Память в камне

Это чрезвычайно важно, чтобы ситуация, в которой происхо­дит первичный галечный скол, была не просто внешней, но внут­ренней, связанной с каким-то предельным стрессовым (либо пози­тивным, либо негативным) напряжением - только в этом случае содержание, скрывающееся за случайным сколом, станет содер­жанием воистину сверхзначимым, и будет не просто естественным образом всплывать при взгляде на соответствующий скол, но и будет (впоследствии) специально храниться в виде соответствую­щего, случайно сколотого камня, а так же специальным (праритуальным) образом вызываться к жизни. Только в том случае, если камень со сколом окажется ценным и даже сверхценным, у праче­ловека может в конце концов возникнуть потребность в его специ­альном хранении и в особом (пракультовым) к нему отношении. А ведь только в том случае, когда сколотый камень становится пред­метом хранения и трансляции из поколения в поколение, можно говорить о его собственно культурном измерении.

Понятно, что на этом этапе речь может идти не об утилитар­ной, а исключительно о мифологической, знаковой ценности ско­лотого камня - о ценности тех переживаний, которые ассоцииру­ются с данным сколотым камнем. И сколотый камень становит­ся, соответственно, значим именно потому, что он оказывается способен вызвать к жизни эти переживания.

Итак, все начинается со случайно расколотого галечного камня в контексте той или иной экзистенциально значимой ситуации. Выше была предложена гипотеза о переживаниях в связи с фрустрационными напряжениями в условиях несовпадения сексуаль­ных стратегий мужских и женских особей, однако вполне веро­ятна и иная этиология экзистенциально значимых переживаний, "запечатлеваемых" в расколе каменной гальки. Важно, чтобы в принципе состоялся фрустрационный выплеск энергии, и чтобы этот фрустрационный выплеск энергии оказался направлен. на камень с гладкой галечной поверхностью. При этом расколотый камень вовсе не является сознательной меткой, а представляет собой всего лишь следствие выхода той или иной формы крайне­го эмоционального напряжения: производимый скол не пресле­дует ровным счетом никаких сознательных целей. Первоначаль­ные сколы делались вовсе не затем, чтобы сознательно сохра­нить некий образ переживания, но просто освобожденная кисть прямоходящих антропоидов позволяла совершать такого рода действия по раскалыванию камней - действия, абсолютно незна­комые их предшественникам, - и вопрос заключался лишь в том, какие жизненные ситуации могли провоцировать этих антропои­дов на такого рода действия.

Впрочем, эмоциональная этиология первичных каменных рас­колов - являлись ли они сублимированным выходом подавленной сексуальности или же имели иной энергетический источник - не так уж важна. Тем более, что сам по себе расколотый камень не несет в себе ни грана культуры, и вовсе не является культурным знаком, т.е. вовсе не выступает меткой в момент своего раскола. Меткой его делает не раскол сам по себе, а лишь ПОСЛЕДУЮ­ЩИЙ КОНТЕКСТ - контекст, в котором происходит узнавание некогда сделанного скола. А это происходит далеко не сразу, и относится далеко не к каждому раскалываемому камню, а только к тем, на поверхности которых можно идентифицировать некогда оставленный след, и только для тех существ, которые обладают достаточным уровнем психического развития, чтобы осуществить такого рода идентификацию.

То, что первичное пракультурное измерение расколотого кам­ня возникает лишь тогда, когда сделавшее этот раскол существо обладает способностью идентификации, способностью узнава­ния сделанных им некогда случайных каменных осколков, пред­ставляется очевидным. Только этом случае некий осколок кам­ня начинает вызывать некоторые ассоциативные воспоминания тех переживаний, которые сопровождали ситуацию раскола. А это, между прочим, тот уровень психического развития, кото-

рый существенно превышает возможности шимпанзе, но зато вполне вероятен для существа с уровнем развития Homo habilis. Те 200 кубических сантиметров прибавки, которые имел мозг хабилиса по сравнению с мозгом нормальной обезьяны (за счет, заметим, развития лобных долей), свидетельствуют, в частнос­ти, о появлении у этого существа неких новых психических функций и возможностей, не знакомых его предшественникам. И вполне вероятно, что уровень развития хабилиса уже позво­лял осуществлять идентификацию расколотых когда-то камней. Причем не просто идентификацию, а идентификацию, которая могла становиться своеобразным пусковым механизмом для сложных ассоциативных цепей и основой формирования фено­мена дальней памяти или культурной памяти - памяти, опираю­щейся на искусственно создаваемые материальные носители. А именно в этом и состояло самое начало того радикального про­рыва, который привел к возникновению человека и человечес­кой культуры.

Бродяжничающий антропоид (а бродяжничество - это нормаль­ное состояние высших приматов), обнаруживал на них оббитые им некогда в каких-то фрустрационных ситуациях гальки, кото­рые запускали в нем сложный ассоциативный механизм и актуа­лизировали переживания, значимые в какое-то давнее время. Ес­тественно, что эти гальки становились для него сверхзначимыми, сверхценными, или, что в данном контексте одно и то же, куль­турно значимыми, культурно ценными. Они оказывались нагру­жены тем, что можно было бы назвать элементарной мифосемантикой - неким избыточным, надпредметным содержанием, содер­жанием долговременной эмоционально-ассоциативной памяти. И постепенно (а это "постепенно" могло охватывать многие сотни тысяч лет) возникала потребность в ХРАНЕНИИ этих особых, мифосемантических галек, а в последующем - и потребность в их сознательном скалывании в новых экстремальных ситуациях.

В этом-то, возможно, и состояла суть произведенной хабилисом революции. Он действительно начал производить галечные сколы, но производить вовсе не с целью утилитарного использо­вания полученных обломков, а без всякой цели, но с несомнен­ным смыслом, каковым могло быть, снятие фрустрационного напряжения и одновременно обуздание свободной сексуальной энергии мужских особей с последующим формированием у них качественно новой сексуальной стратегии. А уже своеобразным побочным результатом этой первичной скалывающей активности стало возникновение того, что можно было бы назвать меточной индустрией, когда некоторые сколотые камни начали выступать в качестве носителей тех или иных значимых переживаний, а, следовательно, носителей первичной мифосемантики.

Когда некоторые расколотые камни начинают играть роль мифосемантических следов, т.е. начинают выполнять роль ме­ток, это есть не что иное, как первая позитивная форма бытия культуры. Однако и в этом случае вряд ли можно вести речь о

возникновении, так сказать, сознательной меточной деятельнос­ти, определяемой потребностью сохранить нечто сверхзначимое с помощью специально оббитых галек. В том-то и состоит пара­докс культуры, что она возникает и длительное время существует вполне бессознательно, не "для того, чтобы", а "потому, что...". И лишь неизмеримо позднее, уже на развитых ступенях социаль­ности, о которых пойдет речь ниже, возникает специальная ме­точная деятельность в процессе которой человек оказывается спо­собен оставлять сознательные зарубки на память.

Так или иначе, но в развитых формах древнейшей каменной индустрии олдувайского человека постепенно складывается та­кое положение, когда каждая обработанная галька становится не чем иным, как своего рода напоминанием о той или иной экстре­мальной ситуации и, в какой-то степени, носительницей тех пере­живаний, которые оказались связаны с этой ситуацией. Иначе говоря, галечный камень, обработанный рукой прачеловека, ста­новится ЗНАКОМ, способным вызвать к жизни, способным актуализовать те переживания, которые сопровождали некогда эту фрустрационную ситуацию.

Специально подчеркну: такого рода знак-напоминание вызы­вает воспоминания не просто об объективно пережитом, но некий СУБЪЕКТИВНЫЙ образ пережитого. Первичный культурный знак метит не сами события, но ПЕРЕЖИВАНИЯ этих событий, и взгляд на соответствующий меточный камень вызывает к жизни воспоминания об ощущениях, воспоминания о переживаниях. Любой знак-метка вызывает прежде всего чувственные ассоциа­ции: достаточно бросить один взгляд на оставленную метку, что­бы актуализировался чувственный образ пережитого. Причем этот чувственный образ актуализируется сам собой, без какого бы то ни было специального усилия со стороны человека, которому попадается на глаза соответствующая метка.

Между прочим, такого рода актуализация образов пережито­го с помощью каких-то предметов безусловно характерна и для высших животных, а вовсе не является каким-то исключитель­ным изобретением человека. Скажем, собака, увидевшая пред­мет, принадлежавший ее умершему хозяину, начинает скулить и тосковать. Тем более способность к актуализации прошлых пере­живаний с помощью предметов характерна для высших прима­тов. Актуализация переживаний - это как бы проживание заново тех чувств, которые были когда-то испытаны в той или иной экс­тремальной ситуации. Другое дело, что животным не знакома какая бы то ни было форма собственной предметной деятельнос­ти, в которой происходило бы (хотя бы и неосознанно) запечатлевание их переживаний. Прорыв хабилиса заключался именно в том, что он впервые в истории эволюции создает феномен ис­кусственного предмета, и уже созданные хабилисом искусствен-

ные предметы (сколотые гальки) становятся объективно носите­лями каких-то сверхзначимых чувств и переживаний.

С другой стороны, еще раз подчеркну, что сама по себе меточ­ная деятельность так же не является специфически человеческим изобретением: меточная деятельность как таковая хорошо извест­на в животном мире. Животные помечают ареал своего обитания, используя для этого естественные выделения и ориентируясь по­том по этим оставленным меткам. Эти пометки нужны животным как знаки той территории, которая ими уже освоена и одновре­менно как определенные сигналы для других особей: для кого-то эти сигналы будут сигналами угрозы, для кого-то - сигналами сексуального призыва. Таким образом, благодаря этим пометкам создается совершенно своеобразная система ориентиров на мест­ности для того, кто эти пометки оставил и для тех, с кем посред­ством этих пометок осуществляется заочная коммуникация. Однако эти естественные пометки не несут в себе ни грана избы­точной мифосемантики, поскольку они метят территорию, а во­все не те или иные ''переживания" животного, и потому исполня­ют исключительно сигнальную функцию, играя роль особого сиг­нального средства коммуникации.

Я указываю на эти два фундаментальных этологических фак­та - факт способности высших животных к актуализации своих переживаний с помощью предметов и факт способности этих животных к особого рода меточной деятельности - как на факты, которые свидетельствуют о принципиальной возможности возник­новения у существ, находящихся на ступени хабилисов, той со­вершенно особой формы меточной деятельности, которая, с, одной стороны, имеет производящий, а, с другой, - мифосемантический характер, когда обработанный предмет несет на себе не просто след скола, но след некоего экзистенциального переживания, каковое и становится первичным содержанием мифа. Таким об­разом, у хабилисов происходит как бы соединение двух указан­ных этологических фактов в одной точке, в результате чего и возникает феномен долговременной эмоциональной памяти, опи­рающейся на искусственно создаваемые культурные знаки.

Но, таким образом, если идея целесообразно-утилитарного происхождения древнейшей каменной индустрии находится в несомненном противоречии как с логикой, так и с фактами, то принципиальная возможность актуализации каких-то пережива­ний с помощью искусственно создаваемых предметных меток со­вершенно не противоречит интеллектуальным и психическим воз­можностям существ с уровнем развития хабилисов. И, как бы это ни выглядело парадоксальным, но деятельность по изготовлению утилитарных орудий оказывается... неизмеримо более сложной в интеллектуальном отношении деятельностью, если сравнивать ее с деятельностью по изготовлению знаков. И потому именно знаковое, а не утилитарное производство оказывается историчес­ки первой формой культуры как таковой. Каждая сколотая галь­ка представляет собой не что иное, как первичную знаковую ре-

альность культуры, и эта первичная знаковая реальность имеет заведомо надутилитарный характер.

Прачеловек, осуществляющий обработку галечных камней с помощью сколов, не преследует никаких утилитарных целей. Он скалывает гальку совершенно произвольным, нецелесообразным образом, вовсе не предполагая какое-то дальнейшее утилитарное применение полученного произведения. Но в конечном результате получается так, что он оставляет метку, и объективный смысл этой метки заключается в том, что она становится хранительницей некоей тайной мифосемантики (а, значит, и своего рода прасловом).

Впрочем, долгое время оставленные хабилисом метки явля­ются метками исключительно для оставившего их существа, но отнюдь не метками для других. Иначе говоря, первоначальная мифосемантика сколотых галек не имеет ровным счетом никакого социального, коммуникативного измерения. И лишь спустя многие сотни, а то и тысячи поколений сколотая галька становится пред­метом социальной коммуникации, когда "автор" того или иного скола научается с помощью жестов и звуков (вот она, первичная матрица для последующего ритуала!) делать эту метку значимой для других. О том, как это происходит - подробная речь впереди; сейчас же важно заметить, что человеку, впервые создающему каменную индустрию, вовсе не приходится в момент обработки камня выстраивать никаких интеллектуальных проекций в буду­щее, не приходится примериваться ни к какой деятельности, в которой бы ему пришлось использовать полученный результат. Он обрабатывает камень совершенно нецелевым образом, и его устраивает ЛЮБОЙ характер сколов на поверхности гальки. А поскольку его деятельность не опосредована утилитарной целью, постольку производимые им сколы могут носить достаточно про­извольный, достаточно хаотический характер, и эта деятельность оказывается вполне доступна существу с интеллектом хабилиса. И, таким образом, парадокс хабилиса, обозначенный в предше­ствующих главах, оказывается принципиально разрешен.

Во всяком случае, многое в феномене древнейшей каменной индустрии становится понятным, если принять принципиальную гипотезу: галечная индустрия вовсе не являлась орудийной инду­стрией, и генетический смысл галечных псевдоорудий вовсе не в их утилитарном использовании. Если рассматривать эти наиболее древние свидетельства предметной активности человека в качест­ве семантических меток, в качестве первичных знаковых систем, а не в качестве простейших орудий труда, оказывается возмож­ным объяснить многие их таинственные особенности.

Становится понятным и то, почему создатели древнейшей каменной индустрии предпочитали использовать в качестве осно­вы именно гальки, причем гальки преимущественно из желтого кварцита (на их поверхности отчетливо видна структура произ­веденных сколов), и почему олдувайского человека почти не ин­тересовали весьма разнообразные по своим формам негалечные камни (на их поверхности искусственный скол не виден, так как

смешивается со сколами естественного происхождения), и поче­му каждая искусственно обработанная галька обладала своим неповторимым рисунком сколов, (поскольку каждая галька не­сет свою мифосемантическую информацию, она просто обязана обладать своим индивидуальным рисунком сколов), и почему количество искусственно обработанных галек в олдувайской куль­туре так велико (для практических нужд могут потребоваться считанные десятки, а вот на роль меток - практически неограни­ченное количество), и почему на протяжении полутора миллионов лет эти псевдоорудия не прогрессируют (коль скоро они не ути­литарны, естественно, что поиск и естественный отбор наиболее эффективных в утилитарном отношении форм не происходит).

Дата добавления: 2014-11-29