Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 15 страница

В научной литературе существует несколько подходов к типологизации коммуникантов. Первый подход, наиболее частотный - социально-ролевой, ибо коммуникант нередко участвует в общении не как глобальная личность, а как «па­раметризованная», выявляющая одну из своих социальных ролей или доминирующую в ряде других. В отличие от со­циальной функции, характеризующей более или менее по­стоянный статус коммуниканта, социальная роль определя­ется поведением «здесь» и «сейчас» с учетом ожиданий обще­ства к человеку, находящемуся в данной социальной функции [Добрович 1984: 75]. Социальные роли делятся на статусные и позиционные (первые даны от рождения как принадлежность к классу, полу, вере, этносу и т.п., вторые соответствуют со­циальной функции человека - его месту в обществе) [Белл 1980:

137]. Кроме того, коммуникант может реализовать ситуаци- 166

omibic роли, более вариативные и присущие конкретной ситуации (друг, покупатель, обидчик и проч.) [Азнаурова 1988]. Социальная и позиционная роли коммуникантов яв­ляются факторами коммуникативного статуса, определяемо­го О.Г. Почепцовым как коммуникативные права и обязан­ности участников речевого взаимодействия и его реализа­ции [1989: 41-42]. Данные параметры обусловливают тип ин­терактивности (кооперативной или конфликтной), предписы­вая ей набор речевых средств. При первом типе интерактив­ности коммуникативные статусы равноположны и равно­значны, при конфликтном взаимодействии их статусы кон­курируют в борьбе за повышение собственного статуса и по­нижение коммуникативного статуса соперника. Знание ком­муникативного статуса, типов социальных и позиционных ролей собеседника чрезвычайно важно в дискурсе, ибо спо­собствует коммуникативному равновесию и сотрудничеству или, по крайней мере, оправданию ожиданий. Коммуника­тивный статус может быть жестким (фиксированным) и ва-риативным (мобильным) в зависимости от ролей коммуни­кантов и их стремления к сотрудничеству, соперничеству или конфликту. Мобильность социальных ролей одного коммуни­канта может служить средством его успеха в достижении це­лей или создавать в художественном тексте комический эффект (Остап Бендер, Чичиков, Шариков и др.). Социально-ролевой подход используется в психосемантике и социологии, разделяя коммуникантов на основе экстраполирования наи­более общих черт представителей определенных социальных и этнических групп (стереотипов): типичный врач, судья, ак­тер, студент, азербайджанец, русский, украинец [Петренко 1997]. Тип ролей коммуникантов обусловливают и речевые роли, определяющиеся репертуаром речевых средств, упот­ребимых в данной ситуации общения [Тарасова 1992: 65], а также типы речевых ситуаций.

Популярной в лингвопрагматике является выделение со­циально-ролевой ситуации «начальник - подчиненный» и анализ в связи с этим авторитарного дискурса, участники ко­торого разделены определенной «дистанцией власти» (power distance). A.A. Пушкин, рассматривая это различие социаль­ного статуса коммуникантов, дифференцирует связанные с ним типы речевых актов: категорически-директивных, по­зитивной самооценки, негативной оценки деятельности ад­ресата, унижения, иронизирования, издевательства, угрозы, пренебрежения и проч. [Язык, дискурс, личность 1990: 59].

Второй подход - лингвоментальный, связан с построени­ем классификации коммуникантов на основе типов высшей нервной деятельности И.П. Павлова. Так, И.М. Прожоги-на описывает типы языковых личностей в зависимости от речевой инерции: «В соответствии с психологическим и лин-гвосемиотическим подходами выделяются два противополож­ных типа языковых личностей - понятийно-логический и ас­социативно-художественный» [1998:2-15]. Понятийно-логичес­кий тип характеризуется логической, структурной организо­ванностью речи, аргументированностью содержания, употреб­лением прямых значений, слов с обобщенной семантикой. Раз­новидностями данного типа, по мнению И.М. Прожогиной, являются рационально-последовательный (тип ученого), фазово-перифрастический (тип учителя), парадоксальный (ученый, писатель с парадоксальным подходом к объекту изучения или описания, человек с неординарным типом логического мышления).

Ассоциативно-художественный тип обладает ассоциатив­ным способом построения высказываний, образностью; ис­пользует метафоры, символы, сравнения, синонимические ряды, повторы. Его разновидностями считаются словесно-ассоциативный (тип прозаика-реалиста), образный (тип поэта-лирика), эгоцентрический (тип импрессиониста), аль-тер-эгоцентрический (тип автора текстов потока сознания). Однако следует отметить, что данные типы практически невозможны в чистом виде и являются некой абстракцией наиболее сущностных черт личности. Об этом и говорит сама автор работы: исследовав тип коммуниканта-телеведу-щего, она приходит к выводу о том, что благодаря гибкос­ти лингвокоммуникативных свойств, данный тип определя­ется как «хамелеон», т.е. личность с зависящими от ситуа-168

ции разнообразными дискурсивными способностями.

Третий подход ~ психологический - был представлен в ра­ботах К.Г. Юнга, рассматривавшего личность как отраже­ние информационной модели сознательного и подсозна­тельного уровней человека. К.Г. Юнг выделил четыре типа интровертов и экстравертов: чувствующих, интуитивных, ощущающих, мыслительных [1997].

А.С. Баронин, транспонировав классификацию К.Г. Юнга на этнические общности, выявил интегральные типы этно­сов, задаваемые господствующими в них отношениями [2000: 225], что может быть использовано для создания ти­пологии личностей коммуникантов:

Этническая общность Психологический тип

по К.Г, Юнгу

норвежцы, шведы чувствующие интроверты

китайцы чувствующие интроверты

японцы интуитивные интроверты

народы Африки интуитивные экстраверты

арабы мыслительные интроверты

американцы мыслительные экстраверты

англичане ощущающие интроверты

народы Южной Америки ощущающие экстраверты

испанцы ощущающие экстраверты

французы чувствующие экстраверты

итальянцы чувствующие экстраверты

немцы чувствующие интроверты

На основе психологических типов К.Г. Юнга в социони-ке устанавливаются разновидности психологических отно­шений членов этнических групп [Гуленко 1996], что может проецироваться на дискурсивную практику этноса и меж­культурную коммуникацию, например, дискурс ведения международных переговоров. Так, для японцев характерны миражные отношения, это влияет на тактику ведения пере­говоров: «Выражение чувств - как положительных, так и негативных - плохо сказывается на ходе переговоров... Та­ким образом, терпение и стремление к установлению взаимо­понимания дадут гораздо лучшие результаты, чем конфрон-

тационный стиль ведения переговоров... Японцы стремят­ся не вступать в открытое противоречие с собеседником» [подробнее см. Баронин 2000: 143-145].

Знание типа коммуниканта и умение на основе данных знаний выработать правильные стратегии ведения дискур­са являются одними из факторов коммуникативной коопе­рации и эффективности.

4.2. Коммуникативные стратегии

Коммуникативная стратегия - это эвристическое интенци-ональное планирование дискурса для достижения его участ­никами кооперативного результата. Соотнося стратегию с планом, ученые представляют ее в виде некоторой комби­наторики промежуточных целей, а непосредственную реа­лизацию такой комбинаторики - в виде тактики [Романов 1992: 69]. Результатом коммуникативной ситуации может быть как коммуникативное сотрудничество, так и коммуни­кативный конфликт. В первом случае отношения между коммуникантами названы симметричными, во втором -асимметричными. Коммуникативный конфликт - это несов­падение коммуникативных стратегий участников дискурса, результатом чего обычно является прекращение коммуни­кации, возможно, сопровождающееся пролонгированным развитием конфликта (следует отличать данный конфликт от психологического, социального, политического). В но­вейших психологических исследованиях помимо коммуни­кативного сотрудничества и конфликта выделяется третий результат- коммуникативное соперничество, которое счи­тается здоровым общением, как и кооперация [1шмуратов 1996: 18], хотя соперничество может быть и конфликтным, болезненным с точки зрения достижения согласия.

Ч. Фернандо определяет коммуникативные стратегии как способ достижения победы, преимущества в интеллектуаль­ном поединке, как сложную когнитивную модель (гештальт) обобщения прошлого опыта, включающего личностные, ло­кальные, деятельностные и иные параметры, организован­ные в сознании и памяти определенным образом [Fernando 170

1996: 110-1 II]. Думается, что достижение преимущества является стратегической доминантой только определенных типов речевых актов, например, директивов, или авторитар­ного типа дискурса. Для акта информирования, обучения и др. избираются иные стратегии. Коммуникативные стратегии исходят из интенции и служат основой сквозной когнитивной программы проведения дискурса, управления им (discourse management). Самым общим их ориентиром является успеш­ная реализация контакта [Gumperz 1982] на трех его стади­ях: установления контакта, его поддержания и прекращения.

В вербальном коде высказывания на формально-семиоти­ческом уровне манифестантами коммуникативных страте­гий являются обращения, местоимения (мы), междометия, стереотипные сочетания (обратите внимание), глаголы по­велительного наклонения (посмотрите, послушайте), наре­чия времени момента речи, длительность/краткость говоре­ния, молчание, паузы, употребление залоговых пар, вводные слова типа поверьте, искренне говоря, правда, факт; повто­ры; конструкции, служащие для установления понимания слушателя; выбор стиля и др. [Чхет1ан1 1986: 70-73]. В слу­чае коммуникативного соперничества (спора) коммуника­тивной стратегией в идеале служит топикально интегриро­ванное обоснованное и последовательное отстаивание сво­ей точки зрения, ее аргументация с помощью вводных слов, тема-рематической организации и проч.

На когнитивно-интерпретационном уровне коммуника­тивные стратегии проявляются во взаимоориентации на об­щий или сходный когнитивный фрагмент тезаурусов адресан­та и адресата (ситуативных, энциклопедических, референтных знаний, научную или наивную картину мира), на общность пресуппозиций, на способность адресата декодировать под­текст, глубинные скважины смысла. А. Вежбицка считает, что стратегии речевого поведения обусловлены «картинами мира», ценностями и нормами коммуникативной культуры этноса, к которому принадлежат коммуниканты [Wierzbicka 1991]. Стратегиями данного уровня также является стремление к логичности, непротиворечивости изложения, уместной ин-171

формативности, новизне, аргументированности [Романов 1992: 70]. Коммуникативные стратегии адресанта в неистин­ном дискурсе определяются как метаинформированис, а при непрямом, косвенном общении как параинформирование [Мазур 1974] (намеки, ложь по договору и т.п.).

На мотивационно-прагматическом уровне стратегии адре­санта должны учитывать стратегии адресата, его социально-ролевой статус, цели для вступления в контакт, прокурсивное реагирование слушающего при проведении дискурса. Адре­санту необходимо не упустить внимания, заинтересованно­сти слушающих, учитывать их желания, контролировать и корректировать дискурс, поддерживать этикетно-ритуаль-ное поведение, регламентированное средой, в том числе пара-лингвистическое, в зависимости от статуса адресатов и т.д.

Р. Лакофф описала три правила говорящего, которым он должен следовать при выборе типа вежливости. Они явля­ются рекомендациями стратегий для осуществения дискур­са между начальником и подчиненным, между равными по статусу и власти партнерами и между близкими друзьями [Lakoff 1973: 292-305]. В данных правилах регулирующим механизмом выступает так называемый парадокс лица (the paradox of face), рассмотренный Е. Гофманном [1967] и раз­работанный в теории вежливости П. Браун и С. Левинсона [1987]. Лицо-это репрезентация себя каждым членом соци­ума. Изменение лица допустимо только в сторону позитива, но потеря лица чревата коммуникативным провалом, конф­ликтом. Парадокс лица заключается в том, что заботясь о со­хранении лица, коммуникант теряет свободу самовыражения.

В прагмалингвистике рассматривается коммуникативная стратегия митигации - смягчения, «сглаживания» речевого поведения говорящего по отношению к адресату для сниже­ния риска противоречия, отказа, потери лица, конфликта и т.д. (К. Кэффи, М. Лангнер, Б. Фрейзер, Дж. Холмс и др.) [см. Ярхо 2000: 144]. В диалогическом общении разграничи­ваются стратегии интеракциональные (обусловленные соци­ально-ролевым статусом коммуникантов), интерпретатив-ные (логическое следование в ведении диалога), управлен-172

ческие (управление вниманием партнера) (Романов 1992: 70).

Коммуникативные стратегии имеют социокультурную про­екцию, проявляющуюся в соблюдении правил общения чле­нами этнокультурного социума. Е.В. Тарасова считает, что эти правила постигаются нами в процессе социализации -иногда в результате специального обучения (детям обычно объясняют, что и когда можно, а чего нельзя говорить), но по большей части в результате наблюдения за поведением окружающих [2000а: 274].

В письменной или печатной текстовой коммуникации стратегии отображаются в тексте в виде программы члени-мости, логичности, доступности; графических паралингви-стических средств, сюжетной динамики, лирических отступ­лений, приведения релевантных теме и интересных для чи­тателя подробностей (детализации), встроенных текстов, прямого обращения к читателю и т.д. Т. ван Дейк разгра­ничивает контекстуальные и текстовые макростратегии. Контекстуальные определяют зависимость от общего кон­текста, от текущей ситуации, от коммуникативного взаимо­действия, типа дискурса и возможности свободы референ­ции. Текстовые макростратегии зафиксированы в тексте как сигналы определенной темы. Расположение таких сигналов в тексте имеет определенное назначение: если тематические выражения предшествуют дискурсу (заголовок, оглавление), они помогают слушающему сформировать гипотезу отно­сительно темы дискурса или эпизода с тем, чтобы последу­ющие предложения могли быть интерпретированы по отно­шению к этой макропропозиции сверху вниз. Если сигналы расположены в конце дискурса, то они служат для провер­ки, припоминания и коррекции уже выделенных слушаю­щим макропропозиций [1989: 57-60]. К числу текстовых стратегий относятся использование маркеров смены темы, обеспечивающих коннекцию макропропозиций (абзац, па­уза, придаточные предложения и т.д.). Исследователи тек­ста распространяют понятие текстовых стратегий на всю ве­роятностную программу восприятия текста, вписанную в нее и представленную совокупностью различных характери-173

стик [Паррэ 1986; Воробьева 1993].

Рассматривая стратегические линии научных и научно-популярных текстов, Т.В. Радзиевская выделяет пять типов коммуникативных стратегий, представленных в таких и других текстах: 1) конструктивно-генеративную как постро­ение текста в соответствии с четко установленной целью для ее наиболее эффективного достижения; 2) транспозитивную, переводящую одну из форм непосредственной устной ком­муникации в текстовую форму (деловые письма, мемуары, отчеты и т.д.); 3) аналогичную, детерминирующую построе­ние текста на основе эталона, образца (автобиографии, за­явления, рефераты и т.д.); 4) безадресатную, названную ан­тистратегией, направленной на репрезентацию внутренних состояний адресанта (дневники, лирика); 5) трансформаци­онную, основанную на переработке текста и создании вторич­ного (аннотация, обзор и т.д.) [1993: ISO-182]. Исследователь­ница постулирует непосредственную связь текстовых страте­гий с типом коммуникации. Такая связь двувекторна: с одной стороны, стратегия задает тип общения, с другой, тип обще­ния требует определенной стратегической программы.

Исследование коммуникативных стратегий и средств их манифестации в прагмалингвистическом аспекте чрезвы­чайно актуально, однако не менее важным представляется обобщение накопленного материала для создания общей ти­пологии стратегий, разграничение инвентаря средств их ре­ализации в этнокультурной или межкультурной коммуни­кации, используемых в определенном типе дискурса, ибо коммуникативные стратегии одного и того же речевого поведения в разных культурах различны. Так, для многих культур важным представляется соблюдение дистанции, смягчение категоричности, неопределенность, уклонение от прямого ответа, что не может быть транспонировано на речевое общение с адресатами иной культуры [см. Brown, Levinson 1987; Green 1989; Wierzbicka 1991; Герд 1995; Yule 1996; Баронин 2000 и др.]. Такие рекомендации чрезвычай­но необходимы при проведении межкультурной коммуни­кации. например, переговоров. В зарубежной лингвистике 174

данную проблему разрабатывает маргинальная дисципли­на, сопряженная с лингвистикой и социальной психологи­ей,- психосоциология языка.

4.3. Глобальный контекст дискурса

Рамочность, ситуативность, замкнутость коммуникатив­ной ситуации обеспечивается ее глобальной контекстуали-зацией. П. Адамец различал в коммуникации контекст как условия, созданные текстом; конситуацию как элемент экст-ралингвальной ситуации, окружения участников коммуни­кации и коэмпирию как сумму общего опыта и общих энцик­лопедических, фоновых знаний коммуникантов [1978: I4]. В последнее время понятие контекст (лат. contextus - соедине­ние, связь), рассматривавшееся первоначально как сфера употребления слова в речи, семантический радиус действия слова, активно используется в более общей дефиниции -глобальных условий оптимального обеспечения коммуни­кативной ситуации (Т. Слама-Казаку; Л.М. Минкин и др.). Г.В. Колшанский отмечает: «Построение текста находится в прямой зависимости от смыслового содержания любого мас­штаба и довольно жесткой системы непрерывного контекста, в рамках которого осуществляется изложение той или иной темы, другими словами, в рамках которых развивается дис­курс» [1980: б5]. Т. ван Дсйк считал изучение контекста преро­гативой прагматики, так как она анализирует связи между структурой текста и элементами коммуникативной ситуации, системно связанными с ней. Эти элементы в совокупности и создают контекст. В работе «Язык. Познание. Коммуникация» ученый разграничивает социокультурную ситуацию и комму­никативный контекст говорящего и слушающего [1989: 56].

Понятия контекста и конситуации нередко отождествля­лись на фоне их многозначности, что обусловлено также многозначностью понятия «дискурс». Разграничение же контекста и ситуации привело к тому, что понятие контек­ста относилось только «непосредственно к языковой мате­рии», а ситуация - ко всем условиям протекания коммуни­кации [Колшанский 1980: 73]. Исходя из ситуационного ха-175

рактера дискурса требуется иное понимание контекста как глобальной рамки коммуникативной ситуации. Контекст в самом широком толковании (глобальный) есть составляющая дискурса, включающая условия коммуникативного взаимо­действия адресанта, текста и адресата, погруженных в ин-териоризованное бытие и семиотический универсум. В за­висимости от типа дискурса глобальный контекст прежде всего детерминирован временными и пространственными параметрами коммуникации. В устном непосредственном общении происходит актуализация времени «сегодня, сейчас» в общем пространстве «здесь». Режимы порождения и интер­претации в данном случае хотя и имеют некоторую временную дискретность (время передачи сменяется временем приема [Лотман 1992,1:18]), однако в плане интерактивности они со-положены в общем пространстве и времени. Время и простран­ство обсуждаемых или порождаемых текстом событий, фактов может быть иным (рассказ о прошлом, отсылка к прошлому или будущему времени и соответственно определенному про­странству и т.п.). Именно поэтому три модуля адресанта, ад­ресата и текста в нашей диалогической модели погружены в различные сферы интериоризированного бытия с учетом допущения возможной их равноположенности.

Письменный дискурс ситуативно дискретен. Время и про­странство его порождения может быть значительно отдале­но как от времени и пространства реципиента (читателя), так и от времени и пространства имитированной референ­ции текста, что нередко модифицирует процессы восприя­тия и понимания, осознания авторской цели и замысла и воздействия текста. «Чем отдаленнее во времени момент де­кодирования текста от этапа его генезиса, тем больше веро­ятности расхождения вторичных реальностей на входе в текст и на выходе из него» [Колегаева 1991: 35].

Ю.М. Лотман транспонирует это явление на отдален­ность диалога культур в семиосфере: «В реальной же ткани культуры несинхронность выступает не как случайное от­клонение, а как регулярный закон. Транслирующее устрой­ство, находящееся в апогее своей активности, вместе с тем проявляет черты новаторства и динамизма. Адресаты, как правило, еще переживают предшествующий культурный этап. Бывают и другие более сложные отношения, но нерав­номерность имеет характер универсальной закономернос­ти» [1992, 1: 19]. Эта универсальная закономерность обус­ловливает то, что писатель или ученый оказываются не по­нятыми своей эпохой, хотя их творчество оказывает влия­ние на семиосферу и оценивается лишь будущим читателем. Интерпретация и понимание семиотически дискретных письменных текстов требует формирования у адресата оп­ределенного когнитивного пространства - внешнего контек­ста (В.В. Богданов), т.е. знаний об эпохе порождения текста, об авторе, месте текста во времени и пространстве культуры эпохи порождения, а также данных о состоянии семиосферы при появлении текста (вертикальном контексте как истори-ко-философском фоне текста - О.С. Ахманова, И.В. Гюббе-нет). Время и пространство контекста порождения воздей­ствует на социально-политические, этические, эстетические, научные, культурные и др. характеристики внешнего кон­текста в соположении их с такими же характеристиками контекста читательской интерпретации.

Незнание адресатом глобального контекста ситуации даже в устном спонтанном общении может привести к не­адекватной реакции. О такой неадекватности реагирования рассказывают знаменитые карикатуристы Кукрьшиксы, ко­торые были членами жюри на выставке картин, и, отбирая их, развешивали на стены. Возвращаясь домой в такси, они обсуждали это между собой. Реплики: - Коля... а Федоты-ча мы зря зарезали, зря... Нет, с таким «другом» невозмож­но работать! Смотрите, скольких он сегодня угробил... даже того старика с периферии не пощадил! - Старика разве тоже зарезали?-И как! Мгновенно! Я лично стоял за то, чтобы его обязательно повесили. Да, если так подряд будем резать, то и вешать некого будет. Шофер такси с криком: Держите их, вешали, грабили, резали!- выскочил из машины и привел ми­лиционера (пример взят из [Колшанский 1980: 68]).

Компонентом устного дискурса служит коммуникативный контекст - обстановка непосредственного общения, которая может соответствовать, по мнению Е.В. Тарасовой, фреймам - когнитивным схемам или сценариям, что хранят­ся в языковом сознании и памяти речевого коллектива [2000а: 275]. Данные фреймы отражают дискурсивное созна­ние индивида и обусловлены прототипическими образцами текстем и речевых жанров, опосредующих коммуникацию. Инварианты включают знания о правилах общения в той или иной ситуации, этикете, речевом поведении, социально-психологической дистанции, ролевом статусе коммуникан­тов, выборе

пропозиций, ассоциативных компонентов и т.д. Наличие инвариантов обеспечивает системность речи, ее стабилизацию, противостояние энтропийным факторам, а индивидуальное дискурсивное сознание способствует про­явлению аномалий речи, обусловливающих динамизм сис­темы и ее сохранение. Когнитивная контекстная модель кон­тролирует как стиль, так и содержание, и, следовательно, определяет, какого рода информация может или должна быть найдена в конкретной модели дискурса [ван Дейк 1989: 170].

Глобальный контекст дискурса реализуется на фоне ди­алогических отношений модулей коммуникации на основе общности лингвистических, ситуативных, энциклопедичес­ких, прагматических и др. знаний коммуникантов.

4.4. Коммуникативный шум. Эффективность, гармонизация дискурса

Коммуникативный шум как один из компонентов дис­курса представляет собой помехи, снижающие эффектив­ность коммуникации и могущие привести к ее прекраще­нию. Примечательно, что еще у древних греков было слово atopon (лишенный места) для обозначения помехи в виде выражения, которое вызывает удивление и не укладывает­ся в модели ожидания коммуникантов при прогнозировании ими общения. Как уже отмечалось, составляющая коммуни­кативного шума появилась в сфере математической теории информации в связи с постановкой технических задач уве­личения эффективного использования каналов передачи 178

информации, разработки автоматических методов ее хране­ния, переработки и поиска (см. метамодель К. Шеннона и У. Вивера). А. Греймас также включил в состав дискурса те субстанции, которые благоприятствуют или мешают про­цессу общения.

Сегодня положение о неадекватности передаваемой и по­лучаемой информации не вызывает сомнения, однако акту­альными остаются вопросы о степени понимания, правиль­ности интерпретации сообщаемого, максимальной оптими­зации и гармонизации дискурса, повышении его помехоус­тойчивости. Поэтому важным является исследование фак­торов, мешающих восприятию и пониманию, снижающих эффективность коммуникативного акта.

Оптимальность коммуникации определяется не только как максимальная согласованность интенции и интерпре-танты, но и как достижение коммуникативной кооперации на различных уровнях общения, в частности, как достиже­ние перлокутивного эффекта, желаемого воздействия на сознание, поведение адресата, создание новой ситуации.

В психолингвистике коммуникативное влияние предпо­лагает речевое воздействие в социально-ориентированном общении, которое обусловливает «изменение в социально-психологической и социальной структуре общества или сти­муляцию прямых социальных действий через воздействие на психику членов данной социальной группы или общества в целом» [Леонтьев 1999: 256].

Психосемантические исследования проблемы эффектив­ности коммуникации установили некоторые признаки коммуникативного влияния: 1) изменение аксиологическо-го отношения субъекта к объекту без изменения категори­альной структуры сознания субъекта; 2) формирование об­щего эмоционального настроения, мировосприятия адреса­та; 3) изменение категориальной структуры индивидуально­го сознания путем введения в него новых категорий, упоря­доченных и классифицированных событий окружающей предметной и социальной действительности [Петренко 1997:

325-333]. Однако коммуникативное влияние не ограничива-179

ется данными признаками: во внимание не принимаются поведенческие, энергетические, эстетические, этические реак­ции, социально-психологическая структура коллективного сознания и т.д. Проблема коммуникативного влияния выхо­дит далеко за рамки психолингвистических исследований речевого воздействия, приобретая межнаучный характер, являясь одной из сторон проблемы эффективности общения.

Эффективность как коммуникативная универсалия полу­чила в научной литературе категориальный статус гармониза­ции применительно к художественному тексту (А.А. Потебня, Л.П. Якубинский, Д.Н. Овсянико-Куликовский, Л.В. Щерба, В.В. Виноградов, М.М. Бахтин и др.). Гармонизация взаимо­действия автора и читателя предусматривает достижение коммуникативного идеала - «выход в гиперпсихическое пространство гиперкоммуникативных гештальтов» [Атаян 1981: 41]; совместное эмоциональное, эстетическое, интел­лектуальное переживание коммуникантов. Средствами эф­фективности дискурса являются ориентация коммуникантов на постулаты общения, оптимальный выбор регистров речи как вариантов определенного стиля речи (интимного, фор­мального, рекомендательного, прохладного и т.д.) в соответ­ствии с дискурсивным типом, а также соблюдение социально-психологической дистанции адресантом, исходя из сконстру­ированной им оптимально-вариативной модели адресата [Виноград 1983: 133], с учетом его ожиданий, информиро­ванности, личностно-ценностных ориентации и т.д. Комму­никативная эффективность и гармонизация достигается в том числе устранением коммуникативного шума.

Психолингвистический аспект коммуникативного шума рассматривается в рамках проблемы восприятия речи. Од­ной из стратегий реципиента считается систематический учет соотношения сигнала и шума при выборе оптимально­го способа восприятия [Леонтьев 1999: 132]. При наиболее высоком уровне шума в процессе восприятия речи помехо­устойчивыми факторами выступают частотность (по дан­ным экспериментов И. Голдаймонда, В. Хокинса, P.M. Фрум-киной), повышение субъективной для слушающего значимости передаваемой информации (А.А. Леонтьев, А.А. Ухтом­ский, Б. Бгажноков). У. Эко отмечает два противоположных помехоустойчивых факторов - избыточность и информаци­онное сжатие. С одной стороны, «если мы хотим уменьшить риск ошибки из-за шума, нам следует усложнить код», т.е. ввести элемент избыточности [1998: 37-38], с другой, «избы­точность является причиной информационной напряженно­сти» [1998: 82], т.е. легче понять сжатую, особым образом организованную информацию.

Проблема коммуникативного шума, его природы, меха­низма, типологии, возможностей устранения требует меж­научного решения: ее разработка должна осуществляться на основе дискурса с учетом компонентов лингвистического и экстралингвального статуса.

Дата добавления: 2017-01-14