Вытеснение зла в современной социальной науке

Если принять во внимание эти философские и религиозные корни²⁰, едва ли удивительно, что,

²⁰ Фуко показался бы очевидным и в некоторых отношениях крайне важным исключением из данного правила, как уже упоминалось ранее. Фуко и постмодернистские археологи со­временности - его последователи - обнаружили, что производ­ство зла в форме подавления и осквернения другого находится в самом центре современной мысли и практики. Несмотря на это, Фуко в своей интерпретации не реконструировал «ценности зла» в том ключе, к которому я призываю в данной книге. Он скорее считал, что подавление и осквернение являются продук­тами «нормальных» процедур научного рационального знания и «нормализующего» социального контроля, их сопровождаю­щего. Иными словами, Фуко следовал традиции, более близкой к господствующей точке зрения, рассматривая зло как следую­щее в качестве незапланированного последствия из нормативно вдохновленной попытки институционализировать добро (как бы сильно ни уклонилась от курса эта попытка). В этом отноше­нии Фуко, возможно, рассуждал в духе Батая, но он не следовал позднедюркгеймианским истокам его мысли.

21-

ГЛАВА 4

как уже отмечалось ранее, современная социаль­ная наука воспринимает культуру как состоящую из ценностей, которые устанавливают достойные всяческого почтения общие (general) обязатель­ства, а нормы - как устанавливающие конкретные (specific) моральные обязательства стремиться к добру. Это справедливо и в отношении социологов, таких как Роберт Белла (1985) и Кристофер Лаш (1978), которые занимаются критикой культуры, и в отношении трудов, более близких к общепри­нятым точкам зрения. Хотя эти критики культу­ры занимаются изматывающими нападками на современные ценности, называя их вырождающи­мися, склонными к самолюбованию и жестокими, они воспринимают их как неверно направленные формулировки добра - глупые, оскорбительные и жалкие, но в то же время чрезвычайно прояс­няющие процесс того, как в самых опустившихся современных обществах формулируется «желае­мое».

Исходя из этого отождествления ценностей с добром, как специалисты в области социальных наук, придерживающиеся господствующего на­правления, так и критики культуры утвержда­ют, что разделяемая приверженность ценностям имеет положительное значение и благотворна для общества. Функционализм являет собой са­мый поразительный пример данной тенденции, а Толкотт Парсонс является классическим его представителем. По Парсонсу, интериоризация ценности приводит не только к социальному рав­новесию, но и к взаимному уважению, солидар­ности и сотрудничеству. Если общие ценности не интериоризируются, то социальная система не

ГЛАВА 4

регулируется ценностью, и вероятными резуль­татами такого положения дел являются социаль­ный конфликт, принуждение и даже насилие²¹. В этой социологической версии республиканской традиции Парсонс следует за Дюркгеймом ран­него и среднего периода, который полагал, что разделяемые ценности необходимы для солидар­ности и здоровья общества. Отсутствие привязан­ности к ценностям характеризует состояние, ко­торое Дюркгейм определял как эгоизм, и именно на основе этого стандарта он определял социаль­ную патологию. Дюркгейм подчеркивал роль об­разования, потому что он рассматривал его как основное средство привязать индивидуумов к ценностям. Поскольку простая привязанность к культуре ценится столь высоко, очевидно, что ни Дюркгейм, ни Парсонс не рассматривали всерьез теоретическую или эмпирическую возможность того, что зло может цениться с такой же силой и энергетикой, что и добро²².

²¹ Это, конечно же, стандартная критика «сверхсоциализиро-ванного понимания человека» Парсонса, но здесь она связана не с его функционализмом, а с гораздо более общим несоот­ветствием в трактовке природы культуры - эта проблема, как я предполагаю, объединяет Парсонса не только с его критика-ми-антифункционалистами, но и практически со всем спектром

; представителей социальной и политической мысли. Для озна­комления с утверждением о том, что Парсонса можно рассма-

' тривать в рамках республиканской традиции, см. Alexander (2001а).

^и См. Niklas Luhmann, "Durkheim on Morality and the Division of < Labor" in The Differentiation of Society (1982: 9-10). «Согласно Дюркгейму... мы не имеем дела с фактически нрав­ственными и фактически безнравственными действиями.... Вместо этого в рамках понятийного осмысления заранее реша­ется, что, по сути, есть только нравственность и солидарность, но в определенных печальных обстоятельствах у них может не быть возможности полностью реализоваться. Дюркгейм... вос­принимает отрицание просто как лишение, и в этом отношении его теория остается аристотелевской. Несмотря на все понима­ние испорченности и неполноты общества, Дюркгейм выражает утвердительное к нему отношение» (Luhmann, 1982: 9-10).

ГЛАВА 4

Так как в социологическом фольклоре функ-ционалистская теория «равновесия» так часто сталкивалась с более критической теорией «кон­фликта», стоит задаться вопросом, является ли в действительности функционализм Парсонса един­ственной виноватой стороной в этих столкновени­ях. Предложили ли теоретические альтернативы функционализму действительно другой подход к проблеме зла? Рассмотрим, например, то, как Карл Маркс теоретически осмыслял порочную суть капитализма. Он не указывал на социальные последствия дурных ценностей, а утверждал, что капитализм разрушил самую их возможность. Как он весьма красноречиво заявил в «Манифесте Коммунистической партии»: «Все сословное и за­стойное исчезает, все священное оскверняется». Структурное давление капитализма порождает от­чуждение и эгоизм; они, в свою очередь, вынужда­ют к инструментальному и стратегическому под­ходу к деятельности, который подавляет ценности и разрушает идеалы. Так как материализм разру­шает нормативность, исчезает возможность для совместного понимания, солидарности или общ­ности. Только после того, как социализм устранит разрушительные силы капиталистической конку­ренции и алчности, станет возможной привержен­ность ценностям и расцветет солидарность.

Представление о том, что не ценности зла, а отсутствие ценностей создает плохое общество, продолжает влиять на неомарксистов ранней Франкфуртской школы. Для Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно (например, 1972 [1947]) позд­ний капитализм устраняет подлинные ценности. Культура существует только как вид индустрии;

ГЛАВА 4

это совершенно случайный набор выразительных символов, подвергающихся постоянному мани­пулированию в соответствии с материалистиче­скими потребностями. Хотя поздняя теория эти­ки дискурса Юргена Хабермаса избегает такого рода механистичности и редукции, она все равно строится вокруг прагматического представления о том, что порождаемая в процессе коммуникации приверженность ценностям ведет к взаимному по­ниманию, терпимости и солидарности.

Апофеозом такого «критического» подхода к злу-как-отсутствию-ценности - злу как вытеснению культуры властью - является трактовка Холокоста, предложенная Зигмунтом Бауманом в его полу­чившей высокую оценку книге «Современность и Холокост» (1989). Он пишет о том, что учиненный нацистами геноцид был по большей части оставлен без внимания социальной теорией, и утверждает, что данный факт подразумевает тревожные выводы в отношении любой положительной оценки совре­менности. В этом отношении Бауман прав, но прав по неправильным причинам. Он приписывает со­циальное зло Холокоста не мотивированному куль­турному действию, а эффективности нацистской бюрократической машины убийства. В его объясне­нии нет указания на то, что этот геноцид был так­же вызван оценками зла, общими репрезентациями оскверненного другого, которые были в культурном отношении основополагающими для Германии и ее фольклорных и романтических традиций, и кон­кретной репрезентацией другого-еврея, которая изначально присутствовала не только в немецком, но и в христианском обществе. Но только если тща­тельно обдумать такое допущение, можно увидеть в

ГЛАВА 4

Холокосте преднамеренное действие, нечто жела­емое, а не просто навязанное, можно распознать в нем событие, которое действительно произросло из систематических тенденций в культуре современно­сти. Представляется важным как в нравственном, так и в эмпирическом отношении подчеркнуть вме­сте с Даниэлем Гольдхагеном (1996), что нацисты и их сторонники-немцы желали убивать евреев²³. Они очень старались сделать иудаизм символом зла, и в свою очередь уничтожали евреев, чтобы очистить­ся от этого зла. Акт убийства миллионов евреев и людей нееврейского происхождения во время Хо-локоста необходимо рассматривать как нечто це­нимое, как нечто желаемое. Это было злое событие, движимое не отсутствием ценностей - отсутствием, порожденным разрушительной колонизацией жиз­ненного мира экономическими и бюрократически­ми системами, - но наличием омерзительных цен­ностей. Эти оскверненные культурные репрезента­ции были такой же неотъемлемой частью целого, как и положительные идеализации, исключительно на которых эти репрезентации якобы и покоились.

Воздание должного злу

Нам необходимо разработать модель социаль­ного добра и зла, более сложную, более серьезную и более реалистичную, чем натуралистические или идеалистические модели. В символическом отношении зло не является остаточной категори-

²³ Для ознакомления с более ранним обсуждением в историче­ском исследовании, где показывается укорененность нацизма в «злых» ценностях, которых весьма твердо придерживались, см. George L. Mosse, The Crisis of German Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich (1964), весьма близко связанное с те­мой и гораздо более раннее историческое исследование.

ГЛАВА 4

ей, даже если те, кто категоризируется через по­нятие зла, относятся к маргинальной социальной группе. Зло, в вариациях от просто вульгарного и тошнотворного до по-настоящему омерзительного, глубинным образом подразумевается в символиче­ском формулировании и институциональном под­держании добра²⁴. По этим причинам институцио­нальная и культурная жизненная сила зла должна постоянно сдерживаться. Граница, отделяющая сакральное от профанного, должна проводиться и повторно проводиться снова и снова; эта демарка­ционная линия должна сохранять свою жизнеспо­собность, иначе все будет потеряно²⁵. Зло не только подвергается символизации когнитивным обра­зом, но и переживается живо и эмоционально -о чем я говорю практически в каждой главе этой книги. Посредством таких явлений, как сканда­лы, моральные паники, публичные наказания и войны, общества получают возможности вновь пе­режить и вновь вычленить в окончательной форме врагов добра²⁶. Изматывающие переживания ужа-

²⁴ Как предполагает это предложение, представленный здесь со­циологический взгляд не стремится выделять различные каче­ства зла, как это делают философы, например, когда проводят различие между банальностью зла и радикальным злом. С соци­ологической точки зрения, институциональные и символиче­ские структуры и процессы, имеющие отношение к установле­нию различных качеств зла, суть одни и те же. Каждый из них включает в себя установление и поддержание резкого различия между чистым и нечистым.

²⁵ Как пишет Алессандро Феррара, «критерий определения того, насколько радикальным является радикальное зло, возможно, должен находиться внутри нас, нравственного сообщества, а не вне нас, как если бы он был объективным. Следовательно, зло, возможно, лучше всего понимать как горизонт, который движется вместе с нами, а не как нечто, что над нами довлеет» (2001: 189).

²⁶ Для ознакомления с другими эмпирическими исследованиями таких событий, являющихся репрезентацией зла, их социоло­гической ценности и их последующего воздействия на общество см. Jacobs (2000), Smith (1996, 1991), Alexander (1987). Для оз-

ГЛАВА 4

са, резких перемен и страха создают возможности для очищения, которые поддерживают жизнь в том, что Платон называл «памятью правосудия». Только с помощью таких непосредственных пере­живаний - обеспечивающихся взаимодействием или символической коммуникацией - члены об­щества познают зло и научаются его бояться. Эмо­ционально-нравственный катарсис, который Ари­стотель описывал как основу трагического опыта и знания, также занимает центральное место в таких опытах познания зла и ощущения страха перед ним. Такое знание и страх запускают про­цесс разоблачения зла в других и признания нали­чия злых намерений у себя самого, а также риту­алы наказания и очищения в сообществах. В свою очередь, эти процессы и ритуалы вдыхают новую жизнь в сакральное, нравственное и доброе.

Иными словами, зло производится не просто для того, чтобы поддерживать господство и власть, как заявили бы Фуко и Маркс, но чтобы сохранять воз­можность выносить положительные оценки. Зло необходимо кодировать, превратить в нарратив и воплотить в каждой социальной сфере - в интим­ном кругу семьи, в мире науки, в религии, в эконо­мике, в правительстве, в первичных сообществах (primary communities). В каждой сфере и в каждом национальном обществе, которое рассматривается как единое целое, существуют хорошо разработан­ные нарративы о том, как зло развивается, и о том, где можно ожидать его появления, о решающих сражениях между злом и добром, и о том, как добро может вновь восторжествовать над злом.

накомления с обзором явления моральных паник см. Kenneth Thompson, Moral Panics (1997).

ГЛАВА 4

Такая точка зрения имеет очень важные по­следствия для нашего способа рассмотрения как культурных, так и институциональных процессов в современных обществах. В различных, незави­симых друг от друга очерках, составляющих дан­ную книгу, я рассматриваю культурный процесс в терминах «бинарных репрезентаций» ("binary representations"). Сейчас я бы хотел рассмотреть процесс институционализации зла в терминах «наказаний».

Наказание: социальный процесс и институты

Хотя очень важно понимать, что культурное измерение общества построено на основе зла в той же мере, что и на основе добра, это никоим образом не означает, что проблему социального зла мож­но понять просто посредством рассуждений (in discursive terms). Напротив, организации, власть и прямые столкновения лицом к лицу имеют ре­шающее значение для определения того, как и по отношению к кому применяются бинарные репре­зентации добра и зла. Хотя эти социальные про­цессы и институциональные силы не изобретают категории зла и добра - одна из основных моих мыслей как раз состоит в том, что они не реаги­руют исключительно на интерес, власть и потреб­ность, - они все же оказывают сильное влияние на то, как эти категории понимаются. Однако важнее всего то, что они определяют, какими будут «ре­альные» последствия зла для общества во времени и пространстве.

Социальные процессы и институциональные силы, которые конкретизируют и применяют ре-

ГЛАВА 4

презентации, касающиеся реальности зла, можно назвать «наказанием». В своей книге «О разделении общественного труда» (1933) Дюркгейм впервые предположил, что преступление «нормально» и не­обходимо, потому что только наказание позволяет обществу отделить стандартное поведение от такого, которое считается отклонением от нормы. В моей терминологии, я утверждаю, что наказание есть социальный посредник, с помощью которого прак­тики акторов, групп и институтов осмысленным и действенным образом соотносятся с категорией зла. Именно через наказание зло натурализируется. На­казание придает злу «существенность», приводит к тому, что зло кажется проистекающим из фактиче­ского поведения и фактических идентичностей, а не навязанным с помощью культуры и общества²⁷.

Наказание принимает как обыденные, так и бо­лее спонтанные формы. Бюрократические итера­ции зла называются «преступлениями». В терми­нах организаций, в каждой конкретной ситуации примеры преступных действий четко определены гражданским и уголовным правом, и примени­мость этого права к определенной ситуации твердо устанавливается судом и полицией. Оскверняю­щий контакт с гражданским правом ведет к де­нежным штрафам; нанесение ущерба своей репу­тации посредством контакта с уголовным правом

²⁷ Это не значит, что приписывание зла какому-либо действию и последующее наказание действующего лица не является оправ­данным либо в эмпирическом, либо в нравственном смысле. Мое утверждение заключается в том, что такие приписывания и на­казания являются условными с социологической точки зрения, то есть они не произрастают «естественным образом» из качеств действий как таковых. Установление зла и его наказание в той же степени обусловлены социальными и культурными про­цессами — контекстом, — в какой они обусловлены сущностью собственно действий, хотя последняя, очевидно, играет важную роль.

ГЛАВА 4

ведет к заключению под стражу, полной изоляции от общества и иногда даже к смерти.

Далекие от обыденности итерации зла понима­ются и оцениваются не столь широко. Они скорее связаны с процессами «заклеймения позором», чем с преступлениями²⁸. То, что Стэнли Коэн впервые обозначил как моральные паники, представляет собой текучие, быстро формирующиеся кристал­лизации понятия зла в отношении неожиданных событий, акторов и институтов. Например, принад­лежащие истории ведьмовские процессы и более современная охота на ведьм, направленная против коммунистов, стимулируются неожиданным пере­живанием слабости в пределах группы. В противо­положность этому, паники по поводу «волн пре­ступлений» развиваются в ответ на хаотическое и дезорганизовывающее появление новых, ранее считавшихся непорядочными социальных акторов в гражданском обществе²⁹. Какой бы ни была кон­кретная причина моральных паник и несмотря на их явно иррациональную сущность, они тем не ме­нее имеют очевидные последствия как в культур­ном, так и в социальном смысле. Сосредоточиваясь на новых источниках зла, паники проводят черес­чур резкую границу между осквернением общества и добром. Это культурное прояснение подготавли­вает почву для очистительного организационного

²⁸ Это представление восходит к обсуждению табу в антропологи­ческой литературе, например, в: Franz Steiner, Taboo (1956). У Ирвинга Гофмана (Stigma (1963)) приводится самое обобщаю­щее и убедительное исследование этого феномена в современной социальной науке.

²⁹ См. Stanley Cohen, Folk Devils and Moral Panics: The Creation of the Mods and Rockers (1972) и, в общем плане, Thompson (1997). Для ознакомления с понятием «границы в опасности» ("boundary danger") см. Kai Erikson, Wayward Puritans: A Study in the Sociology of Deviance (1966).

ГЛАВА 4

ответа, для процессов по делам преступников, для изгнания и для заключения под стражу.

Скандалы представляют собой менее эфемер­ную, но все же далекую от обыденности форму со­циального наказания. Скандалы суть публичные принижения отдельных лиц и групп за поведе­ние, которое считается оскверняющим для их по­ложения или должности. Чтобы поддерживалось различие между добром и злом, поведение отдель­ного лица или группы «проясняется» посредством его символизации как движения от чистоты к опасности. Благодаря религиозному наследию за­падного гражданского общества такое уклонение обычно выглядит как «отпадение от благодати», как личное прегрешение, как упущение, вызван­ное индивидуальной испорченностью и утратой личной ответственности. В дискурсе граждан­ского общества самый большой «грех» - это не­способность достичь и поддерживать собственную автономию и независимость³⁰. В контексте насто­ящего обсуждения скандал создается, потому что гражданское общество требует более или менее постоянных «возрождений» ("revivifications") со­циального зла. Эти ритуалы принижения варьи­руются от по видимости банальных (бульварные газеты, которые тем не менее требуется система­тически принимать во внимание с социологиче­ской точки зрения) до глубоко серьезных, граж-данско-религиозных событий, порождающих су­дорожный отклик во всей стране: дело Дрейфуса, которое чуть не подорвало Третью республику во Франции, и «Уотергейтское дело», которое опро-

³⁰ Эта идея была мне предложена Стивеном Дж. Шервудом в ходе личного общения.

ГЛАВА 4

кинуло режим Ричарда Никсона в Соединенных Штатах Америки, представляли собой попытки закрепить и наказать социальное зло на уровне системы. Повторю: скандалы, как и моральные паники, имеют не только культурные, но и глу­бокие институциональные последствия, и их от­голоски варьируются от лишения определенных лиц их должности или общественного положения до глубоких и систематических изменений в орга­низационной структуре и режиме.

В скандалах и моральных паниках нет ничего фиксированного или определенного. Культурные демаркационные линии необходимы, но не до­статочны для их появления. Будут ли то или иное лицо или та или иная группа наказаны, определя­ется исходом борьбы за культурную власть, борь­бы, которая зависит от неустойчивых коалиций и мобилизации ресурсов материального, а не только идеального свойства. Это справедливо не только в отношении создания паник и скандалов, но и в от­ношении их развязки. Паники и скандалы закан­чиваются тем, что очистительные ритуалы прово­дят новую резкую границу между злом и добром, переход к которой становится возможен вслед­ствие акта наказания.

Дата добавления: 2017-01-14