Культура каменных меток

Хорошо известно, что внешний вид галечного псевдоорудия принципиально отличается от внешнего вида любых орудий пос­ледующих эпох. Любое галечное псевдоорудие по своему внеш­нему виду разделено на две принципиально различные в визу­альном отношении зоны: гладкая, собственно галечная часть и часть, на которой отчетливо виден каждый скол. Случайно ли это, или за визуальным своеобразием галечного псевдоорудия скрывается нечто принципиальное и существенное для понима­ния самой его природы?

Обращу в этой связи внимание на еще одну удивительную особенность галечных псевдоорудий, на которую неоднократно указывали археологи как на загадочную и необъяснимую. Эта особенность заключается в том, что создатели древнейшей каменной индустрии при подборе материала для своих изделий, похоже, учитывали такой фактор, как... цвет камня.

Вот как пишет об этом феномене первооткрыватель алтайской галечной культуры академик А.П.Окладников. "Первые обита­тели Улалинки пользовались... исключительно желтовато-белым кварцитом. Лишь изредка подбирали гальки черной кремнистой породы" ". Причем, подчеркивает исследователь, "какое-то осо­бое пристрастие к кварциту" создатели древнейшей каменной индустрии демонстрировали повсеместно. "При анализе древней­ших памятников палеолита Европы и Азии обнаружено, что квар­цит и там служил основным материалом для орудий труда" ³.

Между прочим, комбинация цвета и расколотой галечной формы - это та комбинация, которая дает исключительный зри­мый эффект: каждая галька обретает как бы индивидуальный рисунок в виде рельефных сколов, резко выделявшихся по отно­шению к гладкой и блестящей галечной поверхности. Скажем, в случае образования так называемых "галечных лепешек", когда

галька раскалывалась по оси на две плоскоовальные половины, фактура получившегося изделия выглядела так: "наружная, вы­пуклая сторона гладкая и блестящая, покрытая характерным жирным блеском - глянцем. Противоположная же сторона более или менее плоская, шероховатая по структуре".

Выраженный зримый эффект, наблюдаемый на поверхности искусственно обработанной гальки, - это эффект, хорошо знако­мый каждому археологу. Это эффект, который позволяет без­ошибочно определить искусственное происхождение скола на гальке и безошибочно, с одного взгляда отличить искусственный скол от естественного.

Вот как описывает А.П.Окладников открытие знаменитого хол­ма в районе реки Улалинки, предоставившего археологам целый арсенал нижнепалеолитических искусственных изделий из галь­ки. "В его осыпях, среди желтой глинистой толщи рыхлых отло­жений, выступали скатанные водой булыжники светло-желтого кварцита, торчали остроугольные глыбы темно-серого известня­ка... Один из булыжников привлек особое внимание. Он поражал бесспорными признаками искусственной обработки, и прежде все­го характерным раковистым изломом. Именно так выглядит по­верхность камня, намеренно расколотого рукой человека, челове­ка каменного века. Поверхность раскола резко отличалась от не­обработанной части, гладко отшлифованной водой и песком..." '.

Так может быть именно в этой зримой фактуре расколотой гальки, а вовсе не в ее утилитарном потенциале и состоит первич­ная культурная сущность галечного феномена?

Напомню в этой связи, что выше мною была была изложена концепция мифосемантической сущности культуры и, в частнос­ти, предложена идея знаковой мифосемантической метки как пер­воэлемента культуры.

В каком случае случайно расколотый и утилитарно бесполез­ный камень может оказаться значимым и даже сверхзначимым для расколовшего его существа? В том случае, например, когда на оселке каменного обломка "зацепилось" некое эмоционально сильное переживание, которое не имеет никакого отношения к материи камня, но которое оказывается как бы помечено случай­ным каменным расколом, и этот случайный каменный раскол становится с этого момента своего рода пусковым механизмом, запускающим элементарную ассоциативную цепь, ведущую к вос­произведению этого эмоционально окрашенного воспоминания в памяти того существа, для которого было существенно данное воспоминание. Вот этот-то пусковой механизм эмоционально ок­рашенного воспоминания и может быть назван элементарной ми­фосемантической меткой, которая является не чем иным, как прообразом культуры как таковой.

В своем первоначальном виде идея мифосемантической мет­ки, мифосемантической зарубки была сформулирована мною в главе, посвященной анализу языков мифа. Знаковая метка, зна­ковая зарубка - это наиболее элементарная и одновременно

наиболее фундаментальная форма бытия культуры, своеобраз­ный культурный первоэлемент, который выступает прообразом культуры как таковой, истоком любых, в том числе наиболее развитых форм культуры и может быть рассмотрена как подлин­ная праформа культуры как таковой.

Однако если сознательная зарубка на память уже предполагает определенный уровень культурного целеполагания и потому появ­ляется, скорее всего, на каких-то поздних ступенях антропогене­за, то меточная деятельность как таковая - и я уже писал об этом на предшествующих страницах - вовсе не является чем-то необыч­ным в живом мире. Огромное количество живых существ оставля­ет в окружающем мире метки-сигналы. Эти метки осуществляются совершенно бессознательным образом,, мо биологический смысл этих меток достаточно очевиден: он состоит в том, чтобы опреде­ленным образом обозначить ареал обитания данной особи. Собака, метящая пространство своего обитания мочой, вовсе не ставит перед собой какой бы то ни было цели по разметке окружающего ее пространства; однако объективно такого рода разметка происхо­дит. И те пометки, которые она сделала в окружающем ее про­странстве, оказываются для нее значимыми, когда она вновь бе­жит по старому маршруту, и с особой тщательностью обнюхивает собственные отметины вчерашнего или позавчерашнего дня. Ана­логичным образом, с помощью естественных выделений размеча­ют пространство своего обитания и высшие приматы.

Специфика прачеловека заключается в том, что, во-первых, у него принципиальным образом изменяется инструмент меточной активности (фаллос заменяется рукой, при том что фаллические метки, конечно же, продолжают играть свою роль), а, во-вторых, принципиально меняется характер меток: ароматические метки-сигналы, оставляемые посредством естественных систем выделе­ния, уступают свое место меткам принципиально нового рода, основанным на зримой форме и визуальном восприятии этой формы. И это, по-видимому, становится предпосылкой постепен­ного возникновения и развития принципиально нового меточного феномена - феномена меток-символов, каковые и становятся тем, что можно было бы назвать элементарной клеточкой культуры.

Понятно, что первичная меточная активность (это даже еще не деятельность в собственном смысле этого слова, поскольку она не является на первых порах сознательной) хабилиса ничуть не более символична, нежели "деятельность" обегающего окрест­ности пса. Вся разница в том, что пес метит с помощью запаха, с помощью мочи, тогда как хабилис - с помощью руки и каменных галек. При этом рука играет у него роль суррогата фаллоса, а камень выступают в роли носителя визуального образа случайно оставленного скола и сопровождающего этот скол эмоционально­го образа прошлого. Но при этом в меточной активности хабили­са нет ровным счетом ничего особо сложного - точно так же, как нет ничего сложного в меточной активности пса. Поэтому любые возражения, будто меточная активность является чем-то неверо-

ятно сложным для существа с уровнем развития хабилиса, не выдерживают никакой критики.

Вообще под метками я подразумеваю нечто чрезвычайно про­стое, фантастически простое. В сущности говоря, меткой является любой след, оставляемый человеческим или иным живым сущест­вом невзначай, - но только в том случае, если этот след спустя какое-то время становится значимым следом, т.е. следом, способ­ным вызвать в оставившем его живом существе какие-то значимые воспоминания. И, следовательно, ключевая проблема заключает­ся не в том, каким образом существа с уровнем развития хабилиса оказываются способны "наследить" с помощью произвольных га­лечных сколов, а каким образом такого рода следы начинают вы­полнять функцию носителей особой, мифосемантической инфор­мации; однако как раз эта проблема и разрешается на протяжении всей эпохи существования хабилисов и в эволюционном скачке от хабилиса к питекантропу, в результате чего только и формируется феномен сознательной деятельности как таковой. Впрочем, об этом подробная речь пойдет в других главах.

Итак, то, что археологи и палеоантропологи называют по при­вычке "галечными орудиями", имея в виду их утилитарное пред­назначение, на самом деле является чем-то принципиально иным, неизмеримо более существенным с точки зрения того, что пред­ставляет собой феномен человеческой культуры. Это праформы тех зарубок, с помощью которых древнейший предок человека удерживает систему формирующихся избыточных семантических полей - ту первичную семантическую "мифологию" (еще беско­нечно далекую от своих позднейших повествовательных форм), которая вносит в природный мир идею искусственного (мифоло­гического) порядка. Это те метки, которые вначале еще не явля­ются сознательными зарубками, но которые оставляют на камне мифосемантический след, и становятся в конце концов (но толь­ко в конце концов, а вовсе не в результате сознательного целеполагания) ЗНАКОМ, связывающим настоящее с неким условно-мифологическим переживанием прошлого. Эта система простей­ших семантических меток представляет собой наиболее элемен­тарную форму бытия культуры, наиболее элементарную форму бытия мифа. Я бы сказал "пракультуры" и "прамифа".

Исходный и фундаментальный смысл галечных псевдоору­дий состоит не в том, чтобы с их помощью решать какие-то прак­тические задачи - не в том, чтобы, скажем, разделывать туши убитых животных или обрабатывать их шкуры, - а в чем-то неиз­меримо более существенном для понимания феномена человека и его происхождения. Каменная индустрия олдувайского человека - это не что иное, как культура мифосемантических меток, а во­все не культура примитивных орудий труда. Галечные псевдо­орудия - это вовсе не орудия, а меточные камни, т.е. камни, несу­щие в себе некую значимую (=знаковую) информацию.

Между прочим, гальки - это, пожалуй, единственный природ­ный материал, на поверхности которого отчетливо виден след

искусственной обработки, как бы эта обработка ни была груба и примитивна. Искусственно сделанный обломок кости практичес­ки ничем не отличается от сотен других обломков, образующихся естественным путем, на месте трапезы какого-нибудь хищника. Искусственно надломленная ветка ничем не отличается от ветки, надломленной естественным образом. Что касается метки, остав­ленной на коре дерева с помощью зубов, то это так же далеко не лучший вариант с точки зрения ее последующей визуальной иден­тификации. А вот искусственно оббитая галька не имеет визуаль­ных аналогов в природе, и потому она сразу бросается в глаза, являясь идеальным материалом для меточной активности существ со сформированной визуальной культурой. Любой, самый гру­бый, самый неумелый скол, сделанный на галечном камне, - это ОЧЕВИДНАЯ метка, и это делает гальку воистину бесценным материалом для существ, у которых возникает потребность в та­кого рода визуальной меточной деятельности.

А кроме того ни с чем не сравнимое достоинство камня в каче­стве основы для меток состоит в исключительной долговечности оставляемых следов. Метки, сделанные зубами на ветке - это мет­ки, которые чрезвычайно быстро стираются, приходят в негод­ность, покрываются новыми слоями отметин, и оттого не могут выступать в роли долговременных хранителей эмоциональной памяти. Что же касается каменных сколов, то, сделанные однаж­ды, они сохраняют свою значимость спустя многие и многие годы, а, значит, способны выступать в роли хранилищ долговременной эмоциональной памяти. Могут пройти долгие годы, но сделан­ный некогда скол будет снова и снова реабилитировать то внут­реннее эмоциональное состояние, которое было пережито авто­ром этого скола когда-то давным-давно, в той ситуации, когда этот скол был сделан. Но, таким образом, объективный смысл первичной деятельности по обработке каменных галек может быть интерпретирован процесс формирования самой долговременной эмоциональной памяти.

Разумеется, на данном этапе анализа можно говорить лишь о весьма условной и приблизительной реконструкции палеоантропологического прошлого на основе предложенной гипотезы, а предлагаемая интерпретационная модель - не более чем вариант размышления. Но с достаточной степенью уверенности можно сказать, что культура меточных камней - это культура, которая могла складываться только стихийным, нецелевым образом. На первых порах это метки, которые производятся ничуть не более сознательным образом, нежели метки мочой, метки спермой или метки с помощью других естественных выделений. И само собой разумеется, что на первых порах никакого избыточного мифосемантического, т.е. собственно культурного содержания эти ка­менные метки на себе не несут.

Но как и зачем может возникнуть меточная деятельность с помощью камней? Что помечают меточные камни, и зачем эти увековеченные в камне метки оказываются нужны вчерашнему

австралопитеку? Как возникает культура меточных камней? Что составляет совокупность условий и факторов, которые создают мотивационную основу для того, чтобы некое существо, обла­дающее прямохождением и нестандартной для приматов кистью руки, начало создавать такого рода меточные камни? Почему вообще могла возникнуть необходимость создания неких искус­ственных меток, способных к долговременному существованию и трансляции из поколения в поколение?

Напомню: странной эволюционной особенностью австралопитековых - а именно от них ведет свою ближайшую родословную Homo habilis как первый представитель рода Homo - являлось прямохождение и связанное с ним освобождение необычно раз­витой кисти руки. Вместе с тем, анализ, предложенный в пред­шествующей части, позволил высказать предположение, что глав­ным эволюционным фактором, который мог послужить основой для возникновения этих и ряда других нестандартных морфоло­гических особенностей ранних антропоидов (пониженный уро­вень волосяного покрова, повышенный уровень тактильной чув­ствительности, особо развитое визуальное восприятие, ориенти­рованное на восприятие формы как сексуального раздражителя), являлся фактор особой сексуальности, и, в частности, фактор несовпадения сексуального темперамента, сексуальных потреб­ностей и сексуальных возможностей мужских и женских особей неких прегоминид, что и привело в конечном итоге к появлению совершенно особых сексуальных стратегий, связанных со все большим использованием руки как инструмента тактильно-сек­суального возбуждения и как фактического суррогата фаллоса.

Само собой разумеется, что процесс становления такого рода тактильно-сексуальной чувствительности и способности к визу­ально-сексуальному восприятию осуществляется на протяжении всего процесса антропогенеза, и лишь на этапе человека крома­ньонского типа, этапе появления сапиенсов этот процесс завер­шается тактильно-визуальной чувствительностью современного человека. Таким образом, важнейшим фактором становления и развития этой тактильно-визуальной чувствительности следует признать фактор культуры, фактор каменной индустрии, фактор орудийного производства. Однако самое начало этого трудного и долгого процесса культурного возделывания человеческой руки и человеческого глаза по необходимости скрывается в докультурных слоях эволюционного развития. А это значит, что тот базо­вый биологический парадокс, который становится энергетичес­кой пружиной для раскручивания самого процесса антропогене­за, должен быть обнаружен еще на австралопитековой ступени эволюции.

Итак, то, что было определено выше как сексуальный пара­докс человека (биологическая аномалия, состоящая в несовпаде­нии сексуальных потребностей и возможностей мужских и жен­ских особей одного биологического вида) должно было впервые появиться в неких своих праформах еще на уровне австралопите-

ковых, и тогда феномен хабилиса можно было бы определить как феномен существа, "нащупавшего" генеральную стратегию разрешения данного сексуального парадокса через возделывание руки и сознания с помощью элементарной культурно-предметной деятельности.

Ничто не мешает выдвинуть допущение, что первоначальные искусственные сколы на камнях образуются по чисто биологи­ческой логике - скажем, как своего рода канализация отрица­тельной агрессивной энергии фрустрирующей самки австралопи­тека, не получающей сексуального удовлетворения от контакта с самцом или самца, терпящего фиаско при осуществлении той сек­суальной стратегии, которая заложена в нем на уровне генотипа.

В самом деле, феномен биологического несовпадения сексу­альных потребностей мужских и женских особей у представите­лей рода Homo - это феномен, не имеющий аналогов в живой природе. И биологическая аномалия такого рода не может не вызывать крайних эмоциональных напряжений у высших обезь­ян, каковыми и являлись австралопитековые.

Вообще говоря, различные действенные выходы отрицатель­ной или положительной энергии являются весьма распространен­ными у высших приматов, чей психический уровень вполне до­статочен для такого рода действенных выходов. Так, у шимпанзе ситуация эмоционального срыва или эмоционального подъема вполне может разрешаться в сверхинтенсивных манипуляциях с предметами. Разозленное шимпанзе способно крушить все, что попадается ему на пути, т.е. срывать злобу на тех или иных пред­метах. Поэтому предположение, что некоторые представители австралопитековых могли снимать свою агрессию или иную фор­му эмоционального напряжения путем раскалывания камней, вовсе не представляется чем-то невероятным. Тем более, если вспом­нить знаменитую концепцию Конрада Лоренца, согласно кото­рой человеческое существо является безусловно выдающимся су­ществом в мире животных по параметру агрессивности. В этом случае первичное раскалывание камней выглядит как элементар­ный способ укрощения избыточной агрессивности - в частности, той, которая накапливается в связи с устойчивым сексуальным напряжением женских и мужских особей, демонстрирующих фе­номен несовпадения взаимных сексуальных стратегий. Таким образом, эмоциональные напряжения, возникавшие у прегоми­нид в ситуациях такого рода рокового несовпадения сексуальных стратегий, вполне могли становиться содержанием первоначаль­ной предметной активности австралопитековых по раскалыванию камней.

Одновременно скалывающая активность антропоидов может быть интерпретирована как начальный механизм того процесса возделывания мужской сексуальности, о котором шла речь в пред­шествующей части. Фрустрационный выход нереализованной сексуальной потребности в виде скалывающей активности может быть интерпретирован как элементарный сублимационный про-

цесс, в котором происходит первичное укрощение свободной сек­суальности и возделывание принципиально новой сексуальной стратегии брачных партнеров, направленной на культурные фор­мы управления сексуальным актом. Скалывание камня - это своего рода искусственная задержка свободного сексуального импуль­са, и эта элементарнейшая задержка свободного сексуального импульса может быть рассмотрена как наиболее ранняя мани­фестация феномена сексуальной культуры, а, вместе с тем, и куль­туры как таковой.

Таким образом, первоначальное значение деятельности по раскалыванию камней заключается в том, что она сублимирует свободную сексуальную энергию и является своеобразным спосо­бом торможения свободной сексуальности. Но это еще только предпосылка культуры, а не культура сама по себе. Это та точка перехода от биологического к социальному, в которой образ куль­туры едва только угадывается. Это та точка предкультуры, в ко­торой нет еще ничего своего, позитивного, собственно культурно­го, а есть только негативная энергия торможения биологическо­го. И, тем не менее, это уже точка начала культуры. И, во всяком случае, обуздание, сдерживание свободного сексуального импуль­са через элементарную сублимацию этого импульса посредством раскалывания камней может быть рассмотрено в качестве наиболее глубокого источника возникновения феномена каменной актив­ности прегоминид.

Впрочем, сама по себе предметная активность по раскалыва­нию камней как способ снятия фрустрационного напряжения и одновременно как первичная модель укрощения свободной муж­ской сексуальности во имя ее культурного возделывания - это пока еще не меточная активность как таковая. Произвольный фрустрационный скол становится меткой лишь тогда, когда он становится ЗНАЧИМЫМ сколом, т.е. тогда, когда спустя какое-то время он оказывается способен актуализировать некое связан­ное с этим сколом эмоциональное переживание - то переживание, которое впервые возникло в условиях фрустрационного напря­жения. А это, в свою очередь, оказывается возможно лишь в том случае, если скол ЗАМЕТЕН, и когда сделавшее его существо способно его УЗНАТЬ спустя достаточно длительное время. И понятно, что в первую очередь эффект такого рода узнаваемости возможен в отношении сколов, сделанных на поверхности глад­ких речных галек. Но как только эффект визуальной узнавае­мости расколотых галек был обнаружен (а, судя по всему, ран­ние хабилисы - это и были те особые представители австралопитековых, которым оказалась доступна процедура визуальной уз­наваемости расколотых галек), это с неизбежностью легло в ос­нову совершенно новой формы меточной активности. Наряду с традиционными, физиологическими пометками, территория оби­тания хабилиса оказывается отныне помечена для него совершенно новым образом: с помощью визуальных меток-сколов на поверх­ности гладких скал или галечных камней. Но это уже не обыкно-

венные, не рядовые и повсеместные метки территории с помощью тех или иных физиологических выделений, свидетельствующие всего лишь об ареале обитания данного существа, а достаточно редкие метки неких экзистенциально значимых ситуаций - тех, например, в которых происходило преодоление фрустрационных напряжений. Иначе говоря, это уже не метки территории как та­ковой, а метки неких существенных СОБЫТИИ, некогда случившихся на этой территории - в частности, событий, связанных с описанным выше фрустрационным напряжением.

И вот эти, особым образом помеченные точки территории ста­новятся отныне прообразом будущих культовых мест и одновременно - точками первичного бытия культуры. Передвигаясь по ареалу своего обитания, хабилис время от времени обнаруживает эти особые сколы-метки, которые актуализируют в нем экзистен­циально значимые переживания прошлого и делают эти сколы-' метки СВЕРХзначимыми или КУЛЬТУРНО значимыми. Эту-то ситуацию, ситуацию обнаружения особого - назовем его "мифо­логическим" или "прамифологическим" - смысла некогда сделан­ного скола и можно охарактеризовать как элементарную ситуацию культуры. Каменные следы-отметины провоцируют в прачеловеке некие избыточные смыслы, каковые и являются не чем иным, как первичным мифологическим измерением этих следов-отметин и одновременно - элементарнейшей формой бытия культуры. Таким образом, некогда сколотые гальки приобретают совершенно исключительное - мифологическое! - значение в жизни нашего прачеловека, и он, относясь к ним как к сверхценным, создает первичное культовое пространство культуры, собирая и сохраняя эти особые гальки, несущие в себе некое особое мифо-семантическое содержание, либо создавая по поводу них первич­ные культовые (= первичные культурные) центры.

Дата добавления: 2014-11-29