченное средство самовыражения, позволяет записать события и переживания, чтобы легче оживлять их в памяти в буду­щем. Это отличный способ проанализировать и лучше понять свой опыт, а значит, и приве­сти его в порядок.

В последнее время ведётся немало разго­воров о том, что поэты и драматурги в сред­нем чаще других людей демонстрируют тя­жёлые симптомы депрессии и прочих аффек­тивных расстройств. Возможно, они стали писателями именно потому, что их сознание было слишком подвержено энтропии, и их за­нятие оказывает на них терапевтический эф­фект. Не исключено, что единственный спо­соб достичь состояния потока для них заклю­чается в создании словесных миров, в кото­рых они могут забыть о несущей одну лишь смуту реальности. Однако, как и любая дру­гая потоковая деятельность, писательство та­ит в себе опасность зависимости, заслоняю­щей от человека все прочие возможности са­мосовершенствования. Нужно использовать его для управления собственными пережива­ниями, не давая ему захватывать себя цели­ком, и тогда оно станет средством, несущим нам бесконечную и утончённейшую радость.

Дружба с Клио

Если в греческой мифологии Память счи­талась прародительницей культуры, то Клио, её старшая дочь, была покровительницей ис­тории, отвечающей за ведение летописей. Хо­тя в истории и нет явных и чётких правил, свойственных логике, математике или поэ­зии, тем не менее эта область знаний име­ет свою структуру, обусловленную в первую очередь необратимой последовательностью событий во времени. Действительно, сбор, за­пись и хранение информации о разнообраз­ных великих и малых событиях является од­ним из древнейших приятных способов упо­рядочивать сознание.

В некотором смысле каждого человека можно считать историком собственной жиз­ни. Детские воспоминания обладают огром­ной аффективной силой и способны во мно­гом предопределить, какими взрослыми мы станем и как будет функционировать наш ра­зум. Психоанализ уделяет большое внимание наведению порядка в наших воспоминаниях о детских переживаниях и психических трав­мах. Задача осмысления прошлого вновь при­обретает важность в пожилом возрасте. Эрик Эриксон полагает, что на последней стадии жизненного цикла человеку необходимо ре­шить задачу «интеграции», то есть объеди­нить всё то, что ему удалось достичь, а также свои неудачи, в осмысленную историю жиз­ни. «История, — писал Томас Карлейль, — есть сущность бесконечного множества био­графий».

Помнить прошлое важно не только ради создания и поддержания собственной иден­тичности. Этот процесс может также прино­сить немало радости. Люди хранят дневни­ки, фотокарточки, делают слайды или люби­тельские фильмы, собирают сувениры, созда­ют в своём доме нечто вроде семейного музея, экспонаты которого, возможно, ничего не ска­жут случайному гостю. Он не знает, что кар­тина в гостиной важна потому, что хозяева купили её во время медового месяца в Мек­сике, коврик представляет ценность, так как был подарен любимой прабабушкой, а заля­панный диван хранится в маленькой комнат­ке как воспоминание о том, как на нём корми­ли детей, когда те были совсем маленькими.

Наличие упорядоченных записей о про­шлом может улучшить качество нашей жиз­ни. Именно они освобождают нас от тира­нии настоящего, позволяя сознанию совер­шать путешествия в прежние времена. Они помогают выбирать и хранить в памяти осо­бенно приятные и значимые события, «со­здавая» таким образом прошлое, которое по­может нам без страха двигаться в будущее. Конечно, это прошлое не полностью соответ­ствует действительности. Но воссоздать в па­мяти точный отпечаток минувших событий не представляется возможным: прошлое по­стоянно изменяется, «редактируется», и во­прос лишь в том, можем ли мы творчески контролировать эти изменения.

Большинство из нас далеки от того, что­бы считать себя историками, пускай даже и историками-любителями. Тем не менее, по­няв, что анализ прошлых событий, их упо­рядочивание и запоминание представляет со­бой неотъемлемую часть человеческого бы­тия и может приносить удовольствие, мы смо­жем делать это гораздо лучше. Занятия ис­торией могут превратиться в потоковую де­ятельность, состоящую из нескольких уров­ней. Самое простое — начать с ведения лично­го дневника. Затем можно перейти к состав­лению семейной хроники, пытаясь при этом как можно дальше проследить свои истоки.

Не останавливайтесь на достигнутом, посто­янно расширяйте круг исторических исследо­ваний. Некоторые начинают интересоваться историей своей этнической группы и коллек­ционируют связанные с этим книги и памят­ные вещи. Ещё один шаг — записывать соб­ственные впечатления и размышления о про­шлом, что сделает вас настоящим историком- любителем.

Некоторые изучают историю родного го­рода или страны, читают книги, посещают музеи, вступают в объединения по интере­сам. Другие предпочитают сосредоточиться на определённых аспектах прошлого. Так, один мой друг, живущий в отдалённых райо­нах на западе Канады, увлёкся историей ран­ней индустриальной архитектуры этой ча­сти света. Постепенно он приобрёл столько знаний в этой области, что начал получать огромное удовольствие от обследования ру­ин старых мельниц, обветшавших фабрич­ных зданий, складских помещений, железно­дорожных депо. Его знания позволяли ему увидеть и оценить то, что любой другой счёл бы просто грудами мусора.

Мы слишком часто воспринимаем исто­рию как сухой перечень дат и событий, кото­рые надо запомнить, хронику, составленную древними учёными для собственного развле­чения. Эту область знаний мы готовы тер­петь, но не любить. Этот предмет изучают, чтобы казаться образованным, но чаще все­го без всякой охоты. При таком отношении история едва ли сможет улучшить качество жизни. Знание, навязываемое извне, встреча­ет сопротивление и не приносит радости. Но как только человек даёт себе труд разобрать­ся, какие именно аспекты прошлого вызывают у него интерес, и решает исследовать их глубже, сосредоточившись на деталях, име­ющих для него личностный смысл, изучение истории превращается в неисчерпаемый ис­точник потоковых переживаний.

Радости науки

После прочтения предыдущего раздела едва ли кто-то будет спорить с тем, что стать историком-любителем может практи­чески любой. А можем ли мы сказать то же самое о естественных науках? Всем хо­рошо известно, что в наш век наука вышла на недосягаемый уровень и изучается в хоро­шо оборудованных лабораториях, с привлече­нием огромных бюджетов, большими коман­дами исследователей, живущих на переднем крае биологии, химии или физики. В самом деле, если целью науки является Нобелев­ская премия или международное признание, единственной альтернативой становятся вы­сокоспециализированные и дорогие методы.

Сегодняшняя наука начинает всё больше походить на дорогой конвейер по производ­ству знаний. Однако подобная технократи­ческая модель науки не вполне точна, ес­ли говорить о том, в чём залог её успеха. Нам пытаются внушить, что прорывы в науке обеспечивает исключительно работа в груп­пах, состоящих из специалистов различного узкого профиля и обеспечивающих возмож­ность непосредственной экспериментальной проверки новых идей, но это не так. Всё это очень полезно для проверки новых теорий, однако не гарантирует творческих идей. От­крытия по-прежнему нередко совершаются людьми, которые, подобно Демокриту, просто сидят на скамейке у рынка, растворившись в собственных мыслях и не замечая ничего во­круг. Эти люди так увлечены игрой идеями, что незаметно для себя выходят за пределы постижимого и оказываются на территории ещё не сделанных открытий.

Даже занятия «нормальной» наукой (противопоставляемой «революционной» или «творческой») вряд ли приносили бы результаты, если бы учёные не получали удовольствия от того, что они делают. В своей книге «Структура научных револю­ций» Томас Кун попробовал разобраться в причинах, делающих науку притягатель­ной. Прежде всего, «благодаря тому, что в фокусе внимания оказывается небольшая область относительно неизученных проблем, парадигма (или теоретический подход) за­ставляет учёных исследовать некоторый фрагмент природы с такой степенью при­ближения и глубины, которая иначе была бы немыслимой». Необходимая глубина кон­центрации становится возможной благодаря «правилам, ограничивающим как природу приемлемых решений, так и шаги по их достижению». По мнению Куна, учёный, занятый «нормальной наукой», мотивирован не надеждой преобразить знания, открыть истину или улучшить жизнь человечества. Нет, он «сознаёт, что если он в полной мере проявит свои интеллектуальные способности, то ему удастся разрешить загадку, которую прежде ещё никто не решал или не решал так хорошо». Кун утверждает также, что «притягательность нормальной исследова­тельской парадигмы [заключается в том, что] хотя результат можно предвидеть, путь к нему вызывает много сомнений... Тот, кому это удаётся, может считать себя мастером по загадкам, и именно вызов, скрытый в загадке, объясняет значительную часть её привлекательности для него». Неудивитель­но, что учёные нередко чуствуют то же, что физик Поль Дирак, который так описал развитие квантовой механики в 1920-е годы: «Это была игра, очень интересная игра, в которую можно было играть». Объяснение привлекательности науки, даваемое Куном, явно напоминает отчёты наших респонден­тов, описывающие чуство удовлетворения от разгадывания загадок, скалолазания, плавания под парусом, игры в шахматы или любой другой потоковой деятельности.

Если «нормальных учёных» влечёт азарт разгадывания интеллектуальных загадок, то «учёные-революционеры» — те, кто ломает существующие парадигмы и устанавливает новые, — мотивированы получением удоволь­ствия в ещё большей степени. В истории со­временной науки имеется один замечатель­ный пример такого подхода — жизнь астро­физика Субрахманьяна Чандрасехара. В 1933 году он отплыл из Индии в Англию и ещё на корабле придумал модель эволюции звёзд, которая со временем легла в основу теории чёрных дыр. Однако его идеи были настоль­ко необычны, что долгое время не находили признания в научных кругах. В конце концов он получил место в Чикагском университете, где в относительной безвестности продолжил свои исследования. О нём рассказывают ис­торию, которая наилучшим образом характе­ризует его преданность работе. В 1950-х го­дах Чандрасехар жил в Уильямс-Бэй, штат Висконсин, где находилась основная обсерва­тория Университета, в 80 милях от основно­го университетского комплекса. Той зимой он должен был вести семинар по астрофизике, но на него записались всего два студента, и все ожидали, что Чандрасехар не будет ез­дить так далеко и отменит семинар. Одна­ко он предпочёл дважды в неделю ездить в Чикаго просёлочными дорогами, чтобы про­водить занятия. Через несколько лет снача­ла один, а затем и второй из этих студен­тов получил Нобелевскую премию по физи­ке. Обычно в этом месте истории рассказчик начинал сокрушаться по поводу несправедли­вости: самому профессору премию не дава­ли. Однако сейчас сожалеть об этом уже нет необходимости, поскольку в 1983 году Чанд­расехар был, наконец, её удостоен.

Часто прорывы в научном мышлении со­вершаются увлечёнными людьми в весьма непритязательных условиях. Открытие тео­рии сверхпроводимости, безусловно, относит­ся к одним из самых значимых открытий последних десятилетий. Её создатели Карл Мюллер и Георг Беднорц разработали её ос­новные положения и провели первые экспе­рименты в лаборатории IBM в Цюрихе, пред­ставлявшей собой если не задворки мировой науки, то уж точно не центр передовых иссле­дований. В течение нескольких лет исследо­ватели ни с кем не делились своими результа­тами — не из страха, что их работу украдут, а опасаясь смеха со стороны коллег, настоль­ко необычны были их идеи. В 1987 году оба учёных стали лауреатами Нобелевской пре­мии. Сусуму Тонегаву, получившего в тот же год Нобелевскую премию по биологии, жена описывала как человека, который всегда всё делает по-своему и любит борьбу сумо пото­му, что она целиком построена на личных, а не командных усилиях. Тех же принципов он придерживался и в своей работе. Очевид­но, что значимость передового оборудования и больших исследовательских групп несколь­ко преувеличивается, и прорывы в науке по- прежнему в первую очередь зависят от инди­видуальных умственных усилий.

Но не будем сосредоточиваться на мире профессиональных учёных. «Большая нау­ка» вполне может сама о себе позаботить­ся, во всяком случае, должна, учитывая, ка­кие суммы выделяются на неё после успеш­ных экспериментов по расщеплению атомно­го ядра. Нас больше интересует любитель­ская наука и чуство удовольствия, испыты­ваемое обычными людьми при наблюдении за осуществлением законов природы. Важно помнить, что для многих великих учёных на­ука была именно хобби. Они занимались ею потому, что им приносила радость работа с изобретёнными ими методами, а не ради пра­вительственных грантов или славы.

Николай Коперник изучал движение пла­нет, будучи каноником собора во Фрауэнбур- ге (Фромборке). Занятия астрономией никак не способствовали его продвижению в цер­ковной ирархии, и на протяжении большей части его жизни единственной наградой для него оставалось чисто эстетическое удоволь­ствие просто от красоты созданной им систе­мы по сравнению с громоздкой моделью Пто­лемея. Галилей изучал медицину, а на физи­ческие эксперименты его вдохновляло чуство удовлетворения, которое он испытывал, ко­гда ему удавалось определить местонахож­дение центров тяжести различных массив­ных объектов. Исаак Ньютон сформулировал свои основные открытия вскоре после того, как он получил степень бакалавра в Кембри­дже в 1665 году, а университет на время за­крылся из-за эпидемии чумы. Ньютону при­шлось провести два года, скучая в деревне, и он развлекался игрой с идеями по пово­ду универсальной теории гравитации. Анту- ан Лоран Лавуазье, считающийся основате­лем современной химии, работал во француз­ской налоговой службе. Он также участвовал в разработке аграрной реформы, но большую радость ему приносили его изящные экспери­менты. Луиджи Гальвани, открывший меха­низм передачи электрического импульса по нервам и мышцам, что привело к изобрете­нию электрической батареи, до конца жиз­ни оставался практикующим врачом. Грегор Мендель был ещё одним священнослужите­лем, увлекавшимся наукой, и его эксперимен­ты, заложившие основы генетики, стали ре­зультатом его интереса к садоводству. Когда Альберта Майкельсона, первого американца, получившего Нобелевскую премию в области естественных наук, в конце его жизни спроси­ли, почему он посвятил большую её часть из­мерению скорости света, он ответил: «О, это было так здорово». И, конечно же, нельзя не упомянуть, что Эйнштейн написал свои наи­более значительные работы в тот период, ко­гда служил клерком в Швейцарском патент­ном бюро. Никого из этих великих учёных не мучила мысль о том, что он не является «про­фессионалом» в своей области и не пользу­ется поддержкой соответствующих структур. Они просто занимались тем, что им нрави­лось.

Неужели в наши дни всё стало настолько по-другому и человек без учёной степени, не работающий в исследовательском центре, не имеет шансов внести вклад в развитие науки? Или это только стереотип, бессознательно на­вязываемый нам современной научной бюро­кратией? Трудно дать однозначный ответ на эти вопросы. Ведь само понятие современной науки определяется в значительной мере те­ми, кто крайне заинтересован в сохранении своей монополии в этом вопросе.

Конечно, учёный-любитель вряд ли в со­стоянии сказать что-то новое в областях, где для исследований требуются стоящие мил­лиарды долларов ускорители или магнитно- резонансные томографы. Однако наука не ис­черпывается такими областями. Мыслитель­ный процесс, делающий её такой привлека­тельной, доступен каждому. От вас лишь тре­буется немного любопытства, внимательно­сти, тщательности в обработке результатов и смелости, чтобы видеть в исследуемом явле­нии закономерности. Не обойтись также без смиренной готовности учиться у исследовате­лей, пришедших в науку раньше вас, и скеп­тицизма, не позволяющего верить в не под­креплённые фактами утверждения.

Если понимать научную деятельность в широком смысле, окажется, что учёных- любителей вокруг гораздо больше, чем мож­но было предположить. Одни сосредоточи­вают свой интерес на здоровье и стараются как можно больше выяснить о болезни, угро­жающей им или их родственникам. Другие идут по стопам Менделя и выводят новые растения или разводят домашних животных. Третьи устанавливают у себя на крыше те­лескоп и наблюдают за звёздами. Существу­ет немало фанатичных геологов, отправляю­щихся в глушь на поиски каких-нибудь ми­нералов, коллекционеров кактусов, бродящих по пустыне в надежде обнаружить новый вид, и множество других энтузиастов-любителей, посвящающих всё своё свободное время науч­ному поиску.

Этих людей удерживает от дальнейшего развития их навыков уверенность в том, что им никогда не стать настоящими, «професси­ональными» учёными. Поэтому они не вос­принимают свои хобби всерьёз. Но занимать­ся наукой стоит в первую очередь потому, что это прекрасный способ привнести порядок в своё сознание. Если измерять ценность дея­тельности не успешностью и признанием, а её способностью вызывать состояние потока, то наука может кардинальным образом улуч­шить качество жизни.

Поток мысли

Любовь к мудрости

Греческое слово «философия» в дослов­ном переводе означает «любовь к мудрости». Это объясняет, почему многие были готовы посвятить её изучению всю свою жизнь. Со­временные профессиональные философы ед­ва ли согласятся с таким «наивным» понима­нием смысла их ремесла. Среди них найдут­ся специалисты по деконструкционизму или логическому позитивизму, знатоки раннего Канта или позднего Гегеля, эпистемологи и экзистенциалисты, но вряд ли кого-то из них интересует мудрость как таковая. Это обыч­ная судьба многих профессий, возникших для решения глобальных задач, но постепенно со­средоточившихся на проблемах, интересных лишь самим представителям этих профессий. Например, современные государства создают вооружённые силы для защиты от врагов. Вскоре, однако, у армии возникают собствен­ные потребности, она начинает влиять на по­литику, и постепенно лучшим солдатом ста­новится не тот, кто лучше других способен за­щитить страну, а тот, кто добыл больше денег для вооружённых сил.

Философам-любителям, в отличие от их коллег-профессионалов, нет необходимости принимать участие в борьбе между различ­ными философскими школами, их не беспо­коит политика различных журналов и сопер­ничество между учёными. Они могут позво­лить себе сосредоточиться на главных вопро­сах. Что это за вопросы? Вот первая про­блема, которую должен разрешить философ- любитель. Интересуют ли его идеи великих мыслителей прошлого по поводу того, что значить «быть»? Может быть, его больше

привлекают вопросы добра или красоты?

Как и в любой другой области знания, определившись с интересующим нас направ­лением, мы должны в первую очередь узнать, что думали об этой проблеме другие. Читая книги, ведя разговоры, посещая лекции по своему выбору, можно составить представле­ние о том, каково положение дел в выбран­ной нами области. Ещё раз подчеркнём, как важно с самого начала лично управлять про­цессом познания. Если человек будет чуство- вать, что должен читать определённые книги или следовать в том или ином направлении, потому что все так делают, обучение едва ли принесёт плоды. Если же решение двинуть­ся тем же путём, что и все, будет принято, исходя из внутреннего чуства его правильно­сти, обучение будет доставлять удовольствие и вряд ли потребует большого напряжения.

Когда человек постиг основы изучаемо­го им предмета, у него возникнет потреб­ность в дальнейшей специализации знаний. Выбравшие в качестве предмета своих ин­тересов философское описание действитель­ности могут подробнее заняться онтологией и изучать труды Вольфа, Канта, Гуссерля и Хайдеггера. Человек, интересующийся во­просами должного, углубится в изучение ра­бот Аристотеля, Фомы Аквинского, Спино­зы и Ницше. Интерес к красоте приводит нас к изучению философии эстетики Баумгарте- на, Кроче, Сантаяны и Коллингвуда. Специ­ализация необходима для приобретения бо­лее глубоких познаний в предмете, но следу­ет помнить, что она не является самоцелью. К сожалению, этой ошибки не удаётся избежать многим серьёзным мыслителям: они прилага­ют массу усилий, чтобы стать видными учё­ными, но постепенно теряют то, ради чего на­чинали заниматься наукой.

В процессе изучения философии, как и в случае любой другой дисциплины, наступа­ет момент, когда человек осознаёт, что го­тов поделиться с миром своими мыслями и идеями. Писать, представляя, как благодар­ное потомство замирает в порыве благогове­ния, — значит впадать в безнадёжное высо­комерие, принёсшее так много вреда и нау­ке, и человечеству в целом. Но если человек записывает собственные мысли, руководству­ясь внутренней потребностью разобраться в изучаемой проблеме, пытаясь ответить на за­даваемые самому себе вопросы, значит, этот философ-любитель научился получать удо­вольствие от одного из наиболее трудных и в то же время способных принести огромное удовлетворение занятий.

Любители и профессионалы

Некоторые люди предпочитают посвятить себя одному занятию и достичь в нём почти профессиональных высот. Они склонны смот­реть свысока на тех, кто не дотягивает до их уровня. Другие считают более правильным заниматься разными делами, получая макси­мум радости от каждого и не тратя усилий на то, чтобы стать в чём-то экспертом.

Любительство и дилетантство — эти два понятия используются для обозначения увле­чённости какой-либо физической или ум­ственной активностью. В наши дни эти тер­мины приобрели несколько уничижительное звучание. Любителя, или дилетанта, как бы не стоит воспринимать всерьёз, он не дотя­гивает до профессионального уровня. Одна­ко изначально оба этих слова, имеющих ла­тинское происхождение, обозначали челове­ка, получающего радость от того, что он дела­ет. Акцент делался на чуствах, а не на дости­жениях, на субъективном вознаграждении, а не на уровне развития навыков. Мало что столь же ясно иллюстрирует снижение цен­ности переживания, как судьба этих слов. В прежние времена поэт-любитель или учёный- дилетант вызывали восхищение, потому что, занимаясь этим, можно было улучшить ка­чество своей жизни. Но постепенно поведе­ние стало значить больше, чем субъектив­ный опыт. Теперь восхищаются только успе­хом, достижениями, демонстрируемыми уме­ниями, а не качеством опыта. Поэтому сло­во «дилетант» стало чуть ли не оскорбитель­ным, хотя быть дилетантом означает полу­чать самое ценное — радость от своих дей­ствий.

Конечно, любительские занятия наукой могут преследовать недостойные задачи, осо­бенно если человек забывает о своих перво­начальных целях. Нечистоплотного человека, который ради собственной выгоды пускается на разного рода уловки, часто бывает трудно отличить от увлечённого своим делом люби­теля.

Интерес к истории этнических групп, на­пример, может легко превратиться в по­иск доказательств превосходства одной нации или расы над другой. Так, идеологи нацизма в Германии обратились к антропологии, исто­рии, анатомии, лингвистике, биологии и фи­лософии и вывели из этих наук свою теорию превосходства арийской расы. В эти сомни­тельные изыскания оказались вовлечены и профессиональные учёные, но начали и вдох­новляли их именно дилетанты, и развивалась эта сомнительная кампания по правилам по­литики, а не науки.

Советская биология оказалась отброшен­ной на десятилетия назад только потому, что партийное руководство решило применить за­коны марксисткой идеологии к выращиванию пшеницы вместо того, чтобы следовать ре­зультатам исследований. Идеи Лысенко по поводу полезного влияния холодного клима­та на рост зерновых и передачи морозоустой­чивости по наследству понравились каким- то дилетантам в партии — возможно, потому, что они соответствовали догмам ленинизма. К сожалению, политика и пшеница подчиня­ются разным законам, и деятельность Лысен­ко привела к десятилетиям голода.

Нехороший оттенок, постепенно приобре­тённый словами «любитель» и «дилетант», в значительной степени объясняется отсут­ствием ясного различия между внутренни­ми и внешними целями. Любитель, претен­дующий на то, что знает не меньше профес­сионала, скорее всего, заблуждается и исхо­дит из неверных предпосылок. Становить­ся учёным-любителем имеет смысл не затем, чтобы соперничать с профессионалами на их собственном поле, а затем, чтобы с помощью умственной дисциплины развить свои мысли­тельные навыки и упорядочить сознание. На этом уровне дилетантская наука может при­носить даже больше плодов, чем профессио­нальная. Но как только любители забывают об этой цели и начинают использовать свои знания для поддержания своего эго или для получения материальных благ, они превра­щаются в карикатуру на учёного. Если диле­тант устремляется в познание, не научившись скептицизму и не освоив навыки критического мышления, составляющие основу научного метода, он рискует стать более нечистоплот­ным и оказаться ещё дальше от истины, чем самый коррумпированный чиновник от нау­ки.

Век живи — век учись

Выше немало говорилось о том, как пре­вратить умственную деятельность в источник радости. Мы убедились, что разум даёт чело­веку не меньше возможностей для действия, чем тело. Умственные игры так же доступ­ны каждому, как и игры, построенные на ис­пользовании физических или чуственных на­выков. Как нам подвластны конечности и ор­ганы чуств, так и наша память, язык, логика, правила причинно-следственных связей до­ступны каждому желающему научиться кон­тролировать собственное сознание независи­мо от пола, национальности, образования или социального класса.

Многие люди прекращают учиться, как только заканчивают школу, потому что три­надцать или даже двадцать лет принужде­ния к знаниям несут для них слишком много отрицательных эмоций. Их вниманием слиш­ком долго управляли учителя и учебники, по­этому окончание образования они восприни­мают как освобождение.

Однако человек, пренебрегающий исполь­зованием своих мыслительных способностей, никогда не достигнет подлинной свободы. На его мышление будет влиять мнение соседей, информация из газет и с экрана телевизора. Он будет жить во власти «экспертов». В идеа­ле, окончание насаждаемого извне образова­ния должно стать началом обучения, моти­вированного изнутри. Цель учёбы отныне за­ключается не в оценке, дипломе или хорошей работе. Человек учится, чтобы понять, что происходит вокруг, и найти в этом личност­ный смысл. Только так можно испытать глу­бокую радость мыслителя, подобную той, что описал Платон в диалоге «Филеб»: «Юно­ша, впервые вкусивший из этого источника, счастлив так, словно нашёл сокровище муд­рости; он приходит в совершенный восторг. Он берёт любую тему, смешивает все идеи во­едино, затем разъединяет их и разбирает по кусочкам. Тут прежде и больше всего недо­умевает он сам, а затем и повергает в недоуме­ние своего собеседника, всё равно, попадётся ли ему под руку юный летами, или постар­ше, или ровесник; он не щадит ни отца, ни матери, и вообще никого из слушателей...»

Дата добавления: 2015-06-27