Массовое истребление евреев в рамках трагического нарратива 4 страница

Под «силой оружия» я имею в виду способность Северного Вьет­нама успешно противостоять Соединенным Штатам Америки и Южному Вьетнаму на земле. Дэвид Кайзер (American Tragedy (Kaiser, 1999)) показывает, что в чисто военном смысле амери­канские и южновьетнамские силы никогда не участвовали в игре и что на самом деле военная интервенция, невежественно предпринятая Соединенными Штатами Америки, не смогла бы быть успешной без применения ядерного оружия. Если бы Со­единенные Штаты Америки не осуществили военную интервен­цию во Вьетнам, Америка, возможно, не утратила бы контроль над средствами производства символов и Холокост, возможно, не был бы универсализирован именно таким образом.

ГЛАВА 2

мог представлять собой радикальное зло. Однако когда Америка превратилась в «Amerika», напал­мовые бомбы стали уподоблять газу, а пылающие джунгли Вьетнама - газовым камерам. Влия­тельные интеллектуалы и большая часть обра­зованной западной публики начали считать, что могущественная американская армия, утверж­дающая, что она ведет «правильную войну» про­тив вьетнамских коммунистов - в соответствии с уроками, которые западные демократические государства извлекли из предшествовавшей борь­бы с нацизмом, - совершает геноцид в отношении беспомощных и вызывающих сочувствие жите­лей Вьетнама. Бертран Рассел и Жан-Поль Сартр создали своего рода альтернативный «военный трибунал», чтобы применить логику Нюрнберга к Соединенным Штатам Америки. Не имеющие оправдания случаи убийства гражданских лиц, такие как резня в Май Лай в 1968 году, изобра­жались не как аномальные происшествия, а как типизации этой новой созданной американцами трагедии⁷⁸.

Процесс физической деконструкции и симво­лической инверсии дополнительно поспособство­вал универсализации Холокоста: он позволил применять нравственные критерии, порожден­ные предыдущими интерпретациями события, менее привязанным к определенному народу и

О силе этой символической перестановки свидетельствует то, что двадцать лет спустя американский психолог Герберт К. Келман и социолог В. Ли Гамильтон опубликовали исследо­вание «Преступления покорности: к социальной психологии власти и ответственности» (Crimes of Obedience: Toward a Social Psychology of Authority and Responsibility) (1989), где развива­лась теория «санкционированной резни» и проводились четкие связи между поведением американских войск в Май Лай и по­ведением немецких нацистов во время Холокоста.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

потому менее конкретным образом. Этот переход еще больше расшатал прогрессивный нарратив, в соответствии с которым массовое уничтоже­ние евреев осмыслялось ранее. Ведь способность оставить драму травмы в прошлом и устремиться к будущему зависела от физического и символи­ческого существования незапятнанного главного героя, который мог бы обеспечить пережившим Холокост жертвам спасение, приведя их в землю обетованную. «Вьетнам» и «шестидесятые» ос­лабили мощь главного действующего лица этого прогрессивного нарратива. Результатом стало резкое уменьшение уверенности в том, что новый мировой порядок может быть выстроен вопреки насилию и принуждению; если сами Соединенные Штаты Америки совершают военные преступле­ния, какой шанс остается у современных обществ с демократическим строем хоть когда-нибудь бес­поворотно оставить массовое истребление людей в прошлом?

В результате этих фактических и символиче­ских событий современные представители исто­рических врагов нацизма утратили контроль над средствами производства символов. Власть изо­бражать себя как очищенного от скверны главного героя во всемирной борьбе со злом выскользнула из рук американского правительства и из рук па­триотических деятелей в целом как раз тогда, ког­да оформление изначальной травмы драмы сдви­нулось от прогресса к трагедии. Способность соз­давать и производить драму травмы, побуждать к соотнесению себя с ее персонажами и направлять ход катарсиса перешла и к другим народам, к антиправительственным группам и даже к исто-

рическим врагам еврейского народа. Архетипиче-ская драма травмы двадцатого столетия стала еще более обобщенной и более доступной, а критерии моральной ответственности в социальных отноше­ниях, когда-то тесно связанные с американским видением и интересами, стали определяться более беспристрастным, более уравнительным, более самокритичным, короче говоря, более универса­листским образом.

Возможно, самым явным и парадоксальным по­следствием утраты американским правительством контроля над средствами производства символов было то, что нравственность лидеров Америки во Второй мировой войне стала подвергаться сомне­нию таким образом, который проводил оскверняю­щие аналогии с нацизмом⁷⁹. Одним из источников «беспокойства» стало, например, оправдание сбро­са зажигательных бомб на Дрезден и Токио союзни­ками. Укрепляющаяся атмосфера релятивизма и пересмотра создала опасность разрушения процес­сов кодирования, придания смыслового веса и пре­вращения в нарратив, которые раньше обеспечива­ли очевидное обоснование этим давним событиям, что привели к огромным потерям среди граждан-

Один недавний пример такой оскверняющей ассоциации был приведен в рецензии «Нью-Йорк Тайме» на сильно разреклами­рованный показ по телевидению фильма под названием «Нюрн­берг».

«Вот в чем основная проблема "Нюрнберга", амбициозного, снятого с лучшими намерениями двухсерийного фильма Тэ-Эн-Тэ о процессе нацистских военных преступников: "самый хороший" персонаж в фильме - Герман Геринг. Благодаря бо­гатой актерской игре Брайана Кокса Геринг (инициатор созда­ния гестапо, второй человек в окружении Гитлера) предстает в лучшем виде. Он любезен, предан, отважен — и ему достаются лучшие реплики. "Судьями всегда будут победители, а обвиня­емыми — побежденные", — говорит он со знающим видом пре­сыщенного жизнью человека» (Julie Salamon, "Humanized, but Not Whitewashed, at Nuremberg," July 14, 2000: В 22).

ГЛАВА 2

ского населения. Сходным образом, символическое значение сброса атомных бомб на Хиросиму и Нага­саки подверглось основательному пересмотру, что привело в этом случае к намного более серьезным последствиям. Влиятельные группы представите­лей западной цивилизации перешли от понимания этих событий как этапов развертывания прогрес­сивного нарратива к осознанию того, что ядерные бомбардировки были огромными человеческими трагедиями. Молодые поколения американцев даже все больше и больше склонялись к тому, чтобы принять такой взгляд на события, который раньше продвигался исключительно одной Японией, дер­жавой в Оси фашизма, против которой предыдущие поколения вели войну. Интерпретация страданий, причиненных ядерными бомбардировками, отде­лилась от исторических ориентиров времени и ме­ста. При таком обобщении те самые события, кото­рые прежде выступали как наиболее яркие момен­ты прогрессивного нарратива, стали выстраиваться как не имеющие оправдания, как человеческие трагедии, как кровавая расправа с сотнями тысяч невинных и достойных сострадания человеческих существ - одним словом, как типические олицетво­рения «Холокоста»⁸⁰.

Возможно, самый острый пример того, что произошло после утраты Америкой контроля над историей Холокоста, это то, каким образом была оспорена искупительная роль страны в этих собы-

⁸⁰ В 1995 году Смитсоновский музей в Вашингтоне, округ Колум­бия, планировал устроить экспозицию в память победы союз­ников над Японией и успешного завершения Второй мировой войны. В планах было привлечь особое внимание к самолету, который сбросил атомную бомбу на Хиросиму. Возмущение, с которым публика встретила эти планы, постепенно привело к тому, что выставка так и не состоялась. См. Linenthal (1995).

ГЛАВА 2

тиях. Американское и британское правительства военного времени перестали изображаться как главные обвинители преступников-нацистов, как главные обвинители, которые являются главны­ми героями нарратива наряду с самими жертвами; вместо этого их стали обвинять в том, что они не­сут по крайней мере косвенную ответственность за то, что позволили нацистам выполнить свое же­стокое дело. Начиная с семидесятых годов возник устойчивый поток ревизионистских исторических исследований, где утверждалось, что антисеми­тизм Франклина Рузвельта и Уинстона Черчилля, равно как и американских и британских граждан, помешал им предпринять меры, чтобы остановить массовое уничтожение евреев; ведь они получили подтвержденные данные о планах немцев и их де­ятельности еще в июне 1942 года⁸¹.

Аналогия между союзниками и преступника­ми быстро была повсеместно принята в качестве исторического факта. 27 сентября 1979 года, ког­да Президентская комиссия по Холокосту опубли­ковала отчет, где рекомендовала создать Музей Холокоста в Америке, она упомянула в качестве одной из основных мотиваций этого предложе­ния то, что такое общественное заведение дало бы американскому народу возможность компенсиро­вать свое прежнее, «катастрофическое», безраз­личие к бедственному положению евреев (цит. по: Linenthal, 1995: 37). Когда музей со временем был построен, он увековечил перестановку прогрес-

Такие предположения встречаются, например, в: Laqueur (1980) и в: Dawidowicz (1982). Споры исследователей по этому поводу увенчались публикацией книги Дэвида С. Уаймана (The Abandonment of the Jews: America and the Holocaust (Wyman, 1984)).

ГЛАВА 2

сивного нарратива в самих экспозициях. Третий этаж музея заполнен чрезвычайно мрачными изо­бражениями лагерей смерти и соединен внутрен­ним переходом с башней, в комнатах которой вы­ставлены подлинные предметы из лагерей. Когда посетители подходят к переходу, посреди образ­ных репрезентаций зла они видят занимающий всю стену снимок Освенцима-Биркенау, сделан­ный разведкой военно-воздушных сил США 31 мая 1944 года. Текст, сопровождающий фотогра­фию, сообщает посетителям: «Два товарных со­става с венгерскими евреями прибыли в Биркенау в этот день; начинался процесс массового унич­тожения этих евреев в газовых камерах. Четыре крематория Биркенау видны в верхней части фо­тографии» (цит. по: Linenthal, 1995: 217). Рядом с фотографией во всю стену располагается то, что главный этнограф проекта музея Эдвард Линен-таль назвал «артефактным обвинением в амери­канском безразличии». Это письмо Джона Дж. Макклоя, заместителя военного министра, от 14 августа 1944 года. Согласно тексту письма, Мак-клой «отклонил просьбу Всемирного еврейского конгресса начать бомбардировку концентрацион­ного лагеря в Освенциме». Отказ объясняется не в контексте физической невозможности это сделать и не в терминах превратностей мировой войны, но как результат нравственной неполноценности. Посетителям сообщается, что военно-воздушные силы США «могли бы начать бомбардировку Ос­венцима еще в мае 1944 года», ведь американские бомбардировщики «ударили по Буне, заводу по производству синтетического каучука, использо­вавшему рабский труд, который был расположен

ГЛАВА 2

менее чем в пяти милях к востоку от Освенци­ма-Биркенау». Но, несмотря на наличие физи­ческой возможности, отмечается далее в тексте, лагерь смерти «остался нетронутым». Решитель­ное сравнение армий союзников с преступника­ми-нацистами выражено более чем ясно: «Хотя при бомбардировке Освенцима погибло бы много узников, она остановила бы работу газовых ка­мер и в конечном итоге спасла бы жизни гораздо большего числа людей» (цит. по: Linenthal, 1995: 217-8). Важно подчеркнуть, что такая уверенная реконструкция не есть факт реальной жизни, так же как им не является та система воззрения, кото­рая имела влияние раньше. В сущности, в рамках такой дисциплины, как история Америки, про­блема безразличия союзников остается предме­том острых дискуссий (цит. по: Linenthal, 1995: 219-24)⁸². Однако на каждом этапе конструиро­вания социального дискурса излагающие факты хроники событий должны быть помещены в сим­волически кодированные и нарративные рамки.

Со временем пересмотр прогрессивного нарра­тива, который под преступниками понимал ис­ключительно нацистов, привел к расширению круга виновных до других союзных держав и до стран, соблюдавших нейтралитет в конфликтах тех времен, что, возможно, имело даже более глу­бокие последствия. Шарль де Голль, покоряющий все сердца символ французского сопротивления

⁸² К несчастью, весьма полезные рассуждения Эдварда Линенталя подразумевают, что в этом случае, как и в других, существует разделение, возможно, предосудительное с позиций нравствен­ности, между несогласием по поводу эмпирических фактов и подходом к интерпретации. Я склонен полагать, что это две раз­ные площадки для опосредования культурной травмы, и у каж­дой из этих площадок есть собственная система обоснований.

ГЛАВА 2

немецкой оккупации, во время и после войны соз­дал нарратив, очистивший его народ путем описа­ния его сначала как жертвы, а затем как храбро­го борца с господством нацистов и «чужаками»-коллаборационистами в Виши⁸³. Однако к концу семидесятых годов и в восьмидесятых молодое по­коление французских и нефранцузских историков подвергло такое определение сомнению; прежнее правительство республики и даже некоторые из послевоенных социалистических правительств оказались серьезно осквернены, когда были доку­ментально подтверждены факты французского со­трудничества с антидемократическим, антисемит­ским режимом⁸⁴.

После такого перехода то, что народам, кото­рые сохраняли нейтралитет во время тогдашнего конфликта, придется отказаться от контроля над рассказыванием своих собственных историй по крайней мере в театре мнения западной цивилиза­ции, если не на собственной национальной сцене, казалось лишь вопросом времени. Австрия, на­пример, довольно долго изображала себя как бес­помощную жертву нацистской Германии. Однако когда Курт Вальдхайм поднялся до поста гене­рального секретаря Организации Объединенных

⁸³ См., в особенности, блестяще написанную и весьма склонную к мифологизации биографию, созданную Жаном Лакутюром (De Gaulle: The Rebel 1890-1944 (Lacouture, 1990)). После того как армии союзников, в основном британская и американская, позволили относительно небольшим остаткам французской ар­мии под началом де Голля первыми войти в Париж, в качестве символического жеста, де Голль театрально объявил на вечер­нем собрании, что Париж «поднялся, чтобы освободить себя», и что он «сумел сделать это собственными руками».

⁸⁴ В этом отношении глубокий выразительный эффект произвели фильм Марселя Офюльса «Скорбь и жалость» (Le chagrin et la pitie) и книга американского историка Роберта О. Пакстона (La France de Vichy). Для ознакомления с обзором этих произведе­ний см. Hartman ("The Voice of Vichy" (Hartman, 1996: 72-81)).

ГЛАВА 2

Наций, вскрылась его тайная связь с режимом Гитлера, и символический статус австрийского на­рода, связанный с личностью бывшего президен­та, в результате был публично осквернен⁸⁵. Менее чем десять лет спустя символическое положение Швейцарии подверглось похожему пересмотру. Маленькая республика гордилась своей давней традицией децентрализованной кантонной демо­кратии и доброжелательной, универсализирую­щей нейтральностью Красного Креста. В середине девяностых годов журналисты и историки предо­ставили документальные доказательства того, что правительство Швейцарии во время войны отмы­вало, в частности, «очищало» золото нацистов. В обмен на золото, похищенное с тел приговоренных к смерти и уже погибших евреев, швейцарские банкиры выдавали нацистским лидерам прием­лемую не меченую валюту, которую гораздо легче

⁸⁵ Приняли ли сами австрийцы - или швейцарцы, если на то по­шло (см. ниже) - такое свое новое положение в истории Холо-коста, не является предметом обсуждения в данном случае, и положительный ответ на этот вопрос явно вызывает сомнения в свете того, что недавно на всеобщих выборах большинство го­лосов получила Партия свободы, возглавляемая Йоргом Хайде-ром, который приобрел известность тем, что преуменьшал зло­деяния нацистов в отношении евреев. Тем не менее существует значительное число австрийцев, принявших символический переход от жертвы к преступнику. «Лос-Анджелес Тайме» не­давно сообщила об австрийском Gedenkdienst, или Программе службы памяти, финансируемой правительством, но органи­зованной частными лицами, в рамках которой молодые люди могут проходить альтернативную службу, выполняя работу волонтера в связанной с Холокостом организации где-либо в мире: «Стажеры бросают вызов традиционному представлению своей страны о ее военном положении жертвы — о том, что Ав­стрия просто пала жертвой нацистской агрессии. На самом деле тысячи австрийцев сотрудничали с нацистами и, вероятно, со-

. вершали военные преступления в отношении евреев.... "Я хочу сказать [людям], что я признаю это, — говорит Цотти, [волон­тер Gedenkdienst], - для меня это важно. Это моя страна. Это мои корни. Я хочу представить их в истинном свете"» (July 30, 2000: ЕЗ).

ГЛАВА 2

было использовать для финансирования военных действий.

Рассказ о том, как действующие лица прогрес­сивного нарратива нееврейского происхождения были дискредитированы развитием событий в «реальном мире», был бы неполным без упомина­ния о том, как правительство Израиля, представ­лявшее собой другое главное действующее лицо в прежней, стоящей на позиции прогресса, истории Холокоста, также оказалось под угрозой симво­лического пересмотра. Подъем палестинских ос­вободительных движений перевернул прогрессив­ный миф происхождения еврейского народа, по­скольку он означал, по крайней мере по мнению либерально настроенных групп, проведение знака равенства между обращением нацистов и евреев с находящимися в подчиненном положении этни­ческими и религиозными группами. Отстаивание своего положения в культуре, конечно же, не пре­кратилось без борьбы. Когда федеральный канцлер ФРГ Хельмут Шмидт говорил о правах палестин­цев, премьер-министр Израиля Менахем Бегин отвечал, что Шмидт, бывший офицером вермахта во время Второй мировой войны, «до последнего момента оставался верным Гитлеру», и настаивал на том, что Организация освобождения Палести­ны - это «неонацистская организация» (цит. по: Novick, 1994: 161). Эта символическая перестанов­ка в отношении вновь обобщенного и пересмотрен­ного символа Холокоста усугублялась еще и неслу­чайным соучастием Израиля в резне, последовав­шей за вторжением в Ливан, и документальными отчетами о пытках палестинцев и их периодиче­ской гибели в израильских тюрьмах.

ГЛАВА 2

Дата добавления: 2017-01-14