Социологические описания техники как не смысловой реальности

МАШИНА

ИНФОРМАЦИОННАЯ

ПРОФАННАЯ

САКРАЛЬНАЯ И

Самое старое предубеждение, которого соци­альная теория придерживается в отношении со­временной жизни, это мысль о том, что она лише­на каких бы то ни было предубеждений. Совре­менность делает людей рациональными, потому что она научна, а поскольку она столь научна, институты и процессы современного общества стали «чисто технологическими». Эта почтен­ная история может быть грустной или веселой, но она всегда антикультурна, так как подчерки­вает крайний материализм современного мира. Но это именно такая история. Современный мир и вправду технологичен, но техника едва ли су­ществует исключительно в материальной форме. Она являет собой религию и антирелигию, наше­го бога и нашего дьявола, возвышенное и прокля­тое. Техника укоренена в глубочайших ресурсах и безднах нашего воображения. Мы можем проник­нуть в эти глубины только с помощью инструмен­тов культурсоциологии, которые мы развиваем в этой книге.

Постепенное проникновение компьютера в поры современной жизни усугубило то, что Макс Вебер называл рационализацией мира. Компью­тер превращает любое послание, независимо от его смысла, метафизической глубины или эмоцио-

ГЛАВА 7

нального обаяния, в последовательность числовых битов и байтов. Эти последовательности соединя­ются с другими последовательностями посред­ством электрических импульсов. Далее эти им­пульсы вновь преобразуются в средства общения, используемые в человеческой жизни.

Можно ли привести лучший пример подчине­ния мирской деятельности безличному рациональ­ному контролю? Можно ли привести более убеди­тельную иллюстрацию расколдовывания мира, к которому, как предупреждал Вебер, это приведет? От ответа на этот знаменательный вопрос зависит многое, ведь дискурс в отношении смысла продви­нутых технологий проводит одну из основных иде­ологических разделительных линий нашей эпо­хи. Если ответ утвердительный, то мы не только заперты внутри веберовской железной клетки, но и связаны законами обмена, которые, как утверж­дал Карл Маркс, постепенно превратят все челове­ческое в товарную форму.

Вопрос о рационализации мира влечет за собой теоретические, а не только экзистенциальные во­просы. Может ли на самом деле существовать мир чисто технической рациональности? Хотя данный вопрос может быть идеологически убедительным для критиков современного мира, я утверждаю, что теория, лежащая в основе такого предположе­ния, неверна. Поскольку и человеческая деятель­ность, и ее окружения неустранимо пронизаны не­рациональным, чисто технически рациональный мир невозможен. Разумеется, растущая огромная важность цифровых вычислительных машин есть эмпирический факт. Однако этот факт еще пред­стоит истолковать и объяснить.

ГЛАВА 7

Техника, если ее рассматривать в социальном отношении, то есть в ее экономической и научной формах, суть нечто осязаемое, допускающее на­блюдение, взаимодействие и расчет объективно рациональным образом. Однако с аналитической точки зрения техника также представляет собой часть культурного порядка. Это знак, одновре­менно и означающее, и означаемое, от которого акторы не могут полностью отделить свое субъ­ективное умонастроение. Специалисты в области социальных наук обычно не рассматривают тех­нику таким более субъективным образом. В сущ­ности, они, как правило, вообще не рассматрива­ют ее как культурный объект. Техника выступает главным образом как материальная переменная, не как объект с сакральным статусом, а как самое обыденное из обыденного, не как знак, а как анти­знак, как сущность современности, разрушившей самую возможность собственно культурного пони­мания.

В эпоху постмодерна Маркс приобрел печаль­ную известность благодаря своему громогласному восхвалению техники как воплощения научной рациональности в «Манифесте Коммунистиче­ской партии». Маркс полагал, что современная промышленная техника, как предвестник про­гресса, разрушает преграды первобытного и ма­гического мышления. Маркс предсказывал, что, лишившись своей капиталистической оболочки, продвинутые технологии станут движущей силой промышленного коммунизма, который он опре-

ГЛАВА 7

делял как управление вещами, а не людьми¹. Не­смотря на то, что Маркс отводит технике основную роль, он не считает ее формой знания, пусть даже самого рационального рода. Это материальная пе­ременная, «производственная сила» (Marx, 1962). Как часть базиса техника представляет собой не­что, с чем акторы соотносят себя механистически. Технологии появляются, потому что законы ка­питалистической экономики заставляют владель­цев фабрик снижать издержки. Последствия этого инкорпорирования столь же объективны. По мере того как техника заменяет человеческий труд, органический состав капитала меняется и норма прибыли падает; эта падающая норма прибыли не позволяет включиться смягчающим факторам и приводит к краху капиталистической системы.

Хотя неомарксизм и пересмотрел то опреде­ляющее отношение, которое Маркс видит между экономикой и технологиями, он продолжает при­держиваться взглядов Маркса на технику как на исключительно материальный факт. Например, в труде Дитриха Рюшмейера об отношении между властью и разделением труда ни общие символиче­ские схемы, ни внутренняя траектория рациональ­ного знания не понимаются как нечто влияющее на технологический рост. «Именно неотвратимость соединения интереса и власти, - пишет Рюшмей-ер (1986: 117-8), - влияет даже на фундаменталь­ные исследования и определяет перевод знания в новые продукты и в новые способы производства». Можно было бы ожидать, что современный функ-

Согласно великолепной формулировке Юргена Хабермаса (1968а: 58), «Маркс приравнивает практическую сообразитель­ность политической общественности к успешному техническо­му контролю».

ГЛАВА 7

ционализм, представляющий собой политическую и теоретическую противоположность марксизму, станет рассматривать технику совершенно иначе, но это верно лишь отчасти. Разумеется, Толкотт Парсонс (1967) критиковал Маркса за то, что тот поместил технику в базис; функционалисты осоз­навали, что техника занимает скорее срединную позицию в социальной системе. Тем не менее они никогда не считали технику чем-то большим, чем продуктом рационального знания, и часто тракто­вали порождающие ее причины и ее конкретные следствия с материалистической позиции.

В книге «Наука, техника и общество в Англии семнадцатого столетия» (Science, Technology, and Society in Seventeenth-Century England) Роберт Мертон все же подчеркивает то, как пуританская культура стимулировала научные изобретения. Однако в контексте этого способствующего по­явлению изобретений климата непосредственная причина развития технологий - это экономиче­ская выгода. «Отношение между проблемой, вы­званной экономическим развитием, и техниче­ским дерзновением ясно и определенно», - заяв­ляет Мертон (1970: 144); при этом высказывается мысль о том, что «значимость с точки зрения тех­ники часто определенно привязана к экономиче­ским оценкам». Именно «бурное экономическое развитие» того периода привело к появлению по­лезных изобретений, потому что оно «представ­ляло к решению самые настоятельные проблемы» (146). В более позднем исследовании промышлен­ного переворота Нейла Смелзера (1959) предлага­ется точно такой же взгляд. Методистские ценно­сти составляют фоновый вклад в технические но-

ГЛАВА 7

вовведения, но они не принимают участия в созда­нии собственно технологий или их результатов. К нововведениям побуждают существующие задачи, а не культура, и непосредственной их причиной является экономический спрос. Результаты техно­логий также конкретны и материальны. Устраняя напряжение на уровне социальной системы, инно­вации позволяют коллективному поведению поки­нуть уровень обобщенного поведения (generalized behavior) - исполнения желаний, фантазии, уто­пических устремлений - и вернуться к более при­земленным (mundane) и рациональным установ­кам повседневности (Smelser, 1959: 21-50).

Сам Парсонс уделял больше внимания субъек­тивной среде техники. Признавая, что она пред­ставляет собой «продукт производственных про­цессов», он все же настаивает (1960: 135) на том, что в конечном итоге техника зависит от культур­ных ресурсов. Тем не менее он характерным обра­зом уводит обсуждение техники от экономических вопросов к вниманию к происхождению «полезно­го знания» ("usable knowledge"). Парсонс описы­вает это знание как «порождение двух процессов, которые, несмотря на то, что экономические фак­торы играют свою роль, суть процессы явно в ос­новном неэкономического характера, а именно на­учное исследование и образование» (135). Иными словами, хотя Парсонс признает, что техника в са­мом важном смысле является продуктом субъек­тивного знания, а не материальной силы, призна­ние этого факта приводит его не к анализу процес­сов символизации, а к изучению процессов инсти-туционализации, а именно научного исследования и образования. Исследуя эти процессы в «Аме-

ГЛАВА 7

ГЛАВА 7

риканском университете» (American University) (1973), Парсонс и Джеральд Платт рассматривают вклад культуры - «ценность рациональности» -как данность и уделяют основное внимание тому, как эта ценность институционализируется в соци­альной системе.

«Критическая теория» Франкфуртской шко­лы, опирающаяся на идею рационализации Ве-бера, отличается от классической марксистской теории вниманием к отношению между техникой и сознанием. Но если Вебер (например, 1946Ь) рас­сматривал машину как воплощение дисциплины, расчета и рациональной организации, то теорети­ки Франкфуртской школы меняют местами при­чину и следствие, заявляя, что это техника создает рационализированную культуру посредством сво­ей грубой физической и экономической силы. «Но если проследить тот путь, которым идет развитие трудового процесса от ремесла через... мануфакту­ру к машинной индустрии, - пишет Лукач (1971: 88), самый значительный предшественник шко­лы, - то становится очевидной постоянно усугу­бляющаяся рационализация, [в то время как] тру­довой процесс во все большей мере разлагается на абстрактно рациональные частичные операции»². Такая побуждаемая техникой рационализация по­степенно распространяется на все социальные сфе­ры и приводит к объективации общества и «ове­ществленному сознанию» (93)³. Лукач настаивает на том, что его интересует «тот принцип, который становится здесь значимым» (88. Курсив автора.)⁴,

² Перевод С. Земляного.

³ Перевод С. Земляного.

⁴ Перевод С. Земляного.

но принцип заключается в том, что техника пони­мается как материальная сила.

Такое движение в сторону стержневой идеоло­гической роли техники без отказа от ее материа­листического осмысления или ее экономических причин достигает высшей точки в поздних трудах Герберта Маркузе. Чтобы объяснить основания «одномерного общества», Маркузе, по сути, боль­ше сосредоточивается на производстве техноло­гий как таковом, чем на его капиталистической форме. Маркузе тоже полностью принимает как данность тот факт, что техника представляет со­бой чисто инструментальное, рациональное явле­ние. Ее «всеохватная рациональность», пишет он (1963: xiii), «продвигает эффективность и рост». И снова проблема состоит в том, что данный «техни­ческий прогресс охватил всю систему господства и координирования» (xii)⁵. Когда происходит такое, прогресс институционализирует в обществе ис­ключительно формальную и отвлеченную норму рациональности. Эта техническая «культура» по­давляет всякую способность воображать социаль­ные альтернативы. Как заявляет Маркузе (xvi), «технологическая рациональность становится по­литической рациональностью»⁸.

Новые классовые и постиндустриальные тео­рии придают «критической теории» большее бо­гатство оттенков и искушенность, но не преодо­левают ее рокового антикультурного недостатка. Алвин Гоулднер заявляет, что ученые, инженеры и правительственные чиновники, осуществля­ющие экономическое планирование, обладают

⁵ Перевод А. Юдина.

⁶ Перевод А. Юдина.

ГЛАВА 7

рациональным мировоззрением вследствие тех­нической сущности своей работы. Технократиче­ская компетентность зависит от наличия высше­го образования, а распространение высшего об­разования в конечном итоге зависит от производ­ства, движимого технологиями. В сущности, Го-улднер не имеет ничего против технократической компетентности самой по себе; он считает ее об­разцом универсализма, критического отношения и рациональности. Когда он ругает фальшивую совестливость технократов, он делает это, потому что технократы распространяют эту рациональ­ность за пределы сферы своей технической ком­петенции: «Согласно новой идеологии, проблемы общества можно решить на основе технологий, при помощи обретенной в процессе образования технической компетентности» (1979: 24. Курсив мой. - Дж. А.). Новый класс, притворившись, что он понимает общество в целом, может покрыть налетом рациональности все общество целиком. Гоулднер также, разумеется, подчеркивает, что самое распространение технической рациональ­ности может породить новый вид классовой борь­бы и таким образом невольно стать «рациональ­ным» ресурсом социальных изменений. Но это просто старое противоречие между технологиче­скими силами и социальными производственны­ми отношениями в постиндустриальном обличье. Когда Иван Селеньи и Билл Мартин (1987) кри­тикуют теорию Гоулднера как излишне экономи­ческую, они задевают ее теоретическую сердце­вину.

Консервативные теоретики проводят похожие теоретические различия, но приходят к другим

ГЛАВА 7

идеологическим выводам. Дэниэл Белл (1976) в своей постиндустриальной теории также подчер­кивает усиливающуюся рациональность культуры в современных обществах, культурную закономер­ность, которую он тоже напрямую связывает с тех­нологическими и производственными требовани­ями. Чтобы производить и поддерживать продви­нутые технологии, которые лежат в основе пост­индустриальных экономических и политических институтов, основное место в современной жизни должны занимать научные ценности и научное об­разование. Следовательно, в политической и эко­номической сферах современных обществ здравая, рациональная и инструментальная культура стала правилом. Белл (1976) полагает, что иррациональ­ные, постмодернистские ценности, которые созда­ют культурные противоречия в капиталистическом обществе, развиваются только как ответ на эту тех­нологическую сферу. Здесь старое противоречие между (технологическими) силами и отношениями предстает в новом облике. Поскольку Жак Эллюль, еще один, более консервативный, теоретик, за­нимавшийся «техническим обществом», создавал свои труды до начала шестидесятых годов, он счи­тает социальные последствия техники в большей степени инструментальными и рациональными, чем Белл. Техника, движимая «поиском большей эффективности» (Ellul, 1964: 19), «проясняет, упо­рядочивает и рационализирует» (5). Она существу­ет «в области отвлеченного» (5) и не имеет отноше­ния к культурным ценностям или к реальным по­требностям человеческой жизни.

Будет уместно завершить данный раздел упоми­нанием о Юргене Хабермасе, ведь различие между

Дата добавления: 2017-01-14