Орудийный барьер

То, что способность к утилитарному использованию предме­тов - весьма непростая в культурном отношении деятельность, хорошо видно на примере развития ребенка. Любой ребенок про­ходит весьма и весьма длительный период, в течение которого он активно манипулирует с различными предметами окружающего его культурного мира, но манипулирует ими весьма странным на взгляд взрослых образом - в абсолютном несоответствии с внут­ренней логикой этих предметов, в абсолютном несоответствии с тем, для чего эти предметы предназначены. Он ломает эти пред­меты, грызет, обсасывает, облизывает, трясет, бросает с размаху на пол и совершает массу иных - нелепых и бессмысленных на взгляд взрослых - операций. Правда, при этом он оставляет на них своеобразные неосознанные метки, которые становятся в даль­нейшем важной основой ориентировки в мире культурных сим­волов - своего рода авторской точкой отсчета для освоения раз­личных культурных шифров. И есть все основания полагать, что, если бы у ребенка не было этапа доутилитарного манипулирова­ния предметами, он бы не сумел в конце концов освоить их ути­литарное измерение.

Так или иначе, но проходит немало времени, прежде чем этот ребенок становится готов к освоению внутренней (и, в том числе, утилитарной) логики предметов - той логики, которая зашифро­вана в них культурой. И это дает основания думать, что утили­тарный подход к предмету, предполагающий возможность раци­онально-полезного использования последнего отнюдь не являет­ся наиболее простым культурным подходом. Прежде чем ребенок научается обращаться с предметом как с утилитарным, он прохо­дит длинную культурную дистанцию, когда осваивает этот пред-

мет как знаково-символический, нагружая его своими собствен­ными, личными смыслами и переживая его как интимно-знако­вую реальность.

Впрочем, ситуация годовалого ребенка, приступающего к ос­воению предметной утилитарности, относительно проста: окру­жающие его взрослые постоянно предлагают ему устойчивые схе­мы или модели действий с теми или иными предметами, предла­гают некие образцы и стереотипы поведения в мире предметов, насыщенных культурной семантикой, и ребенку остается всего лишь освоить и воспроизвести эти образцы культурных действий в виде своего рода предметного ритуала. И потому на первых порах ребенок осваивает и воспроизводит то или иное предметное действие не потому, что ему понятен его утилитарный смысл, а просто потому, что такова священная ритуальная схема, подсмот­ренная им в мире взрослых. Скажем, ритуал обращения с ложкой: ребенок на первых порах пользуется ложкой не потому, что ему понятен ее утилитарный смысл, а потому, что такова ритуальная схема действий. И уж во всяком случае ему не приходится само­му изобретать утилитарное назначение ложки, равно как и пред­метную схему действий с нею, - оно предъявлено ему в действиях взрослых как совокупность устойчивых культурных схем, кото­рые просто воспроизводятся ребенком как норма своей собствен­ной деятельности. Скажем, если ребенок берет в руки молоток и начинает им стучать по гвоздю, он тем самым ничего не изобре­тает, а просто воспроизводит схему действий, подсмотренную во взрослом мире.

И этим принципиально отличается ситуация человека, рожда­ющегося в мир, уже насыщенный культурными схемами и образ­цами, от ситуации культурного первопроходца. Можно себе пред­ставить, насколько сложно положение того древнейшего челове­ка, которому еще только предстоит задача изобретения базовых культурных образцов: ведь у него нет спасительного мира взрос­лых, демонстрирующих ему варианты культурных способов дей­ствий с теми или иными предметами. А, значит, сама задача со­здания тех или иных орудий труда, т.е. инструментов, предна­значенных для какого-то практического использования, выгля­дит головоломно сложной.

В этом и состоит самое трудное: начать оббивать камни с пред­положением их дальнейшего орудийного использования. Не про­сто сделать случайный скол-метку, а сделать скол, опосредован­ный неким рациональным планом дальнейшего использования полученной поверхности. Уже в момент обработки камня у чело­века должен присутствовать образ дальнейших с ним действий, и совершая даже один-единственный скол, предчеловек должен иметь в виду ту деятельность, в которой будет принимать участие обработанный им камень, должен удерживать в голове некий второй план своего обрабатывающего действия, должен моделиро­вать будущее. Но как можно моделировать будущее, если ты не имеешь никаких предварительных образцов действий, и все об-

разцы действий нужно изобретать здесь и теперь? Совершенно очевидно, что такого рода интеллектуальное моделирование вы­глядит совершенно нереальным для существа, еще не прошедше­го самой элементарной школы культуры. А это значит, что ис­ходной точкой культуры никак не может являться деятельность по изготовлению орудий труда, но должен являться некий прин­ципиально более простой и одновременно более сущностный куль­турный акт.

Не случайно деятельность по изготовлению орудий труда пред­ставляет непреодолимый барьер даже для самых высокоразви­тых животных. И это связано с тем, что даже самое простое - с точки зрения технологии его изготовления - орудие труда являет­ся сверхсложным образованием с точки зрения той УМСТВЕН­НОЙ СХЕМЫ, которая лежит в его основании. Казалось бы, чего проще: взять гальку и отбить от нее несколько кусков с по­мощью другого камня, чтобы получившийся осколок использо­вать с той или иной целью? С точки зрения физических усилий -пожалуй, да, это действительно не слишком сложно. Но почему в таком случае ни одна обезьяна даже в процессе дрессировки не может такой процедуре научиться? Да потому, что на самом деле это ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО сверхсложная операция.

Во-первых, эта операция предполагает постоянное удержание в голове долговременной цели: "А зачем я это делаю?". Иначе говоря, наряду с ситуативным действием по откалыванию куска камня постоянно должно присутствовать в качестве второго плана некое гипотетическое действие, в рамках которого этот обрабо­танный камень будет использован. Поэтому создатель орудия труда должен прогнозировать те действия, которые будут совершаться с помощью этого орудия, а это значит, что в основании даже самых простых орудий труда должна лежать некая мысленная модель, которая сама может быть лишь результатом некоего куль­турного развития, но никак не может ему предшествовать. И со­вершенно очевидно, что такое одновременное удержание в голове двух планов является сверхсложным в интеллектуальном отно­шении.

Во-вторых, производящий орудие труда предчеловек вынуж­ден даже при осуществлении одного-единственного скола решать головоломную задачу выбора из бесконечнофакторной ситуации: как бить? с какой силой и под каким углом наносить удар? как удерживать камень при нанесении удара? по какому краю камня наносить удар, чтобы получить желаемый результат? Ведь ника­ких образцов, на которые можно было бы ориентироваться, нет; он - первопроходец, и какова должна быть последовательность его действий, чтобы получить, допустим, острый скол, он прин­ципиально не знает: это еще только требуется изобрести.

Ну и, наконец, в-третьих, наш предчеловек должен уже на первых порах достаточно тонко управлять мелкой моторикой своей руки, чтобы осуществить эту целевую операцию и при том не причинить себе увечье. Нетрудно догадаться, что такая тонкая

моторика предполагает некую предварительную "школу", некую, так сказать, предварительную - и притом достаточно обширную -практику обработки камня, в течение которой пока еще не ста­вится целевых орудийных задач, но уже тренируется эта тонкая моторика и тонкая координация рук.

У маленьких детей такого рода предварительная тренировка тонкой моторики и координации рук осуществляется в принци­пиально игровой форме, когда ребенок не ставит перед собой никаких целевых орудийных задач, а осуществляет некие взрос­лые действия понарошку. Прежде чем начать пользоваться теми или иными культурными предметами и заложенными в них куль­турными схемами в целях решения каких-то практических задач, маленькие дети долгое время как бы тренируют моторику своих рук, воспроизводя схемы взрослого действия в игре - в форме своего рода обрядово-ритуального действия. Детская манипулятивная игра с предметами - это процесс, в котором действия не подчинены жесткой логике цели; оттого-то игра и оказывается своеобразной тренировочной реальностью по формированию та­кого уровня моторики рук, без которого пользование предметами в соответствии с их культурными схемами и одновременно для достижения каких-то практических результатов оказывается невозможно. Вначале ребенок осваивает чистую культурную схе­му ритуальным образом и лишь значительно позднее оказывает­ся способен при помощи этой культурной схемы создавать нечто результативное.

Скажем, если бы ребенок в возрасте от двух до пяти попытал­ся использовать культурную схему молотка в целях решения некоей задачи, предполагающей получение практического резуль­тата (допустим, попытался бы использовать молоток для скола­чивания двух брусков настоящими гвоздями), у него бы не толь­ко ничего не вышло, но он, скорее всего, причинил бы себе трав­му. И это при том, что он с бесконечным удовольствием готов колотить игрушечным молотком по игрушечному гвоздю, удовлет­воряясь при этом не реальным, а воображаемым результатом. Понятно, что двухлетка или трехлетка стучит игрушечным мо­лотком по игрушечному гвоздю вовсе не потому, что он пытается этот гвоздь забить, а просто потому, что он воспроизводит некую схему действий, подсмотренную у взрослых. Но, тем самым, он, между прочим, тренирует моторику своих пальцев, моторику своих рук. И, очевидно, что ему требуется достаточно длительный пе­риод игры с моделями орудий, достаточно длительный период действий понарошку, прежде чем он окажется способен к той тонкой координации движений, которая позволит ему в конце концов осуществить настоящее действие с молотком. Это настоя­щее действие будет представлять из себя уже не просто воспроиз­ведение некоей культурной схемы, но и реальное изготовление некоего продукта - скажем, в виде забитого гвоздя.

В еще большей степени сказанное относится к изготовлению какого-то реального орудия труда, сколь бы ни казалось это ору-

дне труда простым: немыслимо, чтобы некий архантроп, не воору­женный минимумом культурного опыта и не имеющий ни малей­шего опыта обращения с камнем мог бы совершить искусственный скол с целью орудийного использования полученного обломка. Вероятнее всего предположить, что у ранних архантропов должен был существовать некий аналог такого рода игровых действий в отношении камня, прежде чем их руки оказались готовы к реше­нию задач по целевой обработке камня. А если исходить из допу­щения, что самые первые обработанные камни - уже орудия, то это означает не больше, не меньше, что они уже созданы рукой с до­статочно тонко координированной моторикой. Ведь целевое дейст­вие требует неизмеримо более тонкой координации движений и гораздо более тонкой моторики, нежели действие нецелевое.

Впрочем, не только изготовление орудий, но даже орудийно-утилитарное использование любого природного камня или кост­ного осколка в целях получения того или иного результата требу­ет от человека определенной культурной возделанности и опре­деленного уровня развития интеллекта. Ведь проблема любого, даже самого элементарного орудийного использования камня за­ключается, например, в том, чтобы выбрать ту его сторону, ко­торая может быть использована в качестве рабочего края. Но мо­жет ли такой выбор может осуществить человек со взглядом, не возделанным некоей культурной практикой? Ведь речь идет не о том, чтобы просто схватить камень и бросить его во врага, а в том, чтобы найти, выбрать ту грань каменного обломка, которая могла бы выполнить некую орудийную функцию.

Конечно, когда взгляд человека уже возделан культурой, ему не составляет труда увидеть принципиальную неравновесность различных краев каменного обломка, и выбрать тот край, кото­рый представляется наиболее подходящим для решения той или иной задачи. Использование произвольного обломка камня ока­зывается достаточно простой задачей для человека культуры. Но для существа, не имеющего за плечами культурной истории, это невозможная задача, поскольку предполагает выбор из практи­чески бесконечного количества вариантов. Не случайно высшие приматы, демонстрирующие принципиальную способность к ору­дийному использованию палки, пасуют перед каменным обломком - ведь абсолютно непонятно, с какой стороны за него взяться. Чтобы научиться пользоваться каменным обломком в качестве орудия, человек должен сначала научиться культурно-дифферен­цированному восприятию граней этого осколка, и у него должны появиться веские основания для предпочтения одной стороны, одной грани другой. Иначе говоря, чтобы использовать камен­ный обломок, нужно иметь некую априорную культурную раз­мерность. В онтогенезе ребенка такого рода априорная культур­ная размерность есть - она задана миром взрослой культуры. Но откуда ей взяться тогда, когда каменная индустрия только еще должна появиться на свет, и когда никакой предварительной куль­туры в принципе не существует?

Итак, утилитарность - это совсем не просто. Ни использо­вать, ни, тем более, создавать орудия труда, даже если это са­мые элементарные орудия труда, невозможно, не будучи куль­турно возделанным. Следовательно, орудийность не может быть точкой начала, а, тем более, предпосылкой культуры. Любая, даже самая элементарная орудийность может возникнуть толь­ко на основе некоей уже существующей культуры. Простейшая, казалось бы, операция - однократный скол камня - оказывается на поверку сверхсложной операцией, требующей недюжинного развития и интеллекта, и физиологии высшей нервной деятель­ности, и способности к тонкой координации движений. А отсю­да следует, что способность к изготовлению орудий труда никак не может возникнуть на самой заре антропогенеза, а может воз­никнуть лишь в результате достаточно долгой антропологичес­кой эволюции под воздействием каких-то иных культурных факторов. Сознательная, целенаправленная деятельность по изготовлению орудий труда - это сверхсложный барьер, кото­рый принципиально не мог быть взят существом с уровнем раз­вития хабилиса.

Между прочим, одним из радикальных условий преодоления этого барьера стало то, что созданный хабилисом феномен эле­ментарной культуры (культуры, еще раз подчеркну, принципи­ально не орудийной) сам оказался мощным эволюционным фак­тором, и уже под воздействием этого фактора произошла мощная антропогенетическая революция, приведшая к появлению совер­шенно новых биологических видов: Homo erectus, Homo neander-talisis и Homo sapiens. Причем уже на этапе Homo erectus скачок был настолько существенен, что впору говорить о своего рода церебральной революции, произошедшей чуть более миллиона лет тому назад и приведшей к появлению на авансцене антропо­генеза существа с объемом мозга от 900 до 1250 куб.см. Создан­ная хабилисом культура каменного производства оказалась мощ­ным фактором антропогенеза, в результате чего на эволюцион­ной лестнице появляется биологический вид со значительно более сложной организацией мозга и, следовательно, с качественно новыми интеллектуальными возможностями. Именно этот пря­мой наследник хабилиса и становится, судя по всему, первоот­крывателем нового типа каменного производства - сознательного производства орудий труда. Но, чтобы этот скачок произошел, потребовалось более миллиона лет существования хабилисов и созданной ими каменной индустрии.

Дата добавления: 2014-11-29