Знание на фундаменте мифа

Итак, если утилитарный интерес к камню может возникнуть только на высокой ступени интеллектуального опосредования и потому никак не может служить объяснительным принципом по отношению к возникающему у ранних хабилисов абиологического предметного интереса, то функционирование камня в качестве знака, в качестве носителя мифа выглядит достаточно убедительным объ­яснением того, почему ранний архантроп начинает испытывать странное для живого существа влечение к миру камней. Наделение биологически нейтрального мира искусственными, знаковыми зна­чениями (т.е. придание ему мифосемантического измерения) как раз и является причиной того, что у человека впервые появляется интерес к тем сторонам этого мира, которые не имеют прямого биологического значения и потому оставляют абсолютно равно­душными любых живых существ. И лишь в той мере, в какой оказывается создана эта условная мифосемантическая матрица, оказывается возможно рождение феномена утилитарности.

Суть дела, грубо говоря, заключается не в том, что у архантропа появляется некая потребность разделать тушу убитого живот­ного с помощью предварительно обработанного острого камня (что за странная потребность, не появляющаяся почему-то ни у одного живого существа?), а в том, что он просто настойчиво манипули­рует своим ЗНАЧИМЫМ знаковым осколком, совершает с ним массу ни к чему не обязывающих операций, и в процессе этих достаточно случайных и хаотических операций обнаруживает какой-то практический эффект режущего края. Причем этот прак­тический эффект не обязательно положителен, а может, к примеру, состоять в порезанном или прищемленном пальце. Для обезь­яны, попавшей в аналогичную ситуацию, такой эффект будет иметь однозначные последствия: она отбросит опасный осколок, чтобы к нему никогда больше не возвращаться. Однако если речь идет о

хабилисе, который манипулирует не простым осколком, а оскол­ком, который для него МИФОЛОГИЧЕСКИ ЗНАЧИМ, такая ситуация разрешится принципиально иным образом. Он не может просто отбросить свою сколотую гальку, поскольку она является для него сверхценной, поскольку она является носительницей некоей мифосемантической информации. И он оказывается вы­нужден смириться с заключенной в камне опасности, и отнестись к этой опасности как... к объективному ЗНАНИЮ о камне. Но, таким образом, хабилис совершает совершенно фундаментальное открытие - открытие самого феномена знания.

У животных нет ЗНАНИЙ о мире. Все, чем они располагают - это сигнальной условнорефлекторной информацией о биологи­чески значимых факторах среды. И только у хабилиса впервые появится ЗНАНИЕ о камне, и это знание оказывается нанизано на миф этого камня.

Для обезьяны порезавший ее камень безлик, и оттого причи­ненная им боль будет иметь однозначное условнорефлекторное закрепление, выражаемое в реакции отторжения камня. У нее нет никаких оснований для того, чтобы накапливать разнообразные знания об этом камне, нет оснований вести упорную исследова­тельскую деятельность в отношении того или иного каменного ос­колка - она просто отбросит этот осколок в сторону, чтобы уже никогда к нему не возвращаться. Но если камень мифосемантически значим, он не может быть просто отторгнут: просто у него по­явится некоторое дополнительное измерение. Это-то дополнитель­ное измерение знакового камня и можно назвать знанием о камне.

Таким образом, наличие у камня значимой мифосемантики является подлинной основой для того, чтобы по отношению к этому камню возник феномен того бескорыстного знания, о кото­ром шла речь в предшествующих главах. Иначе говоря, ценност­ная значимость предмета как раз и создает принципиальную воз­можность ЗНАНИЯ о предмете. И в этом состоит, между про­чим, ключ к пониманию самого феномена знания.

Еще раз вернусь к тому, что животные вообще не знают фено­мена знаний как такой информации о мире, которая не имеет пря­мого биологического смысла. Вся совокупность информации о мире, которой обладает то или иное животное - это просто-напросто со­вокупность условнорефлекторных цепей, построенных вокруг био­логически значимых факторов. И только человек изобретает фе­номен знаний вообще, знаний бескорыстных, т.е. знаний, не имею­щих прямого биологического смысла. И, как было показано в пред­шествующих главах, основой формирования такого рода беско­рыстных знаний является миф. Именно по такой схеме возникает феномен знаний у маленького ребенка в онтогенезе. И, как теперь выясняется, та же самая схема лежит в основании возникновения феномена знаний в процессе антропогенеза.

Наличие мифологической значимости - это то, что становится своеобразным стержнем для любых знаний, не имеющих прямо­го биологического смысла. Коль скоро расколотая галька явля-

ется для хабилиса знаком, коль скоро она является мифосемантической загадкой, интерес к ней определяется отнюдь не фактом ее биологической ценности, но фактом ее мифологической (куль­турной) ценности. А это значит, что ЛЮБАЯ информация о тех или иных объективных возможностях или способностях такого рода мифологически значимой гальки оказывается принципиально интересной для архантропа и нанизывается на стержень мифосемантического интереса. Наличие у предмета какой-то тайной мифосемантики - это именно то, что стимулирует интерес к предме­ту как таковому, стимулирует саму возможность того, что мы называем познавательным интересом, находящимся далеко за пределами биологических нужд.

А это значит, в частности, что к тому мифосемантическому комплексу, которым обладает меточный камень, понемногу до­бавляется такая информация о каких-то его способностях и воз­можностях, которую можно было бы назвать объективной. На­пример - информация о возможности его использования в той или иной практической ситуации. А таким образом и происходит открытие самого феномена объективного знания как такой ин­формации о предмете, которая носит принципиально избыточ­ный с биологической точки зрения характер; однако именно эта избыточная информация о предмете, накопленная с помощью мифосемантического активатора, становится основой орудийного использования этого предмета.

Итак, мифологическое оказывается предпосылкой объектив­ного.

У прачеловека возникает интерес к накоплению некоего объек­тивного знания о том или ином предмете исключительно потому, что у этого предмета есть миф, есть имя, есть некое мифосемантическое содержание, которое и стимулирует феномен бескорыстно­го интереса к знаковому предмету. А уже накопленная впрок объ­ективная информация становится основой того, что этот предмет начинает использоваться тем или иным орудийным образом.

Скажем, та же самая разделка туши убитого животного с помо­щью камней является очевидно культурной, избыточной формой деятельности. Ни один живой вид не разделывает свою добычу с помощью искусственных орудий, довольствуясь средствами, отпу­щенными им самой природой. Но почему же в таком случае пред­ки человека начинают заниматься такой деятельностью? К тому же, если иметь в виду, что систематическое употребление мяса и связанная с этим необходимость охоты на крупных животных со­вершенно не характерны для насекомоядных приматов, для биологии которых гораздо естественнее быть вегетарианцами...

Вполне вероятно, что суть дела не в биологических мотивах, а в культурных. Галечные псевдоорудия пока еще слишком неэф­фективны, чтобы предполагать, будто их использование могло быть обусловлено некими биологическими нуждами: выше уже отмеча­лось, что многие природные обломки выглядят куда как более пер­спективными в плане их орудийного использования. С другой сто-

роны любой биологический вид и, в том числе, высшие обезьяны достаточно успешно встроены в природные пищевые и экологичес­кие цепи, чтобы изобретать заведомо неестественные (и потому на первых порах заведомо малоэффективные) способы взаимодейст­вия с окружающим миром. Если же мы предполагаем, что мотива­ция к использованию искусственных обломков имеет культурный, а не биологический характер, это многое может объяснить.

Многообразие объективного знания, постепенно накапливае­мого архантропом в отношении мифосемантически значимых обломков в процессе активной манипуляции с этими обломками неизбежно включает в себя знание возможных вариантов исполь­зования этих обломков вне зависимости от степени утилитарной целесообразности этого использования. Наличие этого избыточ­ного знания и может быть рассмотрено в качестве того ключевого фактора, который подталкивает архантропа к осуществлению форм деятельности, которые не могут быть охарактеризованы на первых порах иначе, как странные.

Иначе говоря, вначале возникает некоторая чисто эксперимен­тальная форма деятельности, не обусловленная ровным счетом никакой утилитарной потребностью, когда обнаруживается, на­пример, возможность того или иного использования меточных камней - скажем, для разделки мяса. А уже из этой, чисто куль­турной по своему происхождению деятельности возникает... сама потребность употребления в пищу мяса, которая исходно оказы­вается заявлена у хабилисов не как естественная, биологическая, а как искусственная, культурная потребность.

Таким образом, не потребность в мясе рождает использование каменных орудий для разделки туш, а... факт манипулятивной активности по использованию меточного камня для разделки туш приводит к тому, что у ранних архантропов формируется в об­щем не характерная для них потребность в мясной пище. Иными словами, знание того, что какой-то знаковый камень МОЖЕТ играть роль режущего инструмента, заставляет хабилиса в конце концов находить те предметы, по отношению к которым этот зна­ковый камень мог бы выполнить свою режущую функцию, и, в частности, таковым предметом оказывается туша мертвого жи­вотного. Факт деятельности приводит к формированию факта потребности, но никак не наоборот. И в этом состоит, между про­чим, механизм формирования любых культурных потребностей, которые имеют откровенно избыточный характер по отношению к биологическим нуждам.

Но, таким образом, мы приходим к совершенно ошеломитель­ному выводу: не орудие создается той или иной деятельностной потребностью, а сама деятельностная потребность возникает на кончике уже созданного знакового камня. Не наличие предмета деятельности создает необходимость орудия, а наличие орудия создает необходимость предмета деятельности. Или еще иначе: та или иная форма культурной деятельности возникает под факт уже существующей, уже открытой орудийной возможности, а не

наоборот. По мере накопления объективной информации о прак­тических способностях и возможностях, которыми обладают те или иные знаковые, мифосемантические камни, возникает есте­ственная необходимость в тех видах деятельности, в которых эта тайная сущность знаковых камней находила бы пространство реализации. И именно так, судя по всему, возникают ВСЕ те виды деятельности, которые мы называем культурными. Утили­тарное принципиально не лежит в основании культурного; но зато культурное является абсолютной предпосылкой возникнове­ния самого феномена утилитарного.

При всей парадоксальности полученного вывода хочу подчерк­нуть, что он противоречит не фактам, а лишь устоявшимся спо­собам интерпретации этих фактов. Более того, предложенная мо­дель гораздо более осторожна с фактами, нежели существующие интерпретации антропогенеза и преодолевает весь тот характер­ный для этих интерпретаций комплекс скрытых противоречий, о котором подробная речь шла в предшествующих главах. И уж во всяком случае описанный механизм превращения знакового в утилитарное позволяет понять, каким образом вообще возникает феномен утилитарного использования каменных осколков минуя проблему выбора и проблему целевого опосредования.

Дата добавления: 2014-11-29